Ольга Савельева
Легче! Как найти баланс в жизни, если всё идет не по плану

Не обнял

Меня часто хвалят за то, что я доходчиво, образно и ярко пишу о сложном.

Например, об инвалидности ребенка. Или о депрессии мужа.

А весь секрет в том, что я просто беру из лукошка впечатлений те, что самые болючие, и протоколирую. Честно и местами безжалостно.

На днях я беседовала с женщиной, которая подозревает, что у ее мужа – депрессия. Но не уверена. «А как понять, что это она, если депрессия – это бессимптомная история?» – спросила она.

И я сказала, что это очень заметно, очень. Особенно близким людям, потому что они вдруг обнаруживают в себе ощущение, будто того, кого они любят и знают, просто подменили.

Вот, например.

МОЙ МУЖ – ПРЕКРАСНЫЙ ПАПА. УВЛЕЧЕННЫЙ ОТЦОВСТВОМ, ВЛЮБЛЕННЫЙ В СВОИХ ДЕТЕЙ.

В этом плане он всегда был лучшим папой из всех, кого я знаю.

А потом он заболел. Депрессией. И на вид ничего не изменилось. Но на самом деле изменилось все.

Муж стал колючий, раздраженный, обиженный. Он будто в один из вторников проснулся – и вместо завтрака обиделся на весь мир, который вдруг стал ему казаться враждебным, но по факту он зеркалит неочевидную ему обиду на себя.

Дети считывают такие вещи интуитивно.

Обычно они висят на отце грушами, не отогнать. А тут вдруг липнут ко мне, к папе не подходят, могут расплакаться ни с того ни с сего от новости, что мама задержится на работе и их встретит папа. А раньше это был повод для радости.

– Дети не хотят со мной гулять, – жалуется мне муж.

«Я тоже не хочу», – думаю я молча, а вслух говорю:

– Так там дождь.

Но мы оба знаем, что не дождь, а причина в другом.

В том, что внутри него – хиросима. Очень сложно гулять с хиросимой под ручку в любых погодных условиях.

– Вот что они? – сердится муж.

– Ты что, обижаешься на детей? – Я не верю своим ушам.

– Я не обижаюсь, – огрызается муж.

Нет ничего нелепее и очевиднее, чем обиженный человек, который говорит, что не обижен.

Муж таким не был никогда. Всегда был магнитом, к нему тянулись все: я, наши дети, чужие дети, животные. В любой компании он – душа, главный юморист.

И вдруг раз – и кто-то подменил мне мужа. В моей спальне. В моей голове. В моей жизни.

У меня стресс. Я не знаю, не умею с этим человеком… жить, говорить, любить. У меня ощущение, что я немножко изменяю своему мужу с вот этим новым человеком.

– Ну можете конкретный пример? – просит женщина.

– Могу.

Утром отвела дочку в сад. Пообещала, что вечером приду за ней и они с папой проводят меня на вокзал (я на сутки уезжала на гастроль). Дочка всегда легко отпускала меня: я уезжала ненадолго и всегда привозила подарочек.

Днем мы с мужем сильно поссорились, и стало понятно, что провожать меня – идея плохая. Это еще час запертыми в капсуле авто. Мы оба это поняли и решили, что я доберусь сама. Я испытала облегчение.

– Я сам заберу ребенка из сада, – хмуро сказал муж.

– Но тогда получится, что я обманула дочку, я же обещала, что заберу ее. Она будет плакать.

– Она и так будет плакать, когда ты уйдешь. Ты хочешь сцен?

– Я хочу не врать детям хотя бы там, где могу.

Опять конфронтация.

Мы вечером вместе забрали дочку, пошли на площадку, где я рассказала ей, что поеду на вокзал сама. Дочка расстроилась, будто считала мое настроение, разрыдалась, что было ей совсем не свойственно.

Есть такое выражение «с тяжелым сердцем». Вот. Это было оно. Тяжелое сердце.

Мне уже пора идти, а у дочки слезы все текут и текут.

И вот. Муж сидит на скамейке, нахохленный, в ушах – наушники.

Рядом – надрывается плачем дочь.

Это плач-манипуляция, в нем много горечи, но по факту это просто просьба: возьми меня на ручки. А мне надо идти, я уже опаздываю.

А он сидит, руки в карманы, и не берет ее на ручки, не обнимает. Это такая показательная индифферентность.

– Возьми ее на ручки, обними, помоги пережить расставание, – сквозь зубы шепчу я, плохо скрывая злость на мужа.

