Олег Рой
Фамильные ценности, или Возврату не подлежит
Да и внук Балька, поглядев на «великое переселение народов», как он назвал переезд Михаила с молодой женой, вдруг заявил, что ему надоело жить под вечным присмотром. Он, дескать, свободная самодостаточная личность, взрослый, в конце-то концов, человек, не нуждающийся ни в чьей опеке. Дом прекрасен – хотя бы воспоминаниями о проведенных здесь детстве и юности – но птенцы, подрастая, должны покидать теплое гнездо, это же естественный ход вещей. Аркадия тогда, смешно сказать, даже обрадовалась этой жажде самостоятельности: действительно, мальчику пора становиться мужчиной, пора учиться строить собственную жизнь и отвечать за нее, чтобы потом сумел отвечать и за других. Она, при всей своей бодрости, не вечна, так что именно ему, Бальке, быть главой семьи. Впрочем, про «главу семьи» Аркадия Васильевна тогда говорить не стала, но квартиру внуку купила. Небольшую, однокомнатную – в Строгино. Не самый престижный район, и вообще не ближний свет, но места там хорошие: светло, просторно. Лети, птенец, в вольную взрослую жизнь!
Вот только «птенец», хлебнув воли, как будто захмелел, и, вместо ответственности, Аркадия Васильевна с досадой, а то и некоторым страхом видела растущую разболтанность. Как неумелый водитель крутит руль «во все стороны», так и Балька хватался за что попало – все больше за развлечения. Довольно невинные пока что, но ведь лиха беда начало. Как такому семейное дело-то передавать? Ведь стоит ему остаться одному – тут же набегут-налетят-наползут хищники и хищницы, окружат-заморочат-облапошат, обведут вокруг пальца, как лиса Алиса и кот Базилио облапошили наивного доверчивого Буратино. Не хватало еще, чтобы после всех усилий, уловок, хитростей, а то и унижений, все, что она – опираясь на выстроенный предками фундамент – складывала по камешку, по кирпичику, что возводила так бережно, так старательно, чтобы все это в одночасье разлетелось клочьями, рассыпалось в прах и пыль, пропало в никуда и в нигде. Ну уж нет. Этому не бывать. Она не допустит. Она пока еще жива. Хотя… сколько ей еще осталось? Она ведь не молодеет. Ох, не молодеет, часы уже восьмой десяток начали отсчитывать.
Когда отгремели торжества по поводу ее семидесятилетия, когда были произнесены все поздравления, вручены все подарки, отзвенели все тосты и особнячок, ласково помигав окнами вслед разъезжающимся гостям, притих, она увела внука в кабинет и усадила напротив:
– Мальчик мой, ты живешь отдельно уже не первый год. Тебе скоро стукнет четверть века. Взрослый, в общем. Вроде бы взрослый. А на деле? Попойки с друзьями, пустоголовые девицы, игрушки компьютерные… Положи телефон! – скомандовала она, не скрывая раздражения. – Не наигрался еще? Не пора ли уже задуматься о чем-то более серьезном, чем вся эта, – она замялась на мгновение, подбирая слово поточнее, но чтоб не обидеть, – елочная мишура?
– Бабуль, ты чего? – искренне удивился Балька. – Я ж не бездельник, как некоторые. У меня аспирантура, и, кстати, я там, мягко говоря, не в худших рядах. Вот закончу – чуть-чуть ведь осталось – диссер защищу, а там уж… Ну, после то есть…
– Диссер! – Аркадия Васильевна хмыкнула почти презрительно. – Даже в этом никакой серьезности. Про остальное и говорить-то неприятно. После, надо же! Ладно, не обижайся, я не об этом. В аспирантуре ты молодец, диссертация и степень – тоже отлично. Не повредит во всяком случае. Но вся эта… тусовка… Болото ведь. А из болота чем дальше увязнешь, тем тяжелее выбираться. Ты интересный неглупый молодой мужчина, а общаешься сплошь с пустышками, это еще мягко говоря. Не задумывался о том, что где-то есть нормальные девушки? Причем «где-то» – не на другой стороне земного шара, а, в общем, неподалеку, достаточно только выскочить из всей этой развлекательной мишуры. И где-то среди них – та, с которой ты сможешь прожить всю жизнь. Семья – это ведь не только родительский дом, собственную семью каждый и строит собственноручно. Не пора ли хоть кирпичики для этого строительства начать выбирать?
