Олег Хлебодаров
Истории о любви
Пижон
Этот рассказ, хотя и ведётся от первого лица, по сути не мой, ибо главного его героя я видел при жизни всего один раз. Впрочем, не доверять человеку, мне обо всём поведавшему, у меня нет никаких оснований. Ныне этот человек на том свете, а потому я лишён перед ним каких-либо обязательств не сообщать никому о тех людях и событиях.
Он был довольно странным человеком, если не сказать больше. Немного нелепый и даже внутренне похожий на героев Пьера Ришара, смотрящий на мир словно сквозь розовые очки. Даже дефицитная, импортная и потому весьма дорогая одежда сидела порой на нём как-то нелепо. В тёплое время года этот образ гармонично дополняла панама, которую он обожал носить к месту и не к месту. В кругах, к коим он был причастен – а точнее, может быть, вынужденно причастен, – его знали не иначе как Пижона. Он, в сущности, и был таковым. Иногда даже, наверное, в ильфо-петровском значении этого слова – помните: «Пижоны!.. Что же вы не бьёте вашего гроссмейстера?» Впрочем, вся эта нелепость и даже пижонство отнюдь не мешали ему быть буквально гениальным преферансистом.
Где и при каких обстоятельствах он научился так воистину по-гроссмейстерски играть в преферанс (в секу и деберц он не играл принципиально, в других играх был мастером, но тоже старался не играть), мне неизвестно. Я слышал несколько историй об этом от хорошо знающих Пижона и – шире, вообще весьма осведомлённых о многом людей, но те рассказы настолько отличались друг от друга, что такое вообще редко бывает. В связи с этим ни одну из этих историй я тут приводить не буду, поскольку или придётся рассказывать всё (а это отвлечёт от магистральной линии), или же даст не совсем обоснованное преимущество какой-либо из версий, что недопустимо. Важно отметить лишь, что играл Пижон честно, если слово «честно» вообще применимо к людям его профессии.
Формально Пижон работал тренером по шахматам во Дворце пионеров одного южного райцентра, где, собственно, и жил. Впрочем, вряд ли можно говорить, что совсем уж формально – он действительно ходил на работу и обучал детишек премудростям этой старинной и весьма умной игры. Пижон, разумеется, мог нанять вместо себя кого-то из дедушек, игравших в свободное время в шахматы в парке имени 1 Мая, но не делал этого. Мало того, он даже всерьёз гордился достижениями на своей работе. Несколько раз при встречах хвастался мне: «Ты знаешь, старик (так он обращался не только ко мне, хотя мне было тогда тридцать с небольшим, но и почти ко всем своим собеседникам), а ведь N., который у меня тренируется, получил первый разряд!»
Я даже больше чем уверен, что он ходил в кассу и получал зарплату, которая, прямо скажем, была копеечной, и которую он мог прогулять очень быстро и даже не заметить. Верю я в это потому, что Пижон иногда вдруг становился редкостным скупердяем. Помню, как тёплым сентябрьским утром встретил его близ Дворца пионеров, и он поведал мне, что шёл на работу пешком, потому что «не захотел кормить троллейбусников». «Старик, ты знаешь», – сказал Пижон, – зачем мне дарить им деньги?!» И это произнёс человек, который за пару месяцев до этого ехал из Черкесска до дома на такси и отвалил таксисту сумму, на которую многие семьи вполне могли прожить год, а то и более. Хотя, как знать, несмотря на розовые очки, он мог просто испугаться, ибо обыгранный им товарищ хотя и помнил про святость карточного долга, но вполне мог отомстить, так что ехать домой лучше было, не дожидаясь поезда.