А он:

– Ты же хотела этих сцен? Вот и получай. Почему я должен расхлебывать?

Помню, что для меня это прозвучало как пощечина, наотмашь.

Я не знаю этого человека. Способного на такое. Это какой-то… какой-то… у меня слов не хватает кто.

Кто-то с дырой вместо сердца.

Я не этого человека выбрала много лет назад, другого. Того, кто зацеловал бы, заобнимал бы, утешил бы сразу, не дав упасть ни одной слезинке.

В загсе надо обещать, что этот человек – твой муж на всю жизнь. Но как? Как такое обещать?

Ведь люди меняются. Трансформируются, особенно в течение болезни. Да и без нее.

ЛЮБОЙ ПРОЖИТЫЙ ДЕНЬ – ЭТО ТРАНСФОРМАЦИЯ. МЫ МЕНЯЕМСЯ, СТАНОВИМСЯ ВЗРОСЛЕЕ, МУДРЕЕ. ИЛИ НЕ СТАНОВИМСЯ…

Вот на скамейке сидит чужой человек, за которым я почему-то замужем. Если бы надо было выбирать мужа прямо сегодня, я бы вот этого обиженного недопедагога выбрала, только если бы он остался один на свете. Да и то под вопросом.

Холодный, злой, скупой на чувства, еж. С плеером вместо сердца. Кому он такой сдался.

Я еще не знаю, что это депрессия, но уже знаю, что что-то сильно изменилось.

Мне очень плохо. Я ухожу в дождь. С чемоданом. С разодранным сердцем. С ощущением, что нужно срочно менять свою жизнь, потому что… статус-кво невыносим. Муж, конечно, потом ее обнимет, но я этого не увижу и унесу с собой свое тяжелое сердце.

Женщина слушает внимательно, уточняет:

– Ольга, ну простите. Вы из него сделали сейчас исчадье ада. За то, что он просто не обнял ребенка. Он же не ударил, не обидел, он – не обнял.

– Маш, а разве этого мало? Он… он оставил свою маленькую дочь в беде.

– Ольга, ну ладно вам. Ну в какой беде? Она манипулятивно всплакнула, он в своих там травмах запутался, надулся, а вы на развод бегом?

– Запутался? Надулся? Чуваку четвертый десяток. С кем он воюет? С ребенком?

Я потом поняла, почему чужому человеку сложно понять, в чем тут драма и почему «не обнял» – это почти трагедия. Она же не знала его прежним.

Нежным, ласковым, бесконечно умиляющимся на своих детей, всегда стремящимся погулять с ними, поиграть, побыть.

И вдруг вместо того папочки вот этот нахохленный чужой дядька на скамейке.

Он заткнул уши наушниками, а сердце? Сердце чем он заткнул?

Тем, кто рядом, сразу очевидна болезнь. Такие диагнозы мгновенно рикошетят во всех членов семьи, они только для чужих остаются инкогнито. И это самое сложное.

Будто вся семья в заложниках у этой депресии, а на людях все обычно и мило. И не скажешь, что подменили, и не видно хиросим.

Я потом, когда он лечился, очень больно восстанавливала свое доверие. По шажочку. Очень важно мне было всегда, что муж – хороший отец. Я держалась за эту мысль, когда было совсем тяжело.

А такие ситуации, как на той площадке, будто выбивали нижний, самый устойчивый брусочек из дженги моего уважения.

Это очень длинный и сложный путь восстановления и исцеления, честно пройти который способны только те, кто по-настоящему любит, те, кому есть что терять.

Пусть болит

Я знаю одну спортсменку, Марию Н., которая пришла в спорт через психологическую травму.

Она в детстве была очень болезненным ребенком, мама ее постоянно лечила, носилась по врачам и неврачам (бабкам, целителям), и папа однажды сказал маме: «Ты не жена, а педиатр» – и ушел.

Ушел от мамы, но и от Марии.

Быстро нашел новую семью, родил там себе новую дочку. Как раз появились соцсети, и Маша смотрела там, в этих соцсетях, как растет маленькая улыбчивая девочка с лицом ее папы, и на многих кадрах она была с ее папой. Ее…

Внутри Маши бурлило много чувств, разных, но в основном деструктивных: и ярость, и злость, и обида, и зависть, и что-то еще, от чего ноздри так раздуваются, а кулаки сжимаются, что хочется очень быстро бежать не разбирая дороги и кричать «помогите», хотя ты не горишь и не тонешь – как тебе помогать?

