Ольга Брюс
Шкура

– Сегодня Марфу выписывают? – запутался мужик в датах.

– Сегодня, – кивнула Глафира, потирая острые коленки.

Панкрат тут же удалился в спальню. Из комнаты послышался скрип дверцы шкафа, затем что-то упало на пол. Глафира сощурилась, вслушиваясь в каждый звук.

– Что ты ищешь? – крикнула сыну.

Тот не ответил и продолжал греметь крышкой сундука, табуреткой и шкафной дверцей. Пока Панкрат «наводил порядок» в вещах Марфы, та уже вернулась. Она вошла в дом, сухо поздоровалась с свекровью и расстегнула пальто.

– А-а, пришла? – Панкрат осуждающе посмотрел на бледную Марфу. – Как пришла, так и уходи. – И бросил к ее ногам чемодан и узелок.

Глава 24

У Марфы затряслась нижняя челюсть. Опустив печальный взор на чемодан, она прокрутила в голове только что состоявшийся разговор с Егором. Там, за домом. Женщина предчувствовала, что Панкрат встанет в позу. Она боялась громкого скандала, пока ехала домой. И огласки на всю округу. Думала, если Панкрат заартачится, то лучше уйти по-тихому с его братом. Но Егор проявил себя не так, как она ожидала. И представить не могла, что Егор откажется с ней жить. Даже в мыслях не было. Она так и не поняла, что брат мужа никогда не уйдет от сытой жизни.

– Не-е, я с тобой кочевать по деревням не буду. У нас ничего общего. Ты замужем, я – женат. Побаловались и хватит.

Всю жизнь себе испоганила. Жила лучше всех. Голода не знала. Так не же, приспичило с Егором покувыркаться. Ну как, понравилось? А теперь расхлебывай, Марфушенька, бери свои тряпки и иди, куда глаза глядят. В кухне звенела удушающая тишина. Глафира молча смотрела на сноху, Панкрат ждал, когда она поднимет чемодан и уйдет. Но Марфа медлила. Обдумывая на ходу, как жить дальше, она ничего другого не придумала, как вымаливать прощения. Неожиданно Марфа упала на колени перед мужем, обхватила руками его ноги и закричала:

– Прости меня, Панкратушка! Ой, прости! Не виноватая я! Ни в чем перед тобой не виноватая!

Оттолкнув жену, Панкрат отошел назад. На крик прибежали ребятишки и уставились на ревущую женщину. Самый маленький, Кузя, заплакал от испуга. Лидочка взяла его на ручки и понесла в комнату. Остальные дети последовали ее примеру.

– Прости меня! – голосила Марфа, упершись лбом в недавно помытый пол. – Грех на мне! Грех!

– Встань! – грозно выкрикнул Панкрат. Он ощутил внезапно нахлынувший стыд. Не за жену, а за себя. – Вставай и уходи!

Слушая крики свекрови, Галя прижала к груди подушку. Жалко женщину, очень жалко. Куда она пойдет? На дворе сейчас рано темнеет. Родственников у нее нет. А с родней мужа она не очень-то и дружелюбна. Подруг тоже не имеется. Куда она приклонит голову? На могилу матери и отца?

– Не виноватая я! Бес попутал! Он меня силой взял! Взял, а я промолчала. Как я могла о таком признаться? С него и спрашивай, с него – паршивца!

– Кто? – нахмурился мужик, глядя на платок, покрывающий голову жены. – Кто? Признавайся!

– Братец твой, кто ж еще?! – Марфа подняла голову. Ее глаза были наполнены такой жгучей болью, что Панкрат потерял самообладание.

Выскочив на улицу, он бросился к Егору. Тот висел на заборе, лениво потягивая папироску, которой угостил племянник. Степан был в бане, мыл руки и уже собирался идти в дом ужинать, как вдруг услышал душераздирающий крик отца:

– Убью, паскуда!

Быстро вытерев руки от мыльной пены, Степа выглянул из бани. Отец со всей силы размахивал ногами, а дядька лежал на земле, свернувшись калачиком. Видимо, батя вырубил его с одного удара, потому что дядя Егор даже не стонал. Подбежав к отцу, Степа обхватил его за пояс и оттащил.

– Опять?! Да что все не поделите? – последняя бойня между братьями была еще свежа в памяти парня. – Гляди, у него лицо в крови!

– Мало ему, – тяжело дыша, проговорил Панкрат. – Живьем закопать, чтобы знал, как в чужом дому кучу накладывать!

