Ольга Сурина-Чистякова
Абатские рассказы
Кошки
Родители кошек не любили категорически. Отец-охотник предпочитал держать собак, мать относилась неприязненно к любым животным. Я же уродилась отчаянной кошатницей. Любила всех животных, но теплые, мягкие мурчащие питомцы вызывали особый отклик в моей душе.
В Абатском доме бабушки кошки всегда были в наличии для ловли мышей. Бабушка не испытывала нежности к этим зверькам, но неизменно хвалила их за хорошо выполненную «работу», когда домашний хищник приносил к порогу задавленного мышонка; кормила за выполнение необходимой в хозяйстве функции – сбережение запасов. Она относилась к домашним животным с присущей всем деревенским простотой, без пиетета, и, не моргнув глазом, топила в ведре ненужных котят. Загадкой, на мой детский взгляд, было то, что почти каждое лето, когда я приезжала к бабушке, кошка в доме жила новая, уже взрослая. Брала котенка бабушка ранней весной, потом он вырастал, ловил мышей и не редко пропадал или погибал от естественных причин, и в дом бралась следующая кошка.
Я пыталась всякими способами подобраться к любой деревенской кошке и выразить ей мою любовь и восхищение усиленным тисканьем, когда она, уставшая от ночной охоты, отдыхала на печке, на кровати деда Семёна, или растянувшись на половичке в сенках. Кошки, все как одна, не привыкшие к детям и ласке, недовольно шипели, убегали и царапались. Сколько меня не предупреждали, чтобы я оставила животных в покое, это не помогало. Из лета в лето на моих руках красовались красные царапины – символ моей «неразделенной любви».
Одно лето жил у бабушки серый кот – Васька. Был он суровый и самый нетерпимый к моим поползновениям его приласкать. Он жил ловлей мышей и охраной своей территории, мог несколько дней где-то пропадать, а потом сутки отсыпаться на печке. Ел Васька с утробным рычанием сырых пескарей и требуху, всем своим презрительным видом и острыми когтями пресекая моё желание подружиться. После нескольких неудачных попыток погладить кота, который повадками больше напоминал дикую рысь, я отступила и держалась подальше.
Когда я приехала на следующее лето, у порога меня встретил новый жилец – беленький кот Костя. На мой вопрос: «Куда же делся предыдущий охотник?» Бабушка пожала плечами: «Ушел куда-то гулять в конце февраля и пропал. Я подождала пару месяцев и взяла Костю». С Костей мы подружились. Отчасти оттого, что я стала старше и уже не пыталась душить кота в своих объятьях, а он довольно терпимо относился к теребящему его ребенку. Мы вместе сидели на печке: изредка Костя даже негромко мурчал, когда я чесала его за ухом. Бабушка позволяла мне кормить его молоком. Наконец, у меня появился питомец, я была несказанно этому рада.
Но в один прекрасный день неожиданно вернулся «хозяин» территории – Васька. Он с февраля прожил, видимо, насыщенную событиями жизнь: одного глаза у него не было, шерсть кишела блохами и свисала на животе серыми свалявшимися комками, ухо было порвано совсем недавно и ещё кровило. Без церемоний возвращенец прошел под стол, где Костю в консервной банке дожидалось молоко, и деловито отобедал.
Костя совершенно не ожидал, что вот так запросто в его дом может прийти дикий зверь и очумело смотрел из-за занавески. Затем несмело спустился с печки. Как раз Васька закончил трапезничать и направился на печку – спать. Встреча состоялась на половичке, там же началась отчаянная драка. Костя не смог убедить «гладиатора», что он тоже имеет право тут жить. Изрядно потрепанный, он убежал в огород и залег в кустах картошки.
В течение следующих двух недель то тут, то там проходили кошачьи схватки за право владения территорией. Мне было искренне жаль Костю, который выглядел затравленным и значительно уступал авторитетному Василию. Через некоторое время Василий понял, что прогнать Костю не получится и придется его терпеть. Серый кот по-прежнему ел первым и занимал теплое место на печке. Белый кот – смиренно ждал поодаль своей очереди к кормежке, отдыхал на полу и надеялся, что жажда приключений и вольной жизни снова позовет Ваську в побег из дома. Бабушка вздыхала, но делать было нечего, пришлось ей держать обоих котов.
В доме моей тёти в Абатске тоже появился котенок. Это была полосатая серая кошечка. Счастью моему не было предела: я её кормила, играла с ней, гладила, усаживала себе на колени и наблюдала, как она задорно скачет, пытаясь поймать стрекоз на ограде. Напротив крылечка, метрах в десяти, был небольшой холмик – ходить туда, мне было запрещено. Во-первых, там росли царапучие кусты малины, во-вторых, там находился погреб – глубокий и темный. Именно в ту сторону при очередной прогулке направился котёнок.
