Ольга Гусейнова
У любви пушистый хвост, или В погоне за счастьем
После остановки на ночлег Глаша преобразилась: многозначительно посмотрев на меня, распустила волосы и без конца перекладывала их то на плечи, то за спину в одном ей понятном беспорядке. Видно, для большей соблазнительности. Выпячивала губы, усиленно моргала, будто ей что-то в глаз попало. Потешно!
Я закашлялась, когда, хитро мне подмигнув, швартовская прелестница расстегнула пуговички на нижней рубахе и приоткрыла бледную грудь. Чуть оттянула сарафан пониже, но старенькая одежда никак не хотела слушаться хозяйку, сбивалась. Пришлось бедняжке без конца тянуть вниз подол и полы рубахи в стороны. При этом она не забывала перекидывать волосы туда-сюда и вилять полными бедрами перед усевшимся на бревне Романом.
Наблюдая за охотницей за счастьем, я невольно застыдилась, уж больно это зрелище напоминало собственную попытку увлечь мужчину. Ох-ох, и у меня самой беда с головой.
– Ох, срамота-то какая! Да разве ж приличная девка ляжками так вихлять будет? На такую никто и не взглянет! – вторил моим подозрениям старый Вит, проходя мимо с ведром, чтобы набрать воды в ручье.
Глаша остановилась, мрачно посмотрела на песца и высказалась:
– Не бывает непривлекательных женщин, бывают слабые мужики!
Вит резко остановился, звякнув ведром:
– Это кто ж тебе сказал?
– Дедуня!
Старик посверлил гиену внимательным взглядом, потом неохотно согласился:
– Может, ты и права.
Роман, как в прошлый раз, склонив голову к плечу, наблюдал за Глашиными заигрываниями. Конечно, он сразу понял, на кого она «охотится», но при этом лишь довольно щурился и снисходительно улыбался, откровенно забавляясь.
Четверо возниц-гиен развели для себя костер отдельно и, судя по запаху, варили уху, не обращая внимания на соплеменницу. А вот мужчины моего клана кидали на нее мрачные, хмурые взгляды, и морщинки между бровями у них становились все глубже. Что-то их растревожило.
Я подошла к нашему костру, намереваясь присесть, но тут за моей спиной раздался приглушенный рык Марана:
– Ата Роман, почему ж вы в этот раз не учите девицу, как правильно мужчин соблазнять? Нам еще дней восемь пути, так, может быть, взялись бы за столь деликатную работу? Лу Глафирии явно не терпится сразить женихов наповал женскими чарами. А такой… кот-ухажер, как вы, верно, знаток в этом деле.
До того благостно отдыхавший возле костра кот лишь ушами шевелил, прислушиваясь к лесным звукам. А после Маранова предложения подобрался и улыбаться перестал, поскольку Глаша, словно оголодавшая хищница, все свое внимание на него устремила, причем по-охотничьи плавно и неслышно, едва не пригибаясь к земле, направилась к «дичи».
– Ата-а Рома-ан, это правда-а? – нараспев проурчала она, медленно, замирая от удовольствия, приблизилась и плавно присела рядом с вожделенным котом, не сводя с него горящего красноватого взгляда.
Выглядела при этом освещенная огнем Глаша-охотница весьма устрашающе.
Поверенный князя вымученно улыбнулся ей, а затем, бросив мрачный взгляд на Марана, пристыдил:
– Я, конечно, понимаю, что вас так обеспокоило, ата Маран. Сто́ящих претенденток все меньше, а повитуха ваша – редкое, бесценное сокровище для клана, но зачем же так мужика подставлять, который вам ничего плохого не сделал?
Ах ты! Вот же пройдохи мои сопровождающие, гуси лапчатые! Враз сникли. Озаботились. Кто бы сомневался, что на смотринах я более выгодная партия, чем Глафирия. Настроение у меня, в отличие от остальных, наоборот, круто поперло вверх. И дальнейшее представление, как Глаша обхаживала пока еще вяло сопротивляющегося Романа, я смотрела с огромным удовольствием. Думаю, скучать в дороге больше не придется.
Глава 7
– Тпру-у-у! – неожиданно остановил лошадей Вит.
