Ольга Иванова
Сююмбика

Глава 10

Прохладный ветер освежил лицо, а быстрая скачка заставила Сююмбику забыть неприятный разговор. Она наслаждалась вольным простором, свежими пьянящими ароматами ночной степи. У темневшего впереди оврага Сююмбика замедлила бег Аксолтана и опустила поводья. Она ехала не торопясь, думала о Казани, о приехавших казанских послах. Вспомнился разговор невольниц, которые сегодня обслуживали гостей, со смехом и шутками они рассказывали о двух молодых мурзах, предпочитавших отдыху, еде и развлечениям чтение книг.

– Они велели принести свой дорожный сундук, – весело щебетала младшая из рабынь, – достали большие книги, обтянутые кожей, и принялись перелистывать страницы. А мы всё стояли и ждали, когда понадобятся наши услуги. Мы так старались, с утра натирались благовониями, наряжались и всё время улыбались, как учила госпожа Райха-бика. А они всё кланялись своим книгам и на нас внимания не обращали, так что мы даже засомневались: а мужчины ли они?

Дружный смех, грянувший после этих слов, прервала Сююмбика:

– Если молодые господа отдают так много времени знаниям и учениям, это не означает, что они не мужчины.

Замечание малики быстро остудило насмешливый пыл, и пристыженные служанки покинули юрту Сююмбики. Сама же дочь Юсуфа тогда впервые подумала, что она, даже если бы умирала от тоски, никогда бы не взяла в руки книгу. Обнаруженное невежество, о котором раньше Сююмбика и не думала, расстроило её, она вдруг осознала, как много времени тратила на охоту и прогулки по степи и как мало занималась с учителями, нанятыми беклярибеком. Престарелые наставники напрасно гонялись за ней по пятам со своими книгами и нравоучениями; к тринадцати годам Сююмбика едва выучилась читать. А ведь она – будущая казанская ханум, была обязана предстать перед подданными кладезью премудростей, а не невежественной дикаркой, подобной глупой служанке. А много ли она знала о Казани? Или о самом Джан-Али? Могла ли перечислить больших вельмож при его дворе? Со стыдом на каждый из этих вопросов Сююмбика отвечала «нет»!

Понурив голову, она повернула коня назад – бесцельно скакать по степи расхотелось. Справа во тьме призывно забилась светящаяся точка, словно звезда скатилась с чёрного небосвода, – там, видимо, зажгли костёр. Сююмбика хорошо знала эти места, около мелководной речушки стояла кибитка скорняка – Насыра-кари. Бика обрадовалась возможности увидеть старика, которого она когда-то очень любила, ведь сейчас возникла острая необходимость в разговоре с ним. Насыр-кари был родом из Казани, и кто же, как не он, мог ответить на её многочисленные вопросы. Сююмбика решилась и направила Аксолтана на огонёк. За несколько шагов от костра тьма начала рассеиваться, и стали заметны очертания кибитки и силуэты двух людей у костра. Пёс, спокойно дремавший около хозяина, поднял лохматую голову и, предупреждая, зарычал. Старик приподнялся и схватил лежавшую рядом суковатую палку, но вскоре разглядел подъехавшую всадницу, удивлённо всплеснул руками и засуетился, помогая девушке сойти с коня:

– Госпожа, это вы?! Мои старые глаза не обманывают меня? Ай-яй-яй! Как давно я не видел вас. Маленькая госпожа стала совсем взрослой и такая красавица! Подобная гурия не встречалась Насыру за всю жизнь, а жизнь у меня была длинной и долгой, как степная дорога.

Сююмбика, с улыбкой слушая старого невольника, с удовольствием устроилась на подстеленном им овчинном полушубке. При виде изборождённого морщинами доброго лица Насыра, его ветхой юрты и уютно потрескивающего костра Сююмбике вдруг стало легко. Так было и в детстве, когда она втайне от нянек и служанок добиралась сюда, чтобы послушать сказки старика. Навсегда запомнились ей захватывающие истории про страшных дивов, коварных жалмавыз^[24], чудесных пери, джиннов и волшебных птиц Семруг. Дни и ночи напролёт она готова была слушать старика-невольника, засиживалась в его кибитке допоздна, так что приходилось брать маленькую госпожу за руку и силой вести домой. Когда отец узнал о пристрастии дочери, рассердился не на шутку. Он многое ей позволял, но, чтобы его дочь, высокородная малика, целыми днями пропадала в пропахшей вымоченными кожами юрте скорняка, этого мурза позволить не мог. Сююмбику строго наказали, на время свобода её была ограничена, няньки ходили за ней по пятам, и нельзя было, как прежде, отогнать их прочь. Постепенно девочка стала забывать Насыра-кари и его волшебные сказки. Долгими зимними вечерами няньки рассказывали ей другие истории, грустные и напевные, с длинными нравоучениями; для Сююмбики наступала пора взросления…

