Ольга Леонардовна Денисова
Неразменный рубль
– Послушай, я правда тут не при чем… Я не знала про наркотики.
– Да ну? – Латышев не поднял глаз. – А теперь вот узнала?
– Папа сказал. У него же связи… В общем, его потихоньку предупредили, что Олег вляпался по-крупному. Он сначала орал, что пальцем не шевельнет, а потом маме с сердцем плохо стало, и он ей обещал, что все сделает.
– А от меня тебе чего надо?
– Сань, я не знала, что это подстава, – Кристинка села на камень неподалеку, подобрав под себя стройные загорелые ноги.
– Без разницы… – бросил Латышев сквозь зубы.
Он ей почти поверил. В общем-то, он не на подставу вовсе обижался – просто противно было чувствовать себя лопухом. В ее глазах. А думать, что она всегда держала его за лопуха – еще противней.
– Я попросить хотела… Папа сегодня к тебе собирался. И к твоей маме. Извиняться, ну и вообще… – она помолчала.
– И что?
– Понимаешь, папа – он честный. Для него это позор, понимаешь? Просить за Олега…
– У кухаркиных детей? – Латышев бросил на нее короткий взгляд.
– Да нет же! Папа сказал, что ты настоящий парень, а Олег – подонок.
– И о чем же ты хочешь попросить?
Кристинка вздохнула и помялась.
– Не говори папе, что это я тебе сказала про работу у Олега. Скажи, что я вас просто познакомила.
А ведь он почти поверил… Подумал, что просьба ее – только повод для встречи. Ерунда какая-нибудь.
– Не беспокойся, я вообще не собираюсь говорить с твоим папой. У тебя все?
Если бы она не врала, то давно обиделась бы и ушла. Она не ушла.
– Сань, а правда, что ты под машину бросился, чтобы эту девчонку спасти?
– Какую девчонку?
– Дочку физрука.
Латышев находил этот поступок глупым и бессмысленным. И отчитываться за него перед Кристинкой не собирался.
– Нет, не правда. А кто тебе об этом сказал?
– Пропащий бес.
– Какой еще пропащий бес?
– Как какой? В сером костюме, – Кристинка загадочно улыбнулась. – А знаешь, мне жаль, что не я была на ее месте.
– Ты не могла быть на ее месте. Ты не девственница.
Пожалуй, тут Латышев перебрал.
– Ах вот как? – Кристинка встала и гордо выпрямилась. – Ну что ж, спасибо за прямоту.
– Всегда пожалуйста, – пробормотал Латышев ей в спину – уходила она по камням оступаясь и балансируя руками. Не очень-то красиво получалось.
Он продолжал с остервенением тереть рапан еще несколько минут – от жары уже тошнило, но Латышев продолжал уверять себя в том, что не купается из-за медуз, а не потому что соленая вода слишком чувствительно ест ссадины.
А когда он поднял голову, чтобы вытереть пот со лба, то неожиданно увидел в трех шагах Гену, сидевшего на камне. Конечно, Латышев мог и не услышать его шагов – ведь не заметил же он приближения Кристинки. Но… почему-то подумал, что этих шагов и не было вовсе.
Нет, не в костюме – «Геннадий Иванович» был в грубом сером халате с капюшоном. И легких сандалиях на худых загорелых ступнях. Впрочем, это одеяние показалось Латышеву еще более странным.
– А знаешь, она ведь в самом деле не хотела тебе ничего плохого, – сказал Гена, будто продолжил давно начатый разговор.
– Кристинка, что ли? – переспросил Латышев так, будто совсем не удивился.
– Она вовсе не считала тебя лопухом и была уверена, что вы с Олегом поладите. И про наркотики она тоже не знала. Но в этой истории она на стороне Олега, и теперь ты для нее придурок, запоровший ему все дело.
– Да и черт с ней, – проворчал Латышев, не показывая вида, что уязвлен.
– Это ты верно подметил, – хмыкнул Гена, глядя на горизонт.
– Почему она назвала тебя пропащим бесом?
– А кто я такой, по-твоему?
Это от жары. Все это мерещится от жары. Особенно халат и сандалии.
– Бес девятого чина, искуситель и злопыхатель, – продолжил Гена. – Прошу любить и жаловать.
– У вас там все такие?
– Где? В аду? Или в конторе?