Деньги любили Пижона даже больше, чем он любил их. Они буквально липли к нему. Как-то раз в ресторане, где я обмывал очередную сделку, а он просто ужинал, я спросил, не проще ли ему меньше тратить (а попросту не спускать деньги на ветер). «Ты знаешь, старик», – ответил он, глядя куда-то вдаль, а точнее в стену зала, – ты не первый говоришь мне об этом. Я даже сам как-то задавал себе этот же вопрос. И знаешь, что я сам себе ответил?» Я, естественно, не знал, о чём, не мудрствуя лукаво, и сообщил ему. «Так вот, – он взял гроссмейстерскую паузу, как брал, бывало, в игре, и продолжил, – пусть будет так, как есть. Вот недавно я сидел здесь, за этим же столиком. Сидел, понятное дело, не один, а с Ксюшей. Ну, ты знаешь, – она с четвёртого курса нашего медучилища». Я понятия не имел про неё, но на всякий случай покивал головой. «Так вот, старик, она приехала к нам из своего то ли посёлка Усть-Захрюкинска, то ли из колхоза «Хрен-знает-сколько-лет-без-урожая». По этому поводу она ведёт себя как та ещё цаца. Я прощаю ей это, потому как страдаю излишней добротой, особливо к дамскому полу. Засиделись мы, понятное дело, допоздна. Потом я как истинный джентльмен, коим я, собственно, и являюсь, проводил её в общежитие, ибо ко мне она по причине своей цацистости ни ногой. Даже вахтёрше дал червонец, чтоб не буянила. А потом двинул к себе домой. Таксёров уже нет, городок наш как вымер. А утром к 10.00 мне надобно быть на службе. Я уже выходил из квартиры и молил Бога, чтоб успеть на троллейбус, как мне позвонил Ашотик. Он сказал, что мне кровь из носу надо завтра быть в Сухуми, ибо там будет хорошая игра. Так и случилось: там были цеховики, как местные, так и из солнечного Баку, пара грузинских князей и завмаг откуда-то из Сибири. Я выиграл не особо много – 35 тысяч, из них 10 отдал Вове Биндюжнику. Он ведь был милый малый…» Я-то лично считал, что покойный к тому времени Вова Биндюжник (его застрелили конкуренты) милым малым ни разу не был, а как минимум соответствовал своему творческому псевдониму, но возражать не стал – «милых малых» у Пижона было много. Что поделать, если даже успешность в игре никак не мешала наличию этих самых розовых очков.
«Тут я отдал Ашотику по приезде его пять кусков, – продолжал, не торопясь, Пижон. – В общем, мне тоже кое-что осталось. Мораль сей басни какова?»
В ответ мне нечего было сказать, ибо суть я не особо понял, услышав, в сущности, стандартный Пижоновский рассказ о его истинной профессиональной деятельности.
«А мораль тут, друг мой, такова: не засидись я с этой цацей Ксенией, я бы встал на следующее утро пораньше и пошёл бы на работу часиков эдак в девять. А стал бы Ашотик искать меня во Дворце пионеров (в этот раз последнее слово он произнёс по старорежимному через «э»)?! Вот именно, не стал бы.… И где бы я взял 20 тысяч, скажи мне?! А они мне тогда ох как пригодились. А то Елена начала требовать денег, да и Наденьке захотелось новых серёжек…»
Ушлый прохиндей Ашотик и Дворец пионеров плохо совмещались в моей голове, в связи с чем я согласился с доводами Пижона.
Тут надо сделать отступление. Пижон куда как больше денег и, может быть, даже больше комфорта в виде ресторанов, дорогих напитков, икры – разумеется, не заморской баклажанной, – любил женский пол. Официально он был давно в разводе, да и брак тот существовал ещё до его приобщения к большим картам. По словам самого Пижона, брак тот, заключённый, кстати, с дочерью одного из отцов города, распался по причине отсутствия детей. И вот, обретя весьма немалые деньги, Пижон навёрстывал упущенное. Вроде как детей у него было пятеро, хотя, возможно, я что-то упустил, и их на самом деле было больше.