Мария пошла в спорт, чтобы выпускать эту энергию из себя. Если оставить ее внутри, можно с ума сойти!

Так в ее жизни появился бокс. Много занятий и тренировок. Очень много тренировок. Так много, что вся жизнь – сплошная тренировка.

ГОВОРЯТ, ЧТОБЫ СТАТЬ СУПЕРПРОФИ, НАДО ПОСВЯТИТЬ СВОЕМУ ДЕЛУ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ЧАСОВ. МАША ЭТОГО НЕ ЗНАЛА, НО ВЕЛА СЕБЯ ТАК, БУДТО ЗНАЛА. БУДТО У НЕЕ БЫЛ ПЛАН.

Потом появились награды. Медали, титулы, звания. Маша вешала их на стены, кубки ставила на полки.

Маша очень хотела, чтобы папа узнал, что она – чемпион. Чтобы ахнул. И сказал какие-то слова, которые, как пластырь, заклеят рану и перебинтуют душу.

Что-то типа: «Прости меня за каждый день, за каждую минуту, что я не был рядом. Это моя самая большая боль». Или что-то вроде восхищенного: «Какая же ты сильная».

Но папа так не сказал.

Он переводил маме деньги в качестве алиментов, и это было, в принципе, основное его участие в жизни Маши.

А слов никаких не было.

Говорят, что новая жена у него очень ревнивая – поэтому.

Он был на двух боях Маши, но ничего не понял, суетливо смотрел на часы, нервничал. Обидно, что нервничал не за нее, а за кого-то там, в своей новой жизни. В которую Маша никак не умещается, не утрамбовывается.

В итоге он ушел, не дождавшись конца раунда. Трехминутного. То есть вот не мог утерпеть и трех минут…

Потом папа экстренно переехал в другую страну.

Он работал прорабом на стройке, и там был нелепый несчастный случай: несоблюдение техники безопасности, пострадали люди.

Было уголовное дело, заметали следы, и папа с семьей вынужденно эмигрировал, прикрыв соцсети.

В жизни Маши в принципе ничего не изменилось, ну, алименты перестали поступать, ну так она совершеннолетняя давно.

Но что-то все же изменилось. Маша внезапно перестала побеждать. Ну, то есть физически она была в отличной форме, а психологически будто смысл пропал, азарт испарился.

Победила – хорошо, проиграла – нормально.

Что воля, что неволя.

Маша по совету подруги пошла к психологу. Разбираться.

Хотя что там разбираться, всем же все очевидно: секрет ее побед – это доказать папе, что он зря ее бросил.

И что это было ошибкой. Как вообще жить потом с такой совестью?

На каждой сессии Маша все глубже подбиралась к сути. Что спорт – это месть папе за отверженность, за нелюбовь…

– Скажите, Маша, а вы планируете продолжать спортивную карьеру? – спросил ее вдруг психотерапевт.

– Конечно.

– Тогда, может, не будем исцелять эту травму? Смотрите, сколько энергии для вас в этом!

– В смысле? – не поняла Маша. Она же вроде за этим и пришла. За исцелением. А тут вдруг «не будем»?

– Ну, в этой злости, ярости на отца много топлива для побед. Наверно, есть и другое, но вы… вон буксуете даже из-за его переезда. Он вам нужен, именно такой, именно в этой роли – предателя. Если захотите закончить карьеру, мы поработаем с этой травмой и исцелим ее. А пока подумайте: может, пусть?

Ого. А разве так можно? Выбрать боль?

ПУСТЬ БОЛИТ, НЕ КРОВОТОЧИТ ЖЕ? НУ И ВОТ, ЗНАЧИТ, ОТ ПОТЕРИ КРОВИ НЕ УМРЕШЬ. А БОЛЬ – ЭТО МАРКЕР ЖИЗНИ.

Жива, Машка, жива! В тебе вон сколько жизни. Наваляй ей, этой груше, нарисуй мысленно на ней его лицо, и… хук справа! Хук слева. Апперкот!

Маша выбрала остаться в точке боли.

Осознанно. Потому что это скважина ярости, энергии для побед.

– А разве так можно? Выбрать нечто деструктивное? – аккуратно так спросила.

– Если это в ваших интересах, почему нет?

Вы выгуливаете демонов, но они все прирученные, скачут на поводках вашего разума. Больнее не делают, не прогрессируют, просто живут внутри…

Надо же. Иногда травму можно выбрать не лечить, а наоборот. Пусть она болит, напоминая тебе, что ты – живая.