Латышев, наверное, слишком откровенно тряхнул головой, Гена расхохотался так, что капюшон халата сполз с головы на спину. Никакой короткой стрижки – на плечи падали длинные патлы, как у битломанов или рокеров, а сквозь них проглядывали махонькие острые рожки.
Это от жары… Надо окунуться, и наваждение пройдет…
– Значит, это все-таки ты убил пса, – пробормотал Латышев.
– Что ты прицепился? Какая разница, кто убил пса? Важно, что это сделал не ты. Ведь ты же понял, что неразменный рубль – это абстракция. Понял, что душу отдаешь не за белые пятнышки на черной собаке. Ведь понял? Не важно, кто управляет событиями, – важно, что никто не управляет тобой.
– А… твой начальник… Значит, я думал правильно?
Гена вскинул глаза, и на дне его взгляда вместо хитринки снова полыхнул холодный огонь:
– Ты подумал правильно: он ни во что не вмешивается. Он только наблюдает.
Латышев зажмурился от накатившей вдруг головной боли, а открыв глаза увидел, что лежит в тени камня, под головой у него что-то мягкое и мокрое, а Гена (в обычных плавках и босиком, а главное – с нормальной стрижкой) отжимает ему на лоб носовой платок.
– Здорово же тебя головой о стенку приложили – чертики мерещатся. Панамочку нужно надевать, раз торчишь на солнце. С такой-то шишкой на затылке…
* * *
Мокрый снег шлепал по лобовому стеклу «копейки», в паршивом приемнике хрипло и громко плакала Таня Буланова, Латышев зевал и ежился – так и не привык вставать в пять утра, чтобы к половине седьмого появляться на рынке. Ме́ста на парковке в это время хватало, но на въезде образовался затор, и он даже обрадовался этой неожиданной задержке – не хотелось выходить на холод и под дождь (или снег?). Для торговли – отвратительный день.
Музыка смолкла ненадолго и грянула снова: «Феличита» – уже давно не модные итальянцы были так же счастливы, как и десять лет назад. Только немного похрипывали. Латышев смотрел на серую пелену за стеклом, длиннющий бетонный забор вокруг рынка, на ряды контейнеров и поржавевших лотков – пока еще пустых. Где оно, счастье? Навсегда осталось у теплого моря, среди южных цветов и трав, под жгучим июльским солнцем. Знать бы тогда, что это было счастье!
Ветер сносил тяжелые мокрые снежинки под крышу контейнера: в мороз и то не так зябко. Обычно днем мимо контейнеров валит плотная толпа, кто-нибудь нет-нет да и заинтересуется АОНом или автоответчиком… А тут – одно только кидалово. Кто еще потащится на рынок в такую погоду? С утра малолетки предложили десять финских марок с пририсованным нулем – на что надеялись, непонятно. Потом пришел «фокусник» с пачкой долларов – Латышев и в руки их брать не стал, фальшивки по цвету видно. А в руки возьмешь, скажут, что подменил. Потом солидный дядька пытался запродать ему ящик тушенки из стратегических запасов, даешь деньги – через час получаешь тушенку. Латышев избавился от него с трудом. Это со стороны кажется, что смешно, – на самом деле, такие продавцы лучше многих компостируют мозги.
Латышев честно оплачивал право на торговлю, потому не опасался проверяющих, но часов в десять по рядам прошлись альтернативные «хозяева» – забрали не только положенные двадцать баксов, но и один АОН. К столику скотчем был приклеен муляж (чтобы мальчишки не тырили – они тащили с прилавков все, что не приколочено, в прямом смысле), а гордый собой браток хотел подхватить вещицу непринужденным жестом. Облажался – скотча не заметил. Латышев спрашивал: «Может не надо?», но браток не поленился, отковырял муляж от столика, ломая ногти. И только потом понял, что вытащил пустышку.
– Это АОНы для лохов, – усмехнулся Латышев в ответ на выжидающий взгляд братка. – Для конкретных пацанов с деньгами я АОНы в сумке держу.
Пришлось отдать. А сосед по контейнеру, посмотрев вслед уходившим браткам, покрутил пальцем у виска:
– За такие дурацкие шутки пулю в живот получить – нефиг делать.
– Да брось. Он не понял, что это шутка.