Елена была высокой и фактурной дамой. Работала старшей медсестрой в одном из отделений районной больницы. Она любила плавать, причём даже зимой. Именно близ проруби её и встретил Пижон ещё в начале своей карьеры. Встретил и не устоял. Наденька, напротив, была невысокой – кажется, один метр пятьдесят пять сантиметров. Она работала тренером по гимнастике. Где пересеклись её пути с Пижоном, доподлинно неизвестно. Пижон лишь упоминал, что увидел её с пучком на голове и сразу на неё запал. Ему вообще почему-то нравились женщины именно с этой причёской. Такая же была у Светланы – гренадёрши побольше Елены, тренировавшей детишек в местном бассейне, и Юленьки – миловидной миниатюрной продавщицы книжного магазина. Впрочем, у пятой из дам сердца Пижона – Ольги, трудившейся бухгалтером в какой-то конторе (как именно она называлась, Пижон всё время забывал), пучок на голове бывал редко.
Все они – Елена, Наденька, Светлана, Юленька и Ольга – были матерями Пижоновских детей. Никаких алиментов он им, разумеется, официально не платил, компенсируя это небрежной передачей им сумм, вполне сопоставимых с их годовой зарплатой, а то и превышающих таковую. Плюс к этому Пижон периодически дарил им подарки, иногда весьма дефицитные или просто совсем не дешёвые. Алиментов они с него и сами, впрочем, не требовали. То ли по причине того, что мир повернулся к Пижону лицом в благодарность за его добрый нрав и упоминавшиеся уже «розовые очки», то ли по причине того, что начни кто-либо из них это делать, Пижон встал бы в позу и предложил посудиться по советским законам в суде, получив с него в результате целых двадцать пять процентов от его официального заработка.
Тем удивительнее была наша встреча в июне восемьдесят девятого. Я зашёл перекусить в недавно открывшееся кооперативное кафе «Чайка». Народа там почти не было, только в другом конце зала сидела парочка начинавших свой пу ть в бизнесе кооператоров, нарочито громко что-то обсуждавшая между собой. Мне с моим опытом в нелегальном бизнесе (а какой бизнес в совке был легальным?) всё это было совершенно не интересно. Пижону, к которому я подсел за столик, это было интересно ещё меньше. И не только по причине того, что он уже наслушался в огромном количестве разговоров действительно богатых людей, и не только потому, что его вообще мало интересовали чужие дела. Перебросившись парой фраз про дела на Съезде народных депутатов (Пижон искренне поддерживал академика Сахарова и Ельцина с Собчаком) и выслушав его реплику о поганости этого, якобы чешского, барного пива («Ты знаешь, старик, настоящее чешское барное было в восемьдесят четвертом в Сухуми, когда я приехал туда первый раз на гастроль!»), Пижон вдруг ничтоже сумняшеся заявил мне, что влюбился.
Тут я, признаться, очень удивился. Никогда он так не говорил ни про Елену-Наденьку-Светлану-Юленьку-Ольгу, ни тем более про всяких случайных подруг типа цацы Ксении. И про свою бывшую жену ничего подобного он не говорил. Это было что-то совершенно новое. «Понимаешь, старик, я люблю её, и всё тут! А она, Клавдия эта…» Я попытался успокоить его, ответив из Пушкина, что, мол, «чем меньше женщину мы любим, тем легче…» и т. д. Благо я рассчитывал, что выпускник филфака пединститута, поработавший в молодости даже в школе, лучше поймёт мою мысль именно через солнце русской поэзии. «А ты знаешь, кажется, я начинаю понимать Володю Сиплого…» – ответил мне он.
