Ольга Ерёмина
Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное

Ваня открывает мир книг

В раннем детстве Ваня любил играть тяжёлыми предметами. Его привлекали ступки, гирьки от часов. Ваня обнаружил, что гирьки только снаружи медные, а внутри они свинцовые. Наполнение не соответствовало внешнему виду.

В четыре года Ваня открыл для себя особый, никому из домашних не доступный мир. В кабинете отца, где тот бывал так редко, вдоль стен стояли громоздкие шкафы со стеклянными дверцами. В них – книги в сафьяновых и коленкоровых переплётах. К отцу приходили компаньоны или заказчики, часто люди образованные, в заграничных университетах учились. Чтобы поддерживать своё реноме, отец оптом купил в Петербурге целую библиотеку, шкафы – и с тех пор к книгам не притрагивался. Ни привычки у него не было, ни надобности.

Ваня тихо входил в кабинет, едва оглядываясь на стол из тяжёлого морёного дуба, украшенный замысловатым письменным прибором, и распахивал тяжёлые дверцы шкафов. Читал названия книг, разглядывал картинки. Однажды ему, уже шестилетнему, попался роман «Восемьдесят тысяч вёрст под водой». Ваня забрался в высокое кресло, придвинутое поближе к печке, и читал не отрываясь. Второй и третий раз он перечитывал эту книгу медленно, открывая для себя всё новые и новые подробности. Особенно нравился ему слуга профессора Аронакса – неутомимый Консель^[8], который всё время пытался определить, к какому виду относится тот или иной представитель морской флоры или фауны.

Вот бы раздобыть другие книги Жюля Верна! Случай помог – и Ваня, как откровение, читает «Путешествие к центру Земли».

Гулко шумят под влажным западным ветром вековые сосны и ели, вплотную подступающие к дому. В печке трещат сосновые поленья. Иной раз уголёк выскочит на жестяной поддон – светится алым цветком, прожигает серый сумрак ненастного дня. Так же прожигают сердце Вани строки Жюля Верна.

Как чудесно – быть истинным учёным, как профессор Отто Лиденброк!

«Как бы то ни было, но мой дядюшка – я особенно подчёркиваю это – был истинным учёным. Хотя ему и приходилось, производя опыты, разбивать свои образцы, всё же дарование геолога в нём сочеталось с зоркостью взгляда минералога. Вооружённый молоточком, стальной иглой, магнитной стрелкой, паяльной трубкой и пузырьком с азотной кислотой, человек этот был на высоте своей профессии. По внешнему виду, излому, твёрдости, плавкости, звуку, запаху или вкусу он определял безошибочно любой минерал и указывал его место в классификации среди шестисот их видов, известных в науке наших дней».

Вот бы научиться этому искусству!

Профессор был не только геологом и минералогом, он знал, кроме обязательной латыни, ещё множество иностранных языков и свободно общался в путешествии с жителями разных стран.

Дорого бы дал Ваня, чтобы вдруг оказаться вместе с профессором Лиденброком и его племянником Акселем на корабле, высадиться в Исландии и спуститься в жерло вулкана. Как заманчиво было бы увидеть своими глазами сокровенные глубины Земли! Вместе с Акселем так увлекательно мечтать о том, чего никогда не видел ни один живой человек: «Между тем моё воображение уносит меня в мир чудесных гипотез палеонтологии. Мне снятся сны наяву. Мне кажется, что я вижу на поверхности вод огромных Херсид, этих допотопных черепах, похожих на плавучие островки. На угрюмых берегах бродят громадные млекопитающие первобытных времён: лептотерий, найденный в пещерах Бразилии, и мерикотерий, выходец из ледяных областей Сибири. Вдали за скалами прячется толстокожий лофиодон, гигантский тапир, собирающийся оспаривать добычу у аноплотерия – животного, имеющего нечто общее с носорогом, лошадью, бегемотом и верблюдом, как будто Создатель второпях смешал несколько пород животных в одной. Тут гигантский мастодонт размахивает хоботом и крошит прибрежные скалы клыками; там мегатерий взрывает землю огромными лапами и своим рёвом пробуждает звучное эхо в гранитных утёсах. Вверху, по крутым скалам, карабкается предок обезьяны – протопитек. Ещё выше парит в воздухе, словно большая летучая мышь, рукокрылый птеродактиль. Наконец, в высших слоях атмосферы огромные птицы, более сильные, чем казуар, более крупные, чем страус, раскидывают свои широкие крылья и ударяются головой о гранитный свод».

