Олег Мушинский
Кронштадтский детектив

Барышня послушно закивала. В ее руках появился кружевной платочек. Я даже не заметил, откуда она его вытащила. Не иначе, из рукава. Промокнув глаза, она уже увереннее обратилась ко мне.

– Я должна сразу поблагодарить вас, Ефим Родионович…

– Вы, Маргарита Викторовна, как-то слишком легко делаете долги, – заметил я. – Давайте-ка по порядку. Как случилось, что ваш брат оказался в канале?

– Он прыгнул туда, – тихо ответила барышня.

– Почему?

– Боюсь, Андрей решил покончить с собой, – последовал печальный ответ. – Он к этому давно шел. Я, конечно, присматривала за братом, но…

– Да, финал я видел, – сказал я. – И что же его толкнуло на такой шаг?

Барышня замялась.

– Нехорошо, конечно, за глаза плохо говорить про людей, – неуверенно сказала она. – Только вот по-другому мне и сказать нечего будет, – тут она сделала паузу, после чего всё-таки решилась и выпалила единым духом: – До самоубийства Андрея довел наш дядя.

– Вот как? – удивился я.

– Наверное, мне лучше рассказать всё с самого начала, – всхлипнула барышня.

– Похоже, так будет лучше, – согласился я.

Барышня снова вздохнула, после чего начала рассказывать:

– Мы сами из Нижнего Новгорода. Четыре года назад наши родители погибли. Утонули. Говорят, это был несчастный случай. Лодка перевернулась. Нас с Андреем люди вытащили, а больше никого. До сих пор помню этот ужас.

– Он имеет отношение к нынешнему делу? – уточнил я.

Плохих воспоминаний ей сегодня и без трагедий детства хватало.

– Ее брат тоже утонул, – подсказал Семен.

Барышня подарила ему благодарный взгляд.

– Спасибо, Семен, – прошептала она. – Да, наверное, я начала слишком издалека. Но тут я должна рассказать вам про завещание отца, а без него, то есть без его гибели, наверное, рассказ будет неполным.

– Достаточно указать сумму завещания, – сказал я.

– Двести пятьдесят тысяч, – легко ответила барышня. – По крайней мере, в такую сумму оценили коммерцию отца.

Я тихо хмыкнул. Что и говорить, деньги не маленькие. Пару недель назад в Петербурге налетчики взяли баню штурмом, со стрельбой из револьверов, а там в кассе всего пятьдесят рублей было. Ради четверти миллиона, наверное, и тяжелую артиллерию подтянули бы.

– И кому всё это богатство завещано? – спросил я.

– Отец всё оставил дяде, – последовал ответ. – Но там есть несколько условий. Дядя должен был заботиться о нашей маме, а в случае ее смерти… – тут барышня запнулась, но быстро совладала с собой. – О нас с братом. Сразу после похорон дядя продал дело отца, а нас усыновил и привез в Кронштадт.

– Ясно, – сказал я. – Дальнейшая судьба этих денег вам известна?

Барышня опять закивала. Прямо как китайский болванчик, что стоял у инспектора на столе.

– Да, знаю, – произнесла она. – Большую часть денег дядя вложил в свое предприятие, а пятьдесят тысяч положил в банк под процент. Это, Ефим Родионович, наши с Андреем деньги. Я не сказала вам? По завещанию, когда нам с братом исполнится восемнадцать лет, дядя должен каждому из нас выплатить по двадцать пять тысяч. Как написал отец, чтобы мы могли устроиться в жизни. Я этого не видела, но Андрей читал завещание. Он на юриста учится… учился, так что разбирался в этих делах.

Она поникла и закрыла лицо платком. Ее плечи задрожали. Я, честно говоря, малость растерялся. Это мокрое дело совсем не по моей части. В таком у нас Семен специалистом слыл. Надо отметить, не зря он таковым считался. Всего несколько фраз, переполненных участием, но не отягощенных смыслом, помогли барышне взять себя в руки.

– Итак, Маргарита Викторовна, продолжим, – спокойно, как будто ничего и не было, прознес я. – Даже пятьдесят тысяч – сумма серьезная. Тут возможны любые варианты. Простите за нескромный вопрос, вам когда исполняется восемнадцать лет?

– Через две недели, – ответила барышня. – В завещании был пункт, что если я выйду замуж раньше, то эти деньги должны быть сразу же выплачены в качестве приданого.

– А вы собираетесь замуж? – спросил я.

– Если бы нашелся достойный человек, – тут она глянула на меня поверх платка и снова спрятала глаза за ним, – тогда, конечно, собралась бы. Только не думаю, что дядя бы это одобрил. Он считает, что с женитьбой никогда не следует торопиться, а без его одобрения я замуж выйти не могу.

Вообще-то, конкретно по этому пункту я с ее дядей был полностью согласен, но вслух говорить этого, конечно, не стал.

– Хм… – протянул я. – Скажите, а что за человек ваш дядя?

Барышня вздохнула, глядя в пол.

– Наверное, я должна вам сказать, что характер у него тяжелый, – ответила она. – Даже слишком. Он вообще человек суровый, чуть что не по нему, сразу в крик. А в последние дни вообще как с цепи сорвался. Я лишний раз боюсь ему на глаза попадаться. С Андреем они постоянно ругались. Вчера так кричали друг на друга, что их, наверное, на улице слышно было.

– По поводу чего?

– Из-за денег.

Дальше со слов барышни нарисовалась банальная история. Купец сверх прочих недостатков оказался человеком прижимистым, если не сказать больше. Какие-то средства он детям выделял на расходы, но этого было мало даже в тринадцать лет, а теперь и вовсе казалось сущими крохами. Как сказала барышня: «Расходы в этом возрасте чуть-чуть другие».

Просьбы о повышении содержания, как правило, заканчивались скандалами, а то и побоями. Андрей стал поигрывать в карты, надеясь хоть так поправить свое финансовое положение, но без особых успехов. Семен на это проворчал, что лучше бы он нашел себе работу или службу какую.

– Так мы работали, – возразила барышня. – Я в лавке товар продавала, Андрей бумагами занимался, но дядя нам ни копейки не платил. Говорил, что это, мол, семейное дело, мы и так на себя работаем. Когда он помрет, нам же больше останется. Только он по-прежнему живой, а вот Андрея уже нет.

Семен покачал головой. Мое мнение о купце тоже упало до весьма низкой отметки. Больше, чтобы отвлечь барышню от неприятной темы, чем с каким-то прицелом, я развернул найденный в кармане утопленника лист бумаги.

– Откуда это у вас?! – вскинулась барышня.

– Нашли в кармане вашего брата. Я так понимаю, композиция вам знакома.

Барышня кивнула.

– Я могу это забрать? – прошептала она. – Как память о брате.

– Конечно, Маргарита Викторовна, но чуть позже, – ответил я. – Вначале расскажите, что это за рисунок?

Барышня ненадолго задумалась. Потом спросила:

– Вы, конечно, слышали легенду о Петровской арке?

– Вообще-то, нет, – не стал лукавить я.

– Ну, нам Мартын рассказывал, – начала барышня. – Простите, не знаю, как его по батюшке. У него заведение неподалеку от нашего магазина, оно «У Мартына» называется.

– Знаю, – кивнул я. – Только я бы не стал верить на слово всему, что он рассказывает. Хотя легенда есть легенда. Как я понимаю, речь в ней шла вот об этой конструкции?

Я постучал указательным пальцем по рисунку.

– Да, Ефим Родионович, – кивнула барышня. – Это Петровская арка. Точнее, маяк в виде арки. Его царь Петр построить хотел, но не успел.

На этот раз для разнообразия кивнул я, сообразив, наконец, о чём шла речь. Про задумку Петра Великого построить маяк в виде огромной арки, под которой корабли проходили бы в Кронштадт, я слышал. Даже видел: в Морском собрании гравюра висела. Правда, особенно я ею не заинтересовался, а потому и не припомнил сразу. Да и сходство было не полным. Арка на гравюре демонстрировала размах замысла, тогда как на рисунке, который я держал в руках, она робко втискивалась в отведенный ей объем.

Однако если из-за каждого замысла Петра Великого в канал бросаться, то в нём от утопленников будет не протолкнуться. У него этих замыслов было столько, что потомкам на полвека хватило и еще осталось. Эта арка относилась к тому, что осталось. Не потянул бюджет российский такую задумку, хотя, согласен, было бы красиво.