Ручник

Когда я в молодости училась водить автомобиль, то вместе с инструктором почти сразу, на втором практическом занятии, выехала в город. Там мы попали в пробку, а дорога была в горку.

И на этой горке машина «девятка», за рулем которой восседала вспотевшая от ужаса я, вдруг покатилась назад. А сзади – другие машины.

– Ручник, – строго сказал инструктор.

Меня парализовало ужасом, и я не понимала, что он от меня хочет.

– Ручник! Поставь на ручник! – заорал он и сам рванул ручник за секунду до аварии.

Я пережила жуткий стресс. Когда мы тренировались останавливаться и трогаться на эстакаде, было не страшно, ведь рядом не было других участников движения. А тут…

– Всегда страхуй себя ручником, ручник тебя спасет, – посоветовал инструктор.

Я кивнула. Я послушная. Я усвоила: «Ручник – хорошая страховка».

Это было почти 20 лет назад. Припаркуем тему, вернемся к ней через пару абзацев.

Однажды я размещала пост в одной из соцсетей, но меня отвлекли вопросом про мой райдер. Я его скопировала и отправила потенциальному организатору, а потом скопировала пост (а он не скопировался, но я не знала этого) и разместила в соцсети. Нажала «опубликовать», не проверив.

В общем, получилось, что я вместо поста опубликовала свой райдер, он провисел какое-то время в моем аккаунте, и многие успели его увидеть.

Ничего страшного в этом, конечно, нет: райдер как райдер – гонорар, условия, ИП, все дела.

Но несколько человек, успевших ознакомиться с ним, меня потом подкалывали:

«Посмотрели ваш гонорар. Помножили на количество выступлений. Прикинули зарплату. Нехило живете. Скоро в „Москва-Сити“ переедете, от людей оторветесь, станете писать про спа и обертывания?»

Или: «Гонорар – огонь. Ждем прямых эфиров с Мальдив. Скоро зазвездишься…»

И все в таком духе. Мол, красиво жить не запретишь.

Такой вроде и юмор, а вроде и скепсис.

Мол, эх, Ольга. Хорошая ты баба, из народа. Живешь среди нас, на метро ездишь, простая. Но растет коронушка, отрываешься ты от народа, куда-то в сторону Рублевки. Жаль, ведь скоро ты совсем перестанешь понимать простых людей. Эх, блогеры-блогеры, бездельники с большими зарплатами.

Мне почему-то больно было это читать. Неприятно. Я злилась. Настроение портилось. В больное куда-то били эти дротики. Не пойму только куда.

Я пошла на сессию к психологу.

Говорю запрос:

– Я хочу хорошо жить. Разве это плохо? Все хотят – и я хочу. И стремлюсь. Я же не ворую, я работаю. Иду своим путем, пишу о том, как это сложно, но я расту, взрослею, наполняюсь ценностью. Рассказываю, как постепенно учусь себя любить и стремлюсь к комфорту. Перерастаю условные «хостелы», приглядываюсь к условным «люксам». Это же нормальное желание, правда? Тогда почему так стыдно? Будто я не заслужила? Будто это… не моя жизнь. Будто вхожу в пятизвездочный номер, а настоящая «я» говорит внутри: «Ты этого не достойна, давай сбежим обратно во что-то бюджетное».

– Что должно случиться, чтобы ты поверила, что ты этого достойна? Ты ведешь блог – и его читают. Ты пишешь книги – и их покупают. Ты даешь концерты – и на них ходят. Что еще должно случиться, чтобы ты поверила? – уточняет психолог.

– Не знаю.

ИНОГДА МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО Я В ЭТОМ ВОПРОСЕ БЕЗНАДЕЖНА. МОЙ САМОЗВАНЕЦ ВНУТРЕННИЙ НИКОГДА НИКУДА НЕ ДЕНЕТСЯ. Я – БЮДЖЕТНАЯ ЖЕНЩИНА, МОЙ ПОТОЛОК – ЭТО «ЭКОНОМ», ПОЭТОМУ МНЕ ТАК СЛОЖНО, НЕУЮТНО В КОМФОРТЕ. БУДТО Я НЕ В СВОЕЙ ЖИЗНИ.

– А ты и не в своей привычной жизни. Ты проходишь трансформацию, ты хочешь расти, стремиться, взлетать. Но ты говоришь: «Я безнадежна». Эта твоя… «безнадежность». Почему ты держишься за нее? Что в ней ценного для тебя?

