Нина Александровна Иконникова
Морячка с Кавказа
– Тю, ты кто? – спросила у меня.
– Меня зовут Виолетта, – очень вежливо, почти как жена дипломата, представляюсь.
– Виолетта, – с явной издевкой в голосе передразнила меня.
– А вас как зовут? – пропуская мимо ушей это откровенное хамство, пытаюсь навести мосты дружбы между нами.
– Меня никак не зовут. Я сама прихожу, – зло, очень зло отвечает женщина. – Галя я. Твоя начальница. Въехала, интеллигентка? Мне муж говорил, что очень хорошая у меня помощница. Но ты же интеллигентка! Тьфу, – она плюнула на вымытый мною до зеркального блеска вчера вечером пол.
– А кто у вас муж? – делаю вид, что разговор идет нормально. И плевка якобы не заметила. Но мне так противно.
– Боцман у меня муж. Мы вместе с ним в плавание ходим. А твой хахаль кто?
Оторопев на секунду от такого грязного слова «хахаль», все-таки спокойно отвечаю:
– Никто. У меня есть жених, он доктор наук. Преподает в университете. Ждет меня на берегу.
– Жених на берегу, а ты, значит, здесь по мужикам шарить будешь?
– Почему вы так со мной разговариваете? Что я вам плохого сделала? –с огромным трудом держу себя в руках. – Я пришла сюда работать, а не по мужчинам бегать. Мне деньги нужны.
– Да кому же деньги не нужны? Всем нужны. Но я очень ненавижу интеллигенток, – шипит она, и смотрит на меня испепеляющим взглядом своих тусклых зеленых глаз. – Понимаешь, ненавижу.
– Понятно. Ну, что ж, всем хорошим не будешь. Что мне делать? –продолжаю разговор, хотя у самой от такого «горячего» приема настроение совсем упало.
– Так, почисть мешок картошки, пять килограммов лука, полмешка капусты, моркови и свеклы тоже по полмешка. Хлеб тоже ты печешь. Но пока обед на плиту не поставлю, помогаешь мне. У нас четырехразовое питание в две смены. Еще есть и ночная смена, ты накрываешь только на день. А после убираешь кают-компанию и камбуз на ночь. У тебя двенадцатичасовой рабочий день, с четырех утра до четырех вечера. Понабирают тут, ничего не знают. Поняла, интеллигентка? – в ее речи это слово слышится каким-то грязным, нецензурным.
– Да, – кратко отвечаю и начинаю работу в быстром темпе.
Прачка выдала мне белоснежный халат, чистый фартук и колпак. Я удивляюсь, как здесь все приспособлено для длительного плавания. Прачка в прачечной стирает всем, но если ты хочешь что-то постирать себе отдельно – пожалуйста. Есть огромные холодильники, морозильные камеры. Можно на берегу купить все, что хочешь и положить в холодильник или морозильник. А потом, в море, будешь лакомиться припасами с берега. Меня никто об этом не предупредил, а, впрочем, денег на деликатесы у меня все равно нет.
Вот и настало время выхода в море. Пароход отшвартовался от причала порта и величаво устремился в открытое море – в район промысла. Море встретило корабль неприветливо: штормом, ветром и сильной качкой. У меня сразу же возникло ощущение, что судно превратилось в крошечную страну, затерянную в море. И как же страшно от того, что полы уходят из-под ног, нет твердой опоры. Из-за этого ощущения пустоты меня начинает тошнить.
Так состоялось первое знакомство с морской стихией. Здесь никого не интересует, как ты переносишь качку, с тебя ждут только сделанную работу. Работать нужно всегда, даже если от глотка воды тошнит. Потому что корабль – это не институт благородных девиц. Команда у нас теперь сто восемь человек, отдыхать некогда. На корабле все расписано по минутам, как в армии. Не зря капитана зовут командир, и все слушаются его беспрекословно.
Ровно в четыре утра ставлю опару на тесто. Затем чищу горы овощей, надраиваю кают-компанию, камбуз.
– Галя, выдай мне, пожалуйста, сливочное масло. Сегодня воскресенье, хочу булочки команде испечь. Их обязательно сверху помажу маслицем, которое разотру с мукой. Не представляешь, какая вкуснятина получится.
– Ишь, ты, умная какая, решила мне команду разбаловать. Подавятся от булочек с маслом! Перебьешься без масла. На! возьми комбижир.