Очнувшись от дремы, я невольно навострила уши. Из-под шкуры вылезла такая же заспанная Глаша, шмыгнула носом, потерла некрасивое помятое лицо широкими ладонями и подозрительно уставилась на полог, закрывающий вход в кибитку.
Я окликнула возничего:
– Ата Вит, почему остановились, мы же мало проехали вроде?
– Похоже на то, что о нашем обозе только глухой да ленивый не знает. Вот и пользуются, лиходеи… Сейчас разузнаю.
Я резко села, испуганно прижав руки к груди:
– Опять напали?! – сердце у меня понеслось вскачь.
– Маманя! – сипло со сна, совсем не по-женски прохрипела Глаша, подтаскивая к себе шкуры, явно намереваясь, как и я давеча, зарыться поглубже со страху.
– «Маманя»… – передразнил ее Вит. Затем отогнул полог, посмотрел на нас обеих с укоризной, мол, эх вы, трусихи. Усмехнулся и пояснил, видно сжалившись: – В паре верст отседова клан шакалов обретается, небольшой клан, но князюшка наш никого своим высоким вниманием не обделил. Поверенный его светлости утречком вперед обоза ускакал, а сейчас вернулся, заодно еще телегу привез с данью от шакалов и девицу тоже.
Глаша мигом выпросталась из шкур и недовольно прошепелявила:
– Принесла нелегкая лишнюю бабу. Если она на моего оцелота лапу наложит, я ей все космы повыдергаю…
– Лу Глафирия, вы уж определитесь, кто вам важнее: цельный князь или его служака-поверенный? – привычно потешался наш возница.
Гиена ухмыльнулась хитро, отчего одинокий верхний клык смешно вылез наружу, а рот перекосило:
– Дедуня сказал, что гарем – это срамота, а вот маманя считает, что третий не лишний, а про запас. А женщина всегда права…
– Маманя, значится, сказала? – мрачно перебил дочь чересчур предприимчивой родительницы Вит.
– А то как же, маманя! – хвалилась Глаша. – Она баба толковая, не по годам. Особенно когда спит клыками к стенке.
– А это кто…
– Папаня! Это он любя говорит, потому как запросто так никого нахваливать не будет, значит – точно умная.
Старый Вит, хмыкнув, подыграл Глаше:
– Повезло твоему папке с женою. Прямо как мне с моей ненаглядной.
Тут уже я не выдержала, захихикала. Но наше немудреное развлечение длилось не долго. Раздался звук приближающихся к кибитке шагов, затем, распахнув полог, на нас уставился Маран:
– Лу Савери, лу Глафир-ия, принимайте попутчицу. Эта лу из клана шакалов Призрачный хвост вместе с нами на смотрины к князю едет.
При этом Маран клацнул зубами и по-волчьи зло блеснул глазами, сдерживая бешенство. Но девицу-шакала в кибитку подсадил бережно и вежливо. Следом за ней со всего маху шмякнул на пол два туго набитых кожаных баула. Понятно почему: перед нами, сразу ошарашенно замолчавшими, в замешательстве мялась тоненькая девчонка-веточка лет четырнадцати, не более. В таком же, как на мне, плате малолетки, в теплой стеганой черной душегрее поверх новехонького синенького сарафанчика, расшитого по подолу ромашками, в ладных, хоть и не новых, начищенных сапожках.
Девчушка зыркнула по сторонам, оценивая навязанную компанию, вымученно улыбнулась, показав маленькие белые клыки, тонкими пальчиками нервно поправила плат на щеках и широкую белую шелковую ленту, закрепляющую его на голове. Уши, прижатые к макушке, выдали ее волнение и страх – остроконечные, мохнатые, по краешкам рыженькие, с серой полоской посредине. Видимо, и сама девочка двухцветная. Мы с Глашей и Витом потянули носами, знакомясь с запахом слишком молоденькой невесты, и удивленно выдохнули: девочка-шакаленок только вошла в пору созревания – женский аромат едва-едва проявился.
– Это чего творится на белом свете-то?.. – у Вита от возмущения голос пропал, дыхание перехватило. – Детей уже на смотрины посылают.
– Мне уже пятнадцать, – попыталась оправдаться девочка, но вышло у нее плохо.
– А других не было, что ли? Постарше? – посочувствовала я.
– У нас маленький клан, остальные все замужние или просватанные. Я одна подошла…
– Садись, детка, в ногах правды нет, – Вит по-отечески приветливо указал на ковер рядом с Глашей, и шакаленок, немного потоптавшись, села между нами.
– Меня можешь звать Глафирией, а это Шавери, – встрепенулась гиена, исковеркав мое имя: ну никак у нее «с» не получалось. – Назовись и ты, коли вместе едем.
– Марийка, – тихо ответила девочка, исподлобья разглядывая нас карими, широко распахнутыми глазами.
Плат мешал рассмотреть ее, но хорошенький курносый носик и четко очерченные пухлые губки выдавали вполне симпатичное личико.
– Сегодня хороший день, – прошепелявила Глаша, вальяжно откидываясь на борт телеги.
– Это почему? – искренне удивилась Марийка.
Мне тоже стало любопытно: почему?
Глаша снова самодовольно хмыкнула и заявила:
– Скоро я стану богатая и любимая. И князь почти мой, и ата Роман… может быть.
Вит, отвернулся и скомандовал лошадям: «Но!» – при этом, слегка согнувшись, затрясся. Смеется, конечно. Я бы тоже повеселилась с ним, но правила гостеприимства требовали разговор поддержать, как и шакаленка с круглыми, изумленными глазами, поэтому серьезно спросила у самонадеянной гиены:
– Ого, Глаш, значит, в выборе князя ты уже не сомневаешься?
– Ну какие из вас соперницы? Тоже мне… – поморщилась она и с нескрываемым высокомерием добавила: – Вы ж еще малолетки совсем. Так, ни рыба ни мясо. Не чета нам, настоящим бабам!
Марийка быстро обернулась, осмотрела меня с ног до головы и удивленно приподняла темные брови.
– Мне двадцать три уже, Глаш, – вяло возразила я, сказав о своем возрасте больше для нашей новенькой, – ненамного ты старше. И учти, помимо нас ко двору еще много девиц прибудет.
– Я очень надеюсь! – невольно выдала свои страхи и чаяния Марийка. Выходить замуж за князя она, как мне показалось, не горит желанием.
Гиена хмуро посмотрела на меня, потом, отмахнувшись, заявила:
– Врешь! Ты ж не пахнешь совсем!
Марийка резко повернулась ко мне и повела носом, принюхиваясь. Напрасно она пыталась уловить мой аромат. Потом о чем-то задумалась, уткнувшись взглядом в сжатые на коленях руки.
– Может, к смотринам и проклюнется мой аромат, – расплывчато пояснила я.
– Не проклюнется, лу Савери, не беспокойтесь, – не оборачиваясь, мрачно буркнул Вит.
Марийка покосилась на спину возничего, затем внимательно посмотрела мне в лицо. Такое впечатление, что ребенок она только с виду, а вот в глазах совсем не детский, сметливый, цепкий ум, хитринка… С этой «деткой» лучше быть настороже. Хотя кому на Зеленой не известно, что любой шакал с детства непрост? Среди этих проныр нередко встречаются воришки, жулики и тому подобные скользкие личности.
– За мной еще огромное приданое дают: целых четыре телеги рыбы и солонины. А за вами что князю светит? – хмуро заявила Глаша, обеспокоившись своим будущим.
– Ковры да золото, – хохотнул Вит, ему прямо-таки особое удовольствие доставляет поддразнивать глупенькую гиену.
– А за мной телегу дорогих тканей, – почему-то устало и безрадостно ответила Марийка.
– Золото и ткань – это хорошее приданое, куда уж лучше, – угрюмо признала Глаша. Помолчала чуть-чуть и поделилась новостями: – У нас вот давеча на южных купцов кто-то напал, когда те рекой шли. Говорили, ткани везли на север продавать. Так там, по слухам, много всего было: и сукна, и даже шелков, а теперь купцы те с носом остались. Да и суденышко то грабители на мель посадили, его потом папа с мужиками помогал с мели снимать. А то перекрыли проход, целый затор устроили…
– Значит, ткани, говорите, лу Глафирия?.. – задумчиво проскрипел Вит, при этом, наконец, обернувшись на Марийку.
Девочка сжалась под всезнающим взглядом много чего повидавшего старика, как если бы попалась на чем-то, но ее голосок прозвучал на диво спокойно, безмятежно:
– Ага, ходили такие слухи. Мы ниже по течению реки живем, так что новости мимо нас не проходят.
– Ну да, ну да, – по обыкновению согласился Вит. А затем поинтересовался: – Лу Марийка, а что же старшие в Призрачном хвосте говорят? Что думают о теперешней жизни? И верно, вам тоже сильно досталось во время войны?
Девочка хотела было, видимо по привычке, ноги к груди прижать, обняв их руками, но кибитку бросало из стороны в сторону, и, завалившись на очередном ухабе, она, раздраженно фыркнув, уселась, как и мы. Неуверенно, опасаясь, что одернут, постелила под зад и под спину шкуру и привалилась к бортику. Мы терпеливо ждали ее рассказ, даже разговорчивая Глаша помалкивала.
Марийка опустила голову и, спрятав лицо за платом, наконец поведала:
– Мой дядя дань для князя по осени собирал. Еще тогда понял, что князь войну выиграет и придется нам под ним ходить… Только он не думал, что Валиан Северный жениться задумает. Да оборотниц с дальних краев соберет, а то бы успел и меня пристроить… У нас, так же как и у остальных, дела сейчас плохи. Кому в неволе жить охота? Да только война еще хуже. Самых сильных и молодых сколько полегло…
И столько боли и тоски в ее голосе выплеснулось, что я выпалила, почти не сомневаясь почему:
– Кто-то из твоих погиб?
Девочка совсем поникла, сгорбилась, как от непосильной ноши, и с болью в сердце выдавила:
– Наш дом богатый и хозяйство крепкое… было. На всю деревню красовался. Отец никого не боялся – сильный и смелый… а матушка – красавица, каких поискать. К нам первыми пришли, ночью. И не Валиановы наемники, а шайка мародеров без роду-племени… Меня после дядя забрал в свою семью. Так вот вышло, что я у них ночевала. Мы с сестрами на луну гадали, женихов перебирали… пока моего отца с матерью убивали.
– Вот оно как, – Вит обернулся и горько вздохнул. Его старческие глаза заблестели от слез, и я не выдержала, всхлипнула.
Глаша подвинулась к сироте, протянула ей корзину с пирожками, начиненными всякой всячиной, и печеной картошкой с луком, что я в таверне вчера утром купила.
– Ешь, горемычная, мне еда завсегда с горя помогает и от любой хвори, – посоветовала она, заботливо поднимая холстину.
Затем, громко шмыгнув носом, тоже решила «подлечиться».
Вит согласно покачал головой, отворачиваясь, и я, глядя на дружно жующих Марийку и Глашу, присоединилась к перекусу, не забыв ему предложить тоже полакомиться. Макнула картошечку с лучком в берестяную солонку. До чего вкусно-о!
Как ни странно, но «несравненная» Глафирия довольно быстро и без особых затей помогла Марийке успокоиться и обвыкнуться в нашей маленькой компании княжеских невест. Мы до самого вечера слушали Глашины истории о жизни в клане гиен. Теперь я понимаю тех бедняг, всем миром решивших собрать приданое, чтобы сбагрить это «швартовское яблочко» хоть куда-нибудь. Уверенности в себе и непрошибаемого упорства самой старшей из нас девице было не занимать.
* * *
Красный, полыхающий закат – верный предвестник жаркого денька – расцветил небо яркими красками. Сочная, радующая глаз молодая листва тихонько шелестит на легком ветерке, словно обменивается с ним новостями. По одну руку лес, по другую – река плавно несет свои воды вдаль. Помимо топляка в прибрежных зарослях встречаются хатки бобров, а иной раз и сами бобры – забавные, с перепончатыми лапами и хвостами-веслами. В небе летят косяки перелетных птиц, возвращающихся на гнездовья из теплых краев. И ехать нам вдоль берега еще пару дней.
Мы с Марийкой замерли, словно по команде, и уставились на обнаженного по пояс Романа: зашел по колено в реку и моется, горстями обливаясь водой и довольно отфыркиваясь. Мы невольно залюбовались его ладной, крепкой фигурой, гладкой кожей, под которой красиво перекатываются мускулы – сплошное загляденье. Тем более кот-оцелот не сдерживает свою сущность: выпустил блестящий пушистый хвост из специально скроенных штанов, и тот размеренно ходит туда-сюда, выдавая благостное, расслабленное состояние хозяина.
Заметив нас, Роман выпрямился и приветливо улыбнулся, склонив голову:
– Рад видеть прекрасную травницу и юную красавицу. – Затем, махнув ладонью на реку, почти промурлыкал: – Лу Савери, лу Марийка, присоединяйтесь. Весна нынче добрая, вода освежает.
– Благодарствую, ата Роман, но я до ближайшей крыши потерплю. Только умоюсь, – вежливо улыбнулась я в ответ.
– Здесь берег высокий, руками не достать, давайте я помогу вам спуститься.
Эх, как же приятно, когда тебе выказывает внимание молодой красивый мужчина, даже слово подходящее вспомнилось, подслушанное у приезжих, – «подкатывает». В груди потеплело…
– Какой вы любезный кавалер, ата Роман! – раздался Глашин возглас за моей спиной; похоже, не у одной меня потеплело. А через несколько мгновений она пронеслась мимо в одной нижней рубахе, явно намереваясь с разбегу прыгнуть к мужчине с радостным воплем: – Ловите меня!
«Кавалер» не то от изумления, не то из опасения свалиться под тяжестью крупной девицы, а может, просто не ожидая такой выходки, как-то не по-кошачьи шарахнулся в сторону, на ходу оправдываясь:
– Простите, лу Глафирия, у меня от тряски в седле что-то спина разболелась.
Глаша рухнула в воду, подняв кучу брызг. Вынырнула и, тряхнув головой, разочарованно проводила взглядом спешно выскочившего на берег Романа. Посмотрела на нас и как ни в чем не бывало начала мыться, важно пояснив:
– Бывают в жизни и неудачи. Ну да ладно, хотя бы вымоюсь, раз все равно уже мокрая, и то какая-никакая польза!
Марийка зябко передернулась, подозрительно глядя на хорохорящуюся купальщицу, ведь у нас до середины лета вода холодная, но, услышав очередную поучительную речь, переспросила:
– Это мама или папа подсказал?
– Нет, дедуня. Он старой закалки и воды побаивается, – все-таки начала стучать зубами Глаша, – поэтому в речку полезет лишь по нужде.
– Я смотрю, весело тут у вас, – проворчал Вит, набирая в ведро воды для лошадей и качая головой, глядя на купальщицу с посиневшими губами.
Глаша упрямо сидела по грудь в воде и шумно плескалась, пока, наконец, даже мне, глядя на нее, не стало холодно. Зябко передернув плечами, я позвала ее:
– Глаша, Глашенька, я тебя очень прошу: выходи, а то вода холодная, простынешь еще. А впереди смотрины.
Не то послушав меня, не то пораскинув мозгами, она поднялась. Мокрая рубашка облепила ее тело второй кожей – и перед нами предстала женщина с прекрасной фигурой, просто глаз не оторвать: высокая полная грудь, тонкая талия, округлые бедра, длинные стройные ноги… Вот так подшутила матушка-природа, щедро одарив эту гиену-оборотня роскошной статью и обделив умом и лицом.
Тем временем на берегу собрались желающие поглазеть на Глашину весьма соблазнительную фигуру. А у самой Глаши уже зуб на зуб не попадал. К счастью, пришел коренастый пожилой возница из ее клана, протянул холстину, чтобы она закуталась, и накрыл от нескромных взглядов и вечерней прохлады стареньким потертым зипуном, своим, наверное. Другой возница подхватил Глашину одежду, и они вдвоем проводили ее греться к своему, уже вовсю разгоревшемуся костру.
Затем пожилой оборотень тихо, но строго выговаривал незадачливой охотнице за женихами за неподобающее княжеской невесте поведение, чтобы не позорила их клан перед князем. Ведь поверенный Валиана Северного как пить дать доложит тому о выходке девицы из швартовских. А князь может не простить подобного оскорбления. Сплошное бу-бу-бу…
Слушая злой шепот и глядя на поникшие Глашины плечи, я искренне жалела эту бедовую гиену.
– Так ты в самом деле травница и знахарка? – тихо спросила Марийка.
– Угу, – я рассеянно кивнула, пребывая в невеселых мыслях.
– А ты сама-то князя видала? – не отставала Марийка, заставляя меня очнуться от дум.
– Нет, откуда ж?
– А плат почему носишь? – продолжила выспрашивать шакаленок.
– Вынужденно, – мрачно буркнула я.
Ну не рассказывать же реалии своей жизни чужачке, хоть и вполне милой и приветливой.
– Поэтому и не пахнешь? – весело блеснули карие Марийкины глаза.
– Не пахну… – отделалась я от ненужных откровений.
– Угу, – теперь она кивнула каким-то своим думам и легкой походкой направилась к сопровождающему ее шакалу. Кажется, слишком молодому, чтобы быть надежным защитником для девицы с ценным приданым.
Я оказалась не одинокой в своих сомнениях – зорким ястребом за девочкой и парнем следил Маран, прищуренным взглядом провожая ее тоненькую фигурку и недоверчиво посматривая на него. Потом зло клацнул зубами и направился к реке.
После плотного ужина мы улеглись в кибитке втроем. Только Глаша больше не травила байки за жизнь, наоборот, хмурилась и молчала. А вот Марийка, словно пудовый груз с плеч сбросила, только что не пела.
Глава 8
В детстве от мамы слышала, что кошки встают спозаранку. Ей, конечно, виднее было, особенно когда она меня утром будила, называя кошечкой, любимой малышкой…
Все равно терпеть не могу вставать на рассвете!
Позавтракав остатками вчерашней каши, сдобренной сушеным барбарисом и медом, в полусонном состоянии, с такими же неразговорчивыми, клюющими носами попутчицами, я поплелась к ручью, чтобы окончательно проснуться. Умылась, тщательно причесалась, ведь сегодня к полудню мы должны добраться до столицы нового княжества – города Аверта. Если поторопимся.
По возвращении меня ждал сюрприз, который лучше ведра колодезной воды помог проснуться. И все из-за привычки ходить по лесу в поисках полезных трав, стараясь не нарушать покой зверья, да ботиночки из мягкой кожи помогали ступать неслышно.
Отодвинув полог кибитки, я озадаченно уставилась на Марийку, увлеченно рывшуюся в моей знахарской корзине:
– Ты что там ищешь?
Она испуганно дернулась и злобно зашипела, сжимая в руке пузырек из темного стекла:
– А ты думала, никто не догадается, почему от тебя не пахнет?
– Ты о чем, Марийка?.. – попыталась я напомнить о ее нахальной, если не сказать больше, выходке – дома еще никому в голову не приходило лазить в мои вещи.
– Да все ты понимаешь, я же по лицу вижу, – продолжала злиться девчонка, но голос не повышала, шипела, опасаясь других свидетелей своего непотребного поведения. – Все говорят, что ты сильная травница, и знахарка к тому же. Разве ж такой нужен князь пришлый, да еще с гаремом? Позор-то какой! Все ясно, любезная лу Савери, понятно, почему созрелая кошка до сих пор плат носит и запах прячет. Что я – дура, по-вашему?! И гарем тот княжеский треклятый мне и даром, и за золото ненать!
– Стой! – в панике дернулась я к Марийке, когда она, выплеснув гнев, глотнула из пузырька.
Я прыгнула в кибитку и схватила ее за руку, чтобы залпом не осушила. И только после того, как увидела, что там за отвар хранится, у меня от сердца отлегло.
– Поздно хватились! – усмехнулась чересчур шустрая девчонка. – Я уже спаслась! Кому нужен шакал без запаха? И без таких способностей, как у вас, лу Савери?
Я приложила ладонь ко лбу, чуть сдвигая ленту, удерживающую плат, и облегченно выдохнула:
– Ты что натворила, дурочка?!
– Я себя спасала и плевать на все хотела! – гордо, уверенно заявила Марийка. Ткнула пальцем на пузырек с надписью «Запор»: – Думаешь, я такая же глупая, как Глаша? И не догадаюсь, как ты свой запах перебиваешь?
Теперь я взглянула на нее гордо и уверенно, усмехнулась, представляя, что скоро начнется, и с чистой совестью пообещала:
– Знаешь, придется тебе, умница-разумница, на своих ошибках учиться! Полезно для такой нахалки, чтобы в следующий раз в чужую корзину не лезла и в рот не тащила неизвестно что!
Марийка сперва насторожилась, а потом беззаботно махнула рукой:
– Ой, да ладно пугать-то. Просто ты боишься, что кто-то прознает о твоем секрете. Ну что будет-то? Написано же: «Запох». Ну выпила я немножко кислятины этой…
Тут уж я не выдержала, криво усмехнулась и раскрыла секрет:
– Видишь ли, грамотейка липовая, этот отвар для стариков предназначен. У них частенько живот пучит, да запорами маются. А этот отвар помогает… расслабляет… очищает… кишки болезным. – Пока перечисляла, выражение торжества на симпатичном личике шакаленка сменялось недоумением, сомнением, страхом. – Ошиблась ты, догадливая наша, не «Запах» тут написано, а «Запор». Просто последняя буква стерлась!
Я нашла в кибитке новый глиняный горшок, раздобытый Мараном, после того как первый не выдержал удара о крепкую разбойничью голову, и сунула его в руки Марийке, не без ехидства посоветовав:
– Бери-бери, горюшко, не стесняйся. Дня на два вы с ним сроднитесь ближе некуда, потому что отварчик мой хороший, я плохих не держу, а выпила ты достаточно, чтобы за троих пронесло. Ехать нам с тобой теперь хлопотно будет, зато на смотрины к князю явишься как новенькая, очищенная и благоухающая.
Дальше громкий, рычащий звук, издаваемый Марийкиным животом, был тому подтверждением.
– Ой! – пискнула дуреха, испуганно обхватывая себя руками, и поспешила к пологу.
– Заодно лопухов с собой набери. Да побольше! – крикнула я ей вдогонку.
* * *
Неунывающая и неумолкающая Глаша, не выдержав длительного молчания и заметив трусивших мимо нас на кобыле двух седоков – парня, крепко и бережно обнимавшего девушку, – вернулась к излюбленной теме:
– Маманя сказала, что любовь, она такая, всегда неожиданно приходит…
На другом конце повозки маялась животом Марийка, стыдливо прикрывшись от нас на горшке одеялом, издавая уже изрядно надоевшие звуки, сопровождаемые скверным запахом. Мы с подругой по несчастью дружно уткнулись носами в платки, пережидая очередной приступ.
– О силы небесные! – взвыла я. – Когда же это закончится?
И тут Марийку неожиданно прорвало:
– Сама виновата! – она чуть не плакала, обвиняя меня. – Надо лучше бутылки подписывать! А то путаешь честной народ…
– Это кто здесь честной народ? – возмущению моему не было предела, тем более от вони глаза слезились. Вытерла и ядовито добавила: – Хорошо! Будь по-твоему, в следующий раз подпишу: здесь лежат деньги, а вот здесь, уважаемые воришки, – ядовитые настойки. Смотрите не ошибитесь!
Вит, не оборачиваясь, прибавил свой алтын:
– А что делать не ученым грамоте ворам? Нешто травиться?
Рядом проехал охранник и, заглянув в кибитку через плечо возницы, прорычал:
– Учиться! Да не совать нос куда не следует. А то с такими девицами задохнуться недолго, вон как смердят.
Я хмыкнула: ох и бедовая девчонка попалась, хлебнула едва не половину пузырька, вот и страдает теперь и от поноса, и от стыда. Кто же из-за нее обоз задерживать в пути будет? Да в такое неспокойное время?! Глава обоза, узнав, отчего шакаленок в кустах засела, в лучших традициях отчитал всех налево-направо, мол, свалили на его голову все, кому не лень, своих дур малолетних. А ему сопли вытирай всю дорогу!
Затем, не слушая моих тихих просьб задержаться до завтрашнего утра, приказал Марийке набрать ворох лопухов, подсадил ее, бедную, с громко урчащим животом, в кибитку и рыкнул, что раз мы такие недалекие девицы, дурью маемся, вот и посидим в компании друг друга, авось поумнеем. Я хотела было возмутиться нелестным мнением о себе лично, но, увидев заплаканную Марийку, насупилась и не сказала ни слова. Просто сунула ей другой пузырек для поправки.
Вот так и катили мы полдня: я с Глашей – поближе к Виту, высунувшись наружу, а Марийка – с другой стороны, сидя на горшке и время от времени выкидывая наружу лопухи. На «радость» вознице ехавшей позади телеги и Марану, тихо рычавшему, проезжая мимо, дескать, впервые в столицу, как навозный жук, въезжает. Хотя, честно сказать, к полудню шакаленку полегчало, она даже на корзину со съестным посматривать начала.
Веселая дорога!
Тракт медленно ползет вверх, лениво огибая обрывистые поймы широкой реки, несущей свои воды на север. С противоположной стороны зеленеют поля с озимыми, жадно тянущимися к весеннему солнышку, перемежающиеся с деревеньками и хуторами. Доносится запах печного дыма, свежего хлеба и собачий лай. Наконец впереди показался большой город. Аверт! Не какой-нибудь завалящий Шварт, а столица Северного княжества – вотчины Валиана, почитай.
Раньше здесь вполне мирно уживались сразу три крупных клана: лис, волков и медведей, и связывали их семейства крепкие брачные узы. Но со временем здешние оборотни роднились с другими четвероногими. Вот так и Валиан еще котенком в Аверте появился. Его мать второй раз вышла замуж за медведя – сурового, но справедливого и уважаемого городского судью, который принял котенка леопарда, став ему приемным отцом.
Как говорят, именно хорошее отношение народа к отчиму будущего князя помогло ему взять власть, подмять под себя глав родов, а затем и объединить в княжество. И еще слухи ходят, что собственная семья у Валиана теперь не в чести, запрещено им в столице показываться. Так и живут в дальнем поместье где-то. А всего-то бывший судья пытался вразумить приемыша, чтобы тот не выдумывал с княжеством, с войной опять же. Но молодой леопард, одурманенный сладкими речами заморского змея о безграничной власти, чуть не казнил отчима. Благо мать вмешалась – валялась в сыновьих ногах, умоляла за супруга.
Это нам пожилой енот, возвращавшийся в город с рыбалки, поведал, которому Вит предложил подъехать в нашей повозке, чтобы разжиться новостями. Вот и слушали мы с Глашей и Марийкой новости от авертца, дружно приоткрыв рты от любопытства. А хитрюга песец, по-компанейски пригласивший енота сесть рядом, нет-нет да бросал на меня внимательные взгляды – надеялся, небось, что дурная молва отвратит от князя. На Марийку уж точно повлияла: та сидела тихонько, держась за бортик, и шелохнуться боялась, глаза круглые-прекруглые, все запоминала. Хотя, скорее всего, зелье еще действовало…
Мимо нас проскакал, поднимая пыль, очередной разъезд – наемники Валиана. Все в черных одеждах, с суровыми лицами. Наш спутник-енот неосознанно передернулся при виде их, прижав к голове круглые темные уши и нахмурив белесые густые брови. Черными яркими глазами-бусинами с затаенной ненавистью проводил наемников и выругался:
– Звери безродные!
– А папа говорит… – открыла рот Глаша, собираясь поделиться очередным мнением своего родственника.
Но Вит тут же шикнул на нее и тихонько обратился к еноту:
– Сильно злобствуют?
Старый рыбак лишь кивнул устало, а потом добавил, собрав на лбу глубокие морщины:
– Наш князюшка больно много воли им дал, а они и пользуются. Эх, собрал ведь свои отряды из разного сброда – отчаянного, бывалого, кто без корней, без роду-племени. Кого свои же взашей погнали за непотребство и разбой. Что от таких перекати-поле ждать-то?
– Да уж, рискует князь-то… – согласился Вит.
– Народ пока терпит, – рассеянно ответил наш спутник, провожая глазами пару торговцев на телегах.
Я в очередной раз подивилась: и вправду в столице не заморачиваются старыми устоями. Мужчины не прячут хвосты, по которым можно легко определить, даже не принюхиваясь, не только вид оборотня, но и какие чувства тот испытывает. Пятая конечность частенько выдает мысли хозяина.
– Пока? – Вит заломил седую бровь.
Енот на нас мельком оглянулся, заметил, что Глаша отвлеклась, подтягивая к себе ковер, и тихонько поделился:
– Пока! Бают в столице, в торговых рядах, что слишком много власти в одних лапах – неправильно. Валиан исконные авертовские семейства пытается развалить, боле никому не доверяет, вот и жен из дальних выбирает, хоть и заставил городских своих дочерей тоже привести на смотрины.