Домой возвращалась Дуня. Она была у подруги, которая недавно родила. Много общего у Люси и Дуни – куча ребятишек, муж пьяница. Разговоры ведут, правда, не о детях, а о любви. И Люся, и Дуня мечтают стать зажиточными бабами, чтобы все в сельчане завидовали и пальцем на них показывали. Удивительное дело, подруги похожи друг на друга, как сестры, только Люся покрупнее будет. Природа у нее такая.

Подходя к забору, Дуня услышала вопль Степана и поняла – Панкрат и Егор подрались. Но, когда она увидела мужа на земле без признаков жизни, тут же рванула калитку на себя и ринулась к еще теплому телу.

– А-а-ай, убили-и! Уби-или-и! – заорала во все горло Дуня, завалившись на еле дышащего мужика.

Егор хрипел, изо рта и разбитого носа текли красные ручейки, глаза его были закрыты.

– Помогите! На кого ж ты нас покин-ул! – Дуня так кричала, что дети, узнав ее голос, высыпали на улицу.

Лида придерживала Кузьку, а остальные стояли на крыльце и смотрели на убивающуюся горем мать.

– Он здесь жить не будет, – Панкрат метался по двору, пытаясь прикурить. – Этот шакал сам себе вырыл яму. Я его приютил, а он мне плюнул в душу.

Неожиданно девочка Света и два ее брата начали реветь, подходя к горластой матери. Узнав в побитом мужике отца, они стали так отчаянно горлопанить и звать его, что Панкрат обомлел. Остановившись, он уставился на детей. В памяти возродились картинки из прошлого, когда его отец Федос подрался с местным мужиком, который украл у них курицу. Правда, вор нехило отметелил батю, и тот чуть не умер. Маленькие Панкрат и Егор точно также стояли рядом с валяющимся во дворе отцом и рыдали в три ручья. Было очень страшно.

Протерев ладонью лицо, Панкрат поднял девчонку на руки и понес домой. На полу все также сидела Марфа, всхлипывая после истерики. Сунув девчушку матери, Панкрат поднял на ноги жену и посадил на лавку, рядом с мамой.

– Всю душу вынули, – стукнул себя кулаком в грудь. – Только из-за детей я его в живых оставлю. Из-за детей…

Глаза Панкрата блестели от слез. С каждым словом, он бил себя в грудь, чтобы боль не давала заплакать. Панкрат кусал губы и смотрел на маленькую Светочку, которая обняла бабушку и рыдала.

– Ведите его в баню. Пусть там отмокает. Пусть там живет. Чтоб глаза мои его не видели…

Глава 25

Сорвав с гвоздя фуфайку, он пулей выскочил из хаты. Направляясь к калитке, заметил краем глаза сидящего на земле Егора, который держался за голову, а рядом – его жена. Мальчишки обступили отца с матерью и громко всхлипывают. Сердце сжалось от жалкого вида этой никчемной семейки. Толкнув ногой калитку, Панкрат выскочил на дорогу. Остановился. Вынул из кармана пачку, понял, что она пуста. Смял и выбросил на обочину. До поздней ночи никто не знал, куда ушел Панкрат. Все сидели в своих комнатах, тихо, не общаясь между собой, и только Степан с Галиной закрывали на ночь сараи, накормив скотину. Входя в дом, они переговаривались шепотом, чтобы никто не услышал.

– Я так и не понял, почему отец вспылил. Из-за ребенка? – Степан снял калоши и поставил их под лавку в сенях. – Сначала с матерью поругался, потом на брата кинулся. Белены, что ли, объелся?

– Ту белену изменой называют, – ответила Галя, снимая платок.

– Какой еще изменой? Дядька нашел кого-то? Когда успел, он же дальше двора никуда не ходит?

– Нашел, прямо тут, в нашей хате. – Галя открыла вторую дверь. – Только тс-с. – Поманив мужа пальцем, повела его в комнату.

Степан поспешил за ней. Галя закрыла за ним дверь, села на кровати и еле слышно рассказала, какая у него «благородная» мамаша. Вытаращившись на нескромную на некоторые словечки жену, Степа медленно опустился на кровать.

– Брехня. Быть такого не может, – выдавил из себя, небрежно расстегивая пуговицы на рубахе.

– Не веришь? Сходи, у батьки своего спроси, – Галя развязала поясок, и длинная юбка упала на пол. – Гульнула, чуть в подоле не принесла… Она ж в бане почти два часа просидела. Забыл? Напилась, как алкоголичка. Фу. Таким способом от нежелательного дитя и избавляются.

– А ты, откуда знаешь? – уставился на раздевающуюся жену Степан.

– Оттуда. Ложись, ночь на дворе.

– Не, я батьку подожду. Хочу с ним об этом поговорить.

– Лучше не стоит, иначе и тебе достанется. Спи, – Галя занырнула под одеяло и прикрыла глаза.

Со свекровью все понятно. От нее избавиться не составит труда, осталось выждать время, но в доме столько родственников собралось, что ступить негде. Как этих выселять? Галя незаметно погладила живот, представив, как будет выглядеть ее ребенок. Пусть будет девочка. Так хочется иметь маленькую куколку, чтобы утереть нос сестрам. Те, припадочные, ни дружить не умеют, ни помогать. А доченьку Галя научит всему, что сама умеет. Будут вместе пирожки лепить, носочки вязать, морковку полоть. Представив маленькую девчушку с хвостиками на голове, сидящую на корточках и дергающую пухлыми пальчиками травинки, Галя невольно улыбнулась.

– Вы все ей в подметки не сгодитесь, – случайно сказала вслух, вспомнив о сестрах.

– Что? – Степа лежал на боку, уставившись в темноту и думал о матери.

– Ничего. Спи.

Галя проснулась в три часа ночи из-за грохота в сенях, потому что их комната расположена ближе, чем все остальные. Она подумала, что опять кто-то из детей ходит по ночам и балуется, ковыряясь в чулане. Такое уже было пару раз, но кто именно занимается ночным баловством – неизвестно. Никто ни разу не пойман. Почему решила, что это дети? Потому что взрослые спят, как убитые. Да и не будут, например, бабка или сама Марфа чудить. Глупо. Галя нехотя вылезла из-под одеяла и двинулась к двери. Приоткрыв ее, оставила узенькую щелочку, чтобы с поличным поймать непоседу, мешающую отдыхать. В кухне темно, но в окно пробивается лунный свет, который даст понять, кому не спится, когда он будет возвращаться обратно. Подождав несколько секунд, девушка поняла, что интерес пропадает, потому что безумно хочется спать. Но ложиться не стала. В сенях вновь зашумели. Раздался отвратительный скрежещущий звук, будто чем-то острым царапают стекло.

– Бр-р, – передернуло Галю. – Что он там делает?

Она почему-то думала на Ваньку. Тот слишком надоедливый, всюду лезет, задает нудные вопросы, пытается помогать, хотя у самого руки не из того места растут. Поначалу Галя показывала, как чистить картошку, подметать пол, пришивать пуговицу, но потом так надоело, что Ванька ей опротивел. То иглу оставит на ее кровати, то палец порежет, а потом хнычет, как девчонка, а недавно полез в печку дровишек подкинуть, так чуть не спалил всю хату. Правда досталось Алешке, потому что свекор застал его с коробком спичек в руке. Благодаря Галине трехлетний мальчонка был спасен от попытки отлупить его.

– Ну иди же быстрей, – пробормотала Галя, вновь заглянув в щелку. – Долго ты там возиться будешь? Сейчас я тебя за уши потаскаю.

В сенях наступило затишье. Галя уже успела расстроиться, а вдруг этот шалопай проскочил, и она его не заметила?

– Нет уж, я сейчас всем докажу, что это ты банку со сливками разбил, а не Федька.

Осторожно прокравшись через кухню к двери, девушка приложилась к ней ухом и замерла. Там кто-то шебуршит, двигает предметы. Неужели ворует еду и ночью ест втихомолку? Кормят детей от пуза, почему бы и не попросить, если ты не наелся? Вдруг из-под двери потянуло жженой травой. Это еще что, курить вздумал?

– Ну я тебе сейчас покурю. Не хватало, чтобы дом сжег, паршивец малолетний, – Галя резко распахнула дверь и одной ногой переступила порог. – Ты что здесь вытворяешь, ночной курильщик? А ну, быстро спать!

Рявкнула она, прищуриваясь, чтобы разглядеть, куда спрятался мальчишка.

– Я сейчас веник возьму и как дам, – помахала кулаком в воздухе.

– Молчи, чего разоралась? – из чулана кто-то подал голос. – Иди сюда, а то разбудишь всех.

Галя встала на пороге чулана, и вдруг темная фигура выпрямилась во весь рост. Это явно был не ребенок.

