Олег Айрашин
Рай для грешников
Часть 1. Боливар не вынесет двоих
Вчера мне приснилась действительность.
Боже, с каким облегчением я проснулся.
Станислав Ежи Лец
Глава 1. Доцент
Всё дальше и дальше – поезд уносит меня в преисподнюю, опоясанную бетонной стеной. Никто не ведает, что ад готов обрушиться на привычный мир – и сам я тогда не знал, что встану на пути злотворного потока.
…Ах, мама,
Какая драма!
Зашла в Овальный кабинет —
А там Обама, –
бойкие девичьи голоса выдернули из дурного сна. Там, во сне, двое в резиновых фартуках, совсем не похожие на хирургов, распластали меня на столе. Плотный курчавый брюнет распиливал мой череп, а командовал процессом немолодой красавец-атлет с белоснежной шевелюрой .
– Осторожней, мозжечок не повреди, – говорил блондин. – На, держи. Да аккуратней внедряй, аккуратнее. Закрывай и заклеивай. Волосы ему причеши. Всё, закончили.
– Белый, зачем? – спрашивал я блондина.
– Тебе знать не положено. Операция засекречена, гриф «АС», абсолютно сугубо, – и снова брюнету. – Активируй.
В уши ворвался рёв и грохот – и я проснулся.
Наяву оказалось ещё гаже. Спасаясь от чёрного хищника, мы с дочкой потеряли дорогу. Ноги то и дело увязали в болоте; Катюшка проваливалась в вязкую трясину по пояс. И тут зверюга, обернувшись трёхглавым драконом, заорал женскими голосами во все три глотки:
…Зашла в Овальный кабинет —
А там Обама.
Да ведь и это сон, – и тут я проснулся по-настоящему.
Радио завершило шлягер:
– Вы слушали хит сезона «Овальные страдания» в исполнении группы «Кузькина мать».
Поезд замедлял ход. Июльское утреннее солнце лупило прямо в окно.
– Граждане пассажиры, – чеканный голос вконец развеял дремоту. – Сейчас мы находимся в шлюзе. В Большую зону прибываем через тридцать минут. Прослушайте правила поведения в Би Зед.
Радио замолчало, будто подыскивая нужные слова, и ожило вновь.
– Правило первое. Командированные на один день должны покинуть Большую зону засветло. В противном случае Российская Федерация не отвечает за вашу жизнь и здоровье. Правило второе. Прочие прибывшие в Би Зед руководствуются понятиями Большой зоны. Приготовьте вещи к досмотру.
Кто бы сказал – не поверил: пяти часов не пройдёт, как я нарушу главные понятия Большой зоны. А заодно и серьёзные статьи Уголовного кодекса Российской Федерации.
Дверь открылась, в купе заглянула светленькая проводница с овальным бейджиком на высокой груди:
«Наталья. 2.000».
Две тысячи – чего? Часов трудового стажа? Ладно, без интереса.
– Распишитесь за ознакомление с правилами. – Она протянула журнал. – Прошу сдать планшет, смартфон и прочие электронные устройства.
– А линейка логарифмическая дозволяется?
– Пожалуйста, – улыбнулась Наталья. – И калькулятор тоже не грех.
Хорошая девочка, с юмором; чем-то на Катюшку мою похожа.
* * *
– Папуля, мне страшно, – сказала она перед самым отъездом. – Я не хочу, чтобы ты туда ехал.
– Всё будет хорошо, Катёнок. Там тоже люди живут.
– Нет, они преступники. И ещё говорят, что не все оттуда возвращаются. Уедет человек – и пропал, никаких следов.
– Такое бывает, но редко. Да ведь я же всего на день, даже вон очки для близи не беру.
– Опять ты со своими очками, папа. Ну кто их сейчас носит? Поставь, наконец, линзы.
– Мне так привычнее, доча.
– Пап, у меня предчувствие нехорошее…
– Катенька, всё будет нормально. Я вернусь.
– Обещаешь?
– Век свободы не видать.
Двадцать тысяч нужны срочно, ей на хирургию. И два раза в год по пять штук – на поддержку, чтоб исключить рецидивы. Слава богу, в Би зед подвернулась знатная тема, на Материке такие деньги нынче не поднять.
За окном тоскливо проплывала бесконечная бетонная стена со свёрнутой поверху спиральной колючкой.
* * *
На той стороне меня ждали. Мужичок в синем комбинезоне, чем-то похожий на сказочного Колобка, протянул руку.
– Добро пожаловать в каменный век. Я – Пухлый.
– Александр…
– Вот уж хренушки. Будешь ты у нас Доцентом. На весь день, так решили. Ну, пошли.
Он заглянул мне в глаза:
– Я, между прочим, тоже кандидат наук. А здесь по контракту, из пяти лет полгода осталось. Хочу продлить.
– Пять лет? Невесело.
– А что делать? Жена больная, детей трое. На Материке-то нынче не заработаешь. А нам каждый год полсотни надо.
– Пятьдесят штук?! Рашенбаксов?
– Да здесь я и больше имею, так ведь расходы, туда-сюда. – Пухлый приотстал, но тут же нагнал меня. – Не сегодня-завтра и тут всё схлопнется. И что делать тогда, ума не приложу. Смотри, Доцент, вот наши кормильцы, ЭР-заводы.
– Господи, ну и монстры! А почему трубы-то лиловые?
– Другой краски не было. Во-он «лисий хвост», видишь? Последний дымит, остальные на приколе, почти всё время.
– А что случилось-то?
– Доцент, а чего ты не называешь меня никак? Говори «ты», здесь так принято.
– Конечно, Пухлый.
– Что стряслось, спрашиваешь? Китайцы свои редкие земли на рынок выбросили, цены обрушили. Вот наши заводы и крякнули. Один-одинёшенек в полную-то силу работает.
По обеим сторонам безлюдной улицы уныло тянулись бараки.
– Слушай, Доцент. Мы, учёные, должны держаться друг за друга. А эти, – он кивнул на времянки, – они чужие. Говорить наловчились складно, а по сути-то – звери. Спиной к ним лучше не поворачиваться.
– А вообще здесь как?
– Херово.
– Ну хоть что-то хорошее имеется?
– Ага. Бабы.
– ?
– Их тут мало, да. Зато всё просто, никаких церемоний. Баба, она ведь тоже человек, ей и самой хочется. Так чего стесняться?
– А вдруг ты ей не по душе?
– Тогда деньги. Если много, то перевесят. Ты к нам надолго? А, ну да. Не поймёшь, не успеешь.
В чистом, без единого облачка небе погромыхивало. Мы забрали влево, в узкий серенький переулок; показался бетонный куб, совсем без окон и дверей, и снова мы очутились на пустынной улице.
– Пухлый, а что за слухи про командированных и контрактников?
– Слухи?
– Мол, исчезают люди.
– Очкуешь? – он засмеялся, обнажив гнилые зубы. – Не ссы, Доцент. Кто пропадает, сам же и виноват. Есть понятия, кровью писаные. Их держись – и живи себе на здоровье. Вот мы и пришли, это управа.
– Заводоуправление?
– Да, всех ЭР-заводов. Лаборатория тут же, и мой стол тоже. Ксиву человеку покажи… Сбор у нас через десять минут…
– Где можно ознакомиться с устройством вашего туалета?
– А, понял, ты шутишь. Дальняк за углом. Давай сумку-то, прихвачу.
– Да не, у меня щётка там зубная, то-сё, умыться с дороги…
– Ладно. К старшому подходи, третья дверь по коридору.
Удивительная вещь, никаких мрачных предчувствий у меня тогда не возникло.
Глава 2. Наука за колючей проволокой
Обоняние – чувство древнейшее. Спустя время зрение пересилило, но в подсознании-то нюх берёт своё. И там, в глубинах психики, всякому предмету и понятию отвечает свой запах. Хлорный дух в сортире мигом вернул меня в советские времена.
Задвижка сломана, дверь тогда придётся на швабру. На пол газетку, сверху сумку. Где мой хитрый ежедневник? Ага, на месте. В этом блокноте, в потайном гнезде, зажаты металлические пластинки – сильные магниты, самарий-кобальт-пять. А реагент куда подевался? Тут она, пробирочка. Доцент к бою готов.
Вот и третья дверь. Изнутри доносится густой бас:
– Нахер мне твои шахтёры, своих девать некуда. Ты нам химиков давай, химиков! Есть у тебя кто?
В комнате трое в чёрных комбинезонах и один в синем – Пухлый. Прокуренный, несмотря на открытое окно, воздух – тоже из прошлого.
Русоволосый крепыш, сидящий у дальней, торцевой стороны большого стола, положил трубку.
– Вот это он и есть, Доцент, – начал Пухлый, разместившийся по правую руку от старшего.
– Что ж, побуду денёк Доцентом.
Крепыш оценивающе разглядывал меня. Потом, обойдя стол, ухватил Пухлого за шиворот и сдёрнул с обшарпанного стула.
– Приземляйся, на тёпленькое, – сказал он мне. – Давай знакомиться. Меня здесь называют – Джокер. На Зоне я главный, и по ЭР-заводам тоже. Пухлого ты знаешь, у нас он типа учёного. Учёный – хер печёный.
Пухлый, присевший справа от меня, осторожно хихикнул.
– Это Гуталиныч, – Джокер кивнул на цыганистого мужичка напротив Пухлого. – Наш технарь номер один.
У четвёртого участника, моего визави, скошенный подбородок и прямая, как по линейке, черта губ, бледная кожа и безжалостные выцветшие глаза.
– Уругвай, наш главный по безопасности. Без его слова здесь пёрнуть никто не смеет. Разве что я. – Джокер оскалил крепкие зубы.
Уругвай, прощупав меня цепким и тяжёлым взглядом, коротко пожал руку.
Пухлый, наполнив из графина гранёный стакан, выпил в три глотка.
– У тебя всего день, – Джокер говорил скупо, без эмоций. – Заколупку нашу ты знаешь. – Он достал сигарету.
– Как же. Пульпу1 разделить не удаётся, на твёрдое и жидкое.
– Получается, да паршиво. Сутками фильтруется, падла. – Джокер щёлкнул зажигалкой. – А продукт наш дорогой, и его ждут. Европий, тербий, неоди́м – тоннаж на Материк сдадим. Понимаешь, о чём я?
– Конечно. Редкие земли.
– Точно. Иначе говоря – лантаноиды. Смотри, чем тут мы занимаемся. Поднимаем руду, дробим, измельчаем, растворяем.
– Только не растворяем, а выщелачиваем, – поправил Гуталиныч. – Неполное растворение. В результате получается эта самая пульпа.
– Вот она-то и фильтруется еле-еле, – подал голос Пухлый. – Как сопля.
Джокер пыхнул ему дымом в лицо:
– Заткнись, твой номер теперь шестнадцатый. За пять лет ни хрена сделать не смог.
– Фильтрация – проблема серьёзная, – возразил я. – Отделить твёрдое от жидкого бывает непросто.
Пухлый закивал.
– И что на меня вышли – правильно, – продолжил я. – Для вас это вопрос непрофильный, нельзя быть семи пядей во лбу. А что уже пробовали? – я взглянул на Пухлого.
– Да много чего. Реагенты добавляли разные, да всё без толку. Вот бы фильтр-прессы2 поставить…
Пухлый не успел увернуться: Джокер влепил ему увесистый щелбан.
– Ты что, Джокер, а кабы в глаз? – растянул губы Уругвай.
– Долго ты будешь сношаться со своими фильтр-прессами? – Джокер презрительно взглянул на Пухлого, потиравшего лоб. – На наши объёмы их полсотни надо, не меньше. И каждый на два ляма потянет.
– Так ведь окупятся…
– Ага. – Гуталиныч размял папиросу-беломорину. – Лет через сорок. А заказов на европий лет на десять, не больше.
Не понял, на фига фильтр-прессы вообще нужны Пухлому? Неужто откат?.. Подожди, как это – всего лет на десять?.. Ладно, потом разберёмся.
– А сжимаемость как, оценивали осадок? – спросил я Пухлого.
– Проверяли, коэффициент ноль-девять. – Пухлый заёрзал, стул под ним заскрипел.
– Почти единица? Получается – чем выше давление, тем больше сопротивление. Тогда фильтр-пресс тут будет без пользы.
– А ты что предлагаешь, Доцент? – Пухлый насторожился.
– Пожалуй, хватит теории. Давайте-ка испытаем, прямо сейчас.
Достал из сумки ежедневник и пробирку с чёрной жидкостью. Реагент, моё ноу-хау – суспензия мелкодисперсного магнетита в водном растворе флокулянта3.
– Мы насчёт посуды договаривались. И насчёт пульпы.– Я выжидательно взглянул на Джокера. – Как, приготовили?
– Гуталиныч! – приказал он.
Цыганистый через Пухлого передал мне стеклянную банку с бурой жижей.
– Ничего не получится, всё уже перепробовали. – Руки у Пухлого дрожат. – У тебя там что, фильтр лабораторный? – он опасливо покосился на мою сумку.
– Кое-что покруче, – сказал я, выуживая из сумки электробритву и прочие штуковины.
– Я гляжу, Доцент, ты мужик запасливый.
– Это мой хлеб, Пухлый. Стакан дай. Не этот, химический. И колбу.
Налил в тонкостенный стакан пульпу, сантиметра на три. К оси вращения бритвенного лезвия привинтил стальной стержень с припаянным на конце пропеллером – получилась миниатюрная мешалка.
Опустив лопасть в стакан с бурой жижей, спросил Джокера:
– Как, похоже на ваш реактор?
– Наши поразмеристей будут, – вместо босса отозвался Гуталиныч. – Разиков этак в сто.
– Не меняет сути.
Включаю бритву – месиво внутри стакана раскручивается; тонкой струйкой вливаю туда чёрную жидкость из пробирки. Ничего не происходит – да пока и не должно. Ставлю стакан поверх ежедневника, на свободную от магнита часть.
– Ждём-с.
Минута, другая. Угрюмой тревогой наполнилась комната. Пухлый кашлянул:
– А я что говорил? Дурить нас надумал, Доцент? Тебе тридцать штук за что выписали? Чтобы ты посуду здесь пачкал?
– Грубо. Ещё не вечер.
Взболтав бурую грязь, рассматриваю на свет. Теперь пульпа состоит из объёмистых хлопьев, невидимых для остальных.
Пора.
– Трах-тибидох-бах-бах!
Ставлю стакан на ежедневник – аккурат по центру, поверх скрытого магнита. Господи, благослови…
Секунда. Две. Три. Поехали!
Пульпа расслаивается на глазах. Желтоватый прозрачный раствор занимает верхнюю половину слоя, вот уже две трети, и ещё, и ещё… А на дне стакана густеет осадок. Номер удался!
Осторожно слив прозрачную жидкость в колбу, спросил:
– Я правильно понимаю: европий и его братья – они здесь?
– Точно, – подтвердил Гуталиныч. – Целевой продукт – в жидкой фазе.
– А тут – отходы? – поворачиваю стакан с прилипшим ко дну плотным осадком.
– Хвосты, – нехотя отвечает Пухлый.
Уругвай упёр в него ледяной взгляд.
Добавляю в стакан с осадком воду из графина, взбалтываю – содержимое летит в окно.
– И на кой ляд нужен тогда фильтр-пресс? Можно вообще не фильтровать, просто отстаивать. Любая ёмкость сгодится, с верхним сливом.
Хозяин переводит помрачневший взор на Пухлого.
– Та-ак. Выходит, ты пять лет у нас хлеб даром ел?
– Джокер, подожди, ты всё не так понял…
Тот и ухом не повёл – снова вглядывается в меня.
– Это нам подходит. А что за хрень ты в стакан-то вливал? В чём суть?
– Нанотехнологии. А подробные рекомендации я вышлю после окончательного расчёта.
– Доцент, шепни сейчас, в чём фишка-то? Мы заплатим налом.
– Джокер, давай не будем нарушать соглашение.
– Ну, будь по-твоему.
– Ты что творишь, Доцент, – сдавленный голос еле слышен. – Ты даже…
– Чего бухтишь, Пухлый? – голос Уругвая глухой, как из коробки. – Громче говори, нам тоже интересно.
Пухлый судорожно налил из графина, кадык жадно задвигался.
– Молчишь, учёный? Ладно, успех стоит отметить, – Джокер нажал клавишу на телефонном аппарате.
В кабинете стало тихо, только лёгкие шаги шелестят за дверью.
Сначала показался алюминиевый поднос, а потом… потом в ушах моих серебром зазвенели колокольчики. Исчез табачный дух, комнату заполнил аромат цветущих яблонь… Ангел, с небес на миг сошедший, принцесса из детской сказки. Что-то диковинное в изгибах спины, тонких рук и ног, в походке и лёгких движениях. Нежный овал лица с бездонными глазами светится неземным сиянием.
Все головы повернулись в одну сторону. Но грубые мужики не раздевали девушку глазами, нет – любовались редкостным зрелищем. Все смотрели на неё, затаив дыхание. На высокой груди бейджик… Где же?.. Ах да, в поезде. Но здесь больше, намного больше нолей. Три, шесть, девять, двенадцать нуликов. Триллион, стало быть. Триллион – чего?
Скользнув по мне взглядом, она поставила поднос на край стола, возле Гуталиныча.
– Спасибо, Алёнушка, – негромко сказал Джокер. – Ты иди, иди, мы тут сами…
На подносе оказалась поллитровка и тарелка с бутербродами: сыр и копчёная колбаса.
– Гуталиныч, дай-ка сюда. – Джокер перехватил бутылку и на секунду замешкался.
Один стакан оказался наполнен доверху, и Джокер протянул его… Пухлому. Тот побелел и медленно, неохотно принял напиток дрожащими пальцами.
Едва закусили – заскрипела дверь. В проёме показался громила в странной форме без рукавов. От чёрно-красных полосок зарябило в глазах. А, это же янычар, внутренняя полиция зоны.
Переливчатый вопросительно взглянул на Уругвая, тот кивнул на Пухлого.
Пухлый невидящим взглядом упёрся в пустой стакан, тяжело поднялся, его шатало, – и побрёл к выходу. Он сгорбился, осел. В дверях обернулся – короткий взгляд мне в глаза. Следом удалился янычар.
– Закругляемся, – подвёл черту Джокер. – Нам с Доцентом перетереть кое-что надо. Гуталиныч…
– Слушаю, Джокер. – Гуталиныч задержался в дверях.
– Опытный запускай… А десятый на часок приглуши-ка.
Через минуту мы остались вдвоём. Чего ещё-то от меня надо? Сказано ведь: утром деньги – вечером стулья.
Глава 3. Правильное место
Хозяин кабинета приоткрыл громоздкий сейф – я с трудом удержался от искушения заглянуть внутрь.
– Доцент, – сказал Джокер, доставая бумажный пакет, – благое дело достойно награды.
– Спасибо, Джокер, но гонорар хотелось бы получить на Материке. И технологию передать я сейчас не могу.
– Не бери в голову, это премиальные. У нас так принято.
Он двинул пакет по столешнице.
– Не обижай отселенцев.
И на фига мне здешние фантики?
– Ну, если принято, не откажусь.
– До поезда у тебя целый час, и есть разговор. Погутарим?
Дверца сейфа вновь распахнулась, на свет явился коньяк. Разлив по стаканам, Джокер помолчал.
– Вот скажи, Доцент, ты там, на Материке, сколько имеешь?
– А ты с какой целью интересуешься?
– Давай-ка сначала…
Мы выпили.
– Ты понял вопрос. – Он закусил бутербродом с сыром. – Не хочешь – не отвечай.
– Ладно, какие тут секреты. Шестьсот рашенбаксов, плюс подработки, типа вот этой.
– Не очень-то тебя ценят. Конечно, сейчас там правят молодые. Пришли на готовое, поделили всё меж собой и рисуют прогресс.
– А здесь?
– Здесь всё по-другому. У нас всё по-честному. Каждый сто́ит, сколько он сто́ит.
– Плюс доплата за вредность, да?
– Обязательно.
Он встал из-за стола и, открыв второе окно, вернулся на место.
– Пойми, Доцент, тут не одни лишь злодеи. Дела и мысли скрывать у нас не принято, это на Материке все лакированные.
– А как насчёт Пухлого?
– Пухлый? Он же не отселенец. Контрактник. Видишь, с каким дерьмом приходится иной раз работать?
– А я, выходит, тот, кто вам нужен?
– В точку. Нужны такие, как ты. Здесь твоё место.
Табачное марево постепенно рассеивалось.
– И по какой же статье?
– Во, и с юмором у тебя порядок. А статья найдётся, главное, чтобы человек был хороший, – улыбнулся. Джокер. – Да, пока не всё идёт гладко. Но вернее, чем на Материке.
– А почему ты за весь Материк?.. Там у нас…
– Конечно‑конечно, мне ли не знать, как там у вас всё устроено, – Джокер ухмыльнулся. – Либералы родину продают, патриоты предпочитают натуру. Но мы же не про глобус – мы за нашу зону гутарим. Я тебе больше скажу, Доцент: у нас интересно.
– Разумеется. Особенно по ночам.
Он расхохотался.
– Лишний раз вижу, наш человек. – Он снова разлил коньяк. – Согласись, у каждого имеется своя ценность. У кого-то сила, у другого авторитет или наглость, третьего за связи уважают, за умение проблему решить. А у тебя – знания. Пожалуй, и мозги присутствуют. Вот это и важно – будешь тут козырным. А на Материке – ну кто ты там?
– Я? Доцент.
– А ещё? Чего ты добился в этой своей науке?
– Кандидат технических.
– Во! Недоучка, в переводе на язык. Ну, напишешь ты свою докторскую, типа «Как сохранить яйца в жаркую погоду». И что это изменит?
М-да, напористый пахан.
– Сунут тебе в зубы ещё сотню-другую рашиков. А в итоге? Те же дежурные радости: машинка, дачка, интернет.
Уж больно осведомлён для отселенца.
Я взглянул на часы.
– Не спеши, а то успеешь.
Джокер поднял стакан, мы потянулись навстречу.
Издалека донёсся хлопок, будто кнут щёлкнул. Наверное, двигатель у грузовика.
Джокер отдёрнул руку.
– Давай без тоста. Наличие выпивки – уже повод для выпивки.
Мы дружно опорожнили стаканы.
– Послушай, Джокер, вопрос возникает.
– Спрашивай.
– Гуталиныч обмолвился, мол, заказов на европий лет на десять, не больше. Это так?
– Соображаешь. Да, редкие земли – объект уходящий.
Он снова полез в сейф.
– Вот, смотри.
Передо мной очутились три слитка.
– Ты, я слышал, по редким металлам спец. Зацени, что за зверь? – он ткнул пальцем в серебристую чушку.
Хм, по цвету вроде цинк. Но вид у бруска, словно его ножом резали.
Взял в руки: тяжёлый. Провёл ногтем по поверхности – осталась борозда.
– Индий?
– Он самый. А этот? – Джокер щёлкнул по серебристо-синеватому кристаллу в форме пирамиды.
Снова ногтем – опять царапина. Для свинца чересчур лёгкий, к тому же блестит; да и форма кристалла, похоже, натуральная.
Отковырнул ножом со спичечную головку, зажал в кулаке. Джокер с улыбкой наблюдал за мной. Спустя минуту я разжал пальцы – на ладони сверкала серебристая капля.
– Галлий, без вариантов.
– Может, и третий опознаешь?
Он коснулся ножом сероватого куска с металлическим отливом.
Поверхность в мелких сколах, то ли металл, то ли камень. Может, кремний? Но ведь сказано: редкие металлы. А раз не кремний, то может аналог его, химический?
– Германий?
– Прямо в десятку. Индий, галлий и германий – новая тема.
– Подожди, а с редкими-то землями – что?
– Тут китайцы нам поднасрали. Но главное – нет большой перспективы. Сам понимаешь, у каждой эпохи свои металлы. Первой была бронза. Потом железо и золото. Затем радий, а вслед за ним уран с плутонием. Сегодня в чести редкие земли, но это пока. А на сто лет вперёд – вот они, три богатыря.
– А почему именно эта зкзотика?
– Энергия Солнца, вариант с космической генерацией. Нужны активные отражатели, концентраторы. – Джокер коснулся пальцами каждого слитка. – И тут без этих красавцев – никуда. Дефицит. А на нашей земле уродились на славу. И потому Зона будет в порядке. Понимаешь, Доцент?
– Туманно. Что значит – в порядке?
– Не видел ты, что здесь раньше творилось, до ЭР-заводов. Жёлтый сектор, китаёзы там и прочие япошки – те быстро поднялись. Понятно, церий с литием у себя нашли. А сейчас и тут вот жить можно. У меня даже личной охраны нет. Ну ладно… – Он потянулся к бутылке. – Как говорил Менделеев, меняя тему диссертации, – периодическую систему в стакан не набулькаешь. Давай, за наше плодотворное знакомство.
Я невольно усмехнулся, а Джокер, опустошив стакан, поднял палец.
– Но возникают проблемы. Тема хоть и новая, а геморрой старый.
– Фильтрация?
– Конечно. Фильтростанции – сам понимаешь, удовольствие не из дешёвых.
– Пожиратели киловаттов, – поддакнул я. – Критический фактор называется.
– Верно говоришь. А твои игрушки… – Он кивнул на колбу, – этот вопрос, похоже, решают. И коль обойдёмся прежними площадями – так вообще отлично.
Странно. Мужик серьёзный, а говорит много. Чересчур много. Значит, недоговаривает. Что‑то скрывает, о главном говорить не хочет…
– А, Доцент? Что скажешь?
– Несомненно. Отвечаю.
– Во! Представляешь, в какую силу Зона войдёт? Кстати, это тебе. – Он кивнул на слитки. – Сувениры.
– Благодарю, отличный подарок. Положу на полочку, буду вспоминать нашу встречу.
Джокер вмиг обернулся простоватым дядькой.
– Ну что, палку в дорогу?
– В смысле?
– На посошок. А ты о чём подумал, Доцент? Да, слыхал про наших баб?
– Дефицит? Критический фактор?
– Не в этом суть.
– А в чём?
– В правде. Ты же согласен – каждому человеку своя цена? На Материке насчёт тёлок темнят, у нас всё проще. У каждой мандуси ивановны – конкретный овальчик над левой титькой.
– Типа ценника на колбасу?
– Не, тут без дураков, рашенбаксы. Нравится – гони бабки да хватай её за жопу. Букетики-цветочки да всякие танцы-шманцы у нас без надобности. Тебе удовольствие, а ей – полезное с приятным.
– Неужто все проститутки? – Я начинал пьянеть, перед дорогой бы не надо.
– Фильтруй базар, Доцент. А на Материке, что – бабы за так дают? И толпами за бомжами гоняются? Не, у нас правильное место.
– Подожди, Джокер, – кивнул я на дверь. – А как же… Алёна?
Он осёкся.
– Алёна? Вон ты о чём… Не, тут иллюзий не питай. С математикой-то как, дружишь? Заценил, сколько у неё нуликов?
– Тут уже не математика – астрономия.
– В натуре. Но понятия соблюдены. Всё, закрыли тему. Эх, на недельку ты хотя бы остался! Вот вчера мы… Жаль, тебя с нами не было, – он подмигнул глумливо.
Я снова бросил взгляд на циферблат.
– Что-то я у вас подзадержался.
– Ладно, пакуй свои сокровища. По-хорошему надо бы тебе провожатого…
– Сам доберусь, – отмахнулся я. – Тут и ходу – всего ничего. Плюс ориентир – захочешь, не заблудишься.
– Ориентир? А, да. Последний дымит. Только никуда не сворачивай. Шаг влево, шаг вправо…
– А туалет у вас всё на том же месте?
– Туалет, какой туалет? А, ты шутишь, Доцент. Давай лапу. И помни, ты нужен здесь.
– Не знаю, нужно ли это мне.
– Как говорится, будете у нас на Колыме… Мне-то к вам никак – старые грехи не пускают.