– Бабуль, да какая еще семья? – Балька, хвативший во время празднества не только шампанского, но, кажется, и коньячку, поначалу был весел и безмятежен, как щенок на лужайке: кузнечики стрекочут, стрекозы прямо на нос садятся, солнечные зайчики пляшут. А тут вдруг на тебе, изволь добычу вынюхивать или дом сторожить, или даже упряжку тащить. В блестящих карих глазах заплескалось недоумение. – Небось, когда дядя Михаил сразу после школы решил жениться, вы тут такой вой подняли, словно он папу римского убить намеревался. Думаешь, я не в курсе? А со мной, значит, все наоборот? Давай-давай, быстренько подставляй шею и делай постное лицо, пора-пора-пора. Подумаешь, четверть века! Много, что ли? Вполне можно и погулять еще. Чего ты меня, молодого веселого мальчонку, – он смешно вытаращил глаза, – в семейный хомут пихаешь?
– Молодого мальчонку?! Погулять? – Аркадия Васильевна шлепнула ладонью по подлокотнику пухлого кожаного кресла – не то изумленно, не то возмущенно, не то обреченно-безысходно. – Четверть века ему не возраст! Ты до пятидесяти, что ли, в веселых мальчонках бегать собираешься? Все бы тебе игрушечные машинки коллекционировать, по клубам пропадать да в компьютере стрелять. Раньше люди в твои годы уже дело собственное построить успевали и кучу детишек вдобавок нарожать.
– Опять на деда намекаешь? – Балька явно собрался обидеться. – Только я – не он! Раньше, подумаешь! Знаем мы эти ваши «прежние времена», в школе учили: чуть ли не в пятнадцать лет женили и замуж выдавали, да еще и не спрашивали, нравится – не нравится, всем по фигу, сказано – под венец, иди под венец с кем велено. Тебе вот это нравится? Ты мне и невесту уже небось подобрала? С самой лучшей родословной, да? Как в племенном хозяйстве – чтоб потомство было наилучшее, да? Ну хоть познакомь, что ли! А то, знаешь, как-то меня не восхищает перспектива знакомиться с собственной невестой уже в ЗАГСе!
Балька сердито дернул плечом, моментально став похожим на встрепанного двенадцатилетнего пацана.
Какой же он, в сущности, еще мальчишка! Аркадия Васильевна растроганно улыбнулась и потрепала внука по взъерошенным вихрам.
Невесту ему она тогда и впрямь начала уже присматривать, благо круг знакомых был весьма широк, так что дочек, внучек и племянниц в этом кругу подрастало множество – хорошенькие и не очень, умницы-разумницы и простоватые, не в родителей, фефелы, хулиганистые непредсказуемые сорванцы и романтические красотки – только выбирай.
Впрочем, больше она этот разговор не возобновляла. Отчасти смутившись проницательностью внука – все-таки Балька у нее очень, очень неглупый мальчик. Отчасти потому, что он был прав, припомнив историю вокруг первой женитьбы Михаила. Экий ведь поросенок сообразительный! Отчасти опасаясь с «поросенком» рассориться – вот уж лишнее, право слово. Да и жаль мальчишку строжить: без родителей остался рано, она у него одна. Но главное – Аркадия Васильевна отодвинула тему в дальний угол, рассчитывая на то, что брошенное зерно начнет прорастать. Мысль в вихрастую голову внука уже попала, а Балька совсем не такой поверхностный, как иногда кажется.
Да и не стоит, в самом-то деле, такие серьезные вещи решать, что называется, «в лоб». Аркадия и у влюбленных в нее мужчин никогда ничего не просила. О нет! Просить – это так грубо и, честно говоря, неумно. Зато всегда можно создать ситуацию, которая подтолкнет «объект» к нужным эмоциям, а затем и к поступкам. Если это удавалось с поклонниками, почему эта стратегия не должна сработать с Балькой – хоть и очень неглупым, но зато очень молодым, достаточно неопытным и потому неискушенным в высоком искусстве интриги мальчишкой? Кто сказал, что интрига – это непременно дурно? Главное – все придумать и продумать, чтобы все двигалось в правильном направлении.