– Теть Люсь, а Вы что здесь забыли? – опешила девушка, увидев подругу Дуни.

Глава 26

– А Дунька где? – воровка прятала за пазуху сало, завернутое в газету. – Чего не вышла? Дрыхнет? Вот подстава-то, а? Обещала прикрыть, а сама бока отлеживает.

Галя стояла в дверном проеме, как столб, и не верила своим глазам. Тетка Люся залезла в чужой дом, без зазрения совести набирает чужое добро и не пытается сбежать. Вот это сила духа! Вот это наглость! Галя, глотнув, протянула руку к дверной ручке.

– Дуня Вас прислала?

– А что? – Люська сунула руку в бочку, вынула и лизнула пальцы. – Рассол? Огурцы? Не, мне это не надо. Мясо. Мясо где?

– В тюрьме! – выкрикнула Галя и захлопнула дверь.

– Ты что надумала? – зашипела ночная воровка. – А ну, открой!

– Помогите! – заорала Галя во все горло. – Спасите! Карау-ул!

Прижав спиной дверь, она ждала, когда выбежит муж, чтобы сдать Дуньку с поличным. Свекра в доме нет, одна надежда на Степана.

– Чего вопишь, суматошная? – Марфа выскочила из хаты первой. – Весь дом перебудила.

– Воры! Воры! – Галя чувствовала тычки в дверь. – А-а-а!

– Галька! Кончай народ пугать! Пьяная, что ли? – Дуня выглянула в сени. – Чего ночами шастаешь?

– А того и шастаю, чтобы воришек уличить!

– Каких воришек? Очнись, малахольная! – рассмеялась Дуня, широко открыв рот.

– Подруг твоих, которых ты сюда сама и впустила, – распахнув дверь, Галя вытянула руку и показала пальцем на Люську.

Та, увидев Марфу, отпустила подол, в который наложила спичек, папирос и сахара. Все рухнуло на пол, и Люська ринулась на улицу, сбив беременную Галю с ног.

– Куда? – неожиданно в сени вошел Панкрат и перегородил дорогу Люське.

Она встала как вкопанная. Бежать некуда. Нахмурившись, Панкрат дернул на груди воровки пуговки, и все услышали характерный звук падающих предметов.

– Воруешь? – усы мужика зашевелились, как живые. – Воруешь там, где тебя кормят?

Муж Люськи иногда подрабатывает у Панкрата. За бутылку наливки. Но Панкрат платит не только выпивкой, но и салом, мясом, картошкой, чтобы Андрей мог покормить своих детей. Жалел Панкрат ребятишек, всех без исключения. Жалел, потому что с детства видел голодающих, тощих, недокормленных.

В сени выползла Глафира. Обведя полуслепым взглядом Люську, потом – Дуню, поставила руки на бока и громко объявила:

– Вот ведь как, сынок, ты им хлеба, а они тебе пинок поддых! Я давно заметила, как Дунька из чулана продукты своей подружайке таскает, да только говорить стеснялась. Она ж и у нас в дому подворовывала, относила прихлебателям мясо, а мы потом с голым задом остались. Сынок, не могу боле молчать, сил моих нет смотреть, как вторую хату лодыри обносят.

– Ты что несешь? – возмутилась Дуня и встала вплотную к свекрови. – Ты чего мелешь?

– Правду. Правду хочу говорить, пока ты и второго моего сына по миру не пустила.

– Не городи! Сейчас ему лапши навешаешь, а он нас за порог выставит! А ты о детях моих подумала?

– О своих детях сама думай, – зафыркала свекровь. – Нарожала нам обузу, а сама о них не заботишься. Панкрат, у нее ж на уме одни гулянки! Сейчас и этого, – показала глазами на живот, – нам подкинет и усвистает на неделю-другую. Первый раз, что ли? Попомни мое слово, сынок, нахлебаешься еще с этой прорвой. Гони их за ворота, а Егорушку в дом верни. Он ни в чем не виноват. Раньше я как думала, мол, пусть живут. Какая-никакая жена ему нужна, чтобы Егорка наш один на белом свете не остался. А теперь гляжу на эту борзую бабу и вижу, что пропадет он с ней. А раз ты, Панкрат, доброе сердце имеешь, брату помогаешь, значит, можно и помереть спокойно.

– Ишь ты-ы, как заговорила! – Дуня замахала руками перед свекровью. – А про мужика своего ты не забыла?

– Замолчь! Не твоего ума дело! Не лезь туда, где тебе не постелено!

– А я скажу! Я все скажу! Панкрат Федосеевич, – подскочила Дуня к опешившему от услышанного хозяину дома. – Я сейчас всю правду доложу…

Все уже и забыли, по какому случаю собрались. Люська, прошмыгнула в открытую дверь, пока Панкрат мать слушал, и убежала домой.

– Не слушай ее, сынок! – Глафира начала отталкивать сноху, чтобы пробиться к Панкрату, но та не двигалась с места. – Не слушай! Дурная она!

– Всем молчать! – не выдержал бабских склок Панкрат. – В этом доме я – хозяин! Так, Дуня, говори.

– Давай, давай, лупи правду-матку! – Глафира стукнула Дуню в плечо. – Закатывай нас всех в одну бочку.

Дуня помялась немного, секунду подумала, стоит ли выдавать тайну о Федосе, а потом громко шмыгнула и сказала то, о чем и представить страшно:

– Федос живой. В больнице лежит. Покалеченный он. Это Егор ему хребет переломал. По пьянке.

Глава 27

Глаза Панкрата становились все шире и шире. Покалеченный? Егор избил отца? Окинув родственников осуждающим взглядом, он пошатнулся.

– Панкрат! – всполошилась Марфа и бросилась к нему.

Прислонившись головой к холодной стене, мужик простонал:

– М-м-м, – и его левая рука легла на грудь в районе сердца.

– Разойдитесь! – подхватив мужа под руку, Марфа повела его в дом. – Только не переживай, – подбадривая Панкрата, женщина отмахнулась от Глафиры, которая хотела помочь. – Не переживай. Все будет хорошо.

Марфа увела Панкрата, а Дунька, Галя и Глафира остались стоять в сенях. Они переглянулись, покачали головами, и Галя вдруг выдала:

– Можете смело собираться. Свекор с норовом, терпеть вас здесь не станет. Показали свой характер, теперь пеняйте на себя.

– Ишь ты! – разошлась Глафира. – Ты тут кто? Хозяйка? Яйца учат курицу? Рот прикрой и иди спать! Тебя забыли спросить, кому собираться, а кому оставаться! Я – мать! Меня он не посмеет выгнать. А вот Дуньку с ее хвостом надо бы выпроваживать. Что смотришь? Развела тут выводок, а сама по подружкам… – и тут она вспомнила, что несколько минут назад в дом прокралась Люська. – Ах да-а. Ты ж воровку привадила, вот Панкрат тебя и выпнет. Сейчас оклемается, и я ему напомню.

Дуня поняла, теперь и дети не удержат Панкрата, погонит к чертовой матери на улицу. Где жить, чем питаться? Опустив голову, она поплелась ложиться спать. Открывая дверь, увидела, что дочки сидят на кровати в обнимку и всхлипывают.

– Быстро под одеяло, – прошипела женщина, – нечего уши греть.

Лида подтолкнула Свету в плечо, та легла, и Лида обняла ее.

– Спи, – прошептала старшая сестра, погладив младшую по голове. – Спи, а то дядька Панкрат всех накажет.

Хотя она и видела, что дядька-то неплохой, а добрый, но помнила, как мать каждый день предупреждает, чтобы Лида присматривала за младшими. Нельзя шуметь, иначе дядька разозлится, и все семейство потеряет теплый угол. Но, пока Дунька ошивалась у подруги, дети забывались и начинали носиться по всей хате, догоняя друг друга и крича во все горло. Дядька ни разу не отругал, даже подзатыльником не одарил. Вот и пойми, хороший он или злой. Мать-то другому учит.

Позже по комнатам разбрелись Галя и Глафира. Старушка молча легла, не спросив, как себя чувствует Панкрат. Марфа лежала рядом с ним и гладила по руке, успокаивая его. Галя, закрыв за собой дверь, сощурилась. Степан лежал в постели, накручивая волос на палец.

– А ты чего лежишь? – присев на край кровати, спросила девушка. – Не слышал, что случилось?

– Слышал, – шепотом ответил Степан и тяжело вздохнул.

– И? Забоялся? – Галя легла рядом.

– Нет. Лежу и думаю, как мне все это надоело.

– Что именно?

– Все. Склоки эти, ругань. Почти каждый день какая-то несуразица происходит. Жили раньше спокойно, а теперь, как на бочке с порохом. Даже домой идти не хочется. То дети визжат, то мамка с батькой скубутся, дядька Егор – пропойца какой-то. Ни работать не желает, ни помогать. Живет у нас почти два месяца, два раза с батькой подрались. Что за братья такие? Поубивать друг друга готовы. На Дуньку смотрю и не понимаю, как можно жить, не думая о завтрашнем дне? Детей шестеро, седьмой на подходе, сидят на нашей шее. И зачем отец их притащил?

– А ты не заметил?

– Чего?

– Как он к детям относится?

– Не знаю, некогда замечать. Работы по хозяйству выше крыши.

– Жалеет он их. Как своих, как родных… – Галя положила голову на грудь мужа и улыбнулась потолку. – И у меня каждый день спрашивает, как мое здоровье. За дите переживает. Не то, что ты.

– Я тоже переживаю, – строгим тоном заговорил Степан. – Или ты думаешь, что я бесчувственный? А? Думаешь?

– Ничего я не думаю. Степ, а раз тебе тоже тут тяжко, может переберемся в другую хату?

– Тоже? Ты сказала «тоже»? – приподнял голову Степан.

– Да, – разочарованно вздохнула Галя. – Устала я что-то. Столько народу, что не продохнуть.

– Батьку жалко, да и мамку… Поживем – увидим, как там дальше сложится. Авось, построим им отдельный дом…

– Угу, в нашем дворе, чтобы продолжали глаза мозолить.

– Спи, там видно будет. Может, батька уже передумал, только нам ничего не говорит. А что там про деда было?

– Ты о чем?

– Ну я слышал, как деда вспоминали. Дунька сказала, мол, в больнице помер?

– Живой он. Живой.

– Как?

– А вот так. Неходячий. Ох… боюсь, Панкрат Федосеевич и его сюда притащит.

Панкрат не спал всю ночь. Душа болела, в сердце ныло, голова гудела. Отец… как же так, отец? А куда мать смотрела? Как позволила тебя покалечить и в белых палатах оставить? Сказала, что умер батька, на местном кладбище похоронен… То-то Иваныч, пьянчужка местный, про батьку ничего путного сказать не смог. Мол, был и нету. По глазам видно, все вокруг лгут. Да так лгут, что волосы дыбом встают. Эх, что за напасть такая? Что за родня? Жестокие, хуже зверей.

Все обиды, как горным ручьем, смыло. Панкрат потирал грудь слева и думал об отце. Неужели пил? Правду говорят, что он мать по двору гонял? Раньше он таким грубым по отношению к матери не был. Или Панкрат запамятовал?

Рано утром он встал, выпил молока с хлебом и собрался в дорогу.

– Куда в такую рань? – Глафира как чувствовала, проснулась и прибежала к Панкрату, когда тот уже выходил.

– К батьке поеду. Проведаю, – ответил он, открывая дверь.

– Зачем тебе? Панкрат, не нужен он тут, – поняла Глафира, если Панкрат узнает правду, то притащит Федоса сюда. – Послухай, оставь его там. Пусть последние дни доживает. Хватит небо коптить, пора и честь знать.

– Чего? – сдвинув брови, мужик выпрямился в струну. – Небо коптить?

Появилось огромное желание про брата тоже самое сказать, но он не стал, потому что знал – мать за брата горой стоит.

– Сынок, зачем нам лишний рот, а? Оставим все, как есть, – засуетилась старушка, дергая мужика за рукав фуфайки. – Он же столько крови у меня выпил, что я чуть душу богу не отдала. Вспомни, как ты приехал, а я вся побитая лежу, минуты считаю.

Ничего не ответил Панкрат. Толкнул дверь и вышел.

– Сынок! Ты о матери думать должен! Слышь, не? О матери! Я вас выносила и родила-а!

Панкрат выдвинулся на дорогу и поспешил в больницу, сделав вид, будто не слышит мать.

– Ой, и что теперь будет? – запричитала Глафира, уставившись в окно. – Он же ему глаза откроет – и пиши пропало… Это ж надо, а, какой совестливый оказался, поехал навестить. Чтоб у этой Дуньки язык отсох, помело трескучее.

Добравшись до районной клиники, которая находится недалеко от его родной деревни, Панкрат поговорил с врачом, узнал, в какой палате находится отец и поспешил навестить его. Сердце трепыхалось, как у ребенка, нашкодившего и ожидающего нагоняй от строгого родителя. Панкрат открыл дверь палаты и заглянул внутрь. Она была просторной, человек на десять. Каждая койка занята мужиками разного возраста. По левую сторону лежачие, по правую – более живые.