– Да ты что, Галя? Кто же булочки на комбижире не готовит. А сверху чем смазывать? Все должно быть вкусным, аппетитным. Чтобы люди были сытыми и здоровыми. А от комбижира какое здоровье? Только язву можно заработать. Зачем продукты переводить?
– Заткнись, интеллигентка хренова! – визжит кок, брызгая слюной, – и заруби себе на носу – ты здесь никто, и зовут тебя никак. Я и только я решаю, что и на чем готовить. Поняла? Здесь, на камбузе, один начальник – это я. Масло сливочное это быдло, под названием команда, получать будет только на праздники. И еще запомни: размороженную колбасу и сосиски на завтраки не вздумай жарить, а то много жрать будут. А так она невкусная, больше останется.
Галка жадная до потери пульса. Она сидит на продуктовых припасах, как Кощей на золоте, и во все блюда старается чего-нибудь не доложить. Не устаю поражаться цинизму, жадности и наглости этой женщины. Я прекрасно вижу, что сливочного масла у нас очень много. Огромные коробки стоят в холодильниках в кладовой, но Галка все готовит на комбижире. Во рту от этого деликатеса такая гадость, что постоянно хочется ее чем-нибудь запить. Матросы от такой готовки страдают, мучаясь от болей в животе. Но ей на всех наплевать. Она нас всех ненавидит. Лебезит только перед старпомом и капитаном, но и им тоже готовит на комбижире. На корабле все питаются одинаково. И я решаю поставить тесто на пирожки с капустой и картошкой. Их можно готовить на подсолнечном масле, все-таки это не комбижир. Мне стыдно за это перед командой парохода, но продуктами распоряжается шеф-повар. А я просто гарсон.
Через месяц нахождения в море я закалилась как булатная сталь. Тестомешалки на пароходе пока нет и мои бицепсы на руках от постоянного вымешивания теста стали не хуже, чем у культуриста. Теперь мне можно смело отправляться на международные соревнования, да вот все недосуг. Когда сойду на берег, непременно подам заявку на участие в конкурсе. Я тихонько посмеиваюсь над такими мыслями, над собой. Хотя смеяться рядом с моей начальницей нужно очень осторожно. Потому что Галка все сильнее и сильнее цепляется ко мне. Каждая мелочь выводит эту истеричку из себя, и она мстит мне за малейший промах. Мое ангельское терпение потихоньку лопается, я внутренне начинаю закипать как котел на горячей плите. Слабенькая надежда, что терпением и лаской можно сделать ее более спокойной и найти общий язык, улетучивается с каждым днем. Пока я не даю этой зарвавшейся нахалке отпор, но, наверное, я ее все-таки тресну.
После завтрака шинкую капусту на борщ. И вдруг слышу позади себя едва уловимый шорох. Оглядываюсь, и замираю от ужаса: за моей спиной стоит Галка с перекошенным от злобы лицом. Глаза у нее стеклянные, как у зомби, а в руках огромный секач для разделки мяса, и она им уже замахнулась на меня.
– Галя! – вскрикиваю в ужасе, – ты что делаешь?
– Я хочу тебя, интеллигентку, горбатой сделать, – со страшной ненавистью произносит это чудовище. В этот момент она похожа на кобру с раздутым капюшоном во время смертельного броска.
– Слушай, дура, я здесь физически накачалась как Рембо. Сейчас как въеду в лоб, с корабля в океан улетишь! – в моей руке тоже огромный нож и я его выставила вперед, как мушкетер шпагу.
Смотрю Галке прямо в глаза, твердо, не мигая, меня трясет мелкой дрожью от выходок этой ненормальной. Мне жутко страшно, но отступать нельзя. Ситуация очень критическая: решается вопрос моей жизни. Она, не выдержав моего взгляда, многообещающе ухмыльнулась, положила секач на место, и прошипела:
– Покалечу.
– Рискни. Ты меня уже довела, – я устала молчать, и, кипя от возмущения, открыто угрожаю ей, – еще раз попробуешь на меня напасть, – сразу убью. Поняла? Сразу же. А всем расскажу, что поскользнулась, мол, Галя на камбузе. Ударились головой об плиту – и нет корабельного кока. Положат тебя в мешок, и отправят первым кораблем домой на кладбище, как получившую производственную травму несовместимую с жизнью. И никто ничего не докажет! Травмы, моя хорошая, к сожалению, в море бывают. Поняла? – я, конечно, блефую и от страха болтаю все, что в голову придет. Но это мой единственный выход остаться в живых.
Она затихает. Неужели боится? Как же мне тяжело. Это же нужно, так меня ненавидеть. И главное, за что?