Разумеется, она придумала.
И, что бы там ни говорила несколько шокированная Кэт, придумала очень даже неплохо.
Нет, в самом деле. Потому что очень хочется, чтобы осиротевший, опустевший дом вновь зазвенел голосами, смехом, разговорами. Жизнью.
Не так, как сейчас, когда в доме, над ведущей к крыльцу мощеной дорожкой светится единственное окошко на втором этаже. Впрочем, подумала она, доставая ключи, единственное живое окошко – это лучше, чем вовсе ни одного. Намного лучше.
Вешая пальто на плечики, Аркадия Васильевна на мгновение прижалась щекой к пушистой, еще пахнущей снегом ткани. Даже глаза прикрыла от удовольствия.
Та конференция оказалась удачной и в деловом смысле. Даже более чем удачной. Конечно, крупные изумруды им «ни туды, ни в Красную гвардию», как говаривал Эдуард Родионович. Но мелочь отдавали по ценам совершенно смешным, на вес, россыпью, как кое-где опалы и сердолики продают. Ну или гранаты, скажем. Не любые, конечно. Не «уральский изумруд», уваровит (вероятно, именно эти гранаты украшали роковой купринский браслет), и не зеленый же демантоид, что «играет» сильнее бриллианта, но и встречается исчезающе редко, так что и цены на него заоблачные. Нет, «обычные» гранаты – красные альмандины да пиропы. Именно они, кстати, идеально «совпали» с колумбийской изумрудной мелочью. Аркадия Васильевна со своими мастерами месяца два после той конференции возились с камнями, как привороженные, и оторваться от придумывания не могли: и так хорошо выходило, и эдак, и еще вот эдак. В золоте красно-зеленые россыпи приобретали почти варварскую пышность, серебро смягчало и привносило в украшения аристократическую элегантность. В итоге запустили две серии: кольца, серьги, браслеты, ожерелья. Разлетались украшения – ну как пресловутые горячие пирожки, ей-богу. А еще говорят, что ювелирка – неходовой товар, смеялась Аркадия Васильевна. И вспоминала, что именно об этом писал в своем дневнике дед. На самом деле он приходился ей прапрадедом, но ей нравилось говорить «дед», это словно бы приближало тогдашнего Аркадия Привалова к ней, ставшей в итоге наследницей и продолжательницей семейного дела. По словам деда, невелика хитрость «Кохинором» воображение поразить, а вот из обычных, недорогих материалов красоту создать – вот где художник скажется.
Собственно, коричневую тетрадь – толстую, здоровенную, скорее альбом, а не тетрадь – можно было назвать дневником с большой натяжкой. Вот твердая рука Аркадия Привалова – многочисленные рабочие заметки: расчеты, замыслы, рисунки и схемы. Вот сухой, далеко не полный перечень семейных событий: даты рождений и крестин, отъезды-приезды, свадьбы и похороны родных и знакомых – в основном меленьким витиеватым прапрабабкиным почерком. Дальше шел колючий, угловатый почерк бабки, тоже Аркадии, два-три раза прерванный ее собственными, Аркадии Васильевны, которую тогда называли Адичкой и – ужас, ужас – Арой, детскими каракулями: про «наша кошка родила вчера котят, котята выросли немножко, а пить из блюдца не хотят», про почетную грамоту «За отличные успехи в учебе» (первый класс!), про высаженную собственноручно грядку маргариток…
Какой уж там дневник – скорее летопись. Но все по привычке называли ее дневником. Или просто – тетрадью. Даже – Тетрадью, выделяя интонацией заглавную букву. Аркадии Васильевне казалось, что, когда она раскрывает «дневник», плотные желтоватые страницы становятся если не окошком в те дальние времена, то как минимум – киноэкраном, на котором со всеми подробностями разворачивается живая история семьи. В малолетстве – она хорошо это помнила – ей нередко приходилось слышать, как спор о времени или обстоятельствах какого-нибудь семейного события завершался неопровержимым аргументом: «Посмотри в тетради», – как обращение к истине в последней инстанции.
