Нина Ивашинникова
О чем молчат бирюзовые реки. Книга вторая

Школа

Заканчивалось тёплое лето с речкой и мошкарой, с зелёной травой и созревшими на полях колосьями. Наступила школьная пора. Из обновок у меня появились серые туфли, колготки и пионерский галстук, которому я радовалась больше всего.

– Нина, в магазин должны хлеб привезти, сбегай за буханкой серого, в доме кроме сухарей ничего не осталось, – попросила как-то мама перед обедом.

Я взяла авоську и вприпрыжку понеслась в местный магазинчик. Добежав до дороги, я остановилась в изумлении: по обочине весело вышагивала интересного вида тётенька – кругленькая, как колобок, в цветастом платье и розовым бантиком на макушке. «Интересно, – подумала я, – зачем взрослая женщина повязала на голову детский бант?» Судя по сумке, шла она тоже в магазин. Я с любопытством наблюдала, как она набрала целую сумку продуктов, затем сняла этикетку с бумажного стаканчика мороженого и, с удовольствием облизывая его, вышла из магазина.

– Мне буханку серого, пожалуйста, – сказала я продавцу, провожая взглядом интересную тётю.

Первого сентября я вошла в пятый «Б» класс, вместе с другими учениками заняв свободные места, поставила портфель рядом с партой, достала тетрадь с ручкой, сложила руки одну на другую и стала внимательно осматривать ребят. Неожиданно в класс вошла та самая незнакомка, с круглыми розовыми щеками и бантиком на макушке, но уже в школьной форме и с портфелем в руках. Она подошла ко мне и весело спросила:

– У тебя свободно? Можно я с тобой сяду?

– Можно… – пролепетала я, округлив глаза от удивления.

– Я Таня Блинова. А ты?

– Нина Моськина, – тихо ответила я. – Тебе сколько лет?

– Одиннадцать, – засмеялась Таня. – А что, думаешь, меньше?

– Нет, не меньше… двенадцать, думаю…

С того момента Танька стала моей самой закадычной подружкой.

Наша школа состояла из трёх этажей со светлыми широкими коридорами и просторными классами. У дверей учительской висело расписание уроков, около которого постоянно толпились школьники.

– Где двадцать первый кабинет? – кричал кто-то из ребят.

– А что, трудов сегодня не будет? – слышалось из толпы.

– А почему это у нас географию перенесли? – возмущались ученики.

Я пальцем вела по строчке напротив своего 5 «Б» и шла в класс.

– Ребята, – обратилась к нам новая классная руководительница, учитель трудов Татьяна Петровна, – нужно выбрать актив нашего класса: командира, звеньевых, цветоводов и редколлегию. Ваши предложения?

Мы начали голосовать, и я стала членом редколлегии, Ленка Карманова цветоводом, Ленка Петрова председателем, а Светка Девятерикова и Жанка Терновых звеньевыми.

– И охота тебе лишнюю нагрузку на себя брать? – по дороге домой спросила меня Танька. – Тут бы уроки успевать делать, не то, что ещё плакаты да стенгазеты рисовать!

– А ты знаешь, что это большая ответственность? – важно ответила я. – Тем более для новеньких.

Оказалось, что почти половина класса были такими же новенькими, как и я. Все они перешли из начальной угренёвской школы, расположенной на плодопитомнике, в среднюю школу номер девять в районе льнокомбината, добираться до которой надо было на большом рейсовом двенадцатом автобусе. По утрам, в семь двадцать, всех многочисленных учеников и рабочих нашей отдалённой от города улицы собирал ярко-жёлтый автобус. Однажды, кое-как забравшись в автобус и еле протиснувшись к сиденьям, я посмотрела в окно и увидела картину: последняя пассажирка, грузная пожилая женщина, пыталась как-то протиснуться в салон, но у неё это никак не получалось. Она, ухватившись за поручни, то и дело подталкивала висевших на подножках людей и причитала:

– Ну дайте же войти, наконец! Потеснитесь же там в середине!

Водитель автобус никак не мог закрыть двери и тронуться с места и всё ждал, когда же пассажиры утрамбуются. Кто-то начал громко советовать:

– Женщина! Может, вам боком попробовать?

– Да вы посмотрите, – отвечали другие пассажиры, – боком она ещё больше! Нет-нет, только передом!

Наконец все пассажиры «умялись», автобус со скрипом закрыл двери и тронулся. Люди наступали друг другу на ноги, шумно передавали монеты, бросали их в приёмник и выкручивали билет.

– Нинка, цифры сосчитай, – советовала Танька. – Вдруг счастливый билетик попадётся, его обязательно съесть надо.

Счастливой, конечно, я бы не отказалась стать, но билеты есть мне вовсе не хотелось.

В октябре мама купила мне школьный проездной билет на месяц за один рубль и билеты я больше не выкручивала. Всей угренёвской шумной гурьбой выходили мы на лесной остановке около дома престарелых и через Лесной техникум шагали в школу. После школы такой же веселой компанией возвращались на знакомую остановку, дожидались автобуса и, стоя на подножках, ехали домой.

Уроки начинались в восемь утра, поэтому опаздывать на автобус было нельзя. Выходя из переулка и видя приближающийся к остановке автобус, я со всех ног неслась, чтобы успеть залезть. Иногда не добегала, двери с шумом закрывались, и я оставалась одна. Бывало, не успев выйти из ворот дома, вдалеке слышала знакомый звук двигателя. Двенадцатый проносился мимо нашего переулка, а я, уже не торопясь, придумывала, как бы добраться до школы. Следом шёл совхозный ПАЗик, собирающий рабочих «Флоры», в который по счастью могла попасть и я. Иногда он не останавливался, и я шагала в школу одна, размахивая портфелем и громко напевая:

 
Лаванда, горная лаванда
Наших встреч с тобой, синие цветы…
Или:
  На вернисаже как-то раз
Случайно встретила я вас,
Но вы вдвоём, вы не со мною…
 

С песнями дорога казалась интереснее и короче. После звонка я, вспотевшая и красная, забегала в класс.

– Итак, – начинала учитель математики Галина Васильевна, – перед началом уроков директор предложил проводить утреннюю гимнастику. Я хочу, чтобы эту гимнастику делала Нина Моськина, она часто опаздывает на первый урок и это ей будет только на пользу.

– Я не всегда опаздываю, Галина Васильевна… Я больше не опоздаю, я постараюсь…

С того дня гимнастику проводила Ленка Карманова, а я заходила в класс, когда ребята делали упражнение на расслабление «руки поднимаем – вдох, опускаем – выдох…»

После третьего урока наш класс сломя голову нёсся по длинному коридору в столовую, около которой всегда пахло вкусным обедом: по средам обязательно давали сардельки, по вторникам – рыбу, а по четвергам – печёночную отбивную и солёный огурчик. Ребята рассаживались по местам и начинали обедать. Я свою порцию съедала быстрее всех и с любопытством заглядывала в соседние тарелки: вдруг кто-то откажется? Сардельки сметались мгновенно, рыба тоже, а вот печёночные отбивные в некоторых тарелках так и оставались лежать нетронутыми.

– Кто будет печень? Кто солёный огурец? – кричали ребята.

Я тут же отвечала:

– Я! Я буду! Мне передайте!

С тех пор вся печень переходила мне.

– Нинке Моськиной печень с огурцом передайте!

В четверг из столовой я выходила особенно довольная.

После уроков мы с Танькой думали, на какую остановку лучше идти: через магазин на льнокомбинат, или через техникум к дому престарелых.

– Давай на «текстилку» пойдём, – предложила я Таньке, – «петушки» на базаре купим или мороженое в гастрономе.

– Ага, давай, – охотно соглашалась та.

Мы шли мимо базара к магазину, где Танька покупала два мороженых, себе и мне, поскольку у меня в кармане не было и копейки. Все деньги, которые выдавала моя мама, уходили на школьные обеды. Я быстро съедала своё мороженое и с завистью засматривалась на Танькино.

– Тань, можно твоё откусить? Оно у тебя вкусное?

– Такое же, как и твоё, – облизывая белую горку, отвечала подружка.

– Я разочек облизну, только попробую, ладно? – умоляла я.

Пока Танька отвлекалась, я несколько раз облизывала и откусывала мороженое, оставляя полупустой стаканчик. Танька не обижалась. Видимо, она не так любила мороженое, как я. Довольные, выходя из автобуса, мы прощались до завтра, и я бегом бежала домой.

Наш пятый «Б» был очень дружным классом. Вместе мы собирали металлолом, макулатуру, участвовали в ленинских субботниках, с яркими флажками и цветами ходили на первомайскую демонстрацию, а седьмого ноября, в годовщину Революции, с транспарантами шли в колоннах по главной улице города.

Татьяна Петровна, наша классная руководительница, была редкой красоты женщиной, она очень выделялась среди всех остальных учителей. С каштановыми вьющимися волосами, стройная и высокая, останавливала на себе взгляды не только учеников, но и учителей. Правда, она была замужем за нашим физруком, Виталием Ивановичем. Они были очень красивой парой. Ей и прозвище никакое не шло, в отличие от других учителей. Её могли назвать только «трудовичка». У многих остальных учителей были прозвища: Учитель физики – «Пожарная лошадь» – она была высокой женщиной и очень любила красное платье, надевая его пять дней в неделю. Учитель физкультуры – «Горыныч», Николай Егорыч – был чересчур большим и грузным. Второй учитель физкультуры, худощавый и высокий «Афоня», Сергей Афонасьевич – все ученики его просто обожали. Учитель истории – «Иван Кирпич», просто потому что он был Иван Ильич. Учительница географии – «Алла Пугачева», она очень хотела быть похожей на любимую певицу и во всём ей подражала. А какая смешная была у нас учительница ботаники Антонина Михайловна, которую дети называли по-доброму «баба Тоня». Она по нескольку раз за урок скрывалась у себя в биологической каморке, оттуда выходила слегка «навеселе» и продолжала под тихий смех ребят свой длинный рассказ о богатой флоре и фауне Советского Союза:

– Так вот, ребятишки, – слегка заплетающимся языком повторяла она, – ппсе цветы… ппсе растения… ппсё живое на земле…

Она вдруг замолкала, грузно садилась за учительский стол, складывала кудрявую голову на пухлые ручки и засыпала…

Мы не мешали ей и оставшийся урок разговаривали шёпотом, чтобы не подвести бедняжку. Она вдруг поднимала голову, медленно вставала и снова заходила в каморку. Мы по очереди заглядывали к ней. Она сидела среди многочисленных чучел животных и банок с консервированными зародышами, а рядом с ней склонил свой лысый череп скелет человека. Даже он вёл себя тихо! Все эти события никак не отражались на наше к ней отношении – Антонину Михайловну, «бабу Тоню» все очень любили!

Наша добрая учитель русского языка и литературы Наталья Ивановна… Какой необычайно красивый мир открывала она через поэмы и романы, стихи и повести, аккуратно сложив очки на край стола и смотря через оконное стекло куда-то вдаль, погружаясь в свои литературные океаны! Где вы теперь, наши учителя физики, химии, географии, истории, математики, физкультуры и литературы? Где вы, путеводители взрослой жизни? Улетели ли птицами, или ещё в этом несправедливом мире, прячетесь от собственных мыслей и недостойной пенсии? Только став взрослыми, мы поняли всю бесценность этой тяжёлой и требующей полной отдачи профессии. Но тогда мы, весёлые беззаботные дети, жили в своём, понятном только нам детском мире, учились, сбегали с уроков, влюблялись, спорили и ссорились. Мы жили, хранимые нашими невидимыми ангелами – школьными учителями.

Новые друзья

Часто после уроков я прибегала к Таньке Блиновой домой. Она жила в своём добротном кирпичном доме, состоявшем из двух этажей, и, чтобы попасть на кухню, нужно было спуститься по крутой лестнице вниз. На плите мы готовили вкусный обед – поджаренные на свиных шкварках яйца, которые осенью уплетали вприкуску с огромными красными помидорами. Почему-то у нас в огороде такие помидоры не вырастали, а у них все подоконники были завалены спелыми томатами. Потом мы поднимались наверх в её собственную просторную комнату и болтали по пустякам. Однажды, когда мы завалились на кровать после обеда, зашла Танькина подружка, Ленка Нечаева.

– Привет, чего делаете? – с любопытством спросила Ленка, красивая девчонка с русыми волосами до плеч, большими зелёными глазами и ярким румянцем на щеках.

– Заходи Ленка. Мы поели только, сейчас музыку слушать будем, – ответила Танька. – Хотите, я новую песню Юрия Антонова поставлю?

Она подошла к проигрывателю и опустила иглу на чёрную блестящую пластинку. Из динамика полилась песня:

 
По широкой глади моря,
По равнине океана…
 

– Скучно у вас, – сказала Ленка. – Может, поиграем во что-нибудь?

Она села на кровать и, взглянув на высокий трёхстворчатый шифоньер, добавила:

– О! Я придумала! Давайте со шкафа прыгать!

Танька грустно посмотрела наверх:

– Вы прыгайте, а я не полезу. Боюсь, ушибусь.

Представить Таньку прыгающей со шкафа было невозможно смешно, но нам было так интересно это увидеть.

– Да ты не бойся! Мы на пол подушки положим!

Танька пошла в комнату бабушки и принесла три огромные перьевые подушки. В ряд разложив их на полу, она сказала:

– Тогда вы первые прыгайте, а я последняя полезу.

Мы друг за другом стали карабкаться через стулья на крышку шкафа. Сели, опустив ноги, и по очереди спрыгнули вниз на мягкие перинные подушки.

– Теперь твоя очередь! – кричали мы громче поющего Юрия Антонова.

Танька закинула одну ногу на шкаф, мы же держали вторую, боясь, что бедняжка сорвётся и всей массой придавит нас обеих. Кое-как, пыхтя и крякая, она вскарабкалась на самый верх, села на край и опустила пухлые ножки.

– Ой, девочки, как высоко! Я боюсь! – с ужасом в глазах сказала она.

– Тебе кажется, что высоко, – успокаивали мы. – Подушки мягкие, не разобьёшься! Только прыгай на середину, чтобы уж точно попасть!

Танька зажмурилась, оттолкнулась, и со всего маху свалилась на пол. Раздался такой удар, что люстра на потолке слегка закачалась, игла с края пластинки перескочила к самому центру, сама же Танька неподвижно лежала на подушке, уткнувшись в неё лицом.

– Ты живая? – осторожно спросили мы, наклонившись над ней.

Танька подняла голову.

– Вроде да. Посмотрите, я ничего себе не сломала?

Услышав шум, в комнату зашла, едва передвигая ногами, старенькая Танькина бабушка.

– Вы чего тут делаете? Что у вас произошло? Ничего не упало?

– Нет, бабушка, ничего, – ответили мы, еле сдерживая смех. – Ну что, тогда ещё разочек?

Когда в очередной раз Танька сидела на шкафу, а мы горкой выкладывали три подушки друг на друга, в комнату зашла её мама. Увидев свою дочь под потолком, она так сильно стала ругать нас, что мы, наспех натянув кеды и схватив куртки, выбежали вон из дома. Как Танька спустилась, мы не знали, но дом стоял на месте, и грохота не было слышно. Мы, смеясь и обсуждая нашу придумку, весело пошли по домам. С того времени у меня появилась ещё одна подруга, Ленка Нечаева, с которой мы придумывали всё новые игры и развлечения.

– Ленка, у меня марки есть новые, немецкие! – хвасталась я.

– Ой, как интересно! И что мы с ними будем делать?

– Придумала! Давай Таньке письма писать, как будто из Германии, вот она удивится!

Мы нашли лист бумаги в клеточку и сели сочинять письмо от «Моники»:

«Здравствуй, дорогая подруга из Советского Союза! Меня зовут Моника, я живу в Германии и учусь в пятом классе на одни двойки. Я дружу с мальчиком, а у тебя есть мальчик? Я хочу пригласить тебя в гости к себе в Берлин, приезжай на осенние каникулы.

До свидания, твоя немецкая подруга Моника».

Мы запечатали письмо в конверт, наклеили марку и опустили в почтовый ящик на воротах дома.

В школе Танька мне похвасталась:

– Ты представляешь, мне из Германии письмо пришло от новой подруги, её Моника звать! Она меня в гости приглашает!

– Да ты что! – я еле сдерживала смех. – Как интересно! Ты поедешь?

– Не знаю… Если мамка отпустит, то поеду.

– Ты будешь ответ писать? – с любопытством спросила я.

– Конечно, напишу обязательно, только не знаю о чём.

– А ты напиши, кто из мальчиков тебе нравится; ей это наверняка интересно будет. Если хочешь, то я могу помочь тебе письмо написать.

Придя к Таньке домой после школы и наевшись яичницы, мы сели сочинять письмо для немецкой подруги:

«Привет, Моника! Я тоже учусь в пятом классе, правда не на двойки, а на четвёрки и тройки. Я очень хочу приехать к тебе в гости, но мама может меня не отпустить одну, поэтому я приеду с ней, или, может быть, с Нинкой Моськиной, моей одноклассницей. У меня нет жениха, но в классе мне очень нравится один мальчик. Его зовут Андрей. Я очень хочу с ним дружить. С приветом, Таня Блинова»

– Да-да, – едва сдерживая смех, диктовала я. – Так и напиши: «С приветом, Таня». Давай запечатывай, а я марку наклею и в ящик сброшу.

– Нет, Нинка, на почту я и сама отнесу, ты только марку дай.

– Ладно, не хочешь – не надо, – фыркнула я. – Завтра марку принесу.

И я неслась со всех ног к Ленке Нечаевой. Там я пересказывала письмо, мы хохотали и тут же сочиняли следующее.

Вскоре эта переписка нам изрядно надоела, и Танька Блинова перестала получать письма от немецкой подруги.

– Танечка, у тебя ведь скоро день рождения, – напоминала я подружке. – Ты будешь праздновать?

– Не знаю ещё, – отвечала Танька. – Мамка может не разрешить…

– Жаль. Я ведь тебе уже подарочки приготовила…

Действительно, специально для неё из старых маминых журналов моды, которые мы привезли когда-то из Польши, я вырезала красивых моделей в модных пальто и платьях. Их было так много, что мне пришлось складывать моделей в кучку, а потом в специальную двойную открытку, которую нам прислала тётя Тося из Мурманска с поздравлениями к восьмому марта. Все тётины поздравления я зачеркнула ручкой, а рядом фломастером написала своё: «Дорогая Таня! Поздравляю тебя с двенадцатилетием! Желаю здоровья, успехов в учёбе и любви! Нина. 2 мая 1983 год». Этот подарок я с гордостью вручила имениннице. Она прослезилась от счастья, обняла меня с такой силой, что я чуть не посинела, и после уроков повела в гастроном угощать мороженым. Я слопала три порции и по дороге домой сказала:

– Таня, тебе понравились мои подарки? У меня ведь тоже скоро день рождения, ты мне что хочешь подарить?

– Не знаю ещё. А что бы ты хотела?

Недавно в игрушечном магазине я увидела маленькую плюшевую обезьянку. У мамы просить денег на неё было бесполезно, поэтому я обратилась к подружке:

– Таня, я очень хочу в подарок одну малюсенькую игрушечку! Она всего три рубля стоит, давай зайдём, посмотрим, а?

Мы зашли в универмаг, и Танька пообещала мне её подарить. Ровно через три недели я получила свой долгожданный подарок – новенькую плюшевую мартышку с коричневой спинкой и смешной жёлтой мордочкой. Тут уже я обнимала подружку с такой силой, что та визжала и смеялась от радости. Угощать мороженым мне было не на что, поэтому я благодарила её своими бесконечными выдумками и играми. Кстати сказать, подаренная мартышка в то время была самой дорогим подарком, дороже которого я не получала.

Баня

Хотя наша баня была совсем непригодной для мытья, топить её всё равно приходилось, не ходить же грязными. Впервые мы с мамой зашли в баню, налили в тазы воды, забрались на серый полок и стали мыться.

– Нет, Нина, надо в общую баню ездить. Чувствую, эта долго не протянет. Смотри, как потолок провисает, того и гляди скоро на нас рухнет.

Мама была права. Было заметно, как из раза в раз фанерный потолок прогибался всё ниже, и нам уже приходилась наклоняться, чтобы не задевать его головой. Когда в очередной раз мы вышли в предбанник и растирались полотенцами, вдруг раздался сильный грохот обвалившегося потолка. Заглянув вовнутрь, мы увидели неприятную картину: на сыром полу лежала огромная куча песка вперемешку с грязными опилками, а куски сырой фанеры свисали вниз.

– Вот и всё, Нина. Слава Богу, успели выйти. Придётся ездить теперь в общественную баню.

Иногда к себе в баню меня приглашала Ленка Филиппова; я с радостью собирала вещи, перелезала через забор, и мы вместе мылись. Их банька была маленькой, чистой и уютной, с небольшим тёплым предбанником, с низкими потолками и маленьким оконцем, закрытым цветастой занавеской. Ленка отодвигала её в сторону и дневной свет освещал маленькое банное помещение. Она по-хозяйски намывала тазы, запаривала веник, садилась и начинала расплетать свою русую косу. Я прежде не видела её с распущенными волосами, смотрела и не могла оторвать взгляда от такой красоты. Та перекидывала густую копну на одно плечо и неподвижно сидела, вдыхая широкими ноздрями горячий воздух.

– Сперва надо помыться, а уж потом париться, иначе в этой жаре мы долго не вытерпим, – важно сообщала Ленка. – Сначала ты мне спишу шоркаешь, потом я тебе, ладно?

По очереди, намылив огромным куском мыла мочалку, мы натирали друг другу спины с такой силой, будто старались содрать старую грязную кожу. Ленка давала мне свой желтковый шампунь, и мы превращали его в густую белую пену.

– Ой, глаза щиплет! Ленка! Отдай ковш! – орала я. – Да подбавь водички холодной побольше, это же кипяток!

– Наклоняйся Нинка, я поддавать буду. Да куда ты наклоняешься к самой топке?! Сейчас морду паром обдаст!

Мы мылись, парились, били друг друга веником, смеялись, обсуждали школьные дела (Ленка училась на класс младше, хотя мы были с ней ровесницами). Затем по очереди выскакивали в предбанник, отдыхали на тёплой лавке и снова шли париться. После бани тело скрипело от чистоты, становилось красным, горячим и как будто новым. Я обматывала голову полотенцем, перелезала через забор и заходила к себе домой.

Иногда меня приглашала Ленка Нечаева. Я счастливая, скинув вещи в сетку, бежала к ней через переулок. Их банька была низкой, как сказочная избушка на ножках, только без ножек, и чтобы зайти в малюсенький предбанник, нужно было хорошенько наклонить голову и с порога спуститься на ступеньку вниз. Мы шли туда последними, после Ленкиного отца, мамы, младшей сестры Надьки и бабушки Ани. Тесная и горячая, банька встречала нас густым паром, кипящей водой и обжигающим берёзовым веником. Мы мылись и парились, выскакивали на улицу, обливаясь холодной водой из дождевой бочки и снова заходили в баню.

– Пошли к нам чай пить, – звала Ленка Нечаева. – Отдохнём, тогда и домой можно.

Мы усаживались за большой кухонный стол у светлого окна, Ленкина мама ставила на плиту чайник, нарезала большие куски белого хлеба, а мы болтали, намазывая на них варенье, и ждали чаепития.

– Ну как помылись? Хватило воды? – спросила тётя Галя, красивая полная женщина лет сорока с густыми русыми волосами, собранными на затылке в мощный валик.

– Хватило, мам. Холодной много осталось, – ответила краснощёкая Ленка.

Из комнаты вышел её отец, дядя Толя, худощавый загорелый мужчина в белой майке и растянутых на коленях рейтузах. Он взял с печи пачку сигарет и пепельницу.

– Здрасьте, дядь Толя, – сказала я.

– Здорово, Нинка! С лёгким паром! Чего, намылись, что ли?

Мы кивнули. Дядя Толя вышел и сел на высокое крыльцо, застеленное разноцветными половиками и, прищурившись, закурил. Мы же пили вкусный чай в прикуску с бутербродами.

– Ну что, я домой побежала. Спасибо, тёть Галя. Ленка, пока!

Я бежала домой, размахивая сеткой, счастливая и чистая, как новорожденная!

Но это было не так часто. Зато каждую субботу мы с мамой, собрав в сумку полотенца и веник, садились на привычный автобус номер двенадцать и в «женские дни», когда в общественной бане работало женское отделение, ехали на льнокомбинат, в баню с отдельной парной и комнатой для отдыха, где на широких кушетках поверх белых простыней лежали голые женские тела.

– Я тоже полежать на кушетке хочу, – просила я маму, – только этих тётенек не согнать. Они что, уснули там?

– Иди у кабинки посиди, там тоже прохладно, – советовала мама.

Я то и дело подходила к кушеткам и караулила, когда же хоть одно тело встанет и освободит мне местечко. Рядом с кушетками стояли самые настоящие напольные весы; я осторожно вставала на них и передвигала гирьки до тех пор, пока стрелка не повисала где-то посередине. Сколько времени проводили мы в бане среди шумной голой толпы женщин с детьми, стареньких сморщенных бабулек и грузных грудастых тёток, которые, держа с двух сторон за веревки мочалку, водили ею по спине в разные стороны. Высушив полотенцем волосы, с красными лицами мы садились в свой угренёвский автобус и возвращались домой.

– Ну всё, Нина, теперь до следующей субботы, – с радостью вздыхала мама. – Слава Богу, чистые.

Когда наступала зима и лёд на реке становился толстым, мы ходили в баню на другую сторону реки, в посёлок Мало-Угренёво. Там царила совсем другая атмосфера: сельская, чужая, и, как мне казалась, неуютная. Купив два билета, мы садились в очередь и ждали, пока чья-нибудь кабинка освободиться. Я сидела гордая от того, что являюсь городским жителем среди селян. Мне казалось даже, что я сильно отличаюсь от них. Подходила очередь, мы раздевались и заходили в баню. Здесь парная была не с сухим паром, а с влажным. Я ждала того момента, когда по чёрным трубам побежит горячая вода и через сотни отверстий начнёт выходить густой горячий пар. В одну минуту он заволакивал всю парную, очертания фигур пропадали, лишь слышались удары веником и чьи-то разговоры:

– Ох, и горячо же! Дыши глубже, Глаша!

– Сядь поближе, бабуля, погрейся, я за веничком спущусь!

Чистые и уставшие, плелись мы по снежной извилистой тропе по льду из села на свою родную улицу.

– Правду люди говорят: в который день паришься, в тот день не помрёшь, – рассуждала мама, отряхивая веником заснеженные валенки. – Когда-нибудь Олег построит нам новую баню, бревенчатую, тёплую, с новым полком, и нам не придётся никуда ездить.

Интересно жизнь течет: сколько прошло лет, а общественные бани как были, так и сейчас есть, и люди с удовольствием ходят туда помыться, очистить своё тело и свой дух, пообщаться, поделиться свежими новостями и дать новые советы. Сегодня, когда я живу в большом красивом городе, у нас есть своя загородная баня – боярыня, настоящая, светлая, с отдельной парной и комнатой для отдыха – я вспоминаю те маленькие алтайские баньки с чёрными потолками и крохотными оконцами. Я вспоминаю их, и мне вновь хочется очутиться в том маленьком родном месте беззаботной девчонкой, поддать парку и прижаться к полу от мгновенного жара. Хочется ощутить всю лёгкость тела и чистоту мыслей, когда молодая мама после баньки наливает мне горячий чай в кружку и приговаривает:

– Нина, осторожно, смотри не обожгись. В блюдце перелей, так остынет быстрее. Дуй аккуратнее, а блюдце двумя руками держи, не опрокинь случайно.

Я пью сладкий мамин чай из блюдца, ощущая спокойствие и блаженство.