О. Н. Михайлов
Кутузов. Книга 2. Сей идол северных дружин

Чтобы выиграть время, он вторично послал генерала Савари к Александру с предложением о перемирии. Генерал-шпион смог проверить свои впечатления, вынесенные из посещения Ольмюца. Все развивалось именно так, как желал того Наполеон. Русский император отклонил предложенное ему свидание с Бонапартом, но отправил для переговоров с ним своего любимого генерал-адъютанта Долгорукова. Однако тому даже не удалось приблизиться к главной квартире неприятеля.

Наполеон приказал задержать князя на линии передовых постов и сам выехал ему навстречу. Разговор состоялся прямо на большой дороге, у французского бивака. Наполеон, уже с заметным брюшком, но все еще порывистый, быстрый, сошел с коня; то же сделал князь Долгоруков. Расспросив его о здоровье императора, Наполеон в притворном возбуждении заговорил:

– Долго ли нам воевать? Чего хотят от меня? За что воюет со мной император Александр? Чего он требует? Пусть он распространяет границы России за счет своих соседей. Например, турок. Тогда все его споры с Францией кончатся…

Молодой Долгоруков отвечал, всячески стараясь избежать выражения «ваше императорское величество». Он даже не скрывал того, что слушал Наполеона с отвращением, и отверг все сделанные им предложения как несовместимые с характером Александра.

– Его величество не желает завоеваний и вооружился единственно для защиты независимости Европы, – строго отвечал он. – Государь не может равнодушно взирать на занятие французами Голландии, на бедствия, постигшие сардинского короля…

Слушая, как его отчитывает этот мальчишка, Наполеон в душе издевался над ним: «Он говорит со мной, как с боярином, которого собираются сослать в Сибирь! Ну, погоди же…» Впоследствии Бонапарт назвал Долгорукова «наглым ветрогоном» и «шалопаем».

С корсиканской живостью – живостью талантливого человека, в котором пропадал большой актер, Наполеон возразил:

– России надо следовать совсем другой политике и помышлять о собственных выгодах…

– Уж позвольте России самой решать, что она должна и чего не должна делать! – с гневом воскликнул Долгоруков.

– Итак, будем драться? – с некоторым сокрушением в голосе, впрочем смеясь одними глазами, вопросил император Франции.

Не ответив, разъяренный Долгоруков вскочил на коня и помчался к русским передовым линиям.

В донесении Александру он выставил замеченные им у французов нерешительность, робость и уныние.

– Наш успех несомненен! – говорил он государю. – Стоит только двинуться вперед, и неприятель отступит, как отступил он от Вишау!..

Именно этого ответа и ожидал Александр: Долгоруков читал его мысли и глядел на все его глазами. Было решено атаковать французскую армию согласно плану, выработанному Вейротером. Он состоял в том, чтобы захватить путь отступления Наполеона, обойдя неприятеля с его правого фланга, и таким образом отрезать французов от Вены. Но для исполнения этого стратегического маневра потребовалось трое суток.

Предоставленным ему временем Наполеон воспользовался с величайшим умением и распорядительностью.

6

Шествие союзных войск имело вид торжественного смотра.

Погода стояла как на заказ: ясная, солнечная, лишь с 18 ноября ударили туманные утренники.

Кавалерийские отряды, живописно разбросанные версты на полторы впереди, открывали дорогу. Команды следовали за ними и, встречая ручьи и рытвины, строили мосты или наводили понтоны. Далее шла пехота: в ногу, колоннами в несколько линий, выдерживая равнение. Впереди гвардии, выглядевшей особенно празднично, ехал великий князь Константин Павлович. Лишь полки Подольской армии, перемешанные с новоприбывшими, своей темной, изношенной одеждой напоминали о трудностях проделанного Кутузовым похода.

Оба императора, Александр и Франц, все это время находились при армии. Русского государя никто не видел в экипаже: на марше он ехал только верхом. Беспрестанно появлялся он перед войсками, переезжая от одной колонны к другой, или, опередив всю массу войск и встав на возвышении, любовался прохождением солдат.