После визита в газетный киоск давешний азарт несколько схлынул. Может, Кэт права в своем скепсисе? Может, это никакая не мудрость, а дурость старческая уже играет? Или, может, все-таки отложить задуманное – ну, до февраля, к примеру? Впрочем, отложить – не отложить, а начать все равно можно уже сейчас… Медлить нельзя. Она чувствовала, что время пришло. Нет, дело было не в здоровье, а скорее в каком-то не до конца осознанном чувстве, которое передалось ей через поколения – прямиком от деда…
Глава 2
Ювелирная работа
Если сомневаешься в человеке, не веди с ним дела, а если ведешь – не сомневайся.
Китайская пословица
Солнце, который день висевшее на пронзительно холодном небе сверкающей, вполне апокалиптической ледяной каплей, вдруг словно бы опомнилось: ой, что это я, мне же вроде тепло излучать полагается, а не космический мороз. Нежданная оттепель прошлась по московским крышам влажными лапами, развесила по карнизам гроздья сверкающих сосулек – грозу пешеходов, головную боль коммунальных служб и намек на то, что весна все-таки будет. Пусть не завтра, но уж точно не через сто лет. Раскаленный холодами добела, до стеклянного хруста, воздух шевельнулся, сдвинулся, ожил, и в нем даже вроде бы и впрямь пахнуло весной.
«Похоже, конец света откладывается, – весело подумала Аркадия Васильевна, вспоминая давешних женщин на остановке. – Вот и славно, вот и повеселимся».
Она вытащила из кармана телефон, привычно поругивая себя за то, что никак не приучится носить его в сумочке, потыкала в виртуальные кнопки.
– Привет, ба! – хрипло отозвался Балька. Неужели простыл? Хотя скорее…
– Да ты никак спишь еще? – Она подпустила в голос строгости. – День на дворе, а ты дрыхнешь, ай-яй-яй. – Вообще-то часы показывали половину одиннадцатого, что скорее следовало считать утром, пусть и довольно поздним. Но что это он, в самом-то деле, до полудня, что ли, валяется? Совсем распустился, паршивец!
– Монографию готовил, у меня ж предзащита скоро, – довольно невнятно пробурчал «паршивец».
– Монографию, значит? И как ее зовут? – съехидничала Аркадия.
– Ну, ба-а, – недовольно протянул он. – Я правда всю ночь в архивах копался, ладно, хоть не в бумажных. Как люди в докомпьютерную эру ухитрялись с документами работать, это ж свихнуться можно. А ты что, решила моим моральным обликом заняться, что ли? Будешь каждую девушку, с которой я, – в трубке хмыкнули, – провожу время, проверять – достойна ли? Тебе их как для проверки представлять, списком или поштучно?
Она рассмеялась:
– Да нет, всех не надо. Ни поштучно, ни тем более списком. На что мне твои девицы? Лучше скажи, ты еще не готов представить мне свою будущую жену?
Балька в трубке аж застонал:
– Бабуль, ты опять, что ли? И, главное, какое прекрасное ты для этого выбрала время.
– Опять – что? – довольно сухо отрезала Аркадия Васильевна. – А что касается времени, то у меня на то есть свои причины. Ты давай прекращай огрызаться, вот еще взял моду. Вообще-то я задала простой вопрос, на который хотела бы получить простой ответ: да или нет. Ну, или, если ты будешь совсем добр к своей старой бабке, с минимальными уточнениями: например, знакомить не готов, но процесс идет.
Балька расхохотался:
– Нет, бабуль. И не готов, и, честно говоря, даже процесс не идет. Какие-то они все… одинаковые, что ли… Неинтересно, в общем.
– Понятно, – уже мягче сказала она. – В таком случае жду тебя сегодня часам к восьми.
– Что?! – завопил внук с такой внезапной энергией, точно его собирались немедленно съесть, причем заживо. – Ты никак меня сватать собралась? Ну ба-а, не начинай, а?
– Сватают, к твоему сведению, девушек. – Она старалась говорить построже, но получалось плохо, смех ее не просто разбирал, он рвался наружу совершенно неудержимо. – Но ты можешь приезжать совершенно спокойно, я гарантирую тебе полную безопасность, моральную и физическую. От потенциальных невест, во всяком случае.
– Уф. – Облегченный выдох прозвучал в трубке так шумно, словно с той стороны находился средних размеров кит, а не ее собственный внук, вполне спортивный молодой человек, отродясь не страдавший никакими одышками. – Бабуль, ты больше меня так не пугай.
– Постараюсь, – пообещала она, улыбаясь все сильнее. – Ты приезжай, договорились?
– Угу, – буркнули в трубке. – Эй, бабуль, а чо такое? Случилось что-то? Ты как вообще?
Ну, слава богу, сообразил, что не грех здоровьем собеседника поинтересоваться, особенно если собеседнику за семьдесят. Нет, не такой уж Балька легкомысленный, как кажется. Просто заносит его по молодости, но это мы поправим.
Аркадия Васильевна продолжала улыбаться – настроение, и без того вполне бодрое, улучшалось стремительно.
– Я в полном порядке, – отрапортовала она в теплое телефонное нутро. – И вообще, и в частности. Разговор есть. Точнее, дело. Приезжай, короче говоря. – И отключилась.
Разговор с Михаилом вышел куда короче: да-да, нет-нет, пост сдал – пост принял, понял, буду к восьми.
В начале седьмого Аркадия Васильевна вдруг поняла, что страшно волнуется. Просто ужас какой-то. Хуже, чем перед экзаменами, честное слово! В животе холодно, коленки дрожат, руки ледяные, словно в снежки без варежек играла.
Нет, господа, так дело не пойдет, прикрикнула она сама на себя. И вовсе не потому, что важные разговоры надо начинать с холодной головой, а не с дрожащими и ледяными от волнения руками. Но такие вот бессмысленные адреналиновые атаки совсем не полезны для сердца, которое у нее мало того что одно, так ведь уже и не юное. Раз атака, два атака, а потом возьмет и взорвется, как бомба. Впрочем, как известно, на любую бомбу есть свой саперный прием. На адреналиновую – спортзал. Зря, что ли, она его обустраивала? Хоть маленький, зато свой, и ходить никуда не надо.
Позанимавшись минут сорок: немного разминки, немного йоги, немного беговой дорожки – все, как учил тренер, главное – аккуратно разогреть себя до пота – и постояв под пробивающими чуть не до костей струями циркулярного душа, Аркадия почувствовала себя в порядке. Да что там в порядке – хоть на тигра с голыми руками идти, и бровь не дрогнет, не то что коленки.
Оба – и Михаил, и даже, что удивительно, Балька – явились минута в минуту, практически столкнувшись у дверей. Точнее, на выложенной фигурными плитками тропинке. Аркадия Васильевна из окна кабинета глядела, как они подходят к крыльцу – такие разные, но чем-то неуловимо схожие – и сочла «одновременность» хорошей приметой. Все получится. У нее всегда все получалось.
Пока раздевались, пока устраивались – Аркадия Васильевна предупредила, что разговор предстоит серьезный – Балька суетился, с типично юношеской нетерпеливостью пытаясь «бежать впереди паровоза»:
– Ба, чего случилось-то?
– Не гони коней, – улыбалась она, – сейчас все поймешь. Оба поймете.
Михаил молчал, но и на его лице явственно сквозило недоумение: дела семейные, а я-то тут при чем?
За окном, за тонкой кружевной занавеской и хрустальной плоскостью стекла, висели синие зимние сумерки. Собственно, это был уже настоящий вечер, рассыпавший по черному небу пригоршни голубовато сверкающих звезд. Но ей подумалось именно так – синие зимние сумерки. Так было… уютнее, что ли? Толстый чайник исходил густым вкусным паром, в чашках рубиново светился чай. Настоящий домашний вечер. Теплый, добрый, семейный. Общий.
– Как вы помните, Петр Привалов, с которого, по сути, началась наша фамилия, был человеком более чем незаурядным и настоящим ювелиром. Он чувствовал камни, как никто другой, и именно он вот на этом самом месте основал ювелирный дом Приваловых, – начала Аркадия Васильевна.