– Мартын сказал, что увидеть эту арку может только по-настоящему заблудший человек, – продолжила свой рассказ барышня.

– И ваш брат считал, что это он и есть? – уточнил я.

В ответ снова последовал кивок.

– Да. Он к тому времени к картам всерьез пристрастился, каждую неделю ходил играть. А в легенде сказано, что если проплыть под аркой, то заблудший непременно найдет правильный путь. Маяк укажет. Вы, Ефим Родионович, только не думайте, что я – сумасшедшая. Я сама в это не верила. Но Андрей верил.

– Да, это важно, – процитировал я недавнюю фразу инспектора.

Барышня опять кивнула, прежде чем рассказывать дальше. По ее словам, за последний месяц брат ей все уши прожужжал об этой арке. Мол, если бы он только смог проплыть под ней, то тогда бы не только карты забросил, но и вообще бы со всеми проблемами расквитался, и стал бы приличным человеком. Дядя его, понятное дело, всецело в этом поддерживал.

– Бесовщина какая-то, – проворчал Семен себе под нос.

Барышня кивнула и, вздохнув, развела руками. Мол, ну а я то что могла тут поделать?

– М-да, история, – протянул я. – Стало быть, Маргарита Викторовна, ваш брат основательно загорелся идеей проплыть под этой аркой. С целью, скажем так, обрести правильный путь в жизни и всякие другие блага, какие за этот подвиг полагались. Так?

В ответ последовал еще один кивок и новая порция истории семьи Золотовых. Рисунок этот барышня видела по случаю, а вот приписку снизу – нет, и что она означала, Маргарита Викторовна не знала. Скорее всего, что в указанный период толку от арки должно было быть больше, чем обычно, но Маргарита Викторовна не поручилась бы за это. Саму картинку утопленник при жизни хранил в своем дневнике, и барышня подумать не могла, что он возьмет ее с собой.

– Ну, так я полагаю, он-то думал, что не топиться идет, – заметил я. – Проплывет под аркой, и выплывет прямиком в лучшую жизнь.

– Ага, – кивнула барышня. – Только он плавать не умел. Это настоящее самоубийство было, но он же упертый, как баран! Простите.

– Ничего.

Дальнейшее было очевидно. Излишне доверчивый, как сказала Маргарита Викторовна, Андрей сразу поверил в сказку, а регулярные скандалы с дядей только подогревали его решимость решить все проблемы одним заплывом. Барышня, справедливо опасаясь, что эта, как выразился Семен, бесовщина до добра не доведет, старалась как могла, присматривать за братом. До сегодняшнего утра ей это удавалось, но после вчерашней баталии с дядей, которую Андрей проиграл вчистую, он больше ничего не хотел слушать. Всё, что могла сделать Маргарита Викторовна – это побежать за ним, когда тот поутру выскользнул из дому. Даже одеться толком не успела.

– Дальше вы всё знаете, – закончила барышня.

– Не совсем, – возразил я. – Скажите, вы действительно видели нечто похожее на эту арку над каналом?

– Вообще-то нет. Но Андрей, конечно, видел, иначе бы не прыгнул…

– И тогда вы закричали, – подсказал я.

– Да, – вновь кивнула барышня. – И я вам очень благодарна за то, что пытались его спасти. Сама бы я, наверное, так и не решилась прыгнуть.

Я призадумался. В общем-то, всё мне в этом деле казалось ясным, за исключением одного вопроса: целенаправленно ли отчим доводил племянника до самоубийства или, что называется, не сошлись характерами? Лично я был склонен считать, что ближе к истине второй вариант. Это, впрочем, не отменяло необходимости вправить мозги распоясавшемуся купцу.

– Не волнуйтесь, Маргарита Викторовна, – объявил я. – Разберемся. Мы и не с такими делами разбирались.

Семен отобразил на лице необходимый минимум для сардонической ухмылки, однако барышня, конечно, не могла знать, что я на службе в сыскной полиции всего две недели и кража у Фроловых была моим первым самостоятельным делом.

– Я вам верю, Ефим Родионович, – прошептала она.

– Замечательно, – подытожил я. – Тогда вот как мы с вами поступим. Нужно оповестить вашего дядю, Артема Поликарповича, о смерти племянника.

– Я готова, – мужественно пообещала барышня.

– Могу составить компанию, – сразу предложил Семен. – Всякие переговоры – это по моей части.

«Барышня красивая по твоей части, – мысленно возразил я. – А тут дело серьезное».

– Идея хорошая, – произнес я вслух. – Но мне надо бы на месте осмотреться как следует. И еще. Маргарита Викторовна, у меня к вам будет просьба.

– Какая?

– Пожалуйста, ничего сами не предпринимайте и не провоцируйте вашего дядю. Будет лучше, если он вообще пока не узнает, что вы дали столь подробные показания.

– Понимаю, – послушно кивнула она.

– Ну и отлично. Семен, подбери Маргарите Викторовне накинуть что-нибудь потеплее. На улице, чай, не май-месяц.

– Будет сделано, – пообещал Семен.

Они вышли. Я оглянулся на инспектора. Тот по-прежнему держал в руках какой-то отчет, но внимательно смотрел поверх бумаги на меня.

– Что скажете, Вениамин Степанович?

По правде говоря, я ожидал услышать в ответ на свой вопрос всё ту же сентенцию о том, кто тут инспектор, а кто – агент сыскной полиции, которую, при должном нахальстве, вполне можно было в дальнейшем трактовать как карт-бланш на переговоры с купцом. Однако инспектор отложил лист в сторону и сказал:

– Это, Ефим, убийство. Тщательно продуманное убийство.

Должно быть, моё удивление отразилось на лице. Инспектор покачал головой:

– А я думал, Ефим, вы и сами обо всем догадались. Тут же всё просто.

– Ну, слово «заподозрил» будет ближе к истине, – ответил я.

Еще ближе к истине было бы слово «сомневаюсь», причем в значении: «сомневаюсь, что здесь имело место хотя бы целенаправленное доведение до самоубийства». С другой стороны, дело о краже у Фроловых тоже представлялось мне простеньким, а на практике я целую ночь мок и мерз в засаде, а воз, как говорится, и ныне там. Не хотелось бы второй раз подряд оплошать.

– Но… – я начал фразу, еще не будучи уверен, что именно «но», однако мозг отработал в правильном направлении; и это направление мне не понравилось: – Но тогда в ближайшие две недели может произойти еще одно убийство.

– Маловероятно, – немного подумав, ответил инспектор. – Тем не менее полностью исключать такую возможность нельзя. Поэтому вам следует разобраться с этим делом сегодня же. Действуйте, Ефим.

Я потратил еще минут десять на то, чтобы выудить у него хоть какие-то догадки. С таким же успехом я мог бы попытаться переспорить египетского сфинкса. Вениамин Степанович еще раз напомнил мне, что он тут инспектор. Я, в свою очередь, напомнил ему, что он тут еще и начальник сыскного отделения. Точнее, временно исполняющий его обязанности.

Сыскное отделение создали всего с месяц назад, и должность начальника отделения пока что оставалась вакантной. Кронштадт – город военный. У нас каждую серьезную должность надо вначале по всяким министерствам согласовать. Зато инспектора прислали чуть ли не в первый же день. Вот ему заодно и вручили бразды правления, пока настоящего начальника утвердят, и уже в качестве начальника отделения Вениамин Степанович мог бы принять самое деятельное участие в расследовании.

Увы, все мои доводы оказались тщетны. Инспектор остался непоколебим.

НА МОЙ ВЗГЛЯД, у сыска и воздухоплавания есть одна общая черта – успех во многом зависит от предварительной подготовки. Слишком уж велика цена ошибки. Импровизация по месту, конечно, штука хорошая, да только с ней, как говорится, раз на раз не приходится.

Вон, к примеру, этим летом дирижабль в воздухоплавательном парке испытывали. Мотор в полете отказал, и как ни импровизировали пилоты, а несколько заводских труб посшибали. Повезло еще, что летуны были люди военные и при исполнении, а то бы за такую импровизацию заводские им бы бока-то намяли. Обратно свой дирижабль они, точно бурлаки на Волге, доставляли волоком.

Поэтому, оставив барышню на попечение Семена, я первым делом отправился проведать Клауса Францевича.

Его практика располагалась рядом с полицией, в соседнем доме. Я прошел через двор. Так короче, хотя нельзя сказать, что удобнее. После дождя двор больше напоминал озеро. В дальнем углу, подобно серым карельским скалам, вставала у стены помойка. Над ней вились чайки. В отдалении рядком сидели голуби – ждали своей очереди. Высоко в небо ударил и тотчас пропал луч света. Вначале я подумал, что это пожарники всё еще пытались наладить свой прожектор, но потом решил, что нет, это где-то дальше.

Поднявшись на второй этаж, я старательно вытер ноги и только после этого позвонил. Доктор, по счастью, не был занят.

– Ох, Ефим, – приветствовал он меня. – Я ведь сказать вам: оставаться в тепле.

– Что поделаешь, Клаус Францевич, служба, – развел я руками.

Он покачал головой и пригласил меня в свой кабинет. Тот больше походил на рабочее место естествоиспытателя, а уж ряд черепов за стеклом и вовсе должен был отпугнуть от доктора любого случайно заглянувшего к нему больного. Ан нет! Клаус Францевич имел такую обширную практику, что мог позволить себе снимать квартиру на Николаевском проспекте. Доктором он был отличным, и всё же главной его страстью были всякие легенды да сказания.

Клаус Францевич ими полжизни занимался. Собственно, он и в Кронштадт-то приехал в погоне за какой-то легендой, да так и остался. Сам же доктор рассказывал, что по большому счету свои тайны в каждом приличном городе есть – где-то забавные, а где-то зловещие, со всякими мертвецами – и только у нас, мол, в России они все исключительно добрые. Не иначе, молитвами отца Иоанна.

Увы, смерть Золотова-младшего в эту благостную картину никак не вписывалась.

– Я так понимать, – вздохнул доктор. – Вы прийти спрашивать меня о бедный мальчик? Я очень его жалеть.

Он сокрушенно вздохнул.

– В общем, да, – ответил я. – Скажите, Клаус Францевич, не заметили ли вы на теле следы побоев?

– Нет, Ефим, – доктор покачал головой. – Никакой следы. Только есть ссадина на левом колене, и я полагать тут след падения. Больше ничего.

Другими словами, доказать факт избиения юноши его отчимом не получится.

– Ладно, тогда второй вопрос, – продолжал я. – Точнее говоря, мне нужна ваша консультация по поводу одной легенды.

– Вот как? Слушаю вас, Ефим, – сразу оживился доктор.

Я пересказал ему ту сказку, что поведала нам барышня. Клаус Францевич слушал молча и очень внимательно. Когда я закончил, он покачал головой и сказал:

– Удивительно.

– Не то слово, – хмыкнул я. – Но вот какая штука, Клаус Францевич. Я всегда считал, да и вы говорили, что тайнами окутаны старинные строения, а тут строение, так в старину и не построенное. Какая-то неправильность получается, вы не находите?

– Здесь всё есть неправильность, – уверенно заявил доктор. – Весь ваш рассказ.

– Доктор, я весь внимание, – сказал я.

Клаус Францевич, оседлав любимого конька, погнал на нем далеко и всерьез, но мне всё же удалось удержать беседу в рамках следствия. Легенда действительно существовала, но, по версии доктора, выглядела она значительно короче и куда как прозаичнее. Мол, если заблудиться в Кронштадте, то есть призрачный шанс эту арку увидеть.

– И что дальше? – спросил я.

– Дальше – всё, – сказал доктор. – Только шанс увидеть мечта великий Пётр.

– Не густо. И многие ее видели?

– Я, увы, не знать ни один случай, – с искренним сожалением сказал доктор. – Ваш Кронштадт нельзя заблудиться. Негде! Я пробовать!

– Но откуда-то же пошла эта история, – не сдавался я.

– Я не знать, Ефим, – вздохнул доктор. – Предполагать: это быть пьяный матрос.

Да уж, когда эта публика начинала чудить, куда там какой-то нечисти! Вон, три года назад матросы чуть по камушку Кронштадт не разнесли. Войска пришлось вызывать.

– То есть никакой арки нет и быть не могло? – констатировал я.

– Я этого не говорить, – неожиданно возразил доктор. – Легенда быть. Возможно, пьяный матрос заблуждаться и видеть. Но всё остальное – шелуха. Вы говорить, это говорить Мартын? Так я вам говорить – он много сочинять красивый сказка для барышня.

– С него станется, – согласился я. – А скажите-ка, Клаус Францевич: наш покойный был пьян?

Это, по словам доктора, было маловероятно. Однако столь же маловероятной представлялась ему и способность юноши проплыть под аркой. То, что он не пловец, это я заметил, еще когда его из канала вытаскивал, но вдобавок у Андрея не были развиты нужные мышцы. Клаус Францевич вообще удивлялся, как тому удалось продержаться на воде хотя бы до моего появления. Разве что с перепугу. Тогда – такое в практике доктора случалось неоднократно – человек задействовал скрытые резервы и совершал то, что обычно ему не под силу.

– Я так, Ефим, думать. Юноша потерять свой рассудок, – констатировал Клаус Францевич. – В таком состоянии он, конечно, мог увидеть не то что арку, но и самого Петра Великого.

– Клаус Францевич, – сказал я. – А нельзя ли определить, с чего это он так внезапно с реальностью раздружился?

– Так скоро я сказать не могу, – ответил доктор. – Я могу предполагать. Юноша слаб. Как вы говорить… хилый.

– Так жизнь у него была непростая, – философски заметил я.

Доктор аж фыркнул от возмущения.

– Непростой жизнь?! Как вы можете так говорить, Ефим?! Он жить в красивый город, в небедный семья. Ваша страна быть велик и богат. Он иметь свой молодость. Он жаловаться?! Ох, Ефим. Я быть военный врач. Мы строить новый страна и воевать Австрия, Бавария, Франция, – перечисляя, доктор резко загибал пальцы на левой руке. – Я в его возраст уже идти в битва при Кёниггреце! Вы, Ефим, не видеть война в глаза, и это есть большое счастье. А я видеть, как такие мальчик сражаться и умирать, когда австрийцы хотеть сбрасывать наша дивизия в река! Я лечить один, а рядом страдать и умирать еще пять. Вот они иметь непростой жизнь! Они, а не он!

– Полностью согласен с вами, Клаус Францевич, – сказал я. – Жаль, что он не понял этого раньше.

Доктор согласно кивнул и проворчал что-то на немецком. От вознаграждения за консультацию он отказался:

– Ох, Ефим, я есть врач. Я не брать деньги здоровый человек. Я брать деньги больной. И я вам сказать прямо: как вы относиться свой здоровье, я скоро получать мой гонорар.

Я заверил доктора, что при таком подходе не видать ему моих денег как своих ушей, и откланялся.

ЛАВКА КУПЦА ЗОЛОТОВА располагалась в самом конце Осокиной площади. На вывеске значилось «Магазин посуды». Дверь открывалась так туго, как будто посетителям здесь были вовсе не рады. Однако за дверью действительно располагался магазин.

Всякой кухонной утвари тут было просто завались. Вдоль трех стен от пола до потолка стояли стеллажи с посудой. Перед ними выстроились прилавки со всякой кухонной мелочёвкой. Когда мы с Маргаритой Викторовной вошли, из-за центральной витрины вынырнул приказчик. То, что это не купец, я понял сразу. Слишком неуверенно он держался.

Это был маленький худенький человечек, который, если бы не бородка, сошёл бы за подростка. Поверх белой рубахи он накинул безрукавку – такую потертую, что я совершенно не представлял ее на человеке купеческого сословия.

Бросив на меня один-единственный испуганный взгляд, человечек пробормотал:

– Чего изволите?

Он это произнес таким тоном, как будто спрашивал: «Бить будете?» Потом, заметив за моей спиной Маргариту Викторовну, малость просветлел лицом. Наверное, еще и добавил про себя: «Слава богу, не покупатели».

– Здравствуй, Антип, – сказала барышня и, сразу подтвердив мои предположения, представила нас: – Это наш приказчик, Антип. А это – Ефим Родионович из сыскной полиции.

Приказчик обратно спал с лица, пробормотав в витрину что-то вроде:

– А я что? Я ничего.

Не иначе, приворовывал.

– Дядя еще не ушёл? – спросила Маргарита Викторовна.

– Ушёл, – отозвался Антип.

Барышня кивнула.

– Может, оно и к лучшему, – сказала она и легко сбросила с плеч пальтишко, которое нашел ей Семен. – Ефим Родионович, не угодно чаю?

– Нет, спасибо, – отказался я. – Некогда нам чаи гонять. Если не возражаете, я бы пока осмотрел комнату вашего брата.

– Да, конечно, – снова кивнула она. – Сюда, пожалуйста.

Мы поднялись по деревянной лестнице на второй этаж. Ступеньки тихо поскрипывали под ногами. Вдоль второго этажа шел коридор. Из широкого окна в него падал утренний свет. Окно было забрано решеткой. Справа в ряд выстроились три двери.

– Тут дядина комната, – сказала барышня, проходя мимо первой.

Я подергал за ручку. Дверь оказалась заперта.

– Тут комната Андрея, – сказала барышня, остановившись у второй. – А моя там, дальше.

Она открыла дверь, заглянула внутрь и кивнула сама себе.

– Всё пристойно, – сказала барышня мне. – Проходите, Ефим Родионович.

Я вошёл. Комнатушка была маленькая, а большое количество мебели делало ее еще меньше. У одной стены стояла кровать и, ближе к окну, стол с парой стульев. Стол был завален книгами и бумагами. Над ним висела лампа. С другой стороны выстроились три шкафа: один с одеждой и два с книгами. Я прошелся взглядом по корешкам. Какой-то системы в расстановке книг не было. Тоненькие брошюры соседствовали с толстыми томами, а учебники с беллетристикой.

В бумагах на столе царил такой же бардак. Тут были выписки из учебников и выступлений адвокатов, снабженные коротенькими пояснениями, расписания занятий и движения пароходов до Ораниенбаума, перечень книг по юриспруденции и даже стихи. Последние все без исключения были о любви и все – отвратительные. Что-то в духе: «Заяц грыз свою морковь, а ко мне пришла любовь». Буквы были мелкие и угловатые. Точь-в-точь такие, как на картинке с аркой.

На всякий случай я уточнил у барышни:

– Это написал ваш брат?

Маргарита Викторовна криво усмехнулась и кивнула.

– Да, он. Нашёл себе зазнобу.

– А кто она? – спросил я.

В этот раз барышня равнодушно пожала плечами.

Я еще покопался в ящиках стола. Там тоже без всякой системы были напиханы тетради, учебники и отдельные бумаги. Предсмертной записки – даже ее черновика – я не нашел. По всей видимости, Андрей Золотов действительно не планировал утонуть. В дневнике – я нашел его в самом нижнем ящике стола – он даже строил планы на будущее. Планы были такие же сумбурные, как и всё вокруг.

А еще я нашел между страниц дневника фотографию Катерины Фроловой. Девушка приветливо улыбалась. На оборотной стороне было чисто.

– Вот оно как, – шепотом отметил я.

А ведь Андрей Золотов полностью подходил под описание Матвеева. Я аккуратно вложил фотографию обратно в дневник и убрал его в ящик стола.

Внизу звякнул колокольчик.

– Полагаю, это ваш отчим, – сказал я.

– Или покупатели, – возразила барышня и, всплеснув руками, добавила: – Ох, Ефим Родионович, простите, я за горем совсем запамятовала. Дядя сегодня собирался по делам отъехать. Наверное, уже уехал.

– Вот как, – отозвался я. – Да, жаль, что вы не вспомнили об этом раньше. Но, по крайней мере, мы теперь можем предполагать, что именно означает сегодняшняя дата на рисунке. Кот из дома, мышки в пляс…

Барышня ответила осуждающим взглядом. Я извинился. Она кивнула и сказала, что если она мне не нужна, она бы вышла к покупателям. По ее словам, из приказчика продавец, как из коровы балерина. Я усмехнулся и ответил, что уже закончил обыск.

По лестнице мы спустились вместе. Внизу я чуть было не споткнулся о чемодан. Рядом с ним стоял саквояж, а поверх них обоих лежал зонт.

– Так, а это еще что? – строго спросил я у приказчика.

С его состоянием духа меня бы не удивил ответ: «Да вот, магазин грабанул, а вынести вещи не успел», но всё оказалось более прозаично.

– Ах, это дядино, – ответила вместо него барышня. – Неужели вернулся? Может, забыл чего?

– Было бы очень кстати, – сказал я. – Что ж, придется ему задержаться.

– Это еще почему? – раздался за моей спиной густой бас.

Я обернулся. Позади лестницы стоял здоровенный мужчина в черном пальто. Первый взгляд он метнул на барышню, второй – на меня. Оба они были далеки от симпатии.

– Ну и где ты шлялась? – буркнул он, делая шаг вперед.

– Дядя… – начала барышня, но тот не дал ей договорить.

– Что «дядя»?! Совсем распустилась! Шляется пёс знает где, пёс знает с кем. Вот сейчас всыплю обоим, да так, что мало не покажется!

Он замахнулся кулаком.

– Не советую, Артем Поликарпыч, – начал я. – Во-первых, я дам вам сдачи и мало не будет, а во-вторых, само по себе нападение на сотрудника полиции при исполнении – очень серьезное правонарушение.

– Полиции? – озадаченно протянул купец; его кулак опустился. – Эво оно как. Чем обязан?

Я собрался было произнести кратенькую речь, которую подготовил по дороге – новость-то из печальных, но барышня меня опередила:

– Дядя, Андрей мёртв.

Готов поклясться: первое, что промелькнуло в его глазах – это радость. Потом он начал кричать. Мол, как допустили, почему не уследили и тому подобное. Я мысленно дал ему на этот концерт пять минут, и купец аккуратно в них уложился. Откричавшись, он шумно выдохнул и спросил, как оно приключилось. Я вкратце обрисовал ситуацию.

– Самоубийство, значит, – вздохнул он. – Нехорошо это. Батюшка наверняка отпевать откажется, в расходы введет… А ты что же за братом не углядела?!

Последнее относилось уже к барышне.

– Я старалась, – ответила она, виновато опустив глаза.

– Старалась она, – фыркнул в ответ купец. – Вижу я, как ты старалась! Бездельница!

– Вы, Артем Поликарпович, лучше ответьте, куда сами смотрели, – поинтересовался я.

– А я что? – переспросил он. – А что я?!

И снова начал кричать. Опять уложился в пять минут, в ходе которых я узнал, что он, оказывается, день и ночь в трудах и заботах. Средства детям выделял, учителей нанимал, в общем, он решительно отказывался понимать, в чём его можно упрекнуть. При этом купец постоянно пожимал плечами, да так забавно – начинало левое, а потом правое подпрыгивало за ним вдогонку. Где-то я это уже видел. Почти вспомнил, но Маргарита Викторовна меня с мысли сбила:

– Я пока поднимусь к себе, переоденусь, – спокойно сказала она.

Ей определенно подобные шумные сцены были не в новинку. Купец ее уход проигнорировал. Я ждал, пока он выдохнется, и тут меня осенило. Точно так же пожимал плечами здоровяк в пальто на свидании с Катериной Фроловой.

– Артем Поликарпыч, – произнес я, когда купец начал выдыхаться. – Давайте-ка ближе к делу.

Он хмуро посмотрел на меня, но кричать перестал.

– Давайте, – бросил он и прошел в глубь магазина, на ходу скидывая пальто.

Сзади подскочил приказчик. Он вскинул руки, и хозяйское пальто накрыло его с головой. Как бедняга не упал, я так и не понял. Не иначе, опыт. Так и не высунув нос наружу, приказчик переместился ближе к вешалке, встрепенулся, и через секунду пальто уже висело на крючке. Купец тем временем открыл дверь позади прилавка.

– Прошу, – коротко буркнул он и первым шагнул внутрь, так что было непонятно: мне это он или самому себе.

Я проследовал за ним. За дверью оказалась комната, по всей видимости, служившая конторой. Чуть ли не половину всего пространства занимал большущий стол с письменным прибором и целой стопкой папок для бумаг. Вдоль стен выстроились шкафы. Дверцы на всех были деревянные и запирались на ключ. По крайней мере, замочную скважину я приметил на каждой без исключения.