Олег Крюков
Приключения кирасира Стрешнева
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ТАЛИСМАН ДЛЯ ИМПЕРАТОРА
ГЛАВА 1. САКСОНСКИЙ ЗАБИЯКА
Дрезден. Осень 1814 года.
Короткий ноябрьский день подошёл к концу. Ночь накрыла хмурое саксонское небо своим чёрным покрывалом. Добропорядочные бюргеры уже съели вечернюю порцию картофельных клёцок, выпили кружку глинтвейна (а что ещё пить в такую промозглую погоду), и улеглись на свои пуховые перины.
На городских улицах не души. Что уж говорить о местности за городской заставой? Проедет раз за ночь конный патруль русских, эти страшного вида kozaki, и вновь лишь осенний ветер гоняет пожухлые листья по булыжной мостовой.
Но спали в эту ноябрьскую ночь не все. Недалеко от Лейпцигской заставы, почти у самой дороги стоит заброшенная часовня. Путник, окажись таковой здесь в столь поздний час, бросив внимательный взгляд на полуразвалившееся строение, увидел бы в одном из оконных проёмов еле приметный свет. А если ещё и обладал смелостью, да подкрался к этому проёму, то услышал бы весьма опасный разговор. А если ещё и заглянул внутрь…
Но где найти путника в эту ненастную ночь? Да и жалко человека. Заметь его люди в часовне, живым не отпустят. Ибо, страшное дело затевается в старых стенах.
– Я размещу своих людей на крышах двух противоположных домов. Вот здесь. – Рука в чёрной перчатке обвела небольшой круг на карте. – Как раз в этом месте кортеж наместника свернёт на мост Августа. Русские попадут под перекрёстный огонь, так что шанса выйти живым из нашей ловушки, у князя нет.
– Князь предпочитает передвигаться верхом?
– Как любой военный.
– Но тут оказия особенная. Он представляет русского императора. Что если церемонии заставят его сесть в карету?
– Разве карета спасёт наместника от пуль?
– Боюсь, вам не удалось убедить меня. Мне нужен полный успех задуманного, и результат должен быть известен сразу же по окончанию. А в вашем плане это возможно при двух условиях: если Репнин поедет верхом, и если кроме полуэскадрона кирасир он не возьмёт в конвой этих ужасных гуннов, которых они называют…чёрт, забыл!
– Башкиры, маркиз!
– Никаких титулов! И тем более имён. У этих стен могут быть уши.
Человек, которого назвали маркизом, обвёл взглядом заброшенную часовню. Со стороны южной стены, там, где сквозь бойницы верхних окон виднелось беззвёздное ночное небо, раздался шорох. В мгновение в его правой руке появился кавалеристский пистолет. В свете факела на чёрной коже блеснули рубин и золото большого перстня.
– Это всего лишь летучие мыши!
– Нервы!
Пистолет исчез в недрах чёрного плаща.
– Так вот, если с Репниным будут эти чёртовы башкиры, за ваш план я не дам и ломаного гроша.
– И правильно сделаете!
Из тьмы в круг света ступила фигура. Тот же чёрный плащ, шляпа, закрывающая верхнюю половину лица.
Теперь пистолеты в мгновение оказались в руках всех троих. Раздались щелчки взводимых курков.
– Успокойтесь, господа! – незваный гость поднял ладони.
– Кто вы?
– Вы же сами сказали, никаких имён.
Незнакомец приподнял поля своей шляпы.
– Вы…
– Тсс, – приложил он палец к губам. – Итак, план хорош, но исключительно для военной кампании. Князя легче убить в резиденции, во время выступления.
– Здание будет усиленно охраняться. Прикажете брать его штурмом?
– Зачем? Внутри буду я.
– Вы готовы поставить на кон собственную жизнь? Вас схватят! И хорошо, если позволят сделать один выстрел!
Тонкие губы чуть скривились в лёгкой усмешке.
– А мне больше и не надо. Вы, наверное, слышали о моей репутации?
– Шесть дуэлей и все со смертельным исходом. Первый выстрел и прямо в сердце. Вы, несомненно, лучший стрелок в Европе.
– Благодарю! – изобразил тот лёгкий поклон.
– Так вы хотите вызвать князя на дуэль? И убить его прямо в резиденции курфюрстов? Но для этого нужна более чем веская причина.
– Уверяю вас, господа, она у меня есть.
– Ах, Имберг, ну голова! Даром, что молод! Учись, штабс-ротмистр!
– Поздно мне, Ваше Высокопревосходительство негоцианству учиться. Да и пристало ли это боевому офицеру?
– И то верно.
Николай Григорьевич оглядел ладную фигуру начальника своего конвоя.
– Тут, штаб-ротмистр, оружие не менее страшное, чем пушки и ружья. Подрыв финансовой системы Империи – это не на ратном поле друг в друга палить. К тому же не каждый оружие это распознает. Вот ты, допустим, отличишь сто рублей подложной ассигнации от подлинной?
Князь Репнин-Волконский положил перед офицером две ассигнации достоинством в сто рублей. Тот повертел каждую в руках, пощупал, даже понюхал.
– По виду одинаковые.
– Вот и я также мыслю, – вздохнул князь. – А Алексей Осипович сразу распознал вот в этой французскую подделку, – он взял двумя пальцами одну бумажку. – А может вот в этой. Тьфу ты, чёрт! Ладно, давай в резиденцию собираться! Перед саксонцами речь держать будем.
– Николай Григорьевич, – замялся штаб-ротмистр, – у меня опять затылок чешется. Как тогда, перед Кульмом. К опасности!
– Оставь, Стрешнев! – отмахнулся Волконский. – Шрам, поди, зудит, который тебе граф Браницкий в прошлом году на память оставил. Через час выезжаем!
Князь на минуту задумался, глядя в окно.
– Опасность, Степан Петрович, всегда рядом ходит. Банкир Фреге злобу затаил, ещё бы, такой убыток потерпел, когда мы его подложные рубли накрыли!
Николай Григорьевич умолчал о том, как выгнали из саксонской столицы короля Фридриха-Августа, будто последнего бродяжку. Тяготиться князь сомнительной славы монаршего ниспровергателя!
– Башкирцев брать? – спросил начальник конвоя.
– Мы не в поле, штаб-ротмистр. Да и немчура пугается, уж больно дикий на их европейский взгляд народец наши гунны.
Стрешнев щёлкнул шпорами и вышел из кабинета генерал-губернатора.
– А затылок-то так и зудит, – бормотал он, пересекая плац и почёсывая свою густую русую шевелюру. – Ещё ни разу не подводил.
Впервые зуд кирасирского затылка начался в кампанию девятого года, когда шли в Имеретию наказывать за измену тамошнего царя Соломона[1]. Штаб-ротмистр ходил тогда в корнетах. Отряд подходил к узкой теснине, и у Стрешнева начался страшно чесаться затылок. Тогда никакого шрама и в помине не было. Передовой дозор доложил, что опасности нет никакой, ущелье чисто. Лезгины умело спрятались наверху, и когда отряд втянулся между скал, открыли плотный ружейный огонь. Командир получил смертельную рану, под Стрешневым убило лошадь. Молодцы-кавалеристы не растерялись, попрятались за камнями и стали отвечать из карабинов. А когда развернули горные орудия, да сделали несколько удачных залпов, горцы исчезли, рассеялись меж скал, как утренний туман.
Потом зуд случился во время Кульмской баталии, когда шляхтич Браницкий оставил ему на память шрам на затылке. Позже у Смоленска, ровно за час до того, как его эскадрон попал под картечь неприятеля. Тогда Степан Петрович задумался, а поскольку в длительном неведении пребывать не любил, решил, что Господь каждый раз посылает ему предупреждение.
– Седлать коней! – отдал он приказ своим орлам, ждущим у конюшен. – Аллюр два креста, да смотреть в оба!
Эскадрон был особый. Сплошь состоял из ветеранов, унтеры, эстандарт-юнкера, корнеты. Брали не количеством, в эскадроне всего шестьдесят восемь бойцов, а качеством. Все получили звания не за выслугу, а за храбрость, проявленную в кавалерийских атаках при Кульме, Лейпциге и Дрездене.
Когда ехали рысью по улицам города, бюргеры высыпали на улицы поглазеть на русское воинство. Да и было на что смотреть; и кони и всадники поражали своей могучестью. Искры из-под копыт, грозные зоркие взгляды. Князь Репнин-Волконский, генерал-губернатор Саксонии ехал рядом с командиром, штаб-ротмистром Степаном Стрешневым.
Въехали на Аугуст-брюкке. На другом берегу Эльбы раскинулся Цвингер – резиденция саксонских курфюрстов. В тени узкой улочки, выходившей к реке, стояла чёрная карета. Из-за плотных оконных занавесок втягивающуюся на мост кавалькаду наместника обозревали трое.
– Гуннов нет! Сейчас самое время ударить. Зря вы отвергли мой план, маркиз. Вдруг у него ничего не получится?
– Сейчас уже ничего нельзя изменить, барон. Советую вам положиться на Провидение.
У французского павильона, где генерал-губернатор должен держать перед саксонцами прощальную речь уже стояло множество карет с гербами знатнейших домов Саксонии.
Расположив свой эскадрон у входа, Стрешнев вместе с князем вошёл внутрь. В глазах кирасира зарябило от блеска шитых золотом мундиров и камзолов. Разодетые дамы и кавалеры при виде русского наместника забили в ладоши. Под аплодисменты Николай Григорьевич прошёл в середину залы.
Зуд в затылке стал уже невмоготу, а чесать голову в присутствии столь множества знатных и утончённых особ был mauvais tone [2]. Стрешнев вертел головой, разглядывая присутствующих, пытаясь определить, откуда исходит опасность.
И определил. Средних лет человек в партикулярном [3] платье, но с выправкой военного, пробирался сквозь толпу к князю. Его взгляд горел и был устремлён на наместника. Штаб-ротмистр признал в нём графа S – знаменитого бретёра. Последние шесть дуэлей закончились для его противников гибелью. Среди них был и знакомый Стрешневу семёновский офицер Самохвалов. Отменный стрелок и ярый бонапартист саксонец с двадцати шагов засаживал пулю прямо в сердце. И сейчас он, подобно боевому фрегату неумолимо приближался к Репнину, и взгляд его не сулил ничего хорошего.
Степан Петрович звякая шпорами, быстрым шагом ринулся на перехват. По дороге вспомнил скандальную историю, случившуюся полгода тому. Что-то связанное с баронессой фон Гейдельсгейм. История эта столь дурно пахла, что от воспоминаний челюсть Стрешнева свело как от зубной боли. Тем более что в скандал этот пытались вмешать генерал-губернатора. Тогда удалось отстоять честь князя. Баронесса возопила, что некому встать на защиту репутации несчастной одинокой женщины. А граф S, бывший в ту пору подле Бонапарта, где был и его сюзерен Фридрих Август Праведный приходится несчастной и одинокой, в чьём будуаре молодые люди меняются подобно носовым платкам, не то двоюродным, не то троюродным братом.
Стрешнев не выдержал и яростно зачесал затылок, воспользовавшись минутой, когда все взгляды устремились на наместника. И в трёх шагах от своей цели чуть не сбил с ног пожилую даму, благоухающую чёрной смородиной.
– Mille pardon, Madame!
В последний момент штаб-ротмистру удалось избежать столкновения с явной бонапартисткой [4], проводившей его взглядом полным презрения.
Через мгновение плечо саксонца врезалось в широкую грудь кирасира. Стрешнев отлетел назад, чуть не сбив с ног старого графа Кински.
А граф S даже не остановил движения. Степан Петрович без церемоний ухватил грубияна за рукав.
– Вы не считаете, сударь, что должны извиниться?
Граф S повернул к нему лицо. Взгляд был не здешний, словно его обладатель пребывал где-то далеко. И, о чудо! Знаменитый забияка пробормотал под нос извинение.
– Вы не могли бы громче, граф? В последнем деле меня контузило, и я слегка оглох на оба уха.
– Пустите! – зашипел тот, пытаясь вырвать свой рукав из цепких пальцев.
– Саксонцы! Вас ожидает счастливое будущее…
Князь Репнин-Волконский, стоя посередине залы уже начал свою речь.
– Выйдем-ка мы с вами на свежий воздух, – Стрешнев потащил упирающего саксонца к выходу. – Мне не нравится бледный цвет вашего лица.
Затылок у него перестал чесаться. А это означало, что опасность стала явной.
Когда они вышли на улицу саксонец сумел взять себя в руки.
– Штаб-ротмистр! Позвольте мне закончить здесь своё дело, и я к вашим услугам.
– И какое же у вас здесь дело, граф?
– Почему же вас это так интересует? – вскинул тот острый подбородок.
– Видимо дело такой срочности и важности, что вы, походя, оскорбили русского дворянина и офицера, даже не заметив этого.
– Я же попросил вашего прощения!
– А я вам его не даю! И как оскорблённая сторона вправе выбирать оружие, место и время.
– Ну что ж, Бог видел, как я был терпелив. Итак, что вы решили?
– Пистолеты, – начал загибать пальцы Стрешнев, – поляна у заброшенной часовни, что за северной заставой, немедля.
– Но у меня нет секунданта!
– Они нам не нужны.
– На чём мне прикажете добираться до места? Видите ли, сюда я прибыл в карете княгини W…
– Это не беда, граф, я дам вам лошадь. Если меня убьёте, можете забрать её себе.
– Ох, уж эта русская расточительность! – ухмыльнулся саксонец.
– Баранов, слазь с коня! – скомандовал штаб-ротмистр. – Мы с Его Сиятельством немного прокатимся. Кессельринг, остаёшься за командира!
Граф S вскочив в седло, тут же дал коню шпоры, пустив того в галоп. Кирасир, стараясь не отставать, тоже припустил своего гнедого.
– Не терпится умереть, граф? Или пытаетесь сбежать?
– О, если бы я мог убить вас дважды, – поднимал глаза к небу саксонец, – я бы сделал это с радостью!
– Кто бы сомневался? – улыбался в густые усы Стрешнев.
После получаса безумной скачки по городским улицам, лишь чудом никого не покалечив, дуэлянты вылетели за городскую черту.
Часовню, стоявшую заброшенной со времён Августа Сильного [5], окружали вековые дубы. У самого большого и раскидистого они и спешились.
– Прошу меня простить, граф, «кухенрейтеров» и «лепажей» [6] не держим по причине военного времени. Поэтому обойдёмся кавалерийскими.
Штаб-ротмистр достал из сёдельной сумки два запасных пистолета. Один работы тульских мастеров, другой трофейный, французский.
– Выбирайте! Хотя уверен, вы предпочтёте французский.
– Нет, благодарю вас! Я предпочитаю свой.
Граф S достал из кармана своего камзола изящный пистолет.
– Ого, да вы настоящий патриот!
Стрешнев узнал работу местного мастера Милотты.
– Со скольки шагов будем стреляться? – спросил саксонец.
– Конечно же, с восьми!
– Выстрел по жребию?
– Непременно!
Степан Петрович достал монету.
– Если упадёт вверх Фридрихом-Августом, ваш выстрел первый, граф!
Он подбросил талер.
– Извольте взглянуть.
На лице графа S не дрогнул ни один мускул.
– О, да вы нынче у Фортуны в миньонах!
Стрешнев безмятежно улыбался, показав монету, с которой на них смотрел профиль саксонского короля.
– Начнём, помолясь!
Они отсчитали восемь шагов.
– На вас кираса, штаб-ротмистр.
– Ах, да, простите!
Стрешнев снял кирасу, расстегнул пару верхних крючков своего колета, хотя на дворе стояла промозглая ноябрьская погода. Взглянул графу в лицо, на котором играла довольная улыбка.
– На счёт три?
– Пожалуй!
Саксонец стал тщательно целиться.
– Ещё пару слов, граф. Скажите, вы ведь хотели вызвать князя на дуэль?
– Поскольку вы через минуту умрёте, скажу, – ответил тот, не открывая левого глаза. – Князь заслужил смерти, потому что поступил бесчестно с одной особой, кстати, моей родственницей.
– Поскольку я всё равно скоро умру, скажите честно, граф, вам ведь глубоко наплевать на честь вашей неразборчивой в амурных связях родственницы. Так сколько вам обещал барон Фреге за убийство князя?
Граф S уже жал на спусковую скобу, но от последнего вопроса Стрешнева, попавшего в туза, рука его дрогнула. Выстрел грохнул, и пуля пролетела мимо головы офицера, задев левый кончик шикарного уса.
– Чёрт!
– Вы промахнулись!
Штаб-ротмистр поднял свой пистолет. Саксонец был бледен, но держался молодцом.
– Скажите граф, сколько и кто вам заплатил, и я оставлю вас в живых. Деньги-то, судя по всему, немалые. Вы ведь хотите ими воспользоваться?
– Стреляйте, чёрт вас побери!
– Значит, не скажете? Поскольку вы скоро умрёте, открою вам страшную тайну. Деньги, которые вы получили, скорей всего фальшивые.
– Если вы решили расстроить меня перед смертью, вам это удалось.
Стрешнев посмотрел в стального цвета глаза саксонца и опустил пистолет.
– Я решил стрелять с двадцати.
Он повернулся к противнику спиной и принялся отмерять шаги. На двенадцатом быстро обернулся, вскинув пистолет. Граф S уже достал из кармана второй и взводил курок.
Два выстрела грянули одновременно. Стрешнев почувствовал сильный удар в левое плечо, на белом колете расплывалось рубиновое пятно. Зажав рукой рану, подошёл к лежавшему на холодной земле телу. Прямо посередине лба бретёра виднелась идеально круглая дырка. В каждой руке было зажато по пистолету. Стволы из толедской стали, отделанные перламутром рукояти.
– Et pourquoi non? [7] – пробормотал Стрешнев, вынув из безжизненных пальцев оружие и пряча изящный пистолет за голенище сапога.
– Поверь, я сделал всё, что мог!
Николай Григорьевич в волнении мерил шагами кабинет.
– Но чёртовы саксонцы уже отправили донесение о вашей дуэли в Петербург. Остаётся ждать Высочайшего решения.
Он глянул на Стрешнева.
– Не куксись, штаб-ротмистр! Я тоже кой-какие сontre-actions [8] предпринял. Так, что думаю, обойдётся малой кровью. Но в Нижегородском послужить придётся [9]. Да ты уже знаком с драгунами по имеретинской кампании.
Князь уселся на оттоманку, но через мгновение вскочил опять.
– Но ты, Степан Петрович родился в рубашке! Такого бретёра успокоил! Да с одного выстрела!
Он порывисто обнял Стрешнева, сморщившегося от боли в раненом плече.
– Жаль расставаться с тобой, штаб-ротмистр. Но с утра в Вену еду, а тебе ждать курьера из столицы avec l’ ordre [10]. Не знаю, свидимся ли ещё?
Степан Петрович вышел на крыльцо. Глянул в серое саксонское небо. Такие же глаза были у покойного графа. Улыбнулся.
– Э-эх, давно не был я на Родине!
ГЛАВА 2. МОНАСТЫРЬ
Смоленская губерния. Свято-Н…ский монастырь. Ночь на Рождество.
Звон колоколов возвещал о Рождении Сына Божьего. Архипка натянув заячий треух поплотнее, чтобы не оглохнуть, яростно раскачивал било. С высоты колокольни ему был виден заснеженный лес. Где-то там, в глубине стоял скит старца Амбросия.
Закончив свой нелёгкий труд, Архипка снял треух и вытер вспотевшее, несмотря на мороз лицо. И тут его острый глаз заметил вдалеке дым, поднимающийся над деревьями, и почти неразличимый в чёрном ночном небе.
– Никак, скит горит? – подумал он, кубарем скатываясь по узкой крутой лестнице, рискуя свернуть себе шею.
– Беда, братие!
До землянки старца было версты две, да всё по бездорожью, по снегу глубиной в два локтя. Пока запыхавшиеся монахи добрались, от крохотной избушки остались тлеющие головёшки. Среди них нашли обгоревшие останки старца. А совсем рядом увидели такое, от чего волосы на голове повставали дыбом, персты сами стали творить крестное знамение.
На вершине у наспех воткнутого в снежный наст бревна была насажена козлиная голова.
Ни у кого не вызывало сомнений, что случившееся – дело чьих-то злых рук. Игумен-то намедни уехал в епархию, посему порешили к благочинному [11]. Архипке-пономарю и поручили сообщить эту страшную весть.
– Тут он мне и предлагает: – А не сыграть ли нам, штаб-ротмистр, в экарте [12], чтобы скуку, так сказать, убить? Отчего ж не убить, отвечаю. Только он не знал, бедняга, что я и в вист неплох. Скажу по чести, играть мне с ним было не интересно. Ну, сорвал сто рублей, а дальше что? Вот я и предложил, а не сыграть ли нам, милостивый государь на интерес? А у него племянница семнадцати годов, и доложу я вам, премиленькая!
Конь вдруг остановился, фыркнул и закосил на Стрешнева глазом. Мол, ты, хозяин, рассказчик интересный, но не кажется ли, что мы заблудились?
Вокруг был лес, занесённый снегом. А ведь, если староста не соврал, уже как с полчаса должна показаться деревенька.
– Неужели обманул, прохвост?
Густые ветки одной из елей дрогнули и на дорогу вышли люди. Стрешнев схватился за трофейный дрезденский пистолет, но увидел, что это не разбойники. Монашьи клобуки выдавали в них людишков Божьих.
Монахи, завидев офицера-кирасира, удивлённо воззрились на всадника.
– Что братья, за два года отвыкли от военных?
– Так вас в здешних чащобах и в двенадцатом годе не видывали, – отвечал самый молодой. – Ни француз, ни наш брат сюды не добирались.
– Так у вас, стало быть, монастырь недалече? А ночлег одинокому заблудшему путнику дадите?
– Отчего ж не дать, – отвечал тот же.
Остальные четверо безмолвствовали, но к беседе прислушивались. Стрешнев догадался, что братья дали обет молчания.
Монахи двинулись меж деревьев, утопая в снегу почти по пояс. Степан Петрович тронул коня следом.
Монастырь появился неожиданно на холме, окружённом лесом. Освещённый полной луной, он, представляя сказочное зрелище. Деревянная церковь, рядом три одноэтажных строения. Словоохотливый отрок пояснил, что в самом большом живёт братия, то, что поменьше – трапезная, рядом мастерская, где поделки разные творят, да возят в Монастырщину на ярмарку, а раз в год в Смоленск.
– А случилось-то у вас что? – спросил Стрешнев, слушая рассказ подростка.
Не ускользнуло от внимательного взгляда штаб-ротмистра, что у парня в глазах тревога, а то и страх мелькал.
– Прощения просим, но сначала к благочинному, – отвечал тот.
«Дисциплина-то у них армейская», – заметил про себя Степан Петрович.
И оказался прав. Несмотря на то, что случилось что-то из ряда выходящее, суеты среди братии не наблюдалось.
Монахи проводили его в конюшню, которая оказалась трёхстенным пристроем к мастерской. Впрочем, внутри сена было вдоволь, и сухо. Рослый жеребец гордо шагнул туда, даже не взглянув на двух монастырских лошадей, стоявших в стойлах.
В конюшне Степана Петровича нашёл давешний парнишка.
– Благочинный повелел вас накормить и на ночлег пристроить.
– И на том спасибо. Тебя как звать-то?
– Архипкой кличут. Второй год здесь пономарствую. В послушники готовлюсь.
– Ну, а меня Степаном Петровичем зови. Так, что у вас случилось-то?
Штаб-ротмистр взглянул в ночное небо, и увидел её, Вифлеемскую звезду. Перекрестился. Во всю ширь своих богатырских плеч.
В трапезной Степана Петровича ждал ужин. Обеденная зала пустовала, и он уселся за длинный дощатый стол. Молчаливый послушник поставил перед ним деревянную миску с тёплой пшённой кашей, приправленной грибами, крынку со сметаной, по случаю окончания поста, каравай хлеба. Архипка уселся чуть поодаль.
– Значит, говоришь, скит сожгли вместе со старцем, да ещё дьявольскую метку оставили? Садись ближе!
– Нельзя мне, барин.
– Послушание что ли?
Парень кивнул.
– Строгий у вас устав.
– А как же по-другому, барин? Нечистый он, слабину сразу почует!
– И скит тоже спалил нечистый?
– А то кто же?
– А ты, парень, сводишь меня поутру на то место?
– Дык благочинный запрет наложил.
– Да ты, брат, боишься!
– И ничего я не боюсь! – сверкнул Архипка глазами. – А только как я запрет нарушу?
– Ну, давай, веди меня тогда к благочинному. Представиться-то нужно честь по чести.
Благочинный, отец Фёдор, не старый ещё мужчина принял гостя в своей келье, ничем не отличавшейся от остальных.
– Далеко путь держите? – спросил он, благословив коленопреклонённого штаб-ротмистра.
– На Кавказ, батюшка, в Нижегородский драгунский.
– Провинились, значит?
– Был грех.
– Бог судья. А где денщик ваш?
– В Чернигове дожидается.
– А вы, стало быть, в одиночку. На ночлег-то вас определили?
– Спасибо за кров и пищу.
– И вас спаси Господи. Ну, помолясь и почивать! Дело-то к утру движется.
– Слыхал я, беда у вас приключилась? – спросил Стрешнев.
– На всё промысел Божий.
– Дозвольте мне к пожарищу съездить.
– А вам-то это к чему?
– Может, помогу чем. На войне всяким довелось заниматься.
– У нас здесь, сударь, своя война. Тоже брань, но духовная. Вы не обессудьте, но мы своим миром разберёмся.
Он повернулся к углу, где стояла икона Николая Чудотворца, широко перекрестился, творя молитву. Стрешнев понял, что аудиенция закончена.
Первое Святочное утро выдалось солнечным и тихим. Степан Петрович потёр замёрзшее слюдяное окно и увидел за ним подступающий к подошве холма тёмно-зелёный лес. Вековые сосны и мохнатые ели сомкнулись, словно храня зловещую тайну сгоревшего скита.
Стрешнев потянулся, поскрёб пятернёй свой затылок. Откуда у него эта прямо-таки полицейская тяга к раскрытию всякого рода тайн и загадок? Может, надо было не в кавалерию, а в полицию идти? Представив себя в зелёном мундире с красным воротником, он передёрнул плечами, хотя уважительно относился к графу Кочубею [13].
– Однако пора утренние экзерциции делать, – сказал он себе, доставая тяжёлый кирасирский палаш.
Выйдя в одной рубахе из тесной кельи на морозный утренний воздух, принялся разминать кисть, попеременно выписывая клинком восьмёрки то правой, то левой рукой. Левой получалось хуже, потому что давала знать рана, полученная около двух месяцев назад в Саксонии.
Через пять минут Степан Петрович вспотел, удовлетворено воткнул палаш в снег, скинул рубаху и принялся обтираться снегом.
На завтрак гостю подали жбан монастырского квасу, оладьи со сметаной. За столом сидели монахи усталые после ночного бдения, но радостные. Сын Божий родился! Гость чувствовал, как вместе с монастырским квасом в него вливаются силы.
Они вышли вместе с Архипкой.
– Хорошо тут у вас! – с удовольствием вдыхая лесной морозный воздух, молвил штабс-ротмистр. – Пойду-ка, прогуляю своего Серого, – направился он к конюшне.
Отдохнувший конь резво полетел с холма прямо к стене деревьев. Вскоре Стрешнев подъехал к тому месту, где ночью повстречал монахов. Бесснежная и безветренная ночь сохранила следы, уходившие в чащу.
У обгоревших развалин скита он спешился. Мёртвые козлиные глаза безучастно смотрели на него, и Стрешнев подумал, что для роли нечистого это животное явно не годится; глуп, к тому же травояден. Уж дьявол – охотник за людскими душами, если следовать классификации Линнея [14], отъявленный хищник. Скорее волк, от клыков которого гибнут в первую очередь больные и слабые. Ежели душа человеческая с червоточинкой, сатане-то и легче прибрать её.
Скит строили как полуземлянку. Вырыли яму в полтора аршина глубиной, где-то в сажень с небольшим в длину и ширину, обложили с четырёх сторон брёвнами. Крыша была видимо, крыта еловыми ветками, полом служила утрамбованная земля.
Степан Петрович скинул прямо в снег зимний сюртук и спрыгнул в пепелище. Он и сам не знал, что надеялся здесь найти. Кончиком ножен принялся ворошить головёшки. Среди них попадались и обгорелые кости. Видимо старца убили или лишили сознания, а потом подожгли скит. А это что?
Среди головёшек острый глаз штаб-ротмистра узрел крышку от чугунного горшка.
– А я-то думал, скитники питаются кореньями да лесными ягодами.
Он разгрёб сей необходимый в любой крестьянской избе предмет и поддел носком сапога. Крышка сдвинулась, и под ней обнаружилось тёмное отверстие. Стрешнев наклонился и увидел, что сам чугунок был врыт в землю. На дне его что-то лежало.
Это была толстая пачка пожелтевшей бумаги. Степан Петрович стряхнул с неё золу.
Почерк изобличал тягу писавшего к каллиграфии, каждая буковка на загляденье.
На первом листе эпиграфом стояло:
«Исповѣдую же с клятвою крайняго Судію Духовныя сея Коллегіи быти Самаго Всероссійскаго Монарха Государя нашего всемилостивѣйшаго».
Это что же, скитник был членом Священного Синода?
Степан Петрович огляделся. Вокруг был лес, суровый и молчаливый, за которым мог притаиться враг.
Он выбрался из ямы, засунул бумаги во внутренний карман сюртука, надел его. Почистил снегом сапоги, уничтожая следы копоти. Серый стоял чуть поодаль, безуспешно пытаясь добраться до травы сквозь толстый снежный покров.
– Возвращаемся, – сказал своему боевому другу штаб-ротмистр.
Вечером погода испортилась. Завьюжило. После ужина Стрешнев уселся перед свечёй в своей келье, достал рукопись.