– Какое великолепное зрелище! – восклицал он, обращаясь к свите.

Глядя на него, Кутузов думал: «Сколько от отца Павла Петровича в этом воспитаннике гуманного Лагарпа^[5]».

Главнокомандующий лишь изредка напоминал о себе. Но когда испросил у государя приказаний относительно движения армии, то в ответ услышал:

– Это вас не касается! Вы лучше объясните мне, зачем войска устраивают после себя пожары…

Да, путь союзной армии обозначался на всем протяжении жаркими кострами. А ведь согласно плану движение войск желали скрыть от неприятеля. Лишь только колонны свернули с Брюинской дороги, смолкла музыка, не стало слышно ни песенников, ни барабанного боя. Но едва солдаты трогались с места, как в двух или трех местах позади начинал густо клубиться дым, и вскоре огонь охватывал один за другим все шалаши, пожирая их дотла.

– Не наши причиной, ваше императорское величество, – почтительно объяснил Кутузов. – Я строго приказал соблюдать с огнем крайнюю осторожность. Это австрийцы жгут последнее добро своих земляков. Вероятно, от досады на их скупость. – Он помолчал, пожевал губами и, успокаивая касанием пухлой ладони своего вороного аргамака, добавил: – Таких сигналов у меня не было во всю ретираду. А у цесарцев, по-видимому, обычай освещать свое наступательное движение…

После этого разговора казачьим отрядам было повелено объезжать покинутый армией лагерь и заливать костры. Пожары прекратились, однако продолжались грабежи: в этом походе жители потерпели более всего от собственного войска.

Сергей Семенов не раз наблюдал, как австрийские солдаты таскали в лагерь разную домашнюю утварь, а также большие перины, одежду, тюфяки, подушки и устилали ими шалаши. Во многих деревнях они разбирали на дрова дома, выбирая самые лучшие. Русские тут были ни при чем…

19 ноября, к вечеру, миновав местечко Аустерлиц, колонны подошли к высотам Працена и остановились у подошвы горы, среди виноградников. Несколько часов протекло в ожидании. Отлучаться из строя и разводить огни было настрого запрещено; солдатам позволили лишь прилечь, каждому на своем ранжире.

Мрак наступившей ночи и могильная тишина, кажется, предвещали близкую грозу. Ярославцы догадывались, что пришел час расплатиться с французами. Они ожидали генерального сражения, точно это был светлый праздник.

– И сон не берет, кабы скорее переведаться со злодеями… – говорил Мокеевич. – Ведь неспроста батюшка наш поворотил назад! Он, наша надежа, порядком отбоярит Бонапартию!..

Солдатам было невдомек, что их надежа – Кутузов состоял под распоряжением немецких голов.

Около полуночи было приказано осторожно взойти на вершину. Гора оказалась хоть и пологая, но довольно высокая и порядком утомила солдат. Карабкаясь вверх, они беспрестанно повторяли:

– Эка его дьявол куда занес!..

До их ушей начали долетать отголоски из французского лагеря. Прислушавшись, Сергей Семенов сказал товарищам:

– Француз что-то разгулялся. Видно, у него идет попойка…

С вершины холма открылся вид на вражеский лагерь: тысячи ярких огней освещали биваки. Французы праздновали годовщину коронации Наполеона. Подняв на длинных шестах огромные пуки зажженной соломы, они приветствовали проезжающего по линии императора громким «Виват!».

Слушая их, ярославцы пролежали на вершине Працена до утренней зари. Потихоньку перекликаясь, они тужили, что в сырой, промозглой ночи нет им и по чарочке…

7

А в эти же часы, неподалеку от Працена, в небольшой моравской деревушке Кршеновице, в ставку Кутузова собраны были главные начальники войск, предназначенных для атаки.

Главнокомандующий – без власти и даже без права слова – сумрачно сидел в темном углу, на простой некрашеной лавке, в то время как Паисий Кайсаров, Дишканец и Шнейдерс разворачивали на обеденном крестьянском столе при свете двух шандалов топографические карты.

Бог свидетель! Он сделал все, что было в его силах, и теперь с покорным спокойствием ожидал неизбежной развязки. Государю было угодно сделать его козлом отпущения? Что ж, как ни горька сия чаша, но испить ее придется именно ему. Лезть на рожон против армии, которой никто не видел, предполагать ее на позициях, которых она, скорее всего, не занимает, и, сверх того, ожидать, что французы во все время долгого маневрирования союзников останутся неподвижными, словно пограничные столбы! Да еще забывать о способностях предводителя неприятельской армии Бонапарта!..

Один за другим в низкую горницу с веселыми петухами на оконных занавесках входили и представлялись главнокомандующему князь Багратион, граф Буксгевден, Дохтуров, Милорадович, начальники колонн: первой – барон Вимпфен, второй – Ланжерон и третьей – Пршибышевский. Генералы перешептывались о странности предстоящего сражения. «Удивительно!», «Непонятно!», «Странно!» – тихо разносилось в деревенской комкатке.

Австрийцев – генерал-квартирмейстера союзных войск Вейротера и его помощника генерал-майора фон Бубны, а также начальника четвертой колонны Иоганна-Карла Коловрата – еще не было. Михаил Илларионович оглядел своих военачальников, задержав взгляд на любимых – Багратионе, Милорадовиче, Дохтуровс, и прервал доносившиеся реплики.

– Странного в этом мире и вправду много… – как бы рассуждая сам с собой, сказал он. – Да вот, например, мой Зефир. Он, – тут Кутузов чуть улыбнулся, – едва не ровесник мне. У него уже и волосы над глазами – седые. Лошадь сия, вообразите, подарена еще покойной государыней. Она находилась при мне во многих походах и была необыкновенно умна. Во время сражения при каждом выстреле оглядывалась: цел ли седок? Хороший уход отдалил у Зефира болезни и старость. Но лишь только я переехал границу, начал он ежедневно хромать, особливо посреди сражения. Я понужден был его оставить…

Михаил Илларионович оглядел сидевших на лавках генералов и прищурил левый, зрячий глаз.

– Но всякий раз, как я с него сходил и его отводили в обоз, Зефир переставал хромать. Сия странность побудила найти причины: отчего же он хромал? Искали какого-либо повреждения. Тщетно! Зато когда я вновь хотел сегодня сесть на него, Зефир опять сделался хромым…

В дверях замаячили белые австрийские мундиры. Как бы не видя их, главнокомандующий закончил:

– Дурной знак! Но я должен оставить его без внимания…

Вейротер, казавшийся старше своих пятидесяти лет, вел себя словно учитель, объясняющий урок бестолковым школьникам. Развернув принесенную с собой подробную карту окрестностей Брюнна и Аустерлица, генерал-квартирмейстер без промедления приступил к чтению по бумажке многоречивой диспозиции. Было уже за полночь, и Кутузов погрузился в глубокую дремоту, наглядно выражая этим свое отношение к плану.

– Итак, – монотонно поучал русских генералов по-немецки Вейротер, – первая колонна марширует левым флангом от Аугеста через Тельниц, дабы, овладев этой деревней, идти дефилеей направо вперед к находящимся там прудам. Кавалерии двигаться к Меницу в то время, когда первая колонна, пройдя дефилеей при Тельнице, выстроится на равнине между дефилеей и прудами, чтобы тем самым прикрыть тыл всех колонн. Вторая колонна марширует левым флангом, чтобы форсировать долину между Сокольницом и Тельницом. Третья колонна, пропустив пятую, марширует левым флангом через Праценские высоты между Сокольницом и влево лежащим прудом. После чего все колонны выстраиваются на равнине…

Буксгевден слушал стоя и, наверное, ничего не понимал. Генерал весьма ограниченных дарований, он был обязан своей карьерой личной храбрости и, в еще большей степени, женитьбе на побочной дочери императрицы Екатерины II и Алексея Орлова. Багратион рассеянно вертел в руках казацкую нагайку. Пршибышевский стоял позади всех. Отважный Милорадович не разумел ни бельмеса по-немецки и, выкатив свои темные глаза, с испугом глядел на генерал-квартирмейстера. Один маленький, неказистый Дохтуров внимательно разглядывал карту, да граф Ланжерон старался вникнуть в мудреную диспозицию, в недоумении топорща усики.

Кутузов спал и не спал. Глаз был закрыт, но мысли бурею роились, одна мрачнее другой. Вейротер! Он уже однажды привел русских на грань поражения, когда разработал для Итальянской армии Суворова вздорный и неисполнимый план перехода через Альпы и соединения с корпусом Римского-Корсакова. Что это, глупый немецкий педантизм и схоластика или нечто похуже?..

Как ни старались австрийцы скрыть от союзников свою тайную переписку с Наполеоном, их вероломство не ускользнуло от проницательности Кутузова. При свидании с Маком, после разгрома под Ульмом, русский главнокомандующий выведал о поручении Наполеона – предложить Австрии сепаратный мир. Другой случай подтвердил догадки о секретных сношениях Вены с Парижем. Когда Кутузов прибыл в Мельк, к нему привезли из французского авангарда пакет на имя графа Мерфельда, отряд которого уже отделился от русской армии. В комнате находились австрийские генералы; с их согласия Михаил Илларионович распечатал пакет. Маршал Бертье сообщал Мерфельду: «Я получил отправленное на имя императора Наполеона письмо императора Франца и при сем препровождаю ответ». Содержание ответа осталось Кутузову неизвестным: австрийцы просили немедленно вручить им письмо Бонапарта для отправки в Вену…

Не здесь ли разгадка того, что венский двор так торопил русского императора начать решающее сражение с Наполеоном? Австрийцы считали, что победить его невозможно и что даже при содействии Пруссии их отечество будет превращено в театр нескончаемой кампании. Препятствием к миру оставался русский император, отвергавший самую возможность переговоров. Венский двор старался поэтому подтолкнуть русскую армию к генеральной битве. Жертва со стороны австрийцев была куда как не велика: 14 тысяч солдат, большею частью рекрутов. Итак, все бремя обрушивалось на русских! И победа и поражение вели австрийцев к вожделенной цели – к миру. А молодой император Александр Павлович и его не в меру пылкие друзья, особенно этот глупый мальчишка князь Долгоруков, всерьез поверили, что Бонапарта можно разбить одной самонадеянностью. Как говаривал Суворов о цесаревиче Константине Павловиче, который пытался вмешиваться в его действия в Италии? «Молодо – зелено…»

В жертву в который раз принесены русские. Сколько их не вернется домой из этого похода? Бог весть! И обойдет ли коса смерти его свойственников, родных? На глазах Михаила Илларионовича погиб под Измаилом весельчак Рибопьер. А теперь – чей черед? В Псковском мушкетерском полку – муж Аннушки Николай Хитрово. В конногвардейском – муж Дашеньки Опочинин. При Главном штабе – любимый зять Фердинанд и племянник по жене Павел Бибиков…

Между тем Вейротер закончил читать и победоносно оглядел слушателей. Все молчали. Лишь граф Ланжерон резко возразил генерал-квартирмейстеру:

– Все это прекрасно. А если неприятель нас предупредит и атакует Праценские высоты? Что мы будем делать? Этот случай не предусмотрен!

Вейротер самодовольно улыбнулся:

– Вам известна смелость Бонапарта. Если бы он мог нас атаковать, он это сделал бы уже сегодня.

– Итак, вы полагаете, что он не силен? – допытывался Ланжерон.

– У него никак не более сорока тысяч солдат, – отпарировал Вейротер.

Ланжерон развел руками и, обращаясь к собравшимся, не без иронии возразил:

– В таком случае, выжидая атаку с нашей стороны, он готовит себе гибель. Но я считаю Бонапарта слишком искусным, чтобы он мог действовать столь неосмотрительно. Действительно, если мы отрежем его от Вены, как вы рассчитываете, ему остается только один путь отступления – через Богемские горы. И все же я предполагаю с его стороны другой план. Он тушит свои огни, и в лагере его слышно большое движение…

Вейротер заключил спор словами:

– Значит, он отступает или меняет позицию. Но даже если он отойдет, то этим только облегчит наше дело. А диспозиция останется без изменения. – Он положил ладонь на карту. – Я маневрировал в минувшем году между Брюнном и Аустерлицем, господа. И знаю местность будущего сражения в мелочах!..

Генерал Бубна, с толстым, в густых подусниках лицом, при этом усмехнулся и добавил к его словам:

– Не наделайте, генерал, только опять таких ошибок, как на прошлогодних маневрах…

В этот момент Кутузов пробил пальцами на лавке сигнал тревоги, делая вид, что проснулся, и сказал:

– Господа генералы могут быть свободны. Оставьте адъютантов, чтобы получить копии диспозиции. Майору Толю препоручается сделать перевод.

Было три часа пополуночи. Кутузов прекрасно понимал, что большинство начальников уже не получит диспозиции до своего выступления, а в пути вряд ли что-нибудь успеет из нее понять.

Русские генералы разошлись в подавленном настроении. Зато оживленно и приподнято чувствовали себя в ближайшем окружении императора. Все говорили о предстоящей победе. Князь Долгоруков, тревожась мыслью, что французы под покровом темноты могут уйти, сел на лошадь и поскакал на передовые посты.

Он приказал наблюдать, по какой дороге будет отступать ночью армия Наполеона.

8

Едва начало светать, как по полкам дивизии Дохтурова, расположившейся на Праценских высотах, раздалась тихая команда: «Вставай!» Проезжая по фронту верхом на лошади, Дмитрий Сергеевич приказывал еще раз осмотреть ружья. Вскоре показался Кутузов на своем вороном аргамаке. Он поговорил о чем-то с Дохтуровым и отправился к четвертой колонне, где находился Александр I.

Немного погодя дивизию повели под гору, в волны густого тумана. Где-то впереди уже ворковали ружейные выстрелы. Это егеря, казаки и храбрые кроаты – жители Хорватии – схватились с неприятелем.

Сергей Семенов со знаменем в руках бодро шагал впереди полка, словно собрался на охоту. Туман непроницаемой пеленой скрывал все предметы. Внезапно унтер-офицер споткнулся обо что-то, едва не выронив знамени. Под ногами лежал егерь со странно живым, только застывшим выражением удивления на молодом и даже румяном лице. Семенова обдало холодом, что-то отдаленно похожее на страх шевельнулось в груди.

«Стыдись, брат! Ведь ты прошел столько сражений! Да еще несешь знамя полка!» – сказал себе Чижик. Стало совестно, что он чуть было не пал духом, барахтаясь в тумане, словно муха в молоке. Офицеры поминутно кричали, чтобы солдаты не разрывали ряды и шли теснее. Полк уже двигался по местности, откуда только что были прогнаны неприятельские передовые посты. Стали попадаться во множестве тела французов, и вид поверженного врага подбодрил унтер-офицера. А суровые лица усачей, идущих бок о бок, заставили Семенова краснеть в душе при воспоминании о минутном страхе.

Так ярославцы подошли к самим шанцам французов, и полк развернутым на марше фронтом бросился вперед. Солдаты работали штыками, не видя ничего далее двух-трех шагов, но выбили неприятеля и подались за ним в туман. Тут казаки подвели к Дохтурову захваченного офицера, который сказал, что Наполеон находится в центре армии, а впереди – войска маршала Даву.

Но вот наконец выглянуло солнце, и Семенов увидел прямо перед собой, в самом близком расстоянии, французскую линию. Застонали орудия, загремели взрывы, и, кажется, сама земля дрогнула. Обе линии, русские и французы, очутились в непроницаемом пороховом дыму. Неприятель обнаруживал себя только вспышками беглого огня.

Раздался голос Дохтурова:

– Знамена вперед!

Подняв высоко древко с развевающимся полотнищем, Семенов кинулся прямо на выстрелы, увлекая за собой ярославцев. Полковая музыка грянула плясовую. Под несмолкаемые крики «ура», которые смешивались с веселыми звуками кларнетов и флейт, штык и сабля работали вволю. Раза два приходилось даже бить отбой, чтобы солдаты, увлекаемые запальчивостью, не оторвались от дивизии.

Пехота надвигалась грозно, русские солдаты атаковали без остановок. И скоро поля и деревни были очищены от войск Даву. Дивизия была уже далеко от центра союзной армии: она стояла за Тельницом. Ружейные выстрелы хлопали теперь изредка, да и то лишь с тыла. Обернувшись, Сергей Семенов приметил в кучах тел множество шевелящихся французов. Легко раненные, они подымались и стреляли русским в спину.

К гренадерской роте подскакал любимый начальник солдат – Дмитрий Сергеевич Дохтуров, возбужденный от одержанной победы. Он приказал не мешкая отобрать оружие у пленных. Солдаты, радуясь забаве, со смехом и кликами рассыпались по полю.

Невдалеке лежал с перебитой ногой здоровенный французский драгун в косматой каске. Верзила никак не хотел расставаться со своим палашом и размахивал им над собой, не подпуская никого. Разгоряченные, солдаты уже хотели изрубить упрямца тесаками, но Дохтуров, наезжая на них, закричал:

– Не трогайте его! Оставьте ему заветный палаш!..

Появился командовавший всем левым крылом союзных войск Буксгевден. Он был встревожен тем, что от колонн Пршибышевского и Ланжерона не поступало никаких вестей. Его адъютант между тем объяснял офицерам, что по назначению дивизии надлежало занять Турасский лес, и указывал на чернеющее вдали возвышение. По рядам ярославцев неслось:

– Перешагнем и лес, как перешагнули этих французов, ваше благородие!..

У Дохтурова были свои тревоги. Дивизия вот уже около часа находилась в бездействии, меж тем как далеко справа и в тылу началась пушечная канонада и стали долетать приглушенные всплески «ура».

– Федор Федорович! – обратился он к Буксгевдену. – Не следует ли дивизии повернуть направо? У меня такое впечатление, что центр французов подался сильно вперед и мы можем ударить им во фланг.

– Но это же не предусмотрено диспозицией! – возразил Буксгевден. – И потом, надобно дождаться донесений от начальников второй и третьей колонн…

Дохтуров в досаде отъехал от графа. Драгоценное время шло. Орудийный гул в тылу все усиливался, в то время как крики «ура» смолкли. Внезапно загудели солдаты, указывая на толпу, приближавшуюся с тылу. Кого только не было в ней! Священники с крестами и в полном облачении, готовившиеся справлять молебен об одержанной победе, маркитанты, денщики, фурлейтеры и придворная прислуга императора Франца спасались от прорвавшихся французов.

– Изверги! – кричал один из маркитантов. – Они разграбили все мои фуры! Эти нехристи приняли наше русское мыло за голландский сыр и давай есть! Околей они, окаянные!..

Сухопарый немец в вызолоченном камзоле громко вторил ему о потере императорского походного сервиза и двух ослов, на которых он возил эту богатую посуду.

Под аккомпанемент этих жалоб в рядах стали рваться гранаты. Это заработали орудия, поставленные Наполеоном на захваченных им Праценских высотах.

Разгромив центр русских войск, французский император оборотился на дивизию Дохтурова, еще находившуюся у него в тылу в боевом порядке. Войска Даву, Удино, Сульта, Мортье, Бессьера, Вандама нависли со всех сторон, как тучи. Гвардия и резервы заняли высоты Аугеста, и Наполеон лично направлял на русскую колонну орудийный огонь и атаки. Он приказал своим маршалам не выпускать дивизию Дохтурова, и если не удастся заставить русских положить оружие, то истребить их до последнего солдата.

Дохтуров пытался перейти ниже Аугеста речку Литаву, но едва две пушки въехали на мост, как тот провалился. Говорили, что немцы подпилили сваи. Тогда войска построились в огромное каре на равнине между Гольбахом и озерами. К ним присоединились несколько полков из колонны Ланжерона и остатки разгромленной колонны Пршибышевского. Дохтуров решился искать дороги через болота, под градом картечи и свинцовым дождем. Свернув полки в густую глубокую колонну, он скомандовал:

– Марш-марш! Бегом!

Солдаты отступали неохотно, старики кричали из рядов:

– Стой!

Дохтуров возвращался к ним и повторял:

– За мной, за мной, дети!

Гренадерская рота в арьергарде штыками отгоняла наседавших французов. Бились молча, неистово, насмерть. Внезапно Сергей Семенов услышал страшное слово:

– Отрезают!..

Действительно, синие капоты французов замелькали и с фронта, и с флангов. Мокеевич, сурово нахмурившись, сказал унтер-офицеру:

– Спасай знамя! А я пока задержу с ребятами французиков. Уходи же… Прощай, Чижик!

Не было времени даже обняться напоследок. Неприятель сближался с трех сторон, чтобы раздавить горстку русских.

Семенов уходил не оборачиваясь. Вот позади хлестнул залп, другой. Хлопнуло еще несколько выстрелов. Гренадеры еще жили и сопротивлялись. Раздался последний выстрел, и все смолкло. Но впереди, уже невдалеке, русские колонны подходили к плотине у речки Цитавы. И водяная мельница, и плотина были затянуты пороховым дымом: 150 орудий с высот Аугеста шквальным огнем стремились задержать дивизию.

Впереди колонн ехал хладнокровной рысцой Дохтуров, сопровождаемый двумя проводниками-моравцами. Он приметил колебание солдат, которым по узкой плотине предстояло перебежать на другую сторону Цитавы. А на пути не было, кажется, живого места от ядер и гранат. Соскочив с бесполезного теперь коня, генерал бросился вперед с криком:

– Дети! Марш-марш! За мной!..

Адъютанты пытались его удержать, напоминали о семье.

– Нет! – отвечал им Дохтуров. – Здесь жена – моя честь! Дети – войска мои! – Генерал обнажил свое золотое оружие, которым был награжден за храбрость в шведскую войну 1790 года, и воскликнул: – Ребята! Вот шпага нашей матушки Екатерины! Умрем за отца-государя и славу России!..

Он первым кинулся в огонь.

9

В местечке Чейч, на пути в Венгрию, Кутузов руководил ретирадой.

Раненный в щеку, с перебинтованным лицом, он отдавал приказания адъютантам и последними словами ругал австрийских колонновожатых, избравших для отхода такие пути, по которым невозможно было провести пушки, и их пришлось заклепать и бросить.

Ежеминутно поступали сведения о потерях: генерал-лейтенант Эссен тяжело ранен и в безнадежном состоянии; ранены генералы Сакен, Депрерадович, Елжицкий, Репнинский. Генерал-майоры Берг, Миллер 1-й и Миллер 2-й взяты раненными в плен. Пленены генерал-лейтенанты Пршибышевский и Вимпфен, генерал-майоры Селехов, Штрик, Шевляков.

– Ваше высокопревосходительство! – доложил Дишканец. – Смертельно ранен и захвачен французами флигель-адъютант…

«Боже! Неужели Фердинанд…»

– …граф Тизенгаузен…

Как бы не слыша этого сообщения, Михаил Илларионович спокойно осведомился:

– Каков общий урон в войсках?

– Убыло, по первым подсчетам, до двадцати тысяч…

Главнокомандующий повысил голос, отдавая новые приказания начальникам частей и колонновожатым. Продиктовал предписание руководившему арьергардом князю Багратиону. Казалось, он обрел особенное хладнокровие и решимость. Лишь подробности несчастного боя неотвязно напоминали о себе, мучая больше, чем рана…

…Еще до восхода солнца Кутузов в небольшой свите, сопровождавшей императора Александра, поднялся на Праценские высоты. Густой молочный туман сплошной рекой заливал холмистое поле между высотами и речкой Гольбах, за которой должны были находиться французы.

Было холодно, и государь грел дыханием руки. Отделившись от свиты, он двинулся мимо биваков четвертой колонны; Кутузов последовал за ним. У бригады, которой командовал генерал-майор Берг, император слез с лошади. Вместе с Кутузовым они подошли к командирскому костру и грелись у огня.

– Что, твои ружья заряжены? – обратился Александр к Бергу.

Генерал, не получивший диспозиции, даже не знал, что предстоит сражение.

– Нет, ваше величество, но я сейчас же отдам приказ! – поспешно ответил он, подымаясь от костра.

Император сел на коня и, улыбаясь, спросил Кутузова:

– Ну что? Как вы полагаете? Дело пойдет хорошо?

Михаил Илларионович тотчас вызвал на лице придворную улыбку:

– Кто может сомневаться в победе под предводительством вашего величества!

Александр нахмурился:

– Нет, командуете здесь вы! Я только зритель…

На эти слова Кутузов ответил светским поклоном. Когда же государь удалился, Михаил Илларионович, покачав своей седой головой, по-немецки сказал Бергу:

– Вот, Григорий Максимович! Прекрасно! Я должен здесь командовать, когда даже не распорядился этой атакой. Да и не хотел вовсе предпринимать ее!

Исполнительный немец в изумлении слушал это откровенное признание.

Между тем три первые колонны потянулись влево, проваливаясь рота за ротой в туманной пелене. Но четвертая все еще располагалась на привале; ружья были сложены в козлах. Раздраженный император послал за Кутузовым.

– Михайла Ларионович! – встретил он главнокомандующего. – Почему не идете вперед?

Кутузов медленно ответил:

– Я поджидаю, чтобы все пособрались…

– Но мы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки! – возмутился император.

– Государь! – со вздохом проговорил Кутузов. – Потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу. Впрочем, если прикажете…

Он всеми мерами затягивал движение 4-й колонны, верно ценя значение высот у Працена, господствовавших над местностью. То же самое превосходно понимал и Наполеон, сказавший накануне битвы: «Если русские покинут Праценские высоты, они погибнут бесповоротно».

Только тогда, когда из густого тумана, окутавшего низины перед высотами, вынырнули густые массы войск в синих мундирах и опрокинули авангард 4-й колонны, открылся замысел французского полководца. Воспользовавшись тем, что левое крыло при выполнении своего маневра оторвалось от остальных русско-австрийских войск, Наполеон страшным ударом расколол позицию в слабейшем месте, чтобы овладеть Праценскими высотами, зайти в тыл союзной армии и отрезать ей дорогу к ретираде.

Кутузов, доселе вынужденный обстоятельствами лишь наблюдать за ходом боя, уже в безнадежном положении начал им руководить. С приказами главнокомандующего поскакали в разные стороны адъютанты – капитан лейб-гренадерского полка Шнейдерс, подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка Бибиков, князь Четвертинский, корнет ее величества кирасирского полка Дишканец, штаб-ротмистр Изюмского гусарского полка Кайсаров. Михаил Илларионович тотчас дал повеление резерву из австрийских войск, находившемуся за четвертой колонной, остановить неприятеля. Однако австрийский корпус, укомплектованный не нюхавшими пороху новобранцами, в беспорядке бросился назад при первых же выстрелах и оставил фланг русской колонны совершенно открытым.

Колонна эта, состоявшая из полков, изнуренных длительным отступлением от самого Браунау, была наиболее слабая. Теперь ей приходилось отражать непрерывные атаки французов с фронта и своего правого фланга. Она защищалась долго, отчаянно и удерживала свои позиции, отбрасывая неприятеля штыками. Но когда были ранены генерал-майоры Берг и Репнинский, их бригады, оставшись без начальников, пришли в замешательство и вся колонна начала отходить.

Кутузов при этом известии поехал в самую гущу боя. Поднимаясь на возвышенность, которую уже обтекали французы, он нашел там Фанагорийский и Рижский полки, отрезанные от 2-й колонны генерал-лейтенанта Ланжерона. Встав на пути отступавших солдат, он закричал им: