Оксана Шалыгина
По лицу он меня не бил. История о насилии, абьюзе и освобождении
Гоп-Арт
Мы часто ходили в Русский музей на выставки. Я начала разбираться в художниках, направлениях, в искусстве в целом. Я никогда ничего не изучала от души. А здесь читала запоем книги, смотрела альбомы с картинами.
Быт, дети – все отступало, когда мы с П говорили об искусстве. Это был дивный мир, который жил по своим законам. Наполненный гармонией цвета, символами и знаками, понятными только посвященным. Я чувствовала себя причастной к великому, к вечному. В тишине залов музея происходило таинство. Павел Филонов, Караваджо, Матисс, Пикассо. Их жизнь, их искусство очаровывали меня. Отделяли мою душу от обычной серой жизни, где каждый день был похож на предыдущий и ничего не предвещало перемен. За пределами музея ничего не существовало в тот момент.
Но каждый раз приходилось спускаться с небес на землю.
В поисках постоянной, неразрывной связи с прекрасным миром я познакомилась с Никитой. В его ведении находилось выставочное пространство «Факел» в Купчино. Огромное, светлое, оно взывало ко мне своими пустыми стенами, хотелось наполнить его, воссоздать атмосферу таинства музея, впустить искусство в серую жизнь пригорода Петербурга.
Своими средствами мы организовали выставку «Гоп-Арт» молодого петербургского художника Кирилла Шаманова.
Выставка получилась свежей, дерзкой. Именно такой, как я хотела. П тоже принял в ней участие. Единственные работы, которые он когда-либо продавал, сразу купил олигарх из Ростова. Я была очень довольна, с надеждой смотрела в будущее, где уже видела себя директрисой, одетой в черное, с алыми губами и модной стрижкой, обходящей свои белоснежные владения перед очередной выставкой современного искусства.
Делать для нас
2013 год
Мы стоим около дверного проема, я резко говорю, что буду заниматься тем, что интересно мне, продолжать организовывать выставки с Никитой.
Вдруг удар… Я холодею, мое тело резко немеет, я тупо смотрю на него, не могу поверить в то, что только что произошло. Как будто жду, что он засмеется или скажет, что это шутка. Но он мертвенно бледный, напряжен, как стрела, готов к новому удару.
Я падаю в пропасть.
Кровь покинула мое тело, оно омертвело от шока, от обиды, от мгновенного предательства.
«Ты будешь делать то, что нужно мне. Нам. Ты будешь делать то, что нужно нам. Делать для нас».
Через пару минут я уже не помню горечь обиды, только тепло от удара растекается по телу.
Как я могла думать только о себе. Я соглашаюсь на все. Ведь это для нас.
«Найди деньги на колючую проволоку, закажи и пусть доставят сюда».
«Хорошо».
Мир снова заиграл красками, я услышала детские голоса, белые облака за окном, впереди была цель и простой, прямой путь к ее выполнению, а значит, к покою. Напряжение отпустило, мы перекинулись парой фраз, говорящих о том, что конфликт исчерпан, если я буду послушной.
Более того, он будет расположен ко мне.
Акция «Туша»
3 мая 2013 года
Павленский, заявление: «Череда законов, направленных на подавление гражданской активности, запугивание населения, неуклонно растущее число политзаключенных, законы об НКО, законы 18+, цензорские законы, активность Роскомнадзора, законы о пропаганде гомосексуализма – всё это законы не против криминала, а против людей. Ну и последний закон об оскорблении чувств верующих. Поэтому я провел такую акцию. Человеческое тело голое, как туша, на нем ничего нет, вокруг него проволока, изобретенная для охраны домашнего скота. Эти законы, как проволока, удерживают людей в индивидуальных загонах: все преследования политических активистов, «узников 6-го мая», государственные репрессии и есть метафора этого загона из колючей проволоки. Все это делается, чтобы превратить людей в надежно охраняемый безвольный скот, который может только потреблять, работать и размножаться».