Я воровато огляделась по сторонам – никого, и потрусила за ним. Большая круглая крышка с погреба была откинута. Я подкралась и, вытянув шею, заглянула в темную дыру, которая дышала земляной прохладой. Вниз, на два – два с половиной метра, уходила деревянная приставная лестница. Круг света сверху освещал небольшой участок земляного пола под ней. Вокруг царил мрак. Не было видно, в отличие от подпола в доме, ни полок, уютно уставленных банками с вареньем, солеными груздями, помидорами и чем-то неустановленным, ни лампочки, свисающей на проводке с потолка, ни лотков с хранящейся картошкой.
Я стояла наверху, вглядываясь в эту бездну и представляя, что бы стало со мной, решись я спуститься туда, в глубину. Уж наверняка, – размышляла я, – стоит мне только ступить на этот пяточек света, стоит только коснуться сандалем утоптанного дна, как сразу из темноты протянутся ко мне чьи-то корявые руки и утащат под землю. Немыслимые чудовища разорвут на кусочки, съедят, и никто не узнает, куда я подевалась. Мои мысли о том, как мне себя жалко, погибнувшую так стремительно в воображаемой реальности, прервал жалобный писк снизу.
Я захлопала от неожиданности глазами, изо всех сил таращась в черноту погреба. Потом позвала: кис-кис-кис. Котенок был внизу, видимо, упал. Он вышел в круг света под лестницей и задрал мордочку наверх. Я беспомощно посмотрела по сторонам: как же я смогу бросить его там одного на съедение чудовищам? Мне придется спуститься и достать его. Я нервно сглотнула. Спускаться было подобно самоубийству. «Может, чудища специально его поймали, чтобы добраться до меня?», – рассудила я. Побродив минуту-другую по малиннику, я вернулась к отверстию, присела на колени и, нагнувшись в дыру, стала кис-кискать.
Котенок стал забираться по ступенькам наверх. Для него это было довольно сложно, он мявкал и трусил. Когда он поднялся на несколько ступенек, я вытянула руки и вытащила его на поверхность. Облегчение было всеобщим: я была довольна, что не придется лезть к чудовищам и рисковать своей жизнью, котенок – что оказался на солнышке. Когда сердечко у котенка на моих руках снова забилось ровно, я задумалась о том, сможет ли он повторить свой «подвиг» ещё раз.
Подойдя к яме, я присела на корточки и сбросила его вниз. Котенок, как и ожидалось, приземлился на лапы, отряхнулся, и, поняв, что ему снова предстоит карабкаться наверх, полез на волю. Я подхватила его у выхода и снова бросила вниз. В этот раз он упал не так удачно – несколько раз стукнулся о ступеньки лестницы. Я звала сверху. Котенок отдышался и снова стал залазить, но уже не так быстро. Как только он поднялся, то хотел убежать, но я его поймала и снова кинула вниз. Так продолжалось несколько раз, пока, наконец, он не понял, что пока я его жду наверху, из погреба он не выберется. Он улегся внизу у лестницы и стал ждать, когда я уйду.
Я звала, но, убедившись, что ему эта «игра» надоела, побежала по своим делам, совершенно забыв о питомце в погребе. Вечером сестра спросила меня: не видела ли я котенка? Она не могла нигде его найти. Я понимала, что поступила нехорошо (ходила к запрещенному погребу, а не издевалась над беззащитным существом), а потому ответила отрицательно.
Тогда я не считала, что поступила жестоко. Была безнаказанность и скука: просто интересно посмотреть – сколько раз котенок сможет выбраться из затруднительного положения? Насколько хватит его упорства, сил, терпения? Как долго он будет идти ко мне, зная, что я снова причиню ему боль и страдания? Я любила кошек, желания покалечить животное или причинить вред не было. Жаль, что в тот момент кто-нибудь не объяснил мне, что чудовище, которого я боялась внизу, всё время находилось наверху – я сама была им.
Порой кажется, что бог поступает также: зовет нас к свету, успокаивает, затем швыряет вниз (без злобы, без коварства), а только чтобы проверить – остались ли силы, стремление через боль идти на его зов или мы готовы сдаться, остаться в отчаянье, лежать во тьме на сырой земле, утратив веру когда-либо подняться.
Лилина мама
По соседству с домом тёти Гали в Абатске стоял беленый известью дом. Там жила моя лучшая подруга – Лиля. Она была младше меня на два года, но жизненным опытом она значительно превосходила меня, отчего мне всегда было интересно с ней. С Лилей мы дружили, сколько себя помнили, поэтому, когда я приезжала на лето, я всегда приезжала к родственникам пожить, а к ней «подружить» – напитаться нашей дружбой на весь предстоящий год. С каждым годом дружба крепла, а наши встречи происходили так, будто мы расстались вчера.
Семья у Лили была преинтересная. В семье росло трое детей: старшая Лиля, её младшая сестра и брат. Присматривали за детьми две бабушки. Мать отца – тучная громкоголосая женщина с черными волосами, размашисто ходила по огороду и крыла трехэтажным матом всех и вся. В нашей семье выражались предельно литературно (за редким исключением), поэтому громкие бранные тирады, которые слышались с раннего утра до заката, представлялись мне невероятно смешными. «Матью-перематью» покрывалась морковка, которая смела зарасти сорняками; баня, которая слишком жарко истопилась; кошки-собаки, которые попались под ноги; непослушные внуки-дети, которые давно перестали обращать внимание на этот «изысканный колоритный диалект». Зачастую для выражений повод был не нужен – они шли искренне от души, не привязываясь к какому либо факту или событию. Самое уникальное, что слова, словосочетания и целые элегии на мате не повторялись, не противоречили друг другу, а целостно описывали ситуацию и отношение к ней повествующего.