Тут я поперхнулся котлетой по-киевски. Я, конечно, понимал, что ввиду своей профессиональной деятельности Пижону приходится общаться порой с не самыми хорошими людьми, но чтоб с Сиплым… Последний справедливо считался самым отъявленным головорезом в нашем городке. Официальное число трупов – один, за который он, собственно, и отсидел – примерно так же соответствовало истине, как тренер по шахматам статусу Пижона. Кроме всего прочего, про Сиплого было известно, что он был отъявленным женоненавистником. «Голубизна» тут, понятное дело, ни при чём – просто жена развелась с ним на первом году срока, а заочница, с которой он познакомился по переписке из лагеря, прервала с ним общение, узнав, что он заболел туберкулёзом. С той поры женщин он ненавидел. Девочки боялись его как огня, ибо любое неосторожное слово, равно как и неправильная, по мнению Сиплого, интонация, приводили к побоям. Сутенёры, ясное дело, с Сиплым предпочитали не связываться. Впрочем, денег после общения Сиплый оставлял немало.
«Он ведь, в сущности, милый малый, этот Сиплый…» Тут я не нашёл ничего не то что сказать, но даже покивать головой: оно, конечно, розовые очки розовыми очками, но не до такой же степени! «А ещё знаешь, старик, он так же, как и я, любит стихи Маяковского! Мы с ним на днях в одном кабаке много говорили про это». Тут я уже перестал удивляться чему-либо вообще. Если бы мне сказали, что Володя Сиплый бросил школу во втором классе и забыл некоторые из букв, поскольку их знание никак не помогало ему в криминальной деятельности, я бы совсем не удивился. Про стихи – я бы поверил, что Сиплый может любить что-нибудь с надрывом из Есенина (кто-нибудь из интеллигентов в лагере или на пересылке декламировал, и Сиплому понравилось), но революционная поэзия… Это было просто за гранью…
Потом несколько лет я не видел Пижона – сначала я перебрался в Москву, потом закрутились дела в Сибири. В городок наш я приехал только в июне девяносто шестого. Мне и моему молодому деловому партнёру (собственно, он и поведал эту историю миру) требовалась консультация по вопросу бизнеса. Нам порекомендовали именно Пижона (теперь его, естественно, так никто не называл, а именовали исключительно по ФИО).
Он принял нас в своём трёхэтажном особняке на окраине городка. Злые языки утверждали, что на те деньги, которые он заплатил за его строительство и обустройство, можно было возвести почти что рыцарский замок. Впрочем, на его репутацию как консультанта это никак не влияло.
После окончания деловой части беседы Пижон предложил нам выпить чаю. У нас была пара часов свободного времени, и мы не отказали ему в этой просьбе. Тут в его кабинет вошла женщина-брюнетка. Роста она была довольно высокого, в строгом чёрном платье, в элегантных босоножках на шпильках. Причёска, естественно, – пучок. «Знакомьтесь, друзья! Это Клавдия, мой ангел во плоти». Затем Пижон представил нас брюнетке, и я даже поцеловал её ручку. Она вкатила небольшой столик, на котором был чайничек, чашки и тарелка с пирожками. Кстати, таких вкусных пирожков я в своей жизни так больше и не ел.
«Клавдия буквально вернула меня к жизни пару лет назад», – глядя на жену с обожанием, сказал Пижон.
Как выяснилось, в девяносто втором он, уже будучи бизнесменом, причём вполне себе успешным, сел. Вот такие бывают превратности судьбы – не один год крутиться в больших картах, скупать валюту, когда это было строго под запретом, и сесть за какую-то, в сущности, ерунду… Часть срока Пижон вообще провёл в больнице, поскольку его очень сильно избил смотрящий чеченец.