Стукнет кольцо калитки, звякнет цепь на дворе – Ваня догадывается: отец идёт. Если приходят чужие, то медведь начинает глухо рычать, как сторожевая собака. Негоже мишке на цепи сидеть, считает Ваня, он в лесу жить должен.

Когда в прихожей слышались шаги отца, мальчик осторожно прикрывал дверцы книжного шкафа и убегал в детскую. Кабинет отца из таинственного, полного опасностей и неожиданностей жерла вулкана превращался в место, где заботы всех входящих тут же подчинялись лесоторговле, где дрова, сложенные в печь, являли себя миру не теплом и светящимися угольками, а колонками цифр и рублями.

В детской Ваня продолжал переживать приключения путешественников. Особенно сильно билось сердце мальчика, когда они заблудились, направившись не по тому туннелю, и остались без воды. «Если бы я оказался на месте Акселя, испугался бы я?» – размышлял он. Но каков Лиденброк! Он сберёг для племянника последнюю каплю воды. Он вынес его к развилке и поддерживал в нём силы и веру. В воображении Вани вставал образ не только большого учёного, но и настоящего человека.

В критический момент Аксель спрашивает дядюшку:

«– Как? Вы ещё верите в возможность спасения?

– Да! Конечно, да! Я не допускаю, чтобы существо, наделённое волей, пока бьётся его сердце, пока оно способно двигаться, могло бы предаться отчаянию».

Очарование камня

Проезжая по Петрограду мимо Исаакиевского собора, Ваня долго смотрел вверх. В своём воображении он поднимался по ступенькам на самую верхотуру и смотрел оттуда вниз. Люди оттуда должны казаться совсем крошечными, трамваи и экипажи – игрушечными, а река, напротив, – огромной. Когда Аксель поднялся на колокольню храма Спасителя в Копенгагене, то услышал:

«– Теперь взгляни вниз, – сказал дядя, – и вглядись хорошенько. Ты должен приучиться смотреть в бездонные глубины!»

А ведь действительно: чтобы посмотреть вниз, надо подняться вверх!

И радостная волна поднималась в груди: Ваня уже второй раз ехал на выставку камней, которые зачаровали его своей красотой, впитавшей все оттенки Земли, её светоносность и силу.

О выставке художника-камнереза Алексея Кузьмича Денисова-Уральского, открывшейся 5 марта 1916 года, писали все газеты. Свозить Ваню, на время приехавшего с матерью из Бердянска в Петербург, на выставку камней посоветовал князь Витгенштейн. Конечно, сам Антип Харитонович не поехал – не то время сейчас, чтобы по выставкам кататься. А вот Варваре Александровне не помешает проветриться, людей посмотреть и себя показать. Заодно и мальчик стоящие камни увидит – вон сколько голышей с речки в дом натаскал, интересуется, значит.

«Ещё внизу, в гардеробной, где суетились, угодливо кланяясь, слуги, веяло слабым ароматом французских духов и проплывали, шелестя тугими платьями, дамы, можно было заключить, что выставка пользуется успехом. Низкие залы казались пустоватыми и неуютными в тусклом свете пасмурного петроградского дня. В центре каждой комнаты стояли одна-две стеклянные витрины с небольшими скульптурными группами, вырезанными из лучших уральских самоцветов. Камни излучали собственный свет, независимый от капризов погоды и темноты человеческого жилья», – так спустя 46 лет описывал выставку Иван Ефремов в прологе к роману «Лезвие бритвы».

Коллекция Денисова-Уральского в том же году попала в только что открытый Пермский университет, где она хранилась в Минералогическом музее, практически неизвестная широкому кругу специалистов и общественности. Иван Антонович не знал о её судьбе. Какие же глубокие борозды должен был провести резец мастера, чтобы почти полвека спустя Ефремов сумел с документальной точностью описать экспонаты коллекции, среди которых были скульптурные группы-миниатюры: «Белый медведь из лунного камня, редкого по красоте, сидел на льдине из селенита, как бы защищая трёхцветное знамя из ляпис-лазури, красной яшмы и мрамора, а аметистовые волны плескались у края льдов. Две свиньи с человеческими лицами из розового орлеца на подставке из бархатно-зелёного оникса – император Австо-Венгрии Франц Иосиф и султан турецкий Абдул Гамид – везли телегу с вороном из чёрного шерла, в немецкой каске с острой пикой. У ворона были знаменитые усы Вильгельма Второго – торчком вверх. Дальше британский лев золотисто-жёлтого кошачьего глаза; стройная фигурка девушки – Франции, исполненная из удивительно подобранных оттенков амазонита и яшмы; государственный русский орёл из горного хрусталя, отделанный золотом, с крупными изумрудами вместо глаз…»

«Искусство художника-камнереза было поразительно. Не меньше восхищало редкостное качество камней, из которых были выполнены фигурки. Но вместе с тем становилось обидно, что такое искусство и материал потрачены на дешёвые карикатуры, годные для газетёнки-однодневки, “недопрочитанной, недораскрытой”.

Вдоль стен и окон были расставлены другие витрины – в них экспонировались горки, где «сверкала нетронутая природная красота: сростки хрусталя, друзы аметиста, щётки и солнца турмалина, натёки малахита и пёстрые отломы еврейского камня…»

«Беленький мальчишка лет восьми, с круглой белой головой и огромными голубыми глазами, зачарованно уставившийся на витрину с горками» – таким себя увидел Ефремов спустя годы.

В сцене, описанной в прологе, появляется и дама – её образ создан под влиянием воспоминаний о матери: «Рядом с инженером послышалось шуршание шёлка, повеяло духами “Грёзы”. Инженер увидел высокую молодую даму с пышной причёской пепельно-золотистых волос и такими же ясными озёрами голубых глаз, как у мальчика.

– Ваня, Ваня, пойдём же, пора! Ужасно поздно! – Она поднесла к носу мальчишки браслет с крохотными часами.

– Простите, господа, я должна увести сына. Он у меня чудак – не оторвёшь от камней. Второй раз здесь из-за него…

– Не считайте сына чудаком, мадам, – улыбнулся Ивернев. – За необычными интересами часто кроются необычные способности. Мы по нему проверяли правильность наших собственных впечатлений.

– И не ошиблись! – склонил лысеющую голову Анерт, явно восхищённый красивой дамой».

Ещё одно сильнейшее детское впечатление – посещение цирка. На всю жизнь в памяти отпечаталась такая картина: блестящий силач посадил на ладонь женщину – и несёт! «Вот бы мне так суметь!» – думал мальчик.

«Век драконов» и книги Пржевальского

Когда человек ищет, нужные книги сами идут к нему в руки.

В лавке, где продавались дешёвые издания, Ваня разглядел тоненькую десятикопеечную книжицу с завораживающим названием «Век драконов»^[9]. Подзаголовок гласил: «Мое знакомство с допотопными животными».

На обложке был нарисован неведомый зверь с массивным телом на четырёх лапах – задние толще передних, с вытянутой, слегка заостренной головой на длинной толстой шее и широким, тоже заостряющимся хвостом.

Ваня выпросил у мамы десять копеек и стал счастливым обладателем своего сокровища. И вправду, книжка эта принесла мальчику много чудесных переживаний. Одно только её начало чего стоило!

«Для меня не было большего удовольствия, как играть в рыцаря Альберта. Мы снимали дачу недалеко от старой заброшенной каменоломни. В каменоломне водилось множество ящериц. Я бегал за ними и кричал:

– О, гнусные чудовища!

Если бы только вы могли меня видеть! На мне был шлем и панцирь, и в руке я держал обнажённую саблю… Правда, мне этот шлем, и саблю, и панцирь купили в игрушечном магазине, и они были сделаны из жести, но я всё-таки кричал:

– О, гнусные чудовища!

Я воображал, что ящерицы – страшные сказочные драконы, а я – рыцарь Альберт…»

Ваня представляет, что это он, набегавшись, решил полазать в старинных шахтах и встретил там странного невысокого старичка в широком плаще, большой чёрной шляпе, с белыми бровями. Старичок оказался вовсе не колдуном, а палеонтологом. Он объяснил герою книжки, что живёт в каменоломне, чтобы собирать кости давно исчезнувших чудовищ: «Тут, где мы с тобой находимся, десятки тысяч лет назад росли леса и были озёра, болота, горы и скалы… Потом горы размыло реками, ручьями, дождями и всю страну занесло илом, песком и всякой дрянью…»

В пещере, куда учёный пригласил мальчика в гости, была дыра в стене, подобная аквариуму, где вместо обычного стекла стояло увеличительное. Через это волшебное окошко можно было увидеть необыкновенный мир с гигантскими папоротниками, огромными клопами и ящерицей, которая выглядела такой большой, что «если бы ей пришла охота, могла бы проглотить быка».

Мальчик испугался («а я бы не испугался», – думал Ваня), и палеонтолог, долго успокаивал его, рассказывая о далёком прошлом. Герою книжки очень хотелось узнать, были ли в древности моря. Мальчик спросил об этом учёного:

«– Были и моря, – ответил он.

– И в них тоже жили ящерицы?

– Да… Эналиозавры, ихтиозавры, плезиозавры и разные другие.

– Как? – переспросил я его.

– Э, всё равно не выговоришь. Так их называют в палеонтологии. Да это не важно, как они ни назывались бы».

В конце беседы старик показал мальчику скелет игуанодона: «Это был не скелет – это была какая-то постройка из костей!.. Я потом не мог забыть о нём долгое время. Даже во сне он мне снился обыкновенно в виде лягушонка величиной с мельницу».

Герой книги был ошеломлён. Ваня тоже. Вместе с героем он влюбился в палеонтологию. Мальчик из книжки стал большим приятелем учёного. Когда он уезжал с дачи, старик подарил ему на прощанье свой удивительный аквариум.

«Вот бы мне такой!» – думал Ваня.

Волшебного аквариума у Вани не было, и он стал внимательнее приглядываться к тому, что его окружало: к ящерицам – родственникам всяческих «завров», лягушкам, скелеты которых, оказывается, похожи на скелеты игуанодонов, и к скрытым в тени сосен обычным папоротникам, которые миллионы лет назад были огромными деревьями.

Пока мальчик постигал мир, живой и книжный, началась Первая мировая война. По железной дороге недалеко от дома Ефремовых теперь чаще проходили поезда – на юго-запад с солдатами и оружием, в Петроград – с ранеными. Взрослые вокруг говорили только о войне. А мальчик мечтал об ином. Неистовая фантазия превращала его в охотника, который пробирается по мрачному, заболоченному лесу, полному жарких испарений. Редкие стволы величественных деревьев перемежаются с зарослями причудливых папоротников, членистые столбики хвощей выглядят как живые существа. Спрятавшись за толстым поваленным стволом, охотник наблюдает за смертным боем свирепого горгозавра с неуклюжим, закованным в костяную броню стегозавром.

Каждая новая книга дарила Ване радость открытия новых земель и стран.

Как драгоценность, брал он в руки двухтомник знаменитого шведского географа Свена Андерса Гедина «В сердце Азии. Памир – Тибет – Восточный Туркестан». Мальчик был потрясён: ведь Свен Гедин путешествовал не сто и не двести, а всего двадцать лет назад, в 1883–1897 годах. А ведь он был первопроходцем! Может быть, на земле остались ещё уголки, где не ступала нога учёного, может, и ему, Ване, когда-нибудь удастся совершить нечто подобное, нанести на карту новые хребты и реки?

Как заклинания, звучали азиатские названия: Памир, Мустанг-ату, Кашгар, Каракуль, Мараш-баши, Ак-су. Мальчику грезились развалины старинных городов в знойной пустыне Такла-Макан, стройные тополя Хотана, древнее озеро Лоб-Нор, гордые вершины Кунь-Луня, высочайшее нагорье на свете – сказочный Тибет. Куланы, дикие яки, верблюды и множество других животных, описанных путешественником, пробудили в мальчике жадный интерес. Как радовался Ваня, когда мама водила его в Зоологический музей! Стоит чуть прищурить глаза, как животные, замершие по велению таксидермиста, оживают, и вот уже кулан скачет по коричневой от жара степи, а по пустыне, мерно переставляя ноги, движется караван верблюдов.

А вот дикая лошадь, открытая великим путешественником Николаем Михайловичем Пржевальским. Ваня готов был часами простаивать перед ней, в голове словно бы звучал ясный и твёрдый голос: «Новооткрытая лошадь, называемая киргизами “кэртаг”, а монголами также “тахи”, обитает лишь в самых диких частях Чжунгарской пустыни. Здесь кэртаги держатся небольшими (5–15 экземпляров) стадами, пасущимися под присмотром опытного старого жеребца. Вероятно, такие стада состоят исключительно из самок, принадлежащих предводительствующему самцу. При безопасности звери эти, как говорят, игривы»^[10].

В благодарной детской памяти словно отчеканивались целые главы любимых книг. Это в музее лошадь стояла без движения – Ваня видел её такой, как описал Пржевальский: вот бежит она рысью, «оттопырив хвост и выгнув шею», и скрывается в мареве пустыни.

Как гордился Ваня тем, что Николай Михайлович был первым, что Свен Гедин и другие исследователи Центральной Азии шли по стопам его соотечественника!

Пржевальский исследовал неизвестные районы как географ, этнограф, историк, ботаник, он наблюдал жизнь птиц, открывал и описывал новых, ещё неизвестных науке животных: кроме дикой лошади, он открыл дикого верблюда и тибетского медведя.

«Путешествия потеряли бы половину своей прелести, если бы о них нельзя было бы рассказывать», – говорил Пржевальский с полным правом, потому что рассказывать он умел великолепно. Но его книг «Путешествие в Уссурийском крае», «Монголия и страна тангутов», «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор», «От Зайсана через Хами в Тибет и не верховья Жёлтой реки», «От Кяхты на истоки Жёлтой реки» не было бы, если бы географ не вёл ежедневных дневниковых записей. Это помогло ему не потерять ни одной детали пути. Путешественником надо родиться, говорил Пржевальский. А если ты родился купеческим сыном?

Иногда по ночам Ваня выходил на окружённый высоким забором двор усадьбы. Пахло разогретой за день сосновой смолой и чабрецом. Сосны молчали в безветрии, а неяркие звёзды цеплялись за иголки, словно боясь упасть. И тогда мальчик вспоминал другое небо, которое он рисовал в своём воображении: «Закатится солнце, ляжет тёмный полог ночи, безоблачное небо заискрится миллионами звёзд, и караван, пройдя ещё немного, останавливается на ночёвку. Радуются верблюды, освободившись из-под тяжёлых вьюков, и тотчас же улягутся вокруг палатки погонщиков, которые тем временем варят свой неприхотливый ужин. Прошёл ещё час, заснули люди и животные, и кругом опять воцарилась мёртвая тишина пустыни, как будто в ней вовсе нет живого существа…» И вот уже не медведь ворчит на цепи, а шумно вздыхают верблюды, и не сосны стоят вокруг дома – простираются кругом неоглядные равнины Гоби, «отливающие (зимою) желтоватым цветом иссохшей прошлогодней травы, то черноватые изборождённые гряды скал, то пологие холмы, на вершине которых иногда рисуется силуэт быстроногого дзерена»^[11].

Доведётся ли ему когда-нибудь увидеть эту картину самому?

Фотография

Ваня рос на свободе – ничто не сковывало его любознательность, инициативу и фантазию. Пищу уму давали не только книги – мальчик пытливо вглядывался в мир, кипевший вокруг. Пробираясь на высокие обрывы Оредежа, он подолгу разглядывал красный песок, который начинался ниже серого слоя обычной земли. Рыхлый песок переслаивали плотные пласты, встречались слои глины красного и бурого цвета. Много позже Ваня узнает слово «девон», а пока он чувствует, что рядом скрыта тайна – и делится ею с Колей Яньшиновым, жившим по соседству с усадьбой Ефремовых. Вместе они лазают по обнажениям, собирают кусочки песчаника, пересыпают в руках красный песок. Раздвигают листья рдеста, лежащие на воде, ныряют с открытыми глазами в прохладные глубины, где бьют ледяные струи родников, плавают и возвращаются домой с ощущением открытия.

В 1916 году им предстоит расстаться – они встретятся снова уже после войны, и почти четверть века художник-график Николай Алексеевич Яньшинов будет иллюстрировать почти все статьи и монографии самого Ефремова, а также Ю. А. Орлова, К. К. Флёрова и других специалистов по ископаемым позвоночным.

На память о жизни в Вырице сохранится фотография. На деревянном кресле с резными ручками сидит молодая красивая женщина в тёмном платье, на груди и по подолу отделанном широкими чёрными кружевами, с искусственным цветком на поясе. Волосы её, пышно зачёсанные вверх по моде того времени, собраны в пучок, в ушах блестят серьги, на шее – жемчужное ожерелье. Левой рукой с кольцом на указательном пальце она обнимает мальчика полутора-двух лет, сидящего у неё на руках и одетого в светлое платье с широким бантом у воротника – так обычно одевали мальчиков в те годы в состоятельных семьях. Пухлые щёчки, светлые волосики, растопыренные пальчики маленькой ручки.

Справа стоит девочка в светлом полосатом платье с двумя рядами пуговиц, с кружевным воротником, длинными рукавами и поясом, который спущен чуть ниже талии. Серьёзный взгляд красивых маминых глаз, строгое лицо – Надя понимает важность момента, хотя она старше младшего брата Васи только на два года.

Встав на невидимую зрителю табуретку, обнимает маму за плечи белоголовый мальчик в матросском костюмчике с широким отложным воротником – широко раскрытые глаза Вани смотрят прямо, глаза, полные живости и любознательности.

Лицо матери излучает гордость: это мои дети, посмотрите, как они хороши! Запомните и меня такой – молодой и красивой!