К полудню Латышев так продрог, что не сумел толком отсчитать сдачу покупателю – пальцы не гнулись. И, в отличие от соседа, не мог даже тяпнуть сто грамм, потому что был за рулем. Чай в термосе кончился, и Латышев, улучив минуту, сбегал в разливуху – погреться и выпить кофейку с холодным черствым пирожком. На обратном пути видел, как братки сцепились меж собой, пальнули раза два в воздух – толпа прянула в стороны, сминая продавцов вместе со столиками, кто-то дурным голосом заорал «Ложись», и многие послушались, падая в грязь.
Под конец дня Латышев подсчитал доходы – неважно выходило. Но все равно больше, чем мама зарабатывала в месяц. Она тут вздумала взять еще и ставку уборщицы – стоило большого труда убедить ее в том, что это ну никак не поможет семейному бюджету. Лучше бы с внучкой сидела…
Паршивый оказался день. У соседки – наемной продавщицы, студентки – срезали поясную сумку с дневной выручкой. Она ревела – еще бы, ей теперь полгода бесплатно работать. Латышев часто встречал здесь плачущих женщин: украли, кинули, развели… Женщин он особенно жалел – наивных, которые не понимали, куда суются. Потому никогда не брал на рынок жену, хотя она была бы рада ему помогать.
И когда он собирался запирать контейнер (сосед уже уехал), а толпа давно схлынула, к Латышеву подкатил мужичок в засаленном петушке и потертой куртке. Мелкий такой, суетливый. И с желанием похмелиться на лице.
– Слышь, парень, купи у меня кой-что, – мужичок заглянул в лицо снизу вверх, по-собачьи. Но Латышеву почему-то померещилась странная хитринка у него в глазах.
– Вали отсюда, – огрызнулся Латышев. – Достали…
– Я серьезно. Во, погляди, – он полез в карман, в котором зазвенели монеты (Латышев уже и забыл, что деньги могут быть не только бумажными), и выудил юбилейный советский рубль. – Во, сто двадцать лет со дня рождения Горького!
– Потрясно. Даже доллара не дам.
– Погоди. Это не простой рубль, а неразменный. Можешь его хоть тыщу раз продать, а он обратно к тебе вернется. А стоит он три бакса. Вот и считай…
– Три бакса он не стоит, – Латышев вдруг развеселился. – И что же ты за него хочешь, пропащий бес?
– Не, я не бес. Пропащий – это ты верно заметил. Но не бес. А хочу всего ничего – пятьдесят баксов.
– И много ты за день неразменных рублей продаешь? – спросил Латышев, усмехаясь.
– За выходные – штук пять или шесть, если повезет.
– Неплохо. И где ты их берешь?
– Все честно, не думай. Знаешь, наверное: если в полночь выйти на перекресток и принести дохлого черного пса, то черт обменяет его на неразменный рубль.
– Да не может быть! – рассмеялся Латышев.
– Что ржешь? Знаешь, сколько тут собак вокруг рынка бродит? Вот я и наладил… обмен, так сказать. А чё? Душа уже пропала, чего теряться?
– Так ты мне его продашь, а он к тебе назад вернется? Так, что ли?
– Не, все честно. Я тебе дарю рубль, а ты мне – пятьдесят баксов. Никакой продажи.
– Договор дарения кровью не надо подписывать?
– Ни-ни… За все… уплочено. Так как? Возьмешь?
– Неа, – ответил Латышев. – Но идея интересная.
Это тебе не тушенка из стратегических запасов…
За квартал от поворота к дому образовался затор – проспект перекрыли вроде как из-за аварии. Машин было не много (суббота), потому, наверное, гаишники и не спешили. Латышев постоял немного в надежде, что объезжать не придется, и даже вышел поглядеть, что к чему. Надежда оказалась напрасной: посреди перекрестка толпились милицейские жигули и скорые, а на носилки грузили то, что соскребали с асфальта – похоже, тут взорвалась машина с изрядным числом пассажиров. Люди гибнут за металл? В последнее время это стало даже привычным… Латышев присвистнул и хотел вернуться к своей «копейке», как вдруг заметил припаркованную у перекрестка двадцать четвертую «Волгу», а возле нее – грузного человека в сером пальто и шляпе. Тот просто стоял и смотрел, опустив руки в карманы.
Он ни во что не вмешивался. Он только наблюдал.
Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора и фотографии автора.