Да и вообще, пример Пижона показывал, как поменялись нравы. Ходя, в общем-то, по лезвию бритвы (а как иначе можно было охарактеризовать его деятельность в восьмидесятых?!) он лишь раз столкнулся с неприглядной стороной криминала: когда два молодых придурка – студенты техникума – приняли его в декабре восемьдесят восьмого за кооператора («кооперативщика», как многие тогда говорили) и попытались стрясти с него пять тысяч рублей. Кажется, тогда обошлось даже без помощи любителя Маяковского Сиплого. Просто Пижон сообщил Ашотику, а тот обратился к кому-то из местных донов. Те, в свою очередь, очень доходчиво объяснили молодой криминальной поросли, кого можно облагать данью в их городке, а кого лучше обходить стороной километра эдак за два, а то и поболе. В начале девяностых же люди, подобные Сиплому, стали скорее нормой, нежели исключением. Другое дело, что, видимо, они вдобавок ещё и не любили революционную поэзию…
«Я ведь даже и жить не особо после освобождения хотел, а как Клавдию встретил, так к жизни вернулся. Бизнес вновь поднял. Деток, жаль, у нас вот только нет… Но вроде бы в следующем месяце в Израиль едем, в клинику. Там, говорят, чудеса творят», – продолжал Пижон. Клавдия сидела рядом и гладила его по руке. Было видно, что она светилась от счастья. «А с моими детьми мне встречаться не дают…» – тут Пижон отвернулся к окну.
Как выяснилось, переводы, причём на не самые кислые суммы, он исправно отправлял матерям своих детей, однако на их решение не давать ребятам видеться с отцом это никак не влияло. Ни один из переводов назад, кстати, так и не вернулся.
В сентябре того же девяносто шестого мы опять были в городке. Остановились в гостинице, которая ныне звалась «Гранд-отелем», что, впрочем, никак не влияло на качество обслуживания. Как оно было советским, таким и осталось. «Ты знаешь, план чуток меняется, – сказал я своему партнёру, войдя в номер. – Мне только что отзвонились, через полчаса похороны Пижона!» Мы перенесли запланированную встречу и поехали к его коттеджу.
Как выяснилось, хоронили его мы вчетвером: кроме нас был ещё один бизнесмен (который, собственно, и устроил встречу в июне и сообщил о его похоронах) и Клавдия. Она была в том же платье, что и тогда, в июне. Как мне показалось, сквозь него проступали черты небольшого животика. Ни одна из его бывших пассий, ни его многочисленные друзья, которых он любил поить-кормить в ресторанах, ни тем более его дети на похороны так и не явились. Приехали лишь курьеры какой-то похоронной компании и привезли огромный и дорогущий венок. На траурной ленте было написано: «Другу от Володи Сиплого»[1].
Знакомства по Интернету
Раздался звук, как от эсэмэски. Сидящий за компьютером открыл пришедшее сообщение и прочитал: «Вероятно, ей не понравились ход беседы, содержание вашей анкеты, или тема для разговора её не очень заинтересовала. Попробуйте поискать других пользователей, внимательно изучите их пожелания, описанные в анкетах, или постарайтесь найти другие темы для начала разговора».
«Да они все, мать их за ногу, сговорились, что ли?!» – сидевший третий час за монитором мужчина не стал сдерживать свои эмоции, благо в квартире он находился один. Что поделать – аналогичное сообщение уже было четвёртым подряд.
Надобно сказать, что сидевший за монитором был человеком сорок одного года от роду, ростом сто восемьдесят пять сантиметров и далеко не самой отвратительной внешности. Материальное его положение было также вполне стабильным: во всяком случае, автомобиль и квартира в собственности имелись, а вот ипотека и кредиты в центрах микрофинансирования – нет. Банковские кредиты тоже отсутствовали. Человек этот, коего звали Алексеем, уже третий месяц был в разводе. Брак, впрочем, дал трещину ещё за два года до официального разрыва отношений, причём эта трещина все эти два года только расширялась. Все попытки её уменьшить, включая даже поездку с женой и дочкой, тогда ещё шестилетней, в Хорватию и совместный поход к семейному психологу (тут уже без дочки) закончились полным провалом.
Алексей сделал ещё одно весьма неприятное открытие. Как выяснилось, дамы, дамочки, барышни и прочие представительницы противоположного пола, с большим интересом смотревшие на него, когда он был в браке, вдруг испарились. Нет, и сейчас находились желающие выпить с ним кофе в кофейне или даже ресторане, были те, кто благосклонно принимали розы (подкат по принципу «Вы такая красивая, а можно вам розы подарить?» вроде как сначала срабатывал, но затем сразу же давал сбой). У всех вдруг находились незавершённые отношения, имелась неготовность к новым отношениям, и даже внезапно находились молодые люди. У одной такой Алексей, не выдержав, даже спросил: «А что же он не с тобой тогда в воскресенье вечером, если он твой парень?!»
Знакомый интеллигентный мошенник (именно так он и аттестовал себя Алексею) посоветовал знакомиться в клубах. Правда, потом он добавил, что эти вновь обретённые знакомые почему-то исчезают с утра. «Представляешь, – рассказывал он, – под утро засыпаем вместе у меня, просыпаюсь – а её уже нет». Почему так происходило, этот интеллигентный мошенник понять так и не смог. Алексей решил для себя, что тоже не будет разгадывать этот ребус.
«Не побеждает тот, кто ничего не делает!» – сказал сам себе Алексей и продолжил поиск.
«Кажется, неплохая мордашка», – подумал он, глядя на анкету. И данные вроде бы ничего: Елена, тридцать шесть лет, образование высшее, любит кино, театр, дачу, гулять с друзьями. Ищет серьёзные отношения. Попытка написать ей, однако, закончилась неудачей. Как выяснилось, Елена поставила фильтр на входящие сообщения: возраст тридцать один – тридцать пять лет. «Ага, в сорок один из меня песок сыплется, и член не стоит!» – со злостью сам себе сказал Алексей. Разумеется, была возможность купить VIP-статус и писать всем, кому заблагорассудится, однако Алексей тупо пожалел денег. Он уже один раз купил себе этот самый VIP-статус и написал почти шестидесяти пользовательницам «Мамбы». В итоге – четверым не понравился ход беседы, пятеро добавили его профайл в «Игнорируемые», шестеро просто не вышли с той поры на сайт, одна оказалась проституткой и сразу пригласила его в какой-то специальный чат, ещё одна сразу написала в ответ, что он старый и прямым текстом послала его на х…, а основная масса просто не ответила. Написали в ответ лишь пятеро, причём с четырьмя из них переписка застопорилась на попытках либо узнать, кем они работают, либо выяснить, в каком районе города они живут. Лишь с одной переписка продолжалась, но, как Алексей понял, перспектив тут не было никаких. От попыток обменяться номерами телефонов или договориться о встрече дамочка упорно увиливала, но забрасывала его письмами о погоде, работе (она была бухгалтершей), новинках кино и даже рассказами о своей однокласснице, которая в третий раз вышла замуж.
«Попробую-ка я следующую», – подумал Алексей, глядя на симпатичную барышню лет двадцати шести. При открытии анкеты, правда, выяснилось, что она добавила его в «Игнорируемые». «То-то мне её лицо знакомым показалось», – прошептал Алексей, добавляя её в список своих игнорируемых.
За игнорируемой шла Миледи, тридцати восьми лет от роду. Судя по аватарке, Миледи занималась бодибилдингом. У Алексея был опыт общения с парой культуристок, так и не перешедший в итоге в «горизонтальную плоскость». На их примере он понял, что ничто иное, кроме пропорций собственного тела, любительниц культуризма не интересует. Алексей не понял только, как они заводят детей. Наученный прошлым опытом, он решил и сейчас не искать ответ на этот вопрос.
Следующий профайл Алексей также не стал открывать: Танюша, тридцать девять лет. Сколько в ней килограммов, Алексею было неинтересно, но, если на самом деле их было около ста, он бы не удивился. После Танюши шла Анна, тридцать два года. Как ни странно, у неё не было даже фильтра на входящие сообщения.