– Когда это было? Почти сто лет назад, верно? – уточнил Балька. – Помним, как же. Кстати, бабуль, а фотографий от деда – ну или сколько там пра – фотографий не осталось?
Усмехнувшись, Аркадия Васильевна потянулась к полке за своей спиной и не глядя вытащила альбом. Старинный, солидный, в потертых, когда-то изумрудно-зеленых, а теперь светло-бирюзовых бархатных крышках. Протянула внуку:
– Любуйся. Ты забыл, что ли? Маленьким-то часто рассматривал.
– Точно! – охнул Балька. – Ух ты! – не переставал восклицать он, переворачивая плотные, почти картонные страницы. – Эх, если бы еще не только дедовские и семейные, а – магазинов, мастерских… А? Ты представляешь, какая это будет реклама? Фурор будет! Сегодня же все как с ума сошли по всякой там исторической традиции. Открывают рестораны – так непременно чтоб «по рецептам моего прадеда, знаменитого дореволюционного ресторатора Фердипюпкина». Даже если никакого прадеда-ресторатора вовсе никогда не существовало. Ну и всякое такое. И знаешь, при прочих равных выходит очень эффективным плюсом. – Он даже пальцами прищелкнул для убедительности. – Ну вот то есть если два более-менее равнокачественных ресторана, а у одного есть в описании этот самый дореволюционный Фердипюпкин – пойдут к Фердипюпкину. Черт знает почему, но это работает. Модный тренд. Вот все и сочиняют себе прадедов. А у нас-то не какой-нибудь Фердипюпкин, у нас-то самый настоящий дореволюционный ювелир! Можно такую кампанию забабахать, фурор будет, народ в очереди выстраиваться начнет… Больше одного ожерелья в одни руки не отпускать! А вы куда лезете, вас тут не стояло! – вдруг смешно прогнусавил Балька, копируя классическую реплику «из очереди». – Это ж почти Фаберже, ты что! Даже если просто витрина со сменяемой экспозицией… Или несколько витрин… Или…
Балька, сощурившись, уставился на что-то, видимое только ему.
С ним бывало.
Может, вовсе он и не такой уж легкомысленный и инфантильный, неожиданно подумала Аркадия Васильевна. И юрфак прекрасно закончил, чему она очень радовалась: собственный юрист любой фирме пригодится, тем более в таком специфическом деле, как ювелирное. Ну да, она рассчитывала, что Балька станет у нее в салоне… ну, например, начальником юридического отдела. Даже если весь отдел будет из него одного состоять. Ведь умненький мальчик-то, и аспирантура вон, и диссертацию готовит. Ну, или говорит, что готовит. Она вздохнула тихонько. Вся эта юриспруденция для него словно бы не всерьез, будто в игрушки играет. По поверхности скользит. А углубляется, только когда речь о каких-нибудь рекламных штуках заходит. Хлебом не корми, в ночные клубы не пускай – дай «Ночь пожирателей рекламы» посмотреть. Имена Котлера[1] и Огилви[2] с придыханием и священным трепетом произносит. Маркетинг! Технологии привлекательности! Фердипюпкина какого-то сочинил вдруг. С ума сойти.
Нет, она не возражала, конечно, даже должность ему при салоне «Аркадия Привалова» придумала – заместитель по PR. Но ей, воспитанной в советских традициях, всякие такие штуки казались… ну не глупостью, но… пустяками, в общем чем-то вроде мыльных пузырей. Вроде и блестят, и переливаются, а на деле – пшик. Ведь жалко же на такое время тратить, правда? Красота есть красота, чего тут привлекать, чего рекламировать, какие такие паблик рилейшен и кампании по продвижению? И так ясно: вот это – красота, а вон то – не очень. Салон у нее в самом центре – это да, это правильно, как иначе. Но чего ж еще?
Но в то же время… Что-то такое в этих Балькиных «технологиях привлечения» было, ох, было. И способности к этому делу у него явно есть, одобрительно подумала Аркадия Васильевна. Вон какую витрину – голографическую! – для салона придумал. Чтоб ювелирные гарнитуры «живьем» показывать. Ей самой, привыкшей к скучной советской «ящичной» выкладке, такое в голову бы никогда не пришло. Слева от входа (Балька почему-то очень настаивал на «слева», вроде бы как в движении человеческих глаз есть какие-то там закономерности) теперь стоит эдакая стеклянная колонна. Просто стеклянный столб, внутри пустой. И «кнопочки» на панели управления. Если кнопочки понажимать, в стеклянной пустоте возникают – нет, не фотографии, а как будто самые настоящие девушки-модели. Некоторые в рост, но в основном – плечи и голова, как цветок на стройном стебле. Ну и рука еще шаловливо губ касается, демонстрируя браслеты и кольца. Гарнитуры ювелирные всегда же на бархатном планшете выставляли, да? А тут – «живые» девушки. В диадемах, ожерельях, серьгах, кольцах и так далее – в зависимости от того, какой гарнитур демонстрируется.
И украшения – прав мальчишка оказался – тоже оживают. Уж это Аркадия Васильевна очень хорошо понимала. Как и то, насколько привлекательнее они становятся. Продажи-то после того, как витрину эту установили, и впрямь выросли.
Так что, может, легкомыслие-то Балькино оттого играет, что за «главное» еще не зацепился? Ни в «личной» жизни, ни в жизни вообще? Ну, насчет личной жизни она вроде бы неплохо выдумала, должно сработать. А в остальном… да тоже! Вон глаза-то разгорелись – наследственность, никуда не денешься.
– Вот бы еще какие-то из дедовских работ отыскать и выставить… – задумчиво произнес внук.
Ну да, теперь – пора. Теперь – главное.
– Ты прав. – Аркадия Васильевна выпрямилась в кресле. – Браслет, который ты привык видеть у меня на руке, разумеется, – не единственный образец его работы. Представление о масштабе таланта получить можно, но…
Она выложила на стол пачку – два десятка – фотографий. Все собранные к этому моменту «аркадии». В «сокровищнице» их сохранилось тринадцать. Еще семь были «добыты» за последние десять лет. Кольца, броши, браслеты… Серьги в «русском» стиле – немного напоминающие серию «а ля рюс», что готовил Фаберже к трехсотлетию дома Романовых, – но легче, изящнее. Ожерелье «Морской прибой» без единого синего акцента – серебро, янтарь и малахит. Гарнитур «Незабудки» – белое золото, бирюза и три бледно-желтых топаза. Топазы, что называется, некондиционные: неравномерный цвет, «плавающая» прозрачность. Но в сумме – невероятное изящество, словно пороки камней были задуманы мастером изначально. Из «порочного» же сапфира – брошь «Сад сновидений»: из трещины самоцвета выплескивается филигранное золотое кружево с тонкими перламутровыми вставками. «Незабудками» и «Садом» Аркадия Васильевна особенно гордилась. Собственно, гордилась она всеми собранными за эти годы «аркадиями»: именно ради них в ее салоне с самого открытия работал отдел скупки. Большинство изделий отсюда отправлялось в «антикварную» секцию, но если приносили приваловскую вещь – совсем другое дело, эти шли в «сокровищницу». Это было как возвращение домой. А в случае с «Садом» и «Незабудками» – словно бы вдвойне. Их эскизы Аркадия видела в Тетради, и дотронуться до живого воплощения дедовских мыслей – это было… как там говорила бабушка? Протянуть ниточку меж временами? Да, приблизительно так. Словно сам Аркадий Привалов стоит возле и одобрительно кивает головой.
– Конечно, собрана пока лишь малая часть, но даже сейчас это вполне можно назвать «приваловской коллекцией».
Балька с горящими глазами перебирал фотографии: раскладывал так и эдак, всматривался в каждую, отодвигал в сторону, опять хватал и вглядывался, вглядывался, вглядывался…
– С ума сойти, какая красота! И это все дед? Это ж выставлять надо! Это ж на весь мир прогреметь может…
Аркадия Васильевна наблюдала за восторгами внука с одобрительной улыбкой: все-таки она в нем не ошиблась, он – истинный Привалов.
И, словно отвечая на ее мысли, он вдруг задумчиво протянул:
– Даже жалко, что я не Привалов… Никогда не задумывался об этом, а сейчас вдруг как-то обидно стало.
Фамилия Бальки была Алькин. Нюра, дочь Аркадии, выходя замуж стремительно и словно бы с досады, взяла фамилию мужа. Как будто торопилась отрезать себя от матери. Впрочем, может быть, и не думала она ничего такого, просто традиции приходят и уходят, такая же мода, как и на все остальное: нынче вон все меняют фамилию в браке, вот и Нюра поменяла. «Скоропостижный» муж после развода быстренько исчез с горизонта и… пропал. Аркадия Васильевна некоторое время следила за его жизнью, опасаясь, не предъявит ли папаша права на сына. Но папаша, не сумев приспособиться к «новым» временам, предпочел посвятить себя тому, чтобы с утра до вечера проклинать «эту страну», которая «не ценит», и предаваться воспоминаниям о «светлом» прошлом. Воспоминания, ясное дело, сопровождались возлияниями: сперва в компании таких же «тонко чувствующих и презирающих мир чистогана» приятелей, потом и в одиночку. Воспоминания отставленного супруга и отца становились все бессвязнее, возлияния – все обильнее, и в какой-то момент Аркадия Васильевна потеряла «папашу» из вида. А разыскивать уже не стала – опасности он больше не представлял. Где он сейчас? Небось помер от цирроза или от какого-нибудь стеклоочистителя. Что они там пьют, «презирающие мир чистогана» и «предпочитающие свободу творчества»?
Внук же так и остался с фамилией Алькин. Борис Алькин, вот как его на самом деле звали. В школе приятели быстренько переименовали его сперва в Балькина, а после и просто в Бальку. Прозвище было забавное, и внук не возражал. Ему вроде бы даже нравилось. Впрочем, ему вообще нравились прозвища. Например, Матвеева он, вместо того чтоб называть дядей Мишей, еще в детстве, открыв для себя такое таинственное явление, как отчества, окрестил МихМихом. И по сей день так его зовет.
– Вообще-то, – начала Аркадия Васильевна, собираясь сказать, что совершеннолетнему дееспособному гражданину сменить фамилию – не проблема.
Но Бальку уже захватила другая мысль.
– Фантастическая коллекция, – повторил он и почему-то вздохнул, явно расстроенный. – Только как это выставлять? Даже если ко всем этим вещам, что на фотографиях, у тебя есть доступ. Это ведь уже не магазинный уровень, скорее музейный, ну – галерейный. Одна охрана в немалую копеечку выльется. А реклама? Да и… ты же сама говоришь, что тут малая часть. Значит, надо их как-то собирать… это ж какие деньги надо…
Аркадия Васильевна вдруг совсем развеселилась от Балькиной наивности.
– Где деньги взять, говоришь? Ты никогда не задумывался, откуда наш достаток? Немаленький, кстати, достаток. Или, к примеру, как удалось сохранить этот особнячок? Сколько взяток пришлось рассовать? А ремонты и переустройства? На какие, пардон, шиши? И на какие, пардон, шиши, мы так неплохо жили и живем? Тебя ведь никто никогда не гнал кусок хлеба зарабатывать? Почему бы это?
– Ну… – Балька нахмурился, соображая. – Так магазин-то вроде процветает? Доход приносит…
– И давно ли он процветает, магазин? – Она почувствовала, что начинает сердиться. Как будто какой-то рычажок внутри передвинули: только что он стоял на «смешно» и вдруг сразу перескочил на «фу, безобразие». Ну почему, почему люди так неохотно «включают мозг»? Ведь все же очевидно, а Балька, взрослый парень и не дурак вроде, какие-то глупости несет. – И на какие, пардон за повтор, шиши я этот самый магазин открыла?
Он пожал плечами:
– Ну… кредиты, наверное…
– Ох, Балька, тебе же главой семьи после меня оставаться, а ты как младенец, честное слово! Хотя даже младенец уже двадцать раз догадался бы, что деньги в семье есть. И в первую очередь благодаря прадеду. Наше сегодняшнее благосостояние – его заслуга.