Насыр не переставал удивляться нежданному появлению малики, но расспросил её, как положено, о здоровье отца, о жизни улуса:

– Госпожа моя, простите старого болтуна, давно я не был среди людей. Только и вижу перед собой степь, эту старую залатанную юрту, вислоухую собаку, да ещё глухонемого уруса, посланного мне на подмогу.

– Этот урус и в самом деле глухонемой? – спросила Сююмбика. Она вгляделась в широкоплечего богатыря, ей не хотелось, чтобы кто-нибудь, кроме Насыра, слышал их разговор.

– Он нем и глух, ручаюсь, госпожа моя. Я живу с ним больше года, и объясняемся мы только на пальцах, – рассеял подозрения малики старик.

Богатырь-урус и в самом деле вёл себя непринуждённо. Казалось, он даже не заметил приезда малики, так и сидел, не поднимая головы, и задумчиво ворошил толстой палкой пышущие жаром головешки.

– Расскажи мне, Насыр-кари, о своём городе, ты ведь родом из Казани? О людях расскажи, о последнем хане, которого ты застал, всё хочу знать, что знаешь ты.

– Ох, госпожа, горьки для меня эти воспоминания. Скоро тридцать лет, как я служу семье вашего отца – беклярибека Юсуфа, но видит Аллах, сердце моё никогда не полюбит эти степи. Нет ничего горше неволи, а ещё хуже знать, что никогда не увидишь милый сердцу дом, не услышишь, как плещется Булак, как волнуется Казан-су, как шумит могучий лес за Кураишевой слободой. Сколько лет прошло, а я всё ощущаю прохладу урмана^[25], вдыхаю запах прели, мха! О-хо-хо, госпожа моя, зачем бередить так и не зажившую рану, почто мучить старика? – Скупые слёзы заблестели в глубоких складках коричневых, выжженных солнцем щёк невольника.

– Не плачь, Насыр-кари, поверь мне, скоро увидишь свою родину, и там сможешь прожить последние годы, отпущенные тебе Всевышним. – Сююмбика ласково утешала старика, но вдруг замолчала – показалось ей, что урус настороженно вскинул глаза. Она успокоила себя, наверно, пламя отбросило тень на лицо глухонемого.

– О чём вы говорите, госпожа, повторите, не ослышался ли я?

– Я говорю, бабай, что отец не откажет мне в просьбе включить тебя в приданое.

– Приданое?! – старик разволновался ещё больше. – Неужели, госпожа, мою маленькую пери отдают замуж и отдают далеко-далеко от её родных степей?

– Да. – Сююмбика задумалась, она обхватила руками колени, долго всматривалась в пляшущее пламя. – Казань, – еле слышно прошептала она, – как он далёк, мой новый дом.

И только сейчас со всей остротой и болью поняла она, что навсегда, да! навсегда придётся ей покинуть свои степи. Она лишится просторного раздолья, которое так и не смог полюбить старый невольник её отца Насыр, но которое всей душой, всем сердцем любила она. Степи! Без конца и без края, где чувствуешь себя вольной, как ветер, сильной и гордой, как дикий жеребец, где витает дух её предков, где земля и небо покровительствуют ей – дочери Ногаев. Невольно слёзы навернулись на глаза, но, застыдившись того, что она – высокородная малика – плачет перед двумя рабами, Сююмбика резко отодвинулась от костра:

– У! Какой горький дым, все глаза выел!

– Госпожа моя, – засуетился Насыр, – я устрою вас в другом месте.

– Не нужно, – уже мягче произнесла Сююмбика. – Мне и здесь неплохо.

Она повозилась, села поудобней и добавила:

– Я слушаю, бабай.