Противоположностью была мать матери – кроткая и тихая, в простом ситцевом платье, она часто сидела перед оградой на лавочке. Она потеряла зрение много лет назад, что не мешало ей хорошо ориентироваться в доме и присматривать за внуками. Глаза её, подернутые белой пеленой, устремлялись вдаль; голос звучал негромко, но спокойно и уверенно, отчего женщина напоминала оракула, который вещает волю богов. На контрасте обе бабушки составляли эффектный дуэт, который криками или мягким увещеванием решал любой вопрос.
Отец Лили – человек холеричный, импульсивный часто бывал непредсказуем, отчего его побаивались не только домашние, но и соседи. Хозяин был с домочадцами суров и требователен: когда он бывал дома, все должны были сидеть под замком. Он то сидел без работы, маясь от безделья и погружаясь в состояние глубокого запоя, то начинал бурную деятельность, приносящую как доход в семью, так и беспокойство о безопасности этой деятельности. Период активности сменялся меланхолией и новым запоем, в котором исчезали все добытые трудовым путем средства. Семья на таких «качелях» то получала нежданно дорогие подарки, то думала, как не умереть с голоду. Очень выручал огород и неравнодушные соседи, которые иногда отдавали кое-какие вещи.
Мать Лили – молодая сильная красивая женщина была локомотивом, который тащил на себе всё семейство. Она могла быть строгой и требовательной, могла мягкой и смешливой, но всегда доброй и честной. В редкие и оттого прекрасные моменты веселья, лицо её, обычно тревожное, печальное, вдруг расцветало и лучилось детской радостью, а на щеках появлялись ямочки, превращая её уставший вид в совершенно девчачий. Для меня на всю жизнь эта женщина стала примером «русской женщины», настоящей, цельной и невероятной в красоте и глубине души своей.
Лилина мама вышла замуж рано, как и многие в деревне; переехала в дом мужа и свекрови и с тех пор жила однообразной и нелегкой жизнью с мужем-тираном. Она рожала детей, воспитывала их, лечила, защищала, растила с удивительно правильным посылом – верой в добро; она заботилась о престарелых родителях своих и мужа; она вела хозяйство и огород; она работала на двух работах – в пекарне и детской больнице; любила жизнь и своего непутевого, иногда опасного мужа.
Год за годом приезжая в Абатск, я видела, как тяжела её жизнь, как бьется она за свою семью, детей, как хотела бы, вероятно, что-то изменить, но не может выпрыгнуть из неумолимого колеса жизни. Она никогда не была на море, за границей или в Москве; в жизни не носила золота и норковых шуб; не ездила на дорогих автомобилях; не получала «высшее» образование; не делала «карьеру» – никогда ничего из того, что принято считать пунктиками в «успешности». Но, несмотря на это, чище и светлее в простоте и искренности своей, я не встречала души. Лилина мама – символ христианского смирения, не бессилия или апатии, а истинного отношения ко всему «с миром».
В 2000-х годах, будучи уже взрослой, я приехала в Абатск на пару дней. Мы встретились с Лилей у их палисадника, сели на скамеечку, и я стала показывать мои фотографии из музея мадам Тюссо в Лондоне. К нам вышла Лилина мама. Она тоже села рядом и стала перебирать фотографии: «А, это – Путин, это – Джон Траволта, это – Мария Антуанетта с семьей, Битлз, Ясер Арафат…»
Мы с Лилей шокировано смотрели, как деревенская обычная женщина, каждую минуту своей жизни посвятившая работе и заботе о близких, узнавала без подсказок мировых лидеров и кинозвезд, политиков, музыкантов – всех, как своих давних знакомых. «Откуда, скажите на милость, Вы всех их знаете?», – пораженно спросила я. «Разве можно кого-то из них не узнать?», – задорно улыбнулась Лилина мама, так что ямочки на щеках озарили лицо, сделали её моложе на пару десятков лет, – «Я ведь не только хозяйством занимаюсь. Нужно развиваться и узнавать, что происходит в мире, несмотря ни на что…». Она отдала фотографии и вернулась в дом. А мы с подружкой, восхищенные, долго сидели в недоумении.
Сколько их таких в стране – простых, искренних, трудолюбивых, терпеливых и отважных?! Сколько тех, кто просто живёт свою обыкновенную, ничем не примечательную жизнь, создавая каждый день своей работой и заботой реальность для себя, своих детей и всех людей, кто остаётся не сломлен и чист сердцем?! Надеюсь, достаточно, чтобы держать на плаву наш уставший от ложных ценностей и иллюзорных представлений мир.
