Ольга Байша
Дискурсивный разлом социального поля. Уроки Евромайдана

Рецензенты:

заслуженный профессор Джона Кёртина Университета Кёртина, приглашенный профессор Лондонской школы экономики и политических наук ДЖОН ХАРТЛИ;

заслуженный профессор Университета Боулинг-Грин ОЛИВЕР БОЙД-БАРРЕТТ

© Байша О.А., 2021

Введение

Хотя идеология Просвещения в последнее время широко критикуется в академических кругах, ее основной нарратив – неумолимое движение человечества к общему прогрессивному состоянию – до сих пор определяет границы социального воображения многих активистов, ратующих за демократические преобразования общественных отношений. В этой книге анализируется гегемонистский дискурс украинского Евромайдана, представлявшего демократизацию и прогресс в однонаправленных терминах развития по образцу «более развитых» западных стран. Как показывает приведенный ниже анализ, это западноцентричное воображение антидемократично и антагонистично по своей сути. Вместо того чтобы способствовать инклюзивному политическому процессу, в который вовлечены все группы населения, придерживающиеся различных взглядов на происходящее в стране, «прогрессивный» дискурс Евромайдана проводил жесткую грань между «прогрессивистами» и «ретроградами» («совками», «ватниками», «колорадами» и др.), углубляя существующие общественные противоречия и провоцируя новые конфликты. Этот дискурс также натурализовал иерархию глобальной неоколониальной системы в ее неолиберальном варианте.

Для деконструкции нарратива однонаправленного исторического прогресса, представляющего западный мир как олицетворение «нормального развития», в книге используется теория дискурса Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф [Laclau, Mouffe, 1985], в которой «дискурс» выступает силой, формирующей социальные отношения и устанавливающей горизонты общественного воображения. В соответствии с этой теорией история концептуализируется не как восходящий континуум разных стадий развития, а как прерывистая мозаика гегемонистских формаций и исторических блоков. Любая социальная трансформация определяется как прогрессивная или регрессивная не объективно, с точки зрения абстрактной «прогрессивной» парадигмы, а с субъектной позиции той или иной социальной группы, участвующей в политическом процессе.

В качестве нормативного ориентира выстраивания таких общественных отношений, в которых не будет места для маргинализации «других» – людей альтернативных взглядов, противящихся «прогрессу», – в книге также используется теория Муфф о радикальной плюралистической демократии [Mouffe, 2005; 2009; 2013]. Анализ, основанный на этой теории, показывает, как западноцентристский дискурс Евромайдана подрывал основы демократической общественной сферы посредством замыкания смысла и вытеснения альтернативных интерпретаций. Начало этого смыслового замыкания произошло тогда, когда украинцы, не поддержавшие Евромайдан, были представлены его активистами не как политические противники, стремящиеся по-другому организовать общее символическое пространство, а как враги.

Активисты Евромайдана относились к антимайданным взглядам своих соотечественников как к ненормальному состоянию (исторической аномалии), нуждающемуся в исправлении или искоренении. Основанный на модели «дискурсивно-материального узла» Нико Карпентье [Carpentier, 2017], анализ антагонистического дискурса Евромайдана, представленный в книге, позволяет проследить, как нежелание (или неспособность) активистов движения видеть в своих противниках политических оппонентов привело к пагубным социальным последствиям после победы Евромайдана.

Проблема с «миссией демократизации» Евромайдана (как и многих других общественных движений, разделяющих общество на «хороших прогрессивистов» и «плохих ретроградов») заключается в его концептуализации «прогрессивных социальных изменений» как предопределенном проекте развития по западному пути. В результате такого одномерного взгляда на исторические трансформации Евромайдан в конечном итоге не только не улучшил, но даже ухудшил состояние демократии в стране после отстранения Виктора Януковича от власти. Украинцы, не принявшие Евромайдан, были маргинализированы и стерты с поля политической репрезентации: их мнение, воспринимаемое как мнение «модернизационных лузеров» [Kuzio, 2017, p. 165–166], символически уничтожалось. Выражаясь языком Джона Хартли [Hartley, 1999], происходила «внутренняя колонизация» части населения, исключенной из политического процесса.