– Кого ищете? – худощавый мужичок с седой бородкой оторвался от чтения книги в потрепанной обложке.

– Стрелецкого… – растерялся немного Панкрат. – Федоса.

– А вот он, – показал глазами незнакомец на соседнюю койку у окна. – Вы только погромче говорите, глуховат он. Если моргнет, значит – «да», если мычит, значит – протестует.

– Мычит? – сделав три робких шага к койке, Панкрат вытаращился на тощее серое лицо, которое ну никак не напоминало отца.

– Бать, – прошептал он, подойдя еще ближе. – Бать, это я…

Глаза прикрыты, нос крючком… Не лицо, а одни скулы и две ямки вместо глаз. Даже чем-то мать напомнил, она практически также выглядела, когда Панкрат к ней приехал.

– Бать, – гость встал у кровати, – ты меня слышишь?

Федос приоткрыл отяжелевшие веки. Увидев старшего сына, тяжело задышал.

– Здравствуй, батя, – присел на стул Панкрат. – Узнал?

– Ыы-ы-, – издал странный звук старик и заплакал.

Глава 28

Федос так широко раскрыл рот, что сын заметил обрубок языка.

– Что это? – спохватился он, вытаращившись на отца. – Где язык?

– А бог его знает, – ответил второй мужчина, лежа на боку и наблюдая за посетителем. – Я сюда второй раз попал. Сердцем маюсь, а он все лежит, никто к нему не ездит. Слышал, как доктор говорил, что язык он не сам откусил, а ему его пытались вырвать.

– Что? – лоб Панкрата покрылся испариной, руки задрожали, спину скрутило от внезапно нахлынувшего переживания.

Он взял отца за руку, вытер ему слезы на висках и сам чуть не разрыдался. Кто посмел? Кому руки оторвать? Это ж какую силу и бесстрашие надо иметь, чтобы так поступить с живым человеком?

– Я тебе к себе забираю, – твердо сказал мужик и замахнулся, чтобы ударить со злости по кровати, но вовремя опомнился.

Здесь лежат больные, нечего показывать свою злобу. Надо собраться с мыслями и увозить отца. Дома и стены помогают! К вечеру Панкрат и Федос уже были в селе Яшкино. Поблагодарив водителя грузовика, Панкрат понес немого старика в дом. Когда он вошел в сени, все расступились. Никто не ожидал, что Панкрат приедет не один. Глафира надеялась, что ее муж уже похоронен, Дуня переживала меньше всех. Она была полностью уверена, что парализованный свекор никому не нужен. Но, когда в окно увидела Панкрата, несущего высохшего старичка, задрожала, как осиновый лист. Хана Егору! Сейчас вся правда откроется, и Панкрат разнесет дом в щепки… Спрятавшись в комнате с детьми, она дождалась, когда Панкрат уйдет в свою спальню, и выскочила на улицу. Добежав до бани, отдышалась, влетела в предбанник и затараторила, как сорока с перебитым крылом:

– Егор! Быстро прячься!

Тот чуть с полка не упал, услышав нервный крик. Встав на колени, уперся взъерошенной макушкой в потолок.

– Что такое? Милиция?

– Панкрат батьку привез. Не жить тебе, Егор, беги отседова!

– Как? Зачем? Для чего он его… – свесив ноги, Егор почесал затылок и вдруг заулыбался. – А мне-то что? Он теперь немой, никому ничего не расскажет.

– А мамка? Это ж она про отца ночью правду открыла, – ехидно произнесла Дуня.

– Да-а? – удивился заспанный мужик.

– А то! Взяла и выложила, что он живой. Я ж твоему брату о могилке рассказывала, а мамаша, стервозина такая, ляпнула, что ты спину ему поломал. Берегись, Егор, Панкрат на кулак резвый. Тем более, ты это уже и сам знаешь. Прячься, иначе он тебе хребтину голыми руками вынет и высушит.

– Зачем?

– Удочку смастерит, – хихикнула Дуня.

– Беда-а, – испугался Егор, сползая на пол.

– Давай быстрей, а то сейчас сюда нагрянет – костей не соберешь.

Егор накинул фуфайку, натянул сапоги и забегал по предбаннику.

– Чего ищешь? Хватай ноги в руки и деру! – торопила его жена. – Ой, не дай бог, правда наружу выползет. Ой, Егорушка, – обняв его на прощание, поцеловала в щеки несколько раз. – Ну давай, с богом.

Приоткрыв дверь, Егор выглянул на улицу. Никого. Почувствовав толчок в спину, обернулся.