Доктор Джекилл и мистер Хайд
От адреналина ее трясет, ее лицо становится белым как полотно, ее руки еще долго трясутся потом. Его личность раздваивается, есть он хороший, а есть он плохой. Она не любит его плохого, но любит его хорошего. Хороший проступает сразу после плохого, стирая его образ из памяти и из пространства. Плохой как бы не существует, он лишь иногда проглядывает на несколько минут и мгновенно исчезает. Поэтому хороший превалирует. Кто же будет помнить эти неловкие моменты. И каждый раз «во время» она думает, что это последний раз, что больше она никогда не позволит себе говорить неправильно, думать неправильно, поступать неправильно, хотеть не того, что нужно. Плохой выходит, только когда она становится плохой, остается сделать только маленькое усилие, чтобы всегда быть хорошей, ведь это так просто. Но почему-то плохая она вырывается наружу, она открывает свой ужасный рот, говорит громко, говорит ужасные вещи, говорит, как будто бы она может говорить все, что ей вздумается, как будто ей кто-то дал голос, как будто специально вызывает плохого его. Плохая она всегда ужасно жалко выглядит, она мещанское отродье, открывшее свой мерзкий рот, не понимая зачем и не понимая на кого. Она тупая, глупая дура, которой выпал большой шанс в жизни, и даже сейчас она не может держать себя в руках.
Она понимает это позже, всегда «после». Точнее, сама она даже не понимает, это он объясняет ей, чем на этот раз было вызвано появление плохого его. Много позже она уже научится понимать проступающие черты плохого в его прекрасном лице: губы складываются в тонкую напряженную линию, они становятся зловещим знаком приближения плохого. Она сразу же будет сбавлять тон, станет мягкой и уступчивой, один вид линии губ будет определять ее последующее поведение. Но это понимание придет к ней много позже, когда тело уже не будет реагировать на удары, оно привыкнет, и вспышки белизны и тряски будет удаваться проглотить за несколько минут.
Он никогда не бил ее по лицу, только по телу, чаще всего ногами, руками он плохо владел.
Попытка спасения
Лето 2013 года
У меня появилась подруга. Его однокурсница из Института «ПРО АРТЕ» в Петербурге. М. возникла из тумана. Когда мой голос звучал в основном из кухни.
Мы быстро сблизились.
С ней было спокойно, она внушала доверие, приятный тембр ее голоса растопил печать моего молчания. Слова хлынули из меня. Я не могла их остановить. Слишком долго скрывала, делая вид, что все в порядке.
Я устала от напряжения, от запрета на дружбу со всеми, кроме него. Она слушала меня, верила мне. Такое облегчение – просто говорить с кем-то, не думая о последствиях.
Она говорила страшные слова про реальность, в которой я существовала. Называла его насильником, а его действия насилием. Эти слова пугали меня. Они были слишком смелыми, слишком дерзкими.
Я слушала ее, но к себе не применяла. Моя ситуация была другой. Есть женщины, которых унижают просто так, для удовольствия, от природной жестокости. Но в моем случае это была моя вина. После моих слов или поступков он становился таким. Я провоцировала его. Он не был жестоким по природе. Он делал это по необходимости. Иначе со мной было нельзя. Это не приносило ему радость или удовлетворение. Он говорил, что ему неприятно после этого, он не хочет этого делать. Я вынуждаю его. От этого было вдвойне мерзко, ведь я заставляю хорошего человека становиться зверем. Я еще сильнее корила себя за это. Я не находила себе места в своей голове. Кругом я была виновата. Что бы я ни делала, все выходило не так. Я ненавидела себя. Я наказывала себя диетами. Я хотела быть стройной и красивой, чтобы ему было приятно на меня смотреть.
Когда я толстела, он замечал, что я стала больше, это значило, что нужно срочно худеть. Обычную еду я давно уже не ела. Запретила себе почти все. Пила кофе с молоком и сахаром. Последняя роскошь, которую я оставила. Молоко и сахар.
Чтобы справляться с постоянным голодом и напряжением, я грызла тонны семечек. Каждый день. На протяжении многих лет. Я не чувствовала ничего подушечками пальцев, там были непроходящие мозоли.
Когда у меня было свободное время, дети спали, еда готова и никого не было дома, я садилась перед компьютером, ставила перед собой две чашки, одну полную семечек, другую для очисток, включала «Битву экстрасенсов», ела и смотрела. В этот момент я перезагружалась.
Никто не знал об этом. Я очень стыдилась такого времяпрепровождения. Он часто говорил, что презирает все эзотерическое, потустороннее, что только неудачники верят в этот бред. А меня, наоборот, неудержимо тянуло туда. Мне всегда был интересен этот невидимый и непознанный мир.
Я смотрела на себя его глазами и знала, что это отвратительно. Два эти занятия вместе. И семечки, и передача. Но ничего не могла с собой поделать. Только так я могла по-настоящему отдохнуть. Так я достигала хрупкого внутреннего баланса.
После всегда наступало облегчение. Это было мое убежище. Уродливое, постыдное, тупое, но мое.
После я убирала следы моего позора и спокойно возвращалась к своим обязанностям.
Я жила за стеклянной стеной, существовала, функционировала посреди холодной пустыни вечной вины.
Он говорил, что делает все ради нас. Учится ради нас, чтобы потом работать ради нас. Для нас. Но я этого совсем не ощущала. Он был рядом, но никогда вместе со мной. Побои ранили не так, как тревожно-серое отчуждение, как иглы упреков, как груз вины. Ему невозможно было угодить. Я старалась, но не могла. Я металась из угла в угол в тщетной попытке вызвать улыбку на его лице. Но это раздражало его еще больше. В его глазах я была тупой мещанкой, гедонисткой, думающей только о том, как побольше поспать и поесть.
Он почувствовал угрозу от нашей дружбы с М. Обеспокоился. Начал задавать много вопросов. Спрашивал, о чем мы говорим, обсуждаем ли его.
Я отчаянно врала, что мы обсуждаем только личную жизнь М. и ее проблемы. Я не могла сказать правду, наказание последовало бы незамедлительно, и дружбе пришел бы конец.
Я постепенно ожила, силы начали возвращаться ко мне. Я стала помышлять об уходе. Я доверилась М., ее желанию помочь. Она советовала оставить его и начать жить заново, без боли и унижения. Она предложила переехать к ней на первое время.
Я сделала этот шаг в пропасть. Я ушла.
Квартира М., запах кота, за окном темнота петербургской зимы, непонятно что делать, мозг не работает. Из тумана появляются дети, иногда приезжает М. Я надолго замерла в оцепенении.
Наверное, мне нужно принять решение.
Что делать дальше?
Ответа не было. Я не знала. Я не понимала, какие есть варианты. Мои мысли не двигались дальше приготовления еды. Я не видела дальше квартиры, в которой находилась.
Через две недели М. попросила съехать.
В заснеженном дворе черный вэн моего отца. Я пошла единственным знакомым путем, решила уехать к родителям. Собираю вещи.
Едем в ад. Там мой ребенок, которого я оставила несколько лет назад, моя мать, которая меня ненавидит.
Я раздавленная жизнью неудачница. Без профессии, без денег, без мужчины. Лишенная прав на первого ребенка и с двумя новыми детьми в придачу.
Мы с девочками спим втроем на одной кровати. Алиса просыпается с криком каждую ночь. Дома напряг. Мы очень плохо расстались с родителями в последний раз. Меня никто не обвиняет в лицо. Я сама делаю всю работу. Я уничтожаю себя. Я не ем, не сплю. Я совершенно не понимаю, что делать дальше.
Слово «работа» угрожающе нависает надо мной дамокловым мечом. Я ничего не умею, ничего не понимаю. Еще вчера мы говорили с ним об искусстве, а сегодня я смотрю объявления о работе уборщицей.
Младшая дочь еще грудная. Ее не с кем оставить. Я в ловушке. Нарожала детей и теперь не знаю, что с ними делать. Я жду. Не знаю чего. Чуда может быть.
Одна мысль звучит все чаще в моей голове.
Он. Он. Он.
Мне стало скучно, мещанский родительский быт душит днем и ночью. Ковры, запах котлет, борща и вечно включенный телевизор. Глубокая темная нора.
Он. Он. Он.
С ним свежесть. Белые стены, пустое пространство. Около него настоящая жизнь. Я помню, что с ним чувствовала себя живой. Его улыбка все чаще перед моими глазами. Меня все сильнее тянет обратно.
Я первая выхожу на контакт. Он не против.
Мы встречаемся на углу у «Пятерочки» на Василеостровской. Канун Нового года.
Да. Он примет меня обратно.
Слезы благодарности текут по моим щекам. Мир снова заиграл красками. Как же я его люблю.
У него одно условие: теперь у нас свободные отношения. Он только что приехал с украинского Майдана.
Там у него была Маша и ночь в отеле «Украина».
Давлю в себе ревность.
Главное, что мы снова вместе.