Ольга де Бенуа
Время дождя. Парижские истории

Посвящаю моей бабушке Анне.

За ее веру, любовь и преданность, которые согревают меня все эти годы.

Редактор Людмила Шилина

Иллюстратор Антон Мордасов

Дизайнер обложки Нур Эззедин

© Ольга де Бенуа, 2017

© Антон Мордасов, иллюстрации, 2017

© Нур Эззедин, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-6357-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПОЛИНА И ЕЕ ДУ́ХИ

Моей дорогой М.Г.

Мечтательный фараон и дверь в ночи

Тем памятным летом все свои пятничные вечера я проводила с бокалом кира¹ и книгой по французской истории. Приходила после работы к Полине, садилась за столик у окна и ждала, когда она закончит свою смену. Потом мы вместе возвращались домой.

Это был даже не бар, а ресторан итальянской кухни неподалеку от Оперы и Лафайет. Владельцем заведения был усатый турок Бекташ, который по-итальянски не говорил ни слова. Впрочем, и французский у него был плох. Вид у Бекташа был довольно странный: костлявые плечи и узкие бедра, как будто в детстве его спеленали и поместили на несколько лет в египетский саркофаг, вытянутая голова, длинный тонкий нос и мечтательные, близко посаженные глаза. Когда он стоял в дверях ресторана в своей неизменно белой рубашке и задумчиво вглядывался в сияющую дождливую темноту с тонкой полуулыбкой на губах, он казался почти поэтом. Впрочем, возвышенного в нем было мало: на самом деле он высматривал посетителей и оживлялся при виде каждого туриста, переступающего порог ресторанчика. Когда по вечерам Бекташ тщательно пересчитывал выручку в кассе, я видела у него на лице то же самое мечтательное выражение.

Ресторанчик назывался «Иль Густо». Кормили там неплохо. Подавали двадцать видов пиццы, а также салаты, овощные супы, жареную рыбу и стейки по-милански. Были аперитивы, вина и крепкие напитки. Когда ломалась кофейная машина, а ломалась она часто, кофе был отвратительным.

Обстановка мало чем отличалась от обычных парижских бистро. На улице стояли столики с плетенными стульями. На стенах внутри висели аляповатые картины с нормандскими пейзажами. Полстены занимал огромный экран телевизора. Во время чемпионата мира по футболу здесь собирались английские или шотландские туристы. Они орали, колотили посуду и, захваченные азартом и эмоциями, выпивали все, что было в баре. Официантки сбивались с ног, Бекташ складывал руки на груди – ни дать ни взять благочестивый проповедник, которому удалось наконец-то направить заблудших детей в лоно правильной жизни. Глаза его сияли. Во время выборов публика менялась – у экрана собирались французские избиратели. Телевизор врубали на всю мощь. Посетители ели антре, потом основное блюдо, запивая все это кьянти, заказывали профитроли или мороженое, пили кофе, морщились от его вкуса, ругались с Бекташем и все это время громко спорили по поводу дебатов.

Мне нравилось бывать там. Нравилась сумрачная скучающая тишина в начале вечера, в которую хотелось погрузиться, как в сон, и шумная, как будто приклеенная к душному воздуху зала дымная завеса после семи. Кружащие голову запахи итальянской кухни, птичий говор официанток, долетающие из подсобных помещений смех и ругань индийских поваров. Разношерстные посетители, сентиментальные сериалы или яростные политические дебаты по телевидению…

И над всем этим царил Бекташ, который взмахивал руками, как безумный дирижер, пытающий раз и навсегда подчинить себе нервную стихию своего ресторана. Но его никто не слушал, и несмотря на все его усилия навести порядок, вернее, вопреки им, ресторан жил своей жизнью и приносил своему владельцу неплохой доход.

Я всегда сидела за одним и тем же столиком с красной скатертью и белыми бумажными салфетками в стаканчиках. Столик стоял у окна, и иногда я отрывалась от чтения и смотрела на прохожих. Людской поток, движущийся по улице подобно стремительному ручью, вызывал во мне чувство покоя, как будто мне удавалось в такие моменты вклиниться в свою эпоху и почувствовать себя наконец ее частью. Я выпивала два-три кира со смородиной, прочитывала страниц двадцать книги, с 1790 года до Наполеона, заказывала свою любимую пиццу с баклажанами и графин с водой. К вечеру я обычно была слегка пьяна и счастлива.

В ресторане работала моя близкая подруга Полина. Когда-то во время учебы здесь работала и я, но продержалась ровно месяц, потом не выдержала и ушла. С тех пор прошло много лет, но я по-прежнему иногда ужинала «у Бекташа».

Каморка на чердаке

Мы с Полиной учились на факультете коммерции и иностранных языков. Мы даже какое-то время жили на соседних улицах в пятом округе Парижа и часто проводили время вместе. Полина свободно говорила и по-французски, и по-английски, потому учеба давалась ей легко, но раздражала. Коммерция мою подругу совершенно не интересовала, и она постоянно пропускала занятия. Полина путешествовала по Европе, ходила в походы или же устраивалась на самые немыслимые работы, например, матросом на туристическом кораблике и даже переводчиком на занятиях по боксу. Ее жизнь представлялась всем увлекательным приключением. Попутно она занималась фотографией, скалолазаньем, организацией выставок и без особого энтузиазма писала статьи в женские журналы. Любое дело она начинала порывисто, с любопытством, но вскоре охладевала к нему, в конце концов бросала новую работу и снова возвращалась в ресторан к Бекташу. В университет она вообще ходить перестала. Ей пришлось несколько раз пересдавать все экзамены, а на третьем курсе остаться на второй год.

Мне же учеба на чужом языке изначально давалась нелегко. В моем французском было много лакун, и их нужно было восполнить. Я мгновенно схватывала правила и логику языка, делала быстрый прогресс в грамматике, но память у меня была дырявая – лексика в ней задерживалась с трудом. Поэтому мне приходилось учиться как про́клятой, мечтая о том дне, когда чужие языки глубоко прорастут в моей голове. На несколько лет мне даже пришлось полностью отказаться от русского языка. Я смотрела фильмы, читала книги и видела сны только на английском и французском. Постепенно мне удалось подтянуть хвосты, и уже через года два я писала и бегло говорила на обоих языках. Сама не заметила, как это получилось.

Пока Полина сбегала с занятий и искала себя, я окончила университет, прошла необходимые стажировки, сменила три или четыре работы в международных компаниях. Сказать по правде, меня дико раздражали все эти дурацкие офисные работы. Я мечтала только об одном – писать книги. Все остальное меня не волновало.

«Если бы ты действительно хотела стать писателем, то посвятила бы этому все свои вечера и ночи. Или ушла бы с работы, жила в маленькой каморке на чердаке, писала книги с утра до вечера и была бы счастлива. Может, даже рассталась бы со мной, ведь отношения занимают кучу времени. Все зависит от приоритетов. Посмотри на Кафку», – говорил мне Шарль, мой парень, когда мы лежали, устав от любви, на моей узкой кровати в крошечной квартире на улице Муфтар и я рассказывала ему, как бездарно трачу свою жизнь.

Он был, конечно, прав. Но смотреть на Кафку мне совершенно не хотелось – да, он был гением, но мне тогда представлялся диким неудачником. Писать по ночам и сидеть в офисе днем для меня казалось немыслимым. При этом я знала, что если перестану работать, то мне будет нечем платить за квартиру, и у меня будут проблемы с документами. Нет работы – нет разрешения на работу. Нет разрешения на работу – нет работы. Для иммигранта во Франции это замкнутый круг. Если я остановлюсь сейчас, думала я, мне придется вернуться на родину. А в России меня уже давно никто не ждал. Во Франции же меня ждало будущее. Вернее, я уже так много вложила в это самое иллюзорное светлое будущее, что останавливаться на полпути было глупо. И я выкладывалась изо всех сил, надеясь, что этот период собирания камней закончится, и из них можно будет построить что-то хорошее.

– Когда-нибудь, чтобы стать писателем, я пожертвую всем, что у меня есть, и если нужно, даже тобой, – говорила я Шарлю, улыбаясь, гладила его по голове и целовала в смеющийся рот.

– Согласен, но при одном условии: ты должна стать чертовски хорошим писателем, лучшим из лучших.

– Договорились. Но это может занять всю жизнь…

– Это займет столько времени, сколько нужно.

– Знаешь, ты тоже можешь и даже обязан, если нужно, пожертвовать мной ради своего признания. Если что, не стесняйся.

Вот так мы признались друг другу в любви. Мы понимали друг друга как никто другой.

Как не быть такой, как Кафка

Весной того года мы с Полиной искали смысл жизни, каждая на свой манер. Она работала официанткой по вечерам и подрабатывала фотографом по выходным, а я занималась переводами в маленькой консалтинговой компании, связанной с инвестициями в атомный сектор. Пока Полина фотографировала влюбленные китайские парочки на набережной Сены, я переводила с английского на французский тексты про ядерные реакторы и альтернативные источники энергии, утешая себя тем, что каждый день узнаю что-то новое и все это когда-нибудь пригодится мне в другом месте. Это была своеобразная игра в иллюзии. Называется «Обмани себя сам». Я играла в нее с детства, чтобы не повеситься от скуки на ближайшей люстре.

В стране проходили президентские выборы. Франсуа Олланд выступал по телевиденью со своим знаменитым спичем «Moi président de la République»². Уже тогда было понятно, что ничего хорошего Франции он не принесет. Его одутловатое лицо, полное тело и короткие ноги делали его похожим на филина. «Если социалисты придут к власти, это будет началом конца», – говорили некоторые клиенты Бекташа. «Нам нужен новый Шарль де Голль, а не этот паяц», – твердили другие. Честно говоря, мне тогда было все равно, кто там будет у руля, потому что я была всецело занята пустотой в груди, которая разрасталась во мне, как огромная воронка, рискуя засосать меня с головой. Я спасалась ритуалами – простым повторением определенных действий, которые позволяют не загнуться от тоски.

В ресторане Бекташа работала румынка Рая, и у нее была просто конвульсивная страсть к чистоте. Она все время что-то натирала до блеска. По десять раз драила барную стойку. Мыла и перемывала посуду, потом снова начинала натирать стойку. Ей это помогало не думать о бездельнике-муже и проблемах с документами.

Несмотря на разницу в образовании и образе жизни, мы были с ней в чем-то похожи. Я тоже не могла ни минуты сидеть без дела. Чувствовала, что если остановлюсь, то просто взорвусь от внутреннего напряжения. И я наслаивала дела друг на друга. Если ехала в транспорте, то одновременно занималась своими переводами. Если гуляла в парке, то слушала аудиолекции по истории американского рок-н-ролла. У меня вообще не было свободного времени, как будто я боялась остаться наедине со своими мыслями. После работы я ехала на фитнес, потом пешком шла до ресторанчика и сидела там, изучая книгу по французской истории в ожидании, когда освободится моя подруга. Там и ужинала, не отрываясь от книги. Я называла это отдыхом. Хотя, по правде говоря, я отдыхала только в те редкие моменты, когда мы виделись с Шарлем.

Так я спасалась от вечности, которой задолжала 25 лет жизни, вечности, заглядывающей мне в глаза каждое воскресенье с вопросом: «Ну что, так и будешь дальше жить?» – «Продержусь еще немного, потом еще немного, а там посмотрим», – я бодро улыбалась ей. Но воронка в моей груди все не уменьшалась, и сколько бы я ни пихала в нее информации и полезных действий, ничто не помогало заполнить себя изнутри.

Полина жаловалась на другое. Талантливая во многом, она не знала, чего же она хочет от жизни, зачем живет.

– Все, что я делаю, как будто делаю зря, – твердила она.

Я произносила речи, смысл которых всегда сводился к одному: «Главное – захотеть, и все получится». Пыталась настроить ее таким образом на боевой лад, но на самом деле успокаивала себя.

– Ты молода, умна, красива, энергична. У тебя вся жизнь впереди, чтобы найти себя. Ты отлично пишешь… У тебя дар к языкам… И твоя подработка фотографией однажды может стать профессией.

– Может быть, – вздыхала Полина. – В этом-то и проблема. Когда по идее можешь все, но не понимаешь, куда себя приложить. В каком направлении двигаться, и если найдешь это направление, то как не сворачивать в сторону.

– Все дороги куда-нибудь да приведут. Вот увидишь.

– Ты-то знаешь с самого детства, зачем ты живешь. Ты хочешь быть писателем. Все остальное для тебя неважно. Ну или почти неважно. А я плыву по течению.

– Мы все плывем по течению. Просто иногда мы выбираем не ту реку.

Воронка в моей груди все увеличивалась, так, что иногда становилось трудно дышать. И я по старой привычке запихивала в нее все, что ни попадется. «Ты добиваешься всего, что захочешь», – говорил мне Шарль. «Тебя ничто не остановит», – улыбалась Полина. Друзья считали меня удачливой, им казалось, что все само плывет мне в руки. Я не пыталась их переубедить. Я-то знала, что за любым достижением стоят месяцы и даже годы каторжного труда, а удача – это не способность получать то, что хотят все, а умение добиваться того, чего хочешь ты.

Окончив два университета с отличными оценками, я довольно быстро смогла найти хорошую работу. Я встречалась с мужчиной, который любил меня всей душой. Однако я чувствовала себя неудачницей. Худшей, чем Кафка. У него хотя бы были гениальные книги.

Карта Парижа

Бывают встречи, которые будто случаются навсегда. Они чаще всего происходят в обычный день или даже ночь. И только воспоминания потом приписывают знакомству мистические подробности, милые сердцу детали, особый смысл, ощущение чего-то судьбоносного, того, что не могло не произойти. В тот вечер, когда Полина познакомилась с Яном, ничто не предвещало, что случится что-то важное. Он просто вошел в дверь ресторана «Иль Густо» с картой Парижа в руках. Высокий, мускулистый, пышущий здоровьем молодой человек с обаятельной улыбкой. Было семь вечера. А может, без пятнадцати семь. Было жарко. Ресторан пустовал. Бекташ одиноко стоял в дверях, этакий фараон, выглядывающий из своей пирамиды. Он высматривал клиентов, злился, когда видел, что они утекают к конкурентам, заискивающе улыбался каждому прохожему, но тщетно: никто не хотел в такую жару есть пиццу и пасту. Должно быть, подобно чеховскому герою Бекташ твердил себе: «Убытки, кругом одни убытки». Каждый проходящий мимо него человек был убытком. Несбывшейся надеждой. Неудивительно, что при виде нового посетителя лицо Бекташа озарилось внутренним светом.

– Проходите, проходите! – воскликнул он на своем чудовищном французском, старательно изображая итальянский акцент. Его лицо даже приняло какое-то особое итальянское выражение. – Иль густо. Пицца итальяни. Холодная кола.

И добавил по-русски:

– Просим-просим. Бистро-бистро.

Полина, которая работала в тот вечер одна, вышла посетителю навстречу, вытирая руки о передник. И каким-то внутренним чутьем, которым, похоже, обладал и Бекташ, сразу поняла, что тот был русским. Хотя прическа и одежда говорили скорее о Германии. У парня был стильный ершик.

Посетитель, оглушенный энтузиазмом и напором Бекташа, начал было пятиться к выходу, но увидев мягкую улыбку Полины, передумал и остался.

– Здравствуйте, – сказала она по-русски. – Как видите, все столики свободны, выбирайте любой, какой понравится.

– Здравствуйте. Здесь говорят по-русски! – обрадовался парень. – Круто.

– Где только в Париже не говорят по-русски, – рассмеялась Полина.

Молодой человек сел за столик возле барной стойки и улыбнулся ей ласково, как будто знал ее всегда. Бекташ предпочитал сажать посетителей у окна, чтобы с улицы казалось, что в ресторане полно народу. Но Полину раздражали все эти хитрости и уловки, и она всегда поступала по-своему. Бекташ потом обычно ругался, театрально размахивал руками, грозил уволить ее, но Полина была непреклонна.

У парня были светлые глаза, то ли зеленые, то ли серые, немного насмешливые, с чертовщинкой. Смотреться в них было приятно, как будто купаешься в солнечном свете. Полине он понравился, и поскольку других посетителей не было, пока он выбирал еду, они перекинулись несколькими словами.

– Вы давно живете в Париже?

– Уже четвертый год.

– Уже или всего? Я бы здесь жил. Чудесный город. Хожу по нему и налюбоваться не могу.

– А вы сюда в первый раз?

– Да, сам удивляюсь, что раньше не съездил. Вроде от Германии сюда рукой подать.

– Если сравнивать с российскими расстояниями, то да. А для европейцев далековато.

– Ну мы не европейцы.

– Смотря для кого… Для азиатов мы очень даже европейцы.

– Конечно, все познается в сравнении. Я вот смотрю в меню и ничего не понимаю… Может, что-нибудь посоветуете?

– У нас отличные пиццы и стейки по-милански. И салаты. А вот кофе не берите. Не понравится.

– Я же русский. Предпочитаю чай.

– Чай у нас есть.

Он заказал салат и пиццу. Когда он закончил есть и расплатился, Полина показала ему по его просьбе исторические места на карте, куда можно дойти от ресторана пешком. Он кивал и старательно записывал все себе в блокнот с чисто немецкой методичностью.

– Меня зовут Ян, – сказал он между прочим.

– Полина.

– Очень приятно. До встречи, Полина!

Они попрощались очень тепло, а на следующий вечер он снова пришел в ресторан. Бекташ был счастлив: должно быть, думал, что если удастся как следует приручить русского туриста, то он будет завтракать, обедать и ужинать в одном и том же месте, пока не спустит в ресторане все деньги.

Это был вечер пятницы. Я сидела у окна, читала книгу и пила очередной кир. В городе стояла оглушительная жара, от которой звенело в ушах. Парижане лениво болтались по пыльным раскаленным улицам, перебегая из одного бара в другой, в парках загорали полуголые юноши и девушки, по тротуарам неспешно прогуливались подтянутые мужчины в шортах с собаками, свесившими языки от мучившей их жажды, и худенькие девушки в наушниках и с самокатами. Припарковаться на улице было невозможно – все мыслимые и немыслимые места заняты автомобилями, мотоциклетами и велосипедами. Город, битком набитый туристами, задыхался от жары.

Народу в ресторане было немного, но больше, чем в предыдущий вечер. В основном постоянные посетители, живущие на той же улице. Полина сновала между кухней и залом, болтала то с одним, то с другим клиентом. Когда у нее выдалась свободная минутка, она остановилась у столика Яна.

– Хотите десерт? Чай?

– Нет, спасибо. Все было очень вкусно. А что вы делаете сегодня вечером? – спросил Ян. – Может, погуляем вместе? Я в городе в первый раз, никого здесь не знаю.

Я оторвалась от своей книги и выразительно посмотрела на Полину: «Соглашайся, классный парень!» Но она смотрела только на Яна.

– Сегодня я заканчиваю поздно, – сказала она. – Так что, к сожалению, не получится.

Видно было, что парень огорчился.

– А завтра? Завтра выходной…

– Завтра не работаю… Хорошо, давайте завтра. Можем и погулять, и пофотографировать город.

– Вы фотограф?

– Я официантка, которая очень любит фотографировать.

Ян улыбнулся.

– А может, фотограф, который подрабатывает официанткой?

– Ваша версия, конечно, привлекательнее, – рассмеялась Полина.

Они договорились о встрече у фонтана Сен-Мишель.

– Просто выйдите на станции «Сен-Мишель» и ждите меня у фонтана. Вот здесь, – и Полина отметила это место на его карте Парижа.

– Хорошо, – кивнул Ян. – Во сколько вам будет удобно?

– Примерно в полдень.

– Значит, завтра в полдень у фонтана Сен-Мишель.

В то время Полина была совсем юной, воздушной. Короткие светлые волосы, голубые глаза, подвижное, неуловимое лицо, которое невозможно запечатлеть на камеру. Смотришь на него, и кажется, что вот-вот поймаешь его красоту, а на фотографии проявляются только отдельные детали – нос, волосы, лоб, глаза, и все это кажется неверным, некрасивым. Как будто пытаешься поймать Полину, а ловишь только какую-то часть ее.

Может быть, поэтому, когда Ян расплатился и направился к выходу, он еще раз обернулся, бросив на нее короткий выразительный взгляд, как будто пытался навсегда запечатлеть ее в своей памяти.

Я вернулась к своей книге и потому не видела, как они попрощались. Когда мы возвращались вместе домой, Полина ни слова не сказала о Яне, да и я молчала тоже. О той субботней прогулке я узнала много лет спустя, когда уже ничего нельзя было изменить.

Единство времени и места встречи

Аристотель в своем трактате, посвященном теории драмы, писал о единстве времени, места и действия. Этот закон трех единств лег в основу классической трагедии, просуществовавшей несколько веков. Две тысячи лет спустя сербский писатель-постмодернист Милорад Павич создал любовный роман-загадку «Ящик для письменных принадлежностей», в котором заявил: «Приходи в пять тридцать. Куда угодно, только не опаздывай». И таким образом отменил аристотелевский закон.

Павич многократно писал о времени и пространстве, например, его знаменитое «В сердце не существует пространства, в душе не существует времени» – это целая поэма вечности и любви, заключенная в одной фразе. Или, если вам угодно, магическая формула.

Отмените время, и останется пространство. Отмените пространство – останется время. Отмените и время, и пространство, и вы получите вечность.

Влюбленные часто встречаются в тех самых магических местах, в которых время будто замыкается на самом себе и создает мерцающую точку на карте мироздания. Эти места могут оказаться где угодно. В аэропорту. На Восточном вокзале. У Пирамиды. Под сломанными часами. У застывшего на перекрестке миров cобора Парижской Богоматери. У памятника носатому поэту, пережившему на века свою смерть. У фонтана Сен-Мишель, в котором добрый дух борется со злым духом. У входа в лавку древностей или ярмарку тщеславия. В саду у нагой Даяны, у ног которой свершались революции и падали головы. На кладбище, в котором бессмертие соседствует с тленом. На той самой зеленой скамейке, воспетой Жоржем Брассенсом. В трамвае, в котором застенчивый юноша впервые коснулся ее руки, подавая упавшую книгу.

Закройте глаза и представьте себе земной шар с миллиардами ежесекундно мерцающих точек. Каждая встреча – это потенциальное приглашение к любви. Каждое расставание – это вспышка, которая на мгновение ослепила вас и растаяла в небытии.

Те, кто еще не успел полюбить, но замер на пороге любви, интуитивно следует этим путем, надеясь, что волшебные места скрывают в себе двери в потерянный рай. Стольких влюбленных помнят фонтаны и вековые деревья в Люксембургском саду. Сколько фонтанов и вековых деревьев помните вы, когда лежите в мерцающей темноте, вглядываетесь внутрь себя и видите там сияющую реку, в которую кто-то будто просыпал лукошко звезд.

В Париже влюбленные любят встречаться у фонтана Сен-Мишель. Мы все встречаемся у фонтана Сен-Мишель. В полдень. В ту самую субботу или воскресенье. Эти встречи повторяются из раза в раз. Мы встречаемся снова и снова, меняя души и тела, обстоятельства, погоду, города и страны. Ежесекундно двое еще не успевших полюбить друг друга сердец встречаются друг с другом у мифического фонтана Сен-Мишель. Касаются друг друга. На дни, месяцы или годы. И расстаются. Расстаются навсегда.