Моя смена заканчивается в четыре часа вечера. И еще после обеда у меня есть полноправных полтора часа отдыха. Но от постоянной нервотрепки с этой ненормальной, я не могу даже отдохнуть немного. Не могу расслабиться. Вечером после смены ложусь на шконку, это кровать на нормальном языке, а меня трясет от нервного перенапряжения, как в лихорадке. Да, дорого мне обходится первый в жизни рейс. Может, выйти на палубу и полюбоваться на море? Может меня это успокоит? Ведь я чувствую себя здесь белой вороной: водку не пью, за мужиками не бегаю. Всем улыбаюсь и разговариваю с экипажем парохода спокойно и приветливо. А, впрочем, любоваться стихией не удается, по корабельному радио уже объявляют:
– Дневная смена! Всем выйти на дополнительную подвахту на четыре часа.
Дневная смена как раз у меня. А дополнительная подвахта означает одно: у нас много рыбы. И я иду в цех, где нужно помочь матросам-обработчикам. Я в первое время поражалась чистоте и порядку в огромном цеху: здесь нет неприятного тухлого запаха рыбы, которого очень боялась. Сотни людей вытаскивают икру в транспортер, а кишки – в шпигат. И так бесконечных четыре часа. Уже привычно становлюсь шкерить рыбу и я. По окончании смены бреду в душевую. Смыв теплой водой усталость, вернулась в свою каюту. Моя соседка матрос-обработчик давно пришла со смены и сладко сопит во сне. Счастливая, у нее есть только работа, без такой неприятной добавки, как Галя.
Я падаю на постель, и сразу же проваливаюсь в сон. Мне снится любимая станица, в которой жила первые семь лет жизни, Кавказские горы, такие далекие и родные. Там, между ними в ложбинках текут быстрые горные холодные реки, а над ними висит легкий прозрачный туман. А воздух, какой воздух! Я вдыхаю его и не могу надышаться. Серебряный горный воздух наполняет мои легкие.
Вижу чью-то свадьбу, огромные накрытые столы. На них лежит вкусный свежий хлеб, вино, шашлык, овощи, фрукты. Я вдыхаю этот вкусный аппетитный запах. Веселье в разгаре, вино льется рекой, поднимают тосты за молодоженов. Под ритмичную музыку танцуют гости. Единой семьей веселится вся станица. Смеются и бегают вокруг дети. Всю эту благодать освещает яркое, ласковое солнышко. Откуда-то слышен хрустальный шум реки с прозрачной холодной родниковой водой. Повсюду растут цветы, благоухая разными сладкими запахами – это рай на земле. Именно так выглядит рай. И я знаю, что живу в этом раю. Громко смеюсь во сне, и даже слышу свой заливистый смех. Словно эхо к моему смеху раздается веселое пение птиц. Не резкий крик чаек, нет, а волшебное пение. Так нежно они поют только на Кавказе.
Эти божественное звуки прервало что-то слишком громкое, неприятное – звонок будильника. Уже четыре утра, нужно идти на камбуз и ставить тесто. Тихонько встаю, чтобы не беспокоить соседку. Иду умываться. Смотрю на себя в зеркало, а лицо в слезах. Мне плохо здесь, как же мне здесь плохо! Я домой хочу, на свой любимый Кавказ, где красивые альпийские луга, целительный горный воздух, быстрые прозрачные реки и ангельское пение птиц.
8
В это время моей сестре Людочке, которая жила на Украине, дозвонилась соседка родителей Яхита Цугаева, работающая на телефонной станции. Добрая женщина сказала, что родительский дом разбомбили, и они теперь живут в подвале многоэтажного дома.
Люда на работе взяла отпуск и выехала за родителями в Грозный. Вместо двух-трех дней, она через Дагестан три месяца добиралась в родной город окольными путями. За это время сестричка навидалась таких ужасов, что до сих пор стынет кровь в жилах, когда вспоминает тот путь. Передвигаться можно было только ночью, и то ползком, потому что пули летели со всех сторон. Пропитанная кровью земля была усеяна трупами людей, и сестра в темноте постоянно натыкалась на чьи-то оторванные конечности. А ее щегольское кожаное пальто от передвижений на животе протерлось до самой подкладки.
Но она все-таки добралась в Грозный и нашла там родителей. Мама, измученная голодом и болезнью, уже не вставала, лежала под грудой тряпья. А папа каждое утро под пулями ходил к российским солдатам за семь километров от дома за тремя литрами питьевой воды. Это была военная норма питьевой воды на сутки для жителей города