«Здравствуйте, Анна! Вы прекрасно выглядите! Как поживаете?» – написал стандартные для себя первые фразы Алексей. Выглядела она, правда, весьма средне, но Алексей предпочитал всё-таки начинать с комплимента.
После Анны шла Ксения, двадцать девять лет. У неё в профайле было около пятидесяти фотографий (половину можно было смело удалять, ибо они по сути дублировались), куча интересов и якобы знания языков… и надпись, гласившая, что Ксения не отвечает на подмигивания, а на «Привет! Как дела?» сразу отправляет в «бан». Кроме того, декларировалось, что Ксения любит, когда мужчины красиво ухаживают. В разделе «Дети», что естественно, стояло «нет». «И не будет!» – не без злорадства подумал Алексей и открыл следующую анкету. Марина, тридцать четыре года. «Вроде бы симпатичная», – решил Алексей, но сразу же передумал писать, прочитав: «Я и три мои очаровательные дочки будем рады мужчине, который сможет стать им папой». «Они вообще думают, когда плодятся, или нет?!» – опять со злостью почти что на весь мир подумал Алексей.
Тут ему вспомнился один разговор, случившийся, когда он был ещё молодым. Было это чуть больше десяти лет назад, как раз незадолго до знакомства со своей будущей женой. Дело было в Праге после экскурсии по её мистическим местам. Человек, рассказавший ему ту не то что историю, но скорее даже притчу, был лет на пять старше, но куда как опытнее: сказалась и служба в Чечне, и условная судимость за какое-то экономическое преступление, и что-то ещё. «Так вот, – говорил он тогда, – это придумал не я, хотя мог бы вполне выдать и за свои мысли. Но не хочу. Рассказал это мне человек, которого буквально каждая собака знала в городе, где я тогда жил, звали его Пижон». «Он и вправду был пижоном?» – почему-то спросил тогда Алексей. «Не знаю… Я лично тогда ничего пижонского в нём не находил – одет он был, понятное дело, не бедно. Но тогда так одеваться стали многие. Я так понимаю, это пошлó ещё с советских времён, когда любые импортные джинсы были пределом мечтаний. А у него они, ясное дело, были, и не одни. Так вот, – продолжал свою притчу рассказчик, – мне уже тогда показалось, что Пижон болен, причём серьёзно. Увы, я был прав, и буквально через полгода он умер. Но не суть. Так вот, Пижон вывел мне доказательство отсутствия Бога. Не знаю, вообще или конкретно сейчас. Не удивлюсь, что, будучи человеком весьма начитанным, Пижон не отрицал деизм. Он сказал лишь, что Бога нет, потому что нормальные, красивые, умные женщины часто не могут завести ребёнка, в то время как откровенное быдло плодится и размножается. И это, по его мнению, были не единичные факты, а система».
Тот разговор случайно всплыл в памяти Алексея, но не согласиться ни с тем случайным знакомым, ни с Пижоном – неважно, был тот когда-то в реальности или нет, – он не мог.
Следующая анкета принадлежала Марии, тридцати лет от роду. С фотографии на Алексея смотрела буквально женщина его мечты. Впрочем, мечты тут же рассеялись, ибо сайт сообщил ему, что он превысил лимит контактов, которые может создать за сутки.
«А не позвонить ли мне Юльке?» – подумал Алексей. С ней он когда-то учился в институте. Будучи в браке, несколько раз виделся с ней в магазинах или на улице. Она даже оставила ему номер своего телефона, которым он, однако, тогда никак не воспользовался. Даже купив новый аппарат, не стал туда заносить Юлин номер, посчитав это излишним. «А ведь она вроде бы так и не вышла замуж», – продолжал размышлять Алексей, открывая старый телефон, который не читал сим-карту после очередной поломки, но почему-то открывался и даже позволял читать старые контакты, эсэмэски и смотреть фотографии.
«Позвоню ей утром, перед работой, а то сейчас уже ночь на дворе», – принял решение Алексей, ложась спать.