Ольга Баскова
Брегет хозяина Одессы

Глава 2

Южноморск, наши дни

Сергей Ивашов бегло пересмотрел дело, с которым собирался выступать в суде, и взглянул на большие стенные часы, оставшиеся от прежнего арендатора офиса, тоже адвоката. Его всегда удивляло, почему предшественник вынес все, что приобрел за пять лет работы, оставив только эту вещичку? Может быть, она не вписывалась в интерьер его нового загородного дома? Или они мешали ему спать, добросовестно отбивая каждый час? Как бы там ни было, Сергей не возражал. С часами он нашел общий язык, порой разговаривал с ними, советовался, делился переживаниями. Вот и сегодня, убрав в шкаф дела, он коротко сообщил:

– Все, дорогие мои, рабочий день окончился. Мой, по крайней мере.

Часы ответили дружелюбным тиканьем. Подойдя к двери, Ивашов окинул взглядом маленькое помещение, всю обстановку которого составляли лишь письменный стол и два стула – для него и для клиентов, – дернул на себя позолоченную ручку, и в этот момент зазвонил телефон.

– Интересно, кому я понадобился в такое время? – Ивашов, выудив мобильный из кармана, посмотрел на дисплей. Незнакомый номер. Кто это? Новый клиент? –  Слушаю, – четко произнес он, и на том конце сразу отозвались:

– Сережа, здравствуй.

Голос был мужской, сочный, незнакомый, и Ивашов растерянно ответил:

– Здравствуйте. А с кем я разговариваю?

Мужчина заволновался, задышал:

– Только прошу тебя, не отключайся, выслушай. Я твой отец, Сережа.

Ивашов хихикнул, сразу придя в себя. Вот те на, папаша объявился! Восемнадцать лет не желал знать о его существовании, уйдя к другой женщине, когда Сергею исполнилось десять, а теперь в почтенном возрасте в нем пробудились отцовские чувства. Или он хочет, чтобы сын представлял его интересы?

Сергей частенько слышал фамилию родного папаши, своего коллеги, из советских милиционеров переквалифицировавшегося в адвоката, ставшего довольно известным, завсегдатаем светской хроники города. Смешно предположить, чтобы он решился обратиться к сыну за юридической помощью.

– Я вас слушаю, – выдавил молодой человек, стараясь вложить в эту фразу все свое презрение.

– Сережа, не отказывайся, давай встретимся, – быстро заговорил Ивашов-старший. – Если ты на меня в обиде, прости за все. Ты мне очень нужен, мой мальчик. Я попал в сложную ситуацию и только тебе могу довериться. Жду тебя в кафе на Екатерининской через полчаса. Мне известно, где твой офис. Кафе в двух кварталах от него.

Он отключился, не дав сыну прийти в себя и не принимая возражений. Сергей немного постоял в раздумье, потом закрыл дверь, спустился к своей машине – новенькому, взятому в кредит «Рено», и, усевшись на водительское сиденье, погрузился в раздумья.

Отец не зря боялся, что сын откажет ему во встрече: слишком подло он вел себя с матерью, да и с ним. Еле-еле дослужившись до капитана (после школы у него не было возможности поступать на юрфак, пришлось довольствоваться средней школой милиции), отец через некоторое время решил все же штурмовать университет. К удивлению семьи, его взяли, без всякого блата и денег. Сначала папаша поступил на заочный, думая продолжить работу в милиции, но это у него не получилось. Прежняя должность оперативника требовала полной отдачи, отец уволился и перевелся на дневной. Все заботы о семье легли на плечи матери, хрупкой маленькой женщины, работавшей медсестрой в городской поликлинике. Она взяла две ставки, кроме того, ходила по домам, делая уколы лежачим больным. От непосильной ноши женщина еще больше похудела и как будто стала меньше ростом. И папаша, здоровый красавец, с небесно-голубыми глазами и пшеничной гривой, стал посматривать на нее с неодобрением, а потом влюбился в однокурсницу, дочь прокурора, и ушел к ней, поставив мать в известность письменно (наверное, духу не хватило сказать ей это в глаза). Так они остались одни. Когда у женщины в паспорте появился штамп о разводе, она усадила сына на старенький диван, обняла, прижала к себе и прошептала:

– Сегодня на суде я отказалась от алиментов. Не хочу иметь с этим человеком ничего общего. Он предал нас, понимаешь? А предателей не прощают.

Ивашов тогда мало понимал, что такое алименты. Его удивило, что лучшая подруга матери, тетя Света, каланча с соломенными волосами, возмущенно выговаривала ей:

– Ну и дура! Хочешь, чтобы он все тратил на свою Викусю? По-прежнему будешь горбатиться на две ставки? Кому ты что этим доказала?

Мать качала головой:

– Пусть так, но мне будет спокойнее. Единственное мое желание – никогда больше о нем не слышать. Я запретила ему приближаться к сыну.

– Ну и дура! – повторяла каланча. – Им только этого и надо!

Совсем не слышать об отце не получалось. Общие знакомые рассказывали, что после университета он не вернулся в милицию, устроился в адвокатуру – и дела пошли в гору. Ставший адвокатом на развалинах Союза, он защищал всех без разбора, в том числе и криминалитет, и заработал неплохие деньги. Правда, его любимая Викуся сбежала от мужа, вечно якшавшегося с бандитами, но, похоже, он не горевал, меняя женщин, как перчатки. О сыне Ивашов-старший тоже не беспокоился, а мальчик ждал, что, вопреки запрету мамы, отец подкараулит его в школе, как делали некоторые родители, поведет гулять, подарит дорогую игрушку – он же теперь богатый! Но чуда не произошло, и Сережа вычеркнул его из своей жизни.

Самое паршивое, что он тоже хотел стать юристом, а после университета пошел в адвокаты, потому что ему нравилась эта специальность. Как назло, фамилию отца он стал слышать чаще. Его свадьбу – отец женился на молодой красивой модели Анфисе – показывали по местному телевидению. А для его сына в жизни богатого адвоката места по-прежнему не находилось. Полгода назад умерла мать от сердечного приступа, всего лишь пятьдесят три года – жить да жить. Но перенесенные страдания сыграли свою роль. Похоронив единственного близкого человека, Сергей еще больше ополчился на отца. Это он виноват во всем! Нет, никуда он не пойдет…

Подумав об этом, Ивашов включил зажигание и поехал в кафе против своей воли. Отец ждал его у входа, высокий представительный мужчина в отглаженных черных брюках и белой рубашке с коротким рукавом. Сергей много раз видел его по местному телевидению и всегда поражался, как ему в пятьдесят шесть удавалось выглядеть на тридцать восемь. Гладкая кожа на лице, без предательских морщинок, пшеничные волосы, лишь немного посеребренные сединой, спортивная фигура без лишнего жира… Хорошая богатая жизнь помогала в этом отцу, не то что его несчастной матери!

Сергей нехотя вышел из машины, и Ивашов-старший бросился к нему, распахивая объятия:

– Здравствуй, сынок!

Сергей отстранился от него:

– Давайте без сантиментов.

Ивашов-старший засуетился, заволновался, побледнел:

– Да-да, конечно, сынок. Пойдем, пойдем, дорогой. – Его рука поднялась, словно он хотел похлопать Сергея по плечу, но тут же опустилась. Сын не желал принимать дружеские объятия. – Я заказал столик. Посидим, поговорим… Мне столько надо рассказать тебе…

Юркий менеджер, увидев гостей, засуетился:

– Ваш столик у окна, Олег Григорьевич.

– Это мой сын, будущий известный адвокат, – сказал Ивашов и тут же стушевался под грозным взглядом Сергея.

Менеджер послал молодому человеку самую приветливую улыбку:

– Мы очень рады вашему папе. С сегодняшнего дня и вы наш ВИП-клиент.

– Давайте без фанатизма, – оборвал его Ивашов-младший. – Будьте проще – и к вам потянутся люди.

Менеджер скривился, будто проглотил ложку касторки.

– Разве я сказал что-то обидное? – произнес он.

Ивашов-старший поспешил исправить неловкость:

– Нет, Денис, все прекрасно. Сын не любит публичность. Впрочем, в его возрасте я ее тоже не любил.

«В моем возрасте ты о ней еще и не мечтал», – хотел съязвить парень, но передумал. Они подошли к столику, накрытому выглаженной белоснежной скатертью. Белизной сверкали и приборы, и салфетки. Отец уселся за стол и подождал, пока его сын сделает то же самое. Весь вид Сергея говорил о том, что ему крайне неприятно это свидание. Разумеется, Олег Григорьевич это заметил, но старался не показывать виду.

– Выбирай любое блюдо, на цены не смотри, – напутствовал он сына. – Я тебя угощаю.

– Кажется, я дал понять, что мне не нравится благотворительность, – буркнул Ивашов. – Пожалуй, минеральной воды с лимоном будет достаточно.

– Сережа! – укоризненно отозвался Ивашов-старший. – Ну давай хотя бы раз забудем об обидах. Я знаю, что очень виноват перед тобой и перед твоей матерью. И знаю о ее смерти. Кое о чем Галя так и не узнала. Видишь ли, несмотря на ее запрет видеться с тобой, я часто подходил к школе, где ты учился, к университету и наблюдал, как ты взрослеешь. Я не такой плохой, как тебе кажется, хотя заслуживаю твоего презрения. Но, прошу тебя, выслушай меня. Мне, как никогда, требуется твоя помощь. Выслушаешь – а потом поступай как знаешь.

Сергей вздохнул и огляделся. За столиком, находившимся возле сцены, компания из десяти человек что-то бурно отмечала. Вероятно, для них громко включили музыку, и она била по барабанным перепонкам, раздражая и мешая сосредоточиться. Откуда ни возьмись появился аниматор в пошлом костюме Микки-Мауса и стал крутиться не только возле компании, но и около других столов, в том числе и их. Официант принес бокалы на тонких ножках, слегка запотевшие, и отец виновато посмотрел на Сергея:

– Извини, но я заказал шампанское. Сегодняшний день – не для минеральной воды.

– Вы решили, что я буду с вами пить? – усмехнулся Ивашов-младший. – Значит, погорячились. Говорите, что вам от меня нужно, и я пошел. У меня еще дел по горло.

Аниматор крутился возле них, будто стараясь подслушать, о чем они говорят, и Олег Григорьевич торопливо зашептал:

– Подожди, сейчас он уйдет, и я все скажу.

Микки-Маус удалился, размахивая руками, Олег Григорьевич взял бокал за тонкую ножку и, приглядываясь к золотистому цвету шампанского, произнес:

– Давай все же выпьем. Ты расслабишься и выслушаешь меня. А сейчас у тебя такой вид, будто я посадил тебя в клетку с тиграми.

– Я же сказал: пить не буду, – повторил Сергей. – Хочешь – говори, не хочешь – я уйду.

– Хорошо. – Ивашов-старший поставил бокал и потянулся к сыну, но тут зазвучала восточная музыка, и откуда-то выпорхнула девушка в восточном костюме, прекрасная, как героиня сказок «Тысяча и одна ночь», и, подскочив к столику отца и сына, начала умопомрачительный танец живота. Микки-Маус старался повторять ее движения. Девушка была так хороша, что на минуту Сергей забыл о ненависти к отцу и восхищался каждым ее движением. Когда музыка внезапно оборвалась и прекрасная Шахерезада скрылась за кулисами, он повернулся к отцу.

– Ну, я тебя слушаю.

– Сережа, несмотря на все, что произошло, ближе, чем ты, у меня нет человека, – начал Ивашов-старший. – Если со мной что-то случится, я не хочу оставить тебя ни с чем.

– Ах, вот оно что… – Сергей встал так резко, что на столе звякнули приборы. – Дорогой так называемый папа, вы не знали меня восемнадцать лет, и я от этого не умер, хотя только с годами понял, как была права мама, не желавшая нашего общения. Вы предали нас, а предательство – страшный грех. Теперь вы хотите купить мое расположение, но мне ваши деньги не нужны. Оставляйте наследство очередной жене, которая ради него и вышла за вас. Я же не возьму ни копейки.

Отец покраснел и нервно скомкал салфетку.

– Сережа, ты не дал мне сказать, – запинаясь, выдавил он. – Дело не только в наследстве… Я хотел поделиться с тобой…

– Не надо, умоляю, – Ивашов открыл бумажник и бросил на стол пятитысячную купюру. – Сегодня я угощаю. Прощайте. Вы поняли? Именно прощайте, а не до свидания.

– Сережа… – отец порывался встать, но назойливый Микки-Маус усадил его обратно. Покидая зал кафе, молодой человек увидел, что Ивашов-старший дрожащими руками поднял бокал и поднес ко рту.

Оказавшись у машины, он нервно открыл дверцу и забрался на водительское сиденье. Его так трясло от гнева, что он не решился сразу включить зажигание. В таком состоянии нельзя ехать, необходимо хотя бы немного успокоиться. Сергей сжал кулаки так, что хрустнули суставы, и тихо выругался:

– Негодяй. Какой же негодяй!

Истошные крики словно перебили его мысли, непрошеными гостями влетели в салон, и Ивашов, подняв глаза, увидел, как из ресторана выбегают испуганные люди. Толпа вытолкнула на улицу и менеджера, державшего мобильный возле уха и старавшегося перекричать людей:

– «Скорая»? Приезжайте скорее. Одному из наших посетителей плохо.

Позже Сергей не мог объяснить, почему он сразу понял, что «Скорую» вызывают его отцу: всего несколько минут назад мужчина был вполне здоров. Какая-то сила будто подняла Сергея, вынесла из салона и подтолкнула к ресторану. Менеджер смотрел на него глазами, расширившимися от ужаса:

– Ваш отец! Ему внезапно стало плохо.

Молодой человек, как вихрь, влетел в зал и подбежал к столику, за которым еще недавно сидел с ненавистным ему человеком. Отец лежал на полу, на посиневшем лице застыло страдание, скрюченные пальцы словно продолжали царапать ковер, а на фиолетовых губах белела пена.

– Отец! – Сергей наклонился над ним, потряс за плечи, потом приложил палец к артерии на шее. Пульса не было. Менеджер топтался возле них, наблюдая за каждым движением.

– Где «Скорая»? – спросил молодой человек и вдруг заорал, не узнавая своего голоса: – Почему так долго?

Глава 3

Вознесенск, 1965

Следователь Геннадий Беспальцев, высокий худой мужчина с пронзительными серыми глазами, лучшие оперативники отделения – Максим Вдовин, блондин лет тридцати с круглым румяным лицом и волнистыми золотистыми волосами, чем-то напоминавший Есенина, но стихи его не любивший и злившийся, когда ему указывали на это сходство, Андрей Горемыкин, крепкий мужичок средних лет, уже начавший лысеть, и пожилой седой судмедэксперт Дмитрий Степанович Панков, которого все называли не иначе как Степаныч, склонились над трупом часовщика.

– Что ж, труп пожилого мужчины, – констатировал Степаныч, глядя на потерпевшего, и повернул голову покойника. – Смотри, Гена, на лице гематомы. Но это еще не все. Поглядите-ка сюда. – Длинным худым пальцем он указал на запястья с довольно заметными потемневшими пятнами. – Не иначе как следы от веревки.

– И не только, – перебил его Беспальцев, кивнув на вздувшиеся красные волдыри. – Это ожоги, правильно, Степаныч?

Судмедэксперт усмехнулся и почесал седую гриву. Горемыкин посмотрел на старика с завистью: вот как бывает в жизни, ему уже за шестьдесят, а волосы густые, как у мальчишки, только белые. А ему едва стукнул сороковник – и уже не голова, а колено!

– Верно говоришь, – кивнул Панков. – Общение со мной тебя многому научило. Может, и вывод сам сделаешь?

– Вывод сделал бы и начинающий следователь, – Геннадий улыбнулся, показав ямочки на щеках. – Часовщика пытали. Судя по тому, что больше никаких следов ты не обнаружил, старик скончался от болевого шока. Шутка ли – такие пытки в его возрасте! Тут и у молодого сердечко может не выдержать. А вот кому и зачем понадобилось мучить Гольдберга и что хотели узнать – вот в чем вопрос, как сказал когда-то Гамлет.

– От ответов на подобные вопросы меня уволь. – Степаныч, кряхтя, поднялся с колен. – Это уже в твоей компетенции.

– Разумеется, – согласился Беспальцев. – Если что-то подбросишь после вскрытия – спасибо.

– Буду стараться. – Панков направился к выходу, чтобы вызвать санитаров. Вдовин, упаковав в целлофановый пакет пустой граненый стакан, который сиротливо стоял на столе, протянул его Степанычу, коротко бросив на ходу:

– Я в погреб. Уверен, обнаружу что-то интересное.

– Давай. – Геннадий уселся за стол и попросил Горемыкина пригласить соседку, обнаружившую тело, которая сидела на крыльце белее мела и, казалось, не понимала, что происходит.

Андрей помог пожилой даме подняться, под руку завел в гостиную и, усадив перед следователем обезумевшую от горя и ужаса женщину, сунул ей стакан с водой, пытаясь успокоить. Эмилия Ефимовна продолжала дрожать, и зубы клацали о стекло, издавая звук, бьющий по нервам.

– Значит, вы давно с ним знакомы… – Беспальцев скорее уточнил, чем спросил. Соседка отставила стакан, вытерла губы тыльной стороной ладони и с готовностью кивнула:

– А как же? Считай, больше двадцати лет на одной улице живем. Раньше с моим покойником-мужем общался. Моисей Григорьевич – человек одинокий, бедняжка, ни жены, ни детей, один как перст. – Женщина всхлипнула, и слеза, покатившаяся по щеке, застряла в глубокой морщине. – Частенько к нам наведывался чайку попить… А как муж умер… Реже мы стали видеться, сами понимаете, – она опустила глаза. – Я в основном к нему забегала… Сын у меня отдельно живет, внучка растет, уже четырнадцать ей, такой возраст, когда мальчикам нравиться хочется. Сын у меня не много зарабатывает, кто ж, кроме бабушки, дитя еще побалует? Как приедет, сразу в магазин идем. Бывает, и платьице купим.

Геннадий недовольно поморщился и открыл рот, собираясь перебить свидетельницу. Он не любил беседовать с пожилыми одинокими женщинами, которые набрасывались на него с рассказами, воспоминаниями, забывая, что милиционер пришел по другому поводу, и их приходилось останавливать, просить быть ближе к делу, а они обижались и порой замолкали, упрямо поджав губы. И никто не хотел понять, что у следователя времени в обрез, он стремится как можно больше выяснить и записать, чтобы потом обстоятельно доложить начальству. Ну нет у него возможности выслушивать о внуках и детях! Хорошо еще о внуках и детях – некоторые о собаках и кошках рассказывают, считая, что все это важно для следствия. Впрочем, с Эмилией Ефимовной ему повезло. Она махнула рукой и сама понеслась в правильном направлении.

– Я вам это к тому говорю, чтобы вы поняли: частенько у Моисея Григорьевича мне приходилось денежку просить, – проговорила женщина и покраснела. – Бывало, внучка должна приехать, а от пенсии почти ничего не осталось. Гольдберг, между прочим, мне никогда не отказывал. Да разве я одна была такая? – Эмилия Ефимовна усмехнулась. – Весь наш район знал: у Моисея Григорьевича деньги всегда водятся. Часовщики – они же вроде ювелиров.

Беспальцев придвинул к себе девственно-чистый лист бумаги и открыл колпачок чернильной ручки.

– Значит, много народу к нему ходило, – констатировал он. – А чужие, не ваши соседи, часто наведывались?

Эмилия Ефимовна подняла глаза кверху, будто вспоминая, и замотала головой:

– Были, были. Правда, мы, то есть соседи, к ним особо не приглядывались. Думали – клиенты, Гольдберг как специалист был человек известный.

– А случалось, что он с этими клиентами долго засиживался? – Беспальцев хотел было сунуть ручку в рот и немного погрызть (от этой привычки его пыталась отучить не только жена, но и коллеги по работе), но опомнился и поспешил задать следующий вопрос: – Может быть, выпивали, шумели? Может быть, кто-то кричал, угрожал ему?

Он не надеялся на дельный ответ. Судя по всему, Гольдберг был человеком интеллигентным, спокойным, неконфликтным и, главное, мастером своего дела. Вряд ли из его дома хотя бы раз доносились крики и летели угрозы.

– До вчерашнего вечера все как обычно было, – ответила соседка и поправила серый платок на голове. – А вот вчера из дома доносились громкие голоса… Ну знаете, такое бывает, когда люди спорят. Один голос я сразу узнала – Моисея Григорьевича. А второй голос… Такой громкий, грубый… Никогда его раньше не слышала.

– И долго они спорили? – Следователь черканул показания на бумаге. Эмилия Ефимовна покачала головой:

– Да не скажу, что долго. Я сама удивилась. Пошумели минут пять, вернее, гость шумел, а Моисей Григорьевич как раз говорил довольно спокойно. Никогда не видела, чтобы из себя выходил, и в этот раз был себе верен. В общем, поспорили – и тишина. Знаете, будто разом что-то оборвалось.

– Не захотелось в окно посмотреть? – поинтересовался Геннадий. – Сами сказали – до вчерашнего вечера подобных разговоров в доме часовщика не было.

Пожилая женщина залилась краской, словно ее уличили в чем-то нехорошем:

– Посмотрела, было дело. К сожалению, никого не увидела, только тень темная мелькнула. Рада бы вам помочь, да, – она беспомощно развела руками, – больше ничегошеньки не знаю.

– Огромное вам спасибо. – Беспальцев встал, давая понять, что разговор окончен, и заметил, как женщина обрадовалась, бодро встала со стула. – У меня к вам огромная просьба: если что-то вспомните – позвоните или зайдите в отделение милиции.

– Обязательно, – с чувством сказала Эмилия Ефимовна и быстро пошла к своему дому. Следователь повернулся к показавшемуся на пороге Вдовину:

– Ну что удалось обнаружить?

– Открытый тайник и уйму отпечатков пальцев, – отозвался оперативник. – Пусть эксперты над ними поколдуют. Может, и хозяев пальчиков отыщут, нам легче будет.

– Значит, тайник. – Беспальцев вытащил из кармана начатую пачку сигарет, вспомнив, что давно обещал жене бросить. Ну не получается бросить с этой работой! Когда видишь кровь, страдания, смерть, рука поневоле тянется в карман, к припрятанной пачке. Вот выйдет на пенсию, станет работать на отцовской даче – и на свежем воздухе, глядишь, и забудет про курево. Он бросил взгляд на Максима, будто ожидавшего от него ответа, и повторил: – Значит, тайник. Интересно, что такого Гольдберг там прятал? Стоило ли оно человеческой жизни? И… – Геннадий собирался еще что-то добавить, но его прервали громкие рыдания.

Он оглянулся и увидел красивую женщину лет тридцати, стройную, черноволосую, с тонким носом и пухлыми губами. Горбинка на носу ее нисколько не портила, наоборот, придавала пикантность интеллигентному смуглому лицу. Она громко плакала и размазывала слезы, а высокий мужчина, чуть старше ее, гладил женщину по плечу, пытаясь успокоить. Незнакомка оттолкнула его руку и подошла к Беспальцеву:

– Вы следователь?

Беспальцев отметил про себя, что вежливые люди, вообще-то, сначала здороваются, но в миндалевидных глазах молодой женщины застыло такое страдание, что он ответил не без участия:

– Да, это я. А кто вы?

– Я племянница Моисея Григорьевича, единственный родной ему человек, – вздохнула она и всхлипнула. – Вам, наверное, нужны мои документы? Вот, пожалуйста, паспорт. Я Софья Иосифовна Гурова. Это мой супруг, Андрей Иванович Гуров. Андрюша, ты тоже дай свой паспорт, – попросила Софья мужа, и он с готовностью стал рыться в старом кожаном портфеле.

Геннадий бегло просмотрел их документы. Впрочем, он и так видел, что супруги его не обманывают. Отметив, что Софья в жизни гораздо красивее, чем на черно-белой фотографии в паспорте, следователь вернул документы и помог убитой горем женщине пройти в дом. Она пугливо озиралась по сторонам, словно пойманная в силки птица.

– А где дядя? Мне кажется, я не выдержу, если увижу его тело.

– Сонечка, успокойся, – супруг крутился возле нее, и его нарочитая забота показалась Беспальцеву какой-то фальшивой. – Возьми себя в руки. Товарищ следователь задаст тебе вопросы.

Соня прижала руки к пылавшим вискам:

– Скажите, его действительно убили? Эмилия Ефимовна ничего не перепутала?

Геннадий взглянул в ее влажные черные глаза – два бездонных озера.

– Я рад бы ответить вам отрицательно, но ваша соседка ничего не перепутала. Ваш дядя действительно убит.

Она так сжала пальцы, что хрустнули суставы.

– Но кто это сделал? – Софья тряхнула головой. – Кто мог желать его смерти? Товарищ следователь, вы, конечно, спросите меня об этом, и я отвечу вам: «Не знаю». Его все любили. Дядя был порядочным, скромным, отзывчивым… Меня любил как родную дочь… Моя мама – его родная сестра – умерла несколько лет назад, и тогда дядя купил мне дом на соседней улице, чтобы я могла как можно чаще к нему приходить. Мы виделись почти каждый день. Я пекла для него творожный торт, который он так любил, – ее передернуло, будто от удара электрического тока. – Все это проклятое прошедшее время! Мне не верится, что мы с ним никогда больше… – она снова принялась плакать, а растерянный Андрей стоял возле нее, смущенно разглядывая свои ботинки, слегка забрызганные грязью.

– Прошу вас, пожалуйста, успокойтесь, – Беспальцев дотронулся до ее холодной руки. – Мне действительно нужно задать вам несколько вопросов. Прежде всего внимательно осмотрите комнаты. Может быть, за время вашего отсутствия что-то пропало?

Женщина неимоверным усилием взяла себя в руки и огляделась.

– Часы! – вскрикнула она и рванулась к старому черному пианино. – Здесь стояли часы… Знаете, такие большие, сделанные из дорогого материала, кажется, слоновой кости… Дядя говорил, что они очень дорогие. А еще он говорил… – Софья бросила взгляд на Андрея, будто собиралась сказать что-то для него неприятное.

– Говори, говори, Сонечка, – разрешил супруг и, видя, что жена колеблется, сам вклинился в разговор. – Видите ли, мне кажется, старик не очень меня любил. Я не делал ему ничего плохого, наоборот, бежал сюда по первому его требованию. А он все равно порой выражал свое недовольство. Наверное, это обычная ревность, – он попытался улыбнуться. – Дяде хотелось, чтобы Сонечка возилась только с ним. Знаете, чем старше становятся люди…

– Так что с часами? – перебил его Беспальцев, сознавая, что и он начинает испытывать к Гурову неприязнь, только никакой ревности в этом не было. Какой-то этот Гуров скользкий, неискренний… – Вы хотели рассказать про часы.

– Ах да, извините. – Андрей Иванович сдернул с головы шляпу и стал нервно мять ее в руках. – Моисей Григорьевич обещал подарить эти часы Соне, выражал надежду, что когда-нибудь они украсят ее камин, если я, конечно, его выложу. Его ирония, как мне кажется, была совершенно неуместна. Я никогда не жил за его счет, я всегда работал, старался обеспечить жене достойную жизнь. Вероятно, ему что-то не нравилось…

– Вероятно, – Геннадий снова не дал ему закончить. – Обойдите другие комнаты. Удостоверьтесь, что пропали только часы.

Соня сделала робкий шаг в спальню и обернулась.

– Знаете, я кое-что вспомнила, – сказала женщина, виновато глядя на следователя. – Андрей, помнишь, дядя говорил, что в Одессе нашелся покупатель, который не дает ему покоя, потому что помешан на этих часах?

Гуров кивнул:

– Помню, дорогая. А еще Моисей Григорьевич добавил, что этот покупатель хочет приехать. Товарищ следователь, я подумал: нельзя исключать, что часы проданы. Дядя не посвящал нас в свои сделки.

– Имя покупателя помните? – поинтересовался Беспальцев. Супруги переглянулись.

– Но Моисей Григорьевич никогда не называл его имени и фамилии, – ответила Софья.

– Хорошо, оставим покупателя, – кивнул Геннадий. – Давайте сосредоточимся на других вещах. Пожалуйста, посмотрите внимательно. Это очень важно.

Андрей взял жену под руку, и они вместе прошлись по комнатам.

– Вроде ничего больше не пропало. – Женщина провела по красной бархатной скатерти тонким пальцем с миндалевидным ногтем. – Хотя постойте… Здесь, в углу, всегда стоял кожаный саквояж с инструментами. Дядя говорил, что они ценные, потому что некоторые из них днем с огнем не достать. А теперь его нет. Дядя Мойша каждый день ходил с ним на работу. Его будка стояла в двух кварталах отсюда, возле рынка…

– Так и запишем, – Беспальцев занес показания в протокол. – Софья, в погребе мы обнаружили тайник, правда, открытый и пустой. Вам что-нибудь известно про это?

– В погребе? – Андрей опередил жену с ответом. – Но дело в том, что мы никогда не были у него в погребе. Впрочем, дорогая, может быть, он говорил о тайнике тебе?

Женщина покачала головой:

– Нет, никогда о нем не слышала.

Беспальцев изучающе посмотрел на супругов. Ему не верилось, что дядя не поделился тайной своего «подземелья» с любимой племянницей. Другое дело – Гуров. Если Моисей Григорьевич его недолюбливал, мог попросить Софью никому не рассказывать о тайнике. Но лицо молодой женщины выражало неподдельное удивление, и следователю ничего не оставалось, кроме как поверить им на слово. Кому в таком случае Гольдберг мог поведать об этом? Неужели бандит сам отыскал тайник, когда обшаривал дом часовщика? На этот и другие вопросы у него пока не было ответов.