Важно отметить: когда в книге говорится о «демократии», имеется в виду качество демократического процесса – способность данной демократической модели (или движения) включать в процесс принятия решений все социальные группы или хотя бы большую их часть [Dingwerth, 2014]. Концепт дискурсивной колонизации, использующийся в книге, фокусирует внимание на дискурсивной маргинализации и символическом уничтожении социальных групп, наделенных статусом более низкого уровня развития. Анализ дискурсивной колонизации социальной «инородности» основан на работах Хартли [Hartley, 1999]. В соответствии с его теорией, выступая от имени «масс», якобы «неспособных» говорить за себя, разные группы «знающего класса» лишают своих соотечественников голоса и их версий правды. Альтернативные дискурсы колонизированного населения, воображаемого инфантильным, необразованным, неопытным и непросвещенным, замалчиваются, маргинализируются или искажаются.

Для анализа противоречий между демократической миссией Евромайдана и его реальными результатами в книге используется метод имманентной критики, позволяющий критиковать движения за демократию и альтернативные СМИ, связанные с ними, исходя из их собственных установок [Antonio, 1981]. Этот тип критики дает возможность дестабилизировать установившийся «здравый смысл», изобличая его политический характер. Если результаты такого анализа показывают, что существует постоянное расхождение между провозглашенными принципами и реальностью, это означает, что социальные движения, действующие во имя демократизации, должны привести свои действия в соответствие с принципами.

Речь в книге идет о Евромайдане и его последствиях. Однако аналитический метод и выводы, представленные в ней, актуальны не только применительно к Украине. Например, общественный раскол, наблюдаемый сегодня в США, в своей динамике дискурсивного формирования «исключенного другого» имеет много общего с украинским гражданским конфликтом. В глазах противников Трампа трамписты выглядят как «люди, достойные сожаления» – так их назвала Хиллари Клинтон в ходе предвыборной компании 2016 г. Американских прогрессивистов возмущает приверженность «людей, достойных сожаления» к огнестрельному оружию, их «ксенофобия», «гомофобия» – их «нетерпимость» в целом. Эти слова взяты в кавычки, потому что любое большое сообщество людей всегда многообразно. Не все из сторонников Трампа гомофобы и расисты, как это пытаются представить их оппоненты. Но дискурсивно ситуация сегодня сконструирована таким образом, будто сложностей и противоречий внутри сообщества приверженцев Трампа не существует – так же как не существовало в глазах активистов Евромайдана внутреннего многообразия среди их противников. В обоих случаях различия в установках противоборствующих лагерей представляются радикальными; ни по одному из спорных вопросов договориться попросту нельзя. И в Украине, и в США многие люди, поддерживающие разные политические лагеря, перестали дружить, встречаться и заключать браки – достигнута степень антагонизма, при которой становится возможным вооруженный гражданский конфликт.

Безусловно, при любом гражданском конфликте негативное конструирование образа врага происходит с обеих сторон. Однако, символически уничтожая миллионы своих сограждан во имя демократии, активисты общественных движений за социальную справедливость уничтожают не только общественный мир, но и само понятие демократии. В этом заключается главный парадокс прогрессивного социального воображения, анализируемого в книге. Кроме того, важно признать: поскольку после победы того или иного «прогрессивного» движения его активисты становятся министрами, членами парламента и другими высокопоставленными чиновниками, политические и социальные последствия их уничижительных дискурсивных конструкций по отношению к миллионам «второсортных сограждан» становятся очевидны.

Ни один из гражданских конфликтов невозможно объяснить только одной причиной – это всегда совокупность разных факторов, связанных в один большой узел противоречий. Во множестве академических работ, написанных на тему украинского кризиса, внимание, как правило, фокусируется на его геополитических аспектах, проблемах российско-украинских отношений, националистической составляющей украинской политики, имперской политике России по отношению к Украине, неоколониальной политике Запада по отношению к Украине и т. д. Каждая из опубликованных работ в той или иной мере расширяет возможность понять и осмыслить то, что произошло в Украине в 2014 г., и последствия происшедшего. Анализ прогрессивного социального воображения Евромайдана, представленный в этой книге, позволит взглянуть на украинский кризис под другим углом и увидеть нюансы, которые не очень заметны при его рассмотрении с упомянутых выше аналитических ракурсов.

Книга состоит из девяти глав. В главе 1 представляются теоретические основы исследования: теория дискурса Лаклау и Муфф, теория популизма Лаклау, теория радикальной демократии Муфф и теория дискурсивного антагонизма Карпентье.

Глава 2 посвящена рассмотрению истории Евромайдана в контексте социокультурного многообразия Украины, сложившегося исторически. В ней акцентируется внимание на том, что Евромайдан был поддержан далеко не всеми жителями Украины: чем дальше на восток, тем более активно и мощно выражалось неприятие движения и его евроинтеграционной повестки.

В главе 3 анализируются дискурсивные конструкции активистов Евромайдана и прослеживается, как с самого начала протестов формировался исключающий дискурс относительно «других» украинцев, не поддержавших это движение: они представлялись как «рабы», «совки» и «неграждане», чье мнение можно и нужно было игнорировать.

В главе 4 обсуждается популизм Евромайдана, дискурсивно расширивший границы движения до пределов нации. Это позволило лидерам Евромайдана приравнять его требования к требованиям всей Украины, игнорируя мнения миллионов людей, вытесненных с символического поля политической репрезентации.

Глава 5 представляет антагонистическую структуру гегемонистского дискурса Евромайдана и демонстрирует, как, апеллируя к религиозности и морали, он создавал дихотомию добра и зла, не оставлявшую возможности для политического решения внутреннего кризиса путем компромисса.

В главе 6 рассматривается дискурсивная трансформация «Антимайдана» в «терроризм». Показано, как нежелание видеть в оппонентах людей, достойных внимания и справедливого к себе отношения, со временем становилось ключевой характеристикой политики Евромайдана и освещения его в «прогрессивных» украинских СМИ.

Глава 7 представляет трагедию в Одессе (2 мая 2014 г.) как страшный, но логичный результат раскола социального поля, проистекающего из мифологического, популистского и конспирологического воображения Евромайдана, которое представляет украинский кризис как борьбу «добра» против «зла», подлежащего уничтожению.

В главе 8 анализируется популизм Владимира Зеленского, пришедшего во власть на волне усталости многих украинцев от конспирологической политики страха. Рассматривается вопрос о том, почему после победы на президентских выборах Зеленский стал проводить ту же политику игнорирования мнения миллионов украинцев, что и лидеры Евромайдана до него.

В главе 9 делается попытка ответить на этот вопрос с помощью постколониальной критической теории, которая анализирует глобальную гегемонию западноцентричных концепций развития, позволяющих мерить любые общественные образования по шкале однонаправленного исторического прогресса. Высшую точку на этой шкале всегда занимает (про)западный «авангард», а оппоненты западноцентричных концепций представляются не как люди с альтернативной политической позицией, а как отсталые «варвары», «рабы», «совки», «реднеки», «лузеры» и т. д.

В книге переосмыслены результаты авторских исследований по украинскому кризису, длившихся с начала Евромайдана в 2013 г., которые представлялись на ведущих международных конференциях и публиковались в ведущих международных академических журналах [Baysha, 2015; 2016a; 2016b; 2017; 2018; 2019; 2020a; 2020b; 2020c].

Глава 1
Теория дискурса Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф

«Гегемония и социалистическая стратегия» – самая знаменитая работа Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф – появилась в 1985 г. как реакция на новые общественные движения. Их быстрое распространение стало вызовом всей концепции социалистической революции, основанной на онтологическом видении рабочего класса, представляемого «объединенным и однородным» [Laclau, Mouffe, 1985, p. 2]. Опираясь на постструктурализм и психоанализ, Лаклау и Муфф предложили альтернативную концепцию понимания общественных (в том числе и революционных) движений. По их мнению, все «социальное» (т. е. наделенное смыслом) следует понимать как «дискурсивное», где «дискурс» является матрицей, на которой «действующие лица занимают различные позиции» [Ibid., p. xiii]. Дискурс, по теории Лаклау и Муфф, – это «реальная сила, способствующая формированию и становлению социальных отношений» [Ibid., p. 110].

С точки зрения Лаклау и Муфф, социальные идентичности не заданы априори; они возникают как результат артикуляционных практик, цель которых – установление доминирования одного значения посредством вытеснения других. По этой логике, нет никакого «рабочего класса» как объективной реальности – есть люди, которые идентифицируют себя с рабочим классом, или которых ассоциируют с ним посредством артикуляции. Иначе говоря, любая общность (идентификация с группой людей) создается исключительно дискурсивно. Тот факт, что человек работает на станке и производит добавленную стоимость, не означает, что этот человек будет либо должен приветствовать революционную борьбу, т. е. что он относится к «рабочему классу» в марксистском понимании данного концепта.

По теории Лаклау и Муфф, нельзя зафиксировать раз и навсегда то или иное значение общности людей, поскольку любая общность (или «тотальность», как пишут авторы) может быть разрушена «полем дискурсивности, которое ее переполняет» [Ibid., p. 113]. Поле дискурсивности – это резервуар элементов (лингвистических знаков), которые могут актуализироваться и превращаться в «моменты», становясь частью дискурса. Вернемся к примеру рабочего класса: человек, работающий на станке, способен идентифицировать себя как с революционным движением, так и с контрреволюцией, противясь переменам, – в этом смысле нет и не может быть ничего предопределенного, как не существует и никакого «ложного сознания», ибо человек волен идентифицировать себя как ему угодно.

Несмотря на «объективность» своего «порабощенного» статуса, рабочий человек может быть вполне доволен своей жизнью, реализуя себя в семье, спорте, увлечениях и т. д. Если это происходит, то такой человек будет рассказывать о себе, используя совершенно другие лингвистически знаки, которых в дискурсивном поле огромное множество; иными словами, он будет идентифицировать себя не так, как предписывает ему дискурс классического марксизма. Если таких людей много, то можно говорить о появлении дискурса, альтернативного марксистскому: когда рабочий класс перестает выглядеть таким уж однородным и выясняется, что на деле нет никакого «рабочего класса», а есть только «невозможная общность», созданная дискурсивно.

Исходя из такого понимания коллективной идентичности, любые определения и формулировки общественных групп всегда условны и нестабильны, а любые попытки концептуализации общества как беспроблемной целостности всегда проблематичны в том смысле, что неизбежно будут существовать альтернативные видения той или иной целостности, так же как и попытки «переформулировать» ту или иную идентичность.

Конструирование коллективных идентичностей лежит в основе любого политического процесса. Женщины в хиджабах могут считаться «порабощенными» либо, наоборот, «освобожденными» – это будет зависеть от социально-политических условий, в которых формируется дискурс. «Борцы за свободу» могут превратиться в «террористов», и наоборот; «революция» – в «государственный переворот», и наоборот; «гуманитарная помощь» – в «попытку вмешаться во внутренние дела иностранного государства» и т. д. Актуализация того или иного смысла и его фиксация в том или ином дискурсе имеет огромное значение, так как дискурсы в определенной степени создают действительность: невозможно начать антитеррористическую кампанию, не превратив дискурсивно «борцов за свободу» в «террористов»; невозможно вмешиваться в дела чужого государства под предлогом «освобождения женщин Востока» от гнета, если хиджаб дискурсивно связывается не с порабощением, а с сознательным выбором женщин, и т. д.

Поскольку социальные отношения рассматриваются как дискурсивно конструируемые, классическая дихотомия «мысль – реальность» перестает быть актуальной, и «категории, которые до сих пор считались исключительно принадлежащими либо тому, либо другому», пересматриваются [Laclau, Mouffe, 1985, p. 110]. Синоним, метафора, метонимия и другие фигуры речи понимаются теперь не как «формы мысли, добавляющие дополнительный смысл к основному», а как «часть первозданной территории, на которой строится все социальное» [Ibid.], т. е. все социальные смыслы.

По теории Лаклау и Муфф, именно понимание социальных отношений как радикально нестабильных делает возможными гегемонистские практики, которые позволяют выстраивать временные коалиции, основанные на переформатировании связок (эквивалентных цепочек) между различными общественными группами и создании таким образом новых общностей, объединенных ради той или иной цели. Политика становится гегемонистской, если выполняются два основных условия: «наличие антагонистических сил и нестабильность границ, разделяющих их» [Ibid., p. 136].