– Являясь тайным членом Святейшего Синода, я – потомственный дворянин Ар…в Пётр Сергеевич выполняю тайную миссию, посланную мне Господом нашим Вседержителем и лично Его сиятельством князем Голицыным Александром Николаевичем [15]. Сея записи в случае моей гибели или несвоевременной кончины должны быть, переданы лично князю. Посему, тот, кто не сделает этого, будет обвинён в государственной измене.
Степан Петрович поднял голову и успел заметить в лунном свете тень, промелькнувшую за окном.
– Дело моё чрезвычайной важности и касается «корсиканского чудовища». Недруги считают его исчадием ада, кто-то гениальным чадом двух родителей: Просвещения и стихии бунта французской черни, уничтожившей монархию, кто-то воплощением честолюбия. Мне же поручено отыскать духовно-мистический корень его военных и политических успехов.
Честолюбие отверг я сразу. Честолюбивых людей много, а таких успехов добивается лишь малая их толика. Чья слава дошла до нас за две тысячи лет? Александр Македонский, Кай Юлий Цезарь, ну ещё несколько личностей масштабом помельче. Я не беру в расчёт древневосточных деспотов, да растленных императоров Рима, чьи деяния по величию не соответствовали льстивым восхвалениям их поданных.
Посему предложил я обер-прокурору объединить две возможные причины головокружительных успехов Бонапарта. Магию и алхимию, а также фармазонство [16], вылившееся в смертоубийство Помазанника Божия. Князь согласился с моим предложением, и в свою очередь предложил мне отправиться в самое логово корсиканца.
И вот тайно перейдя шведскую границу, чтобы вызывать меньше подозрений, в апреле 1805 года я прибыл в Париж. Сам объект моего внимания готовился в то время к высадке на Альбион. Не теряя даром времени я начал посещать местных астрологов, которые пользовались тягой людей к суевериям. Большинство из них не представляли для меня интереса. Но однажды я нашёл в Булонском лесу монастырь, где мне посоветовали побеседовать с тамошним старцем Пьером Ле Клером. Говорили, что именно он предсказал узурпатору блестящее будущее.
В мрачной монастырской келье я увидел согбенного, немощного с виду старика, тем не менее, взглянувшего на меня проникающими прямо в душу выцветшими глазами. После обмена взглядами, я понял, что он всё обо мне знает. Поэтому решил быть откровенным.
– Вы верите в Бога, падре? – спросил я.
– Верю ли я в Бога? Хороший вопрос вы задали человеку, посвятившему Ему всю свою жизнь. А прожил я, ох, как много, и мне слишком многое открылось. И чем больше я познаю, тем яснее понимаю, что без Его воли ничего не происходит на этом свете.
– Тогда скажите, кто помогает Бонапарту? Бог или сам дьявол?
На старческом лице промелькнула едва заметная улыбка.
– Вы прекрасно говорите и понимаете по-французски. Неужели не поняли моего ответа на ваш первый вопрос?
– Ничто в этом мире не случается без Его воли? Но Бонапарт – атеист!
– Эта мода, – сморщился Ле Клер, – пройдёт. К тому же наш славный корсиканец напрямую не отрицает Творца и уверен в Его присутствии в судьбах людей.
– Значит Господу угодно, чтобы человек, чья вера сомнительна, победил более сильного в ней.
– Уж не своего ли властелина вы имеете в виду? – усмехнулся старик. – Того, кто уселся на троне поправ ногами ещё не остывший труп убиенного родителя своего?
– Есть ещё народ…
– Народ ваш будет нести ответственность за грехи своего властителя.
После этой фразы старый монах замолчал. Я ждал минуту, другую, третью, но старец был погружён в свои думы и будто забыл о моём существовании. И лишь, будучи в дверях вновь услышал его дребезжащий голос:
– Ищите причину не в вере, а в тайном знании. Вспомните, власть упала в руки корсиканцу как перезревший плод после посещения древней египетской земли. Прощайте, и да хранит нас всех Бог!
Уже сидя в карете, я принялся размышлять. Что имел в виду Ле Клер? Египет – колыбель истории. Оттуда Моисей вывел своё ветхозаветное племя на поиски Земли обетованной. Я вспомнил речь Корсиканца перед битвой у пирамид: – Солдаты! Сорок веков смотрят на вас…
От сильного удара снаружи окно кельи вместе с рамой упало внутрь. Резкий порыв ледяного ветра задул свечу. А тут, как назло луна укрылась за тучами, и келья погрузилась в полную темноту.