Глава 11

Насыр вздохнул, подбросил хворост в костёр и начал говорить:

– Если госпожу не утомит мой сказ, то я готов поведать многое. Не знаю только, где правда смешалась с вымыслом, но говорили люди, что великий хан, который повелел выстроить город на холме, послал туда своих слуг. Но верные слуги в страхе бежали прочь, они нашли на горе обиталище огромных змей, каждая из которых была с бревно. А повелителем тех тварей являлся летающий змей Аждаха. Имел Аждаха две головы – воловью и змеиную. Воловья голова щипала траву с холма, а змеиная требовала с окрестных жителей иную добычу – молодых джигитов и прекрасных дев.

– Великий Аллах! – удивлённо воскликнула Сююмбика. – И хан пожелал построить город в столь страшном месте?

– Больно уж красиво там было, госпожа. – Старик покачал головой. – Видели бы вы, благородная малика, мою Казань, как хороша она в обрамлении голубых озёр Кабана! А в ожерелье Казан-су встаёт крепость, величавая, как могучий барс, воздушная, как покрывало невесты!

Морщинистое лицо старика посветлело, разгладилось от мечтательной улыбки:

– Вы увидите всё это, малика, и скажете, прав ли Насыр-кари, который рассказал свою историю, и хорошо ли поступил великий хан, пожелавший заложить город сказочной красоты!

Витая в воспоминаниях, старик молчал, и Сююмбика тронула его за рукав:

– Говорите же, бабай, не перебью вас больше и словом.

Невольник очнулся от дум, огладил заскорузлой ладонью седую бородку:

– Не знали люди, как извести змей, и пришли за советом к старому шаману. А тот повелел вырубить лес и кустарник вокруг холма и привезти стога соломы. «Как по весне пробудятся змеи», – сказал шаман, – «заползут прятаться под солому, тут и подожгите её!» Так и сделали слуги ханские. Зашлись огнём змеи проклятые, и поднялся над холмом сильный смрад, от которого падали замертво люди, кони и верблюды. Выжил лишь Аждаха, взлетел он с клубами дыма над пожарищем и нырнул на дно озера Кабан. Говорят, и по сей день живёт там змей и утаскивает в пучину зазевавшихся казанцев.

Сююмбика поёжилась, хотела вставить своё слово, да вспомнила обещание и промолчала. А старик, покачиваясь в такт рассказа, продолжал:

– И вырос там город, могучий и прекрасный, возвели в нём дворцы и мечети белокаменные, которым дивились чужеземцы. Так повелел великий хан.

И старик неожиданно сильным и звучным голосом проговорил:

 
Ты зодчих созови…
Пусть возведут дворец,
какого краше нет,
Пусть, увидав его, дивится
целый свет,
И разукрасят пусть они его
теперь.
Да будет тот дворец
красою всех времён:
В нём тысячи картин
вдоль стен со всех сторон,
В нём множество больших
с цветным стеклом окон…
Расцветкой дивной там
украшен потолок,
И стены все узор
прекрасный обволок,
И на рисунках там везде –
Йусуф – пророк…^[26]
 

Замерла Сююмбика, поражённая волшебством стиха. Появилась картина перед её трепещущим взором: и златоверхий дворец с башенками, и высокие сводчатые залы, расписанные причудливыми узорами. Захватило дух, защемило сердце от красоты невиданной. Крепко стиснула ладони дочь Юсуфа и спросила еле слышно:

– И в этом дворце живёт казанский хан?

Насыр-кари важно кивнул головой:

– И в нём будете править вы, госпожа. Воссядете на троне великой ханум, и вам будут поклоняться тысячи казанцев и вотяки, черемисы и прочие народы, что держит под своей рукой Казань.

Сююмбика смутилась, опустила глаза, поворошила сучковатой палкой в костре, сноп искр взлетел в тёмное небо и осел лёгким ореолом. Картина, нарисованная стариком, показалась такой необыкновенной, что прирождённая дочь степей, ещё вчера не желавшая расставаться с простором, поросшим травами и ковылём, вдруг всей душой захотела увидеть город, который по сей день восхищал старого невольника. Коли так пожелал Всевышний, она взойдёт на казанский трон, и хан Джан-Али протянет руку своей будущей супруге. Девушка зажмурилась на мгновение, чтобы явился ей образ Джан-Али, прекрасного, как Юсуф, и отважного, как Идегей. Ах! Чего же ещё желать знатной малике, если уготована ей судьба, завидная для тысячи невест?

Сююмбика с улыбкой взглянула на старого Насыра:

– Хороши твои сказки, бабай. Желаю, чтобы ты поведал всё, что знаешь, но на эту ночь достаточно того, что уже сказано. Поздно, я вернусь в аил.

Девушка поднялась, стряхнула прилипшие травинки с шаровар и длинного подола кулмэка. Взгляд её вновь зацепился за уруса. Тот и вовсе отвернулся от них, но было что-то напряжённое в широкой спине невольника, словно он вслушивался в каждое слово и движение говоривших.

Сююмбика ещё раз пообещала, что заберёт старика с собой в Казань, и легко вскочила на Аксолтана.

– Постойте, госпожа, – вдруг разволновался Насыр-кари. – Куда же вы одна, совсем беззащитная в ночной степи?

Сююмбике смешной показалась даже мысль, что ей что-то может угрожать в этих местах, объезженных вдоль и поперёк.

– Чего же мне бояться, Насыр-кари?

– Не знаю, малика, но чует моё сердце недоброе, послушайте старика! Возьмите с собой хотя бы Уруса, ему всё равно надо в стойбище. Припасы закончились, и шкуры надо забрать на выделку.

Сююмбике не захотелось обижать искренне беспокоившегося за неё Насыра, она подождала, пока старый скорняк объяснялся с помощником на пальцах. Невольник согласно кивнул головой, вооружился всем, что нашлось в драной кибитке, и взобрался на коренастого жеребчика. Сююмбика невольно залюбовалась могучим мускулистым телом, просвечивающим сквозь лохмотья, спокойным безмятежным лицом, обрамлённым кудрявой светлой бородкой. Глухонемой невольник поймал её взгляд, и малика нахмурилась, сердясь на саму себя. Что-то странное творилось с ней в эти два дня, не узнавала себя своенравная дочь Юсуфа: ни мыслей своих, ни ощущений, томивших её.

Она не произнесла более ни слова, направила коня в сторону аила. Глухонемой невольник следовал за ней. А с окраин стойбища беклярибека им навстречу уже двигался отряд из шести всадников: то были нукеры Ахтям-бека.

Глава 12

Оставленный Сююмбикой, бек ощутил себя раздавленным, павшим с высоты, на которую его вознесли мечты. Надежда, жившая в душе Ахтям-бека, развеялась от насмешливых слов девушки. Ярость овладевала мужчиной, она пришла вслед за разочарованием, поднялась шквальным ветром, сметая все доводы разума. Опасный и дерзкий план, ещё неясный и кажущийся невозможным, выстраивался в чёткую линию действий. Бек преобразился, он собрался с решимостью беспощадного воина, который привык брать добычу силой. Крадущимися шагами мужчина ступал по спящему аилу, цедя сквозь зубы:

– Ты не пожелала стать моей, не ведаешь, где твоё счастье. Но я укажу тебе путь. Ты станешь счастливой даже против собственной воли, заносчивая малика.

Ночь казалась длинной до бесконечности для того, кто решился на страшное дело. Бек разыскал в мирно спавшем стойбище своих верных нукеров – пятерых отъявленных башибузуков, проверенных в самых отчаянных делах, и поведал о дерзком плане похищения ханской невесты. Ахтям-бек вгляделся в лицо каждого из них. Со своими людьми он был одно целое: стоило ему приказать, и они бросались в кровавую битву, захватывали обозы, а в трудные для улуса времена разбойничали, угоняя соседский скот или грабя зазевавшиеся караваны. Но сейчас тревога охватила душу Ахтям-бека, слишком непривычно и опасно было задуманное дело. Не поведёт ли он верных воинов на гибель, не закончит ли сам свои дни как безродный грабитель, покусившийся на чужую собственность? Дэржеман заметил его колебания и выдвинулся вперёд. Молодой джигит отличался ловкостью и смелостью, лучший нукер, которого бек выделял среди всех. И сейчас Дэржеман блеснул белозубой улыбкой, ободрил предводителя:

– Позвольте пойти мне, господин, я придумал, как лучше выманить малику.

Ахтям-бек расправил плечи, он отогнал страх прочь и кивнул головой:

– Ступай! Мы будем ожидать тебя здесь.

Слова, призывающие к действию, не вернёшь назад, приказал и понял: обратного пути нет. Этот рассвет Сююмбика встретит в его объятьях, или смерть обнимет его самого. А смерти он не боялся никогда, опасался лишь неизвестности, глупого выбора слепой судьбы. Но разве Всевышний не вознаграждает тех, кто терпеливо ждёт милости неба? Этим утром он завоюет самую дорогую добычу в своей жизни, с восходом солнца он добудет счастье! Мысли скользнули быстрокрылыми птицами и растворились, они унесли прочь остатки мучительных сомнений.

Дэржеман потянулся, разминая затёкшее тело. Где-то на окраине стойбища сонно перекликался караул.

– Будь осторожен, – глухо приказал Ахтям-бек.

Нукер лишь усмехнулся на замечание господина, потянулся ещё раз и с бесшумной ловкостью зверя растворился во тьме. Он благополучно миновал караулы и вскоре оказался у юрты ханской невесты. Неприметный, как тень, Дэржеман слонялся вокруг да около, подыскивал, как проникнуть в обиталище малики. Но вдруг войлочный полог дрогнул, и из юрты выбралась заспанная служанка, она зябко поёжилась, а потом отбежала в сторонку справить нужду. Зайти обратно она не успела: чьи-то цепкие руки ухватили, зажали попытавшийся закричать рот и оттащили невольницу к коновязи.

– Тише, красавица, – зашептал в девичье ушко Дэржеман. – Давно поджидаю тебя, даже бросил своего господина, так захотелось увидеть твоё личико. Пойдём со мной, моя радость, клянусь, тебе никогда ещё не приходилось видеть такого мужчину, как я.

Слушая соблазняющие речи, девушка перестала вырываться, и только тогда он разжал руки. Прислужница оправила задравшийся подол, за неимением платка прикрылась широким рукавом, а любопытствующие глаза так и блестели поверх руки:

– Ох, и обманщик! Что ты болтаешь, когда ты меня поджидал? – За поддельным возмущением девушки слышалось кокетство, обольщающие речи джигита пришлись ей по душе, но быстро сдаваться она не собиралась. – Много слышала я мужчин, имя им «обман», а все ваши речи лишь пахнут мёдом, а на вкус горше желчи. Говори, откуда меня знаешь, или призову охрану! Может, неспроста ты шатаешься у юрты госпожи?

– Не будь со мной такой неласковой, красавица. Не пристало устам таким совершенным и сладким произносить злые речи. Хочешь правду знать, скажу: заприметил тебя ещё днём, когда готовились к тую. Подумал, вот красотка по мне. А сейчас, если даже госпожа Сююмбика призовёт тебя, всё равно не отпущу!

– Никто меня не позовёт, – засмеялась девушка. – Госпожа ещё не вернулась.

– Похоже, ты всё на свете проспала, малика давно покинула туй.

– Это ты залил глаза бузой! Госпожи с вечера не было в юрте. И смотри, – служанка указала на коновязь, – нет её любимца – Аксолтана. О Аллах, неужели наша бика отправилась в степь?!

Девушка встревожилась, всплеснула руками:

– Надо сообщить беклярибеку, вдруг с маликой случилась беда?!

Служанка позабыла о джигите, готова была кинуться назад, чтобы перебудить весь аил, но Дэржеман остановил её:

– Малике вздумалось прогуляться перед тем, как казанский хан посадит её в гарем. Кто же осудит желание дочери степи глотнуть вольного воздуха на прощанье? А я хочу, чтоб ты подумала обо мне. Прождав всю ночь, я так замёрз, подари хоть один поцелуй, отогрей меня.

Ласковые речи и крепкие объятья сделали своё дело, девушка уже не рвалась исполнять свои обязанности и сопротивлялась лишь для вида. Гладя податливое тело, Дэржеман вслушивался в тишину ночи, в далёкие окрики караульных. Ничто не внушало опасения, и только эта девчонка, отпусти он её, могла нарушить их планы, переполошить всё стойбище. Пальцы привычно сжали рукоять кинжала, одно движение – и девичьи глаза округлились изумлённо, а предсмертный вздох затих в его ладони. Лошади у коновязи почуяли запах крови, заволновались. Дэржеман, опасаясь, что тело найдут слишком быстро, оттащил его за юрту, быстро оглянулся и растворился в ночи.

Вести, принесённые нукером, поставили Ахтям-бека в тупик, он не мог поверить, что Сююмбика провела всю ночь в степи. Но если малика не спала в своей юрте, а у коновязи не было Аксолтана, значит, её прогулка затянулась. Господин натянул поводья, махнул рукой:

– Отправляемся в степь, она не минует нас!

Сююмбика ехала не спеша, вдыхала всей грудью терпкий запах полыни, который под утро стал таким ароматным. Русский невольник тащился следом на своём неуклюжем жеребчике. Малика, словно невзначай, поглядывала на него, но мужчина казался невозмутимым, он окидывал степной простор взглядом добросовестного охранника. А в Сююмбике вдруг взыграл бесёнок, захотелось обыграть уруса. Малика хлестнула коня и помчалась вперёд: «Попробуй догони!» Аксолтан словно взлетал над равниной, над волнами ковыля, стелившегося под копыта, ветер бил в лицо, и Сююмбика смеялась, откидывая голову. Как хорошо, ни о чём не думать и ничего не желать, мчаться вперёд, чтобы ветер охлаждал разгорячённое лицо, а душа и тело наслаждались последними мгновениями вольной жизни. Малика не сразу услышала, как отчаянно призывает её «немой» раб, ей не почудились его голос и крики. Сююмбика в удивлении потянула поводья и остановилась. Урус отчаянно звал её, указывая рукой на опасность. И только тут малика заметила: ей наперерез летели два всадника, одетые во всё чёрное, а намотанные на головы платки скрывали лица. В предрассветной мгле Сююмбике показалось, что всадников несли невидимые крылья, и от ужаса волосы зашевелились на её голове.

– О Аллах, джинны! – вскричала она.

Дрожащие руки ещё пытались нащупать выпавшие поводья, но волю девушки парализовал суеверный страх, Сююмбика склонилась к шее верного Аксолтана, творя молитву. Протяжный, полный боли крик пронёсся по степи. Малика вскинула голову – вблизи летящий конь одного из джиннов оказался обычным жеребцом, который тащил по земле застрявшего в стременах хозяина. Взгляд Сююмбики выхватил Уруса, опускавшего свой лук, быстрым движением невольник выхватил новую стрелу, и тогда малика пришла в себя. Сила и решимость вновь вернулись к ней, девушка хлестнула Аксолтана, устремляясь к своему защитнику, но второй всадник на полном скаку вырвал малику из седла. Сююмбика не успела и опомниться, как жеребец похитителя столкнулся с коренастой лошадью Уруса. В следующее мгновение мужчины сцепились и покатились по земле.

Упав на сырую от росы траву, Сююмбика принялась звать на помощь, но равнодушное, быстро светлеющее небо оставило её зов без ответа. Она обернулась к дерущимся мужчинам: Урус был силён, но соперник изворотлив и более хваток в привычной для него борьбе. Изловчившись, он прижал невольника к земле, вскинул длинный нож. Урус хрипел, слабеющей рукой пытался удержать руку противника, нацелившего смертоносное жало. Сююмбика в страхе заметалась, бросилась было на подмогу, но споткнулась о кочку, упала и ощутила свой кинжал на поясе. Рука решительно дёрнула за рукоять, в первых робких лучах, прорезавших степь, лезвие сверкнуло голубым огнём. Она вскинула нож и бросилась на похитителя, лезвие легко вошло в чёрную спину «джинна». Мужчина глухо простонал и откинулся навзничь. Сююмбика сорвала с лица павшего платок и отшатнулась в изумлении, узнав Дэржемана – первого нукера Ахтям-бека. Она помнила этого ловкого щёголя, который не раз приезжал к ним в стойбище вместе со своим господином. Теперь он кропил землю тёмной кровью, а меркнущие глаза удивлённо глядели на неё.

– Госпожа, скорей, они были не одни! Смотрите, там вдали скачут ещё трое!

Урус подсадил Сююмбику на Аксолтана, быстро вскочил на свою лошадь и нещадно хлестнул её плетью. Вскоре они влетели в ещё спавший аил, а ночные джинны не посмели ворваться следом, отстали на окраине.