– Не знаю… Меня же вот такую любят. Простую. Неуспешную. Неказистую. Безнадежную. В метро, в джинсе, лохматую. Свою. А «Мальдив» мне не простят. Мне пишут вон скептически: «Что, на Рублевку собралась?» А я не собралась, я только мечтаю, но после таких слов даже мечтать перестаю.

– То есть ты уверена, что самое ценное в тебе – бюджетность?

– Нет. Самое ценное – искренность. Но людям успешным успех не прощают. И мне, если случится успех, не простят.

– Кто не простит?

– Ну кто… читатели.

– Читатели? Это вот те люди, о которых ты мне рассказывала с восторгом? Вот те, с которыми тебе важно быть честной? Которые – твоя цитата – в зеркалах твоих текстов узнают себя и проживают вместе с тобой разные чувства, благодарят за искренность? Вот эти читатели? Мудрые, понимающие тебя люди? Или есть какие-то другие?

– Ну они разные, конечно. Кто-то вон сарказмом кроет, а кто-то, наоборот, всегда поддерживает меня.

– А ты в этих людей совсем не веришь, да?

– В каком смысле?

– Заметь, что происходит. Ты мне сейчас говоришь: я останусь в «хостеле» и на «Мальдивы» не поеду, даже если будет возможность, потому что мои читатели мне этого не простят, они-то точно никогда из хостела не выберутся, они же… безнадежны и беспомощны, обречены жить в своих условных немальдивах.

– Я такое говорю? – ужасаюсь я.

– Транслируешь, да. Я безнадежна, они безнадежны, и поэтому мы вместе.

– Божечки… Я так не думаю…

– Если ты в них веришь, то почему твоя трансформация, твой взлет, твои новые высоты должны их разозлить и оттолкнуть, а не вдохновить? Почему они, читая о твоих преодоленных страхах и сомнениях, не подумают: «Ух ты, она смогла – и я смогу», а подумают: «Эх, ясно все, зазналась эта ваша Ольга, замальдивилась».

– Господи, неужели я такое транслирую… Я вообще не так думаю…

– Оля, почему тебе нельзя замальдивиться? Ты хочешь туда, но блокируешь себе все возможности. Что тебе дает твоя эта… «безнадежность»?

– Ну… она меня страхует… Она… Не знаю, как бы понятно объяснить… О! Она – мой ручник! А ручник – это же страховка от аварии!

– Оль, ты едешь по трассе жизни, хочешь разогнаться, хочешь скорости и результатов, как любой нормальный человек. Но ты едешь… на ручнике. Ты уверена, что в данном контексте ручник – это страховка, а не убийца движения? У тебя дымятся колеса, у тебя изнасилованный перегретый двигатель, тормозные колодки стираются, других участников движения ты бесишь: еле плетешься… Это то, чего ты хочешь, Оль? Вопреки законам физики и динамики разогнаться, не снимаясь с ручника? Набрать скорость, одновременно блокируя ее?

– Нет, я хочу скорости.

– А что тебе мешает?

– Что на меня смотрят люди, которые…

– Которые что? Ты в них веришь?

– Верю. Очень верю.

– И они в тебя верят, Оля, а иначе зачем бы им тебя читать среди миллиона других блогеров. Зачем бы ты им с твоими вечными терзаниями сдалась? И они верят и думают: «Что она так медленно плетется? Что за звук? Что за дым?»

Я плачу.

– Почему слезы, Оль?

– Не знаю. Очень отзывается…

– Что надо сделать, Оля? Чтобы не разочаровать себя и вдохновить по-настоящему близких тебе людей?

– Снять с ручника. И ехать. Тем самым показать всем, кто читает, что это сложно, но возможно. Я же вот… смогу. А я же такая, как они. Значит, и они смогут.

– Смогут. Каждый, кто действительно хочет, сможет.

Плачу. Расту. Прям физически это чувствую.

Разрешаю себе мечтать о комфортном будущем без стыда.

Я. Не. Безнадежна.

– С чем уходишь, Оль?

– С инсайтом про ручник. Ручник – вещь хорошая, но пользоваться им важно там, где нужно, а не всегда.

– Я так рада, столько энергии в твоих прозрениях. Такое счастье проехать с тобой на пассажирском кресле…

– Ага. Давай подкину, куда тебе? Туда же, куда и всем? Сейчас забью в навигаторе «Зябликово – Мальдивы», ручник опущу – и погнали!

Пишу честно о своей внутренней работе, потому что знаю, что многим отзывается.

Эту работу я называю «Разрешить себе счастье».

Поехали со мной? Пункт назначения – счастье.