– Ну? Чего тянешь? Прибьет он тебя, так и знай, – подначивала Дуня. – Сделает калеку, как ты из батьки.

Егор задрожал, представив себя навечно прикованным к постели. Ни выпить, ни покурить – все! Жизнь кончена! Сердце застучало, стало тревожно и безумно страшно.

– А жрать я, чо буду?

– Не трусь, придумаем чего-нибудь. Ты давай-ка, схоронись где-нибудь подальше, а через дня три знак подай, чтобы я тебе сала принесла.

– А где прятаться-то? Я ж тут дружков не имею.

Дуня подумала с минуту и дала подсказку:

– За магазином, через улицу, Гречкины! Уехали к родне, дом пустой. Можешь пока там схорониться. – зашептала она, распахнув глаза до предела.

– А ты откуда знаешь?

– Оттуда. Да, там еды тоже навалом, это мне Люська рассказывала. Припасов – тьма. Так что, беги в их хату и прячься.

Прикинув, где находится тот дом, Егор с размаху пнул ногой дверь и рванул огородами к хате Гречкиных. Дуня прикрыла баню, пригладила волосы на висках и бравым шагом двинулась к дому. Идет, улыбается, планы в хитрой голове выстраивает. Так, от мужа, считай, избавилась. Да и не муж он вовсе, а так, сожитель. Со свекровью чуть посложнее будет, та быстро на лету переобувается. Да и мать она Панкрату, тут ничего не поделаешь. Хотя… мать – не мать, а Панкрат ее из дома не выселит. Да, еще и женка Панкратова – Марфа. Что там у них за ссора случилась? Как бы подробности узнать? Ай, черт с ней, Марфа ушла на второй план. Как мышь стала, бесхвостая. Невестка и сын… ну тут тоже ничего страшного. Как Панкрат скажет, так и будет. А теперь надо придумать, как его к себе привадить. Расположить, так сказать. Ох и видный мужи-ик! Богатый, добрый, но чересчур строгий. Батьку привез, жалостливый. Ну ничего, этот тоже на ладан дышит. На днях скопытится. Настроив себя на счастливые дни, Дуня вошла в хату, молча прошла мимо Гали и Марфы, которые готовили ужин, и закрылась в комнате. Сегодня лучше никуда не ходить. Надо переждать маленько, чтобы в доме наступили тишь да покой.

Панкрат, положив отца на постель в своей спальне, приказал сварить ему бульон, нагреть воды, а сам вытащил из шкафа рубаху и штаны. Пока отца мыли, он сунулся в баню, чтобы поговорить с братом и выяснить, правду ли его жена сказала, что Егор покалечил отца? Не найдя в бане брата, Панкрат решил подождать его в доме. Через пару часов вновь зашел с разговором, но Егора до сих пор не было.

– Ладно. Гуляешь? Гуляй, но я все равно с тобой побеседую.

Панкрат был настроен решительно. Если брат признается и попросит прощения у отца, то так и быть, останется здесь. А если будет врать, то Панкрат выкинет его на улицу, как плешивого кота. В семье нет места лжи.

Егора хватились на второй день. Степан отправился топить баню и заметил, что дядьки след простыл. Обошел владения, покликал, но дядька так и не ответил. Протопив баню, он посидел на крыльце, покурил, еще раз позвал. Потом спросил у домочадцев, видел ли кто Егора, но те только головами помотали, мол, не знают о нем ничего. Через неделю заволновались, с мужиком явно что-то случилось. Нет его в округе, никто не видел и не слышал. С третьей неделей – смирились. Сбежал Егор, пьет где-то. Живя с матерью, он именно так и уходил в загулы. Надолго.

Спустя месяц нашли Егора в пустом доме, далеко от хаты Гречкиных, обнимающего огромный бутыль с самогоном, и почти безликого.

– Крысы поели, – обсуждали мужики тяжелый случай.

Глава 29

– Ой, на кого ж ты нас покину-ул! – рыдала на похоронах Дунька, кидаясь к усопшему мужу. – Как жить-то теперь? Ой, люди добрые-е! Что ж мне делать-то-о? Детишки без отца остали-ись! Я – без кормильца-а! Ой, как мне теперь их подыма-ать? – показала она рукой на детей, стоящих в рядок и опустивших головы. – Кто ж их теперь приласкае-ет! А как же с неродившимся бы-ыть? Он даже не узнает, кто ж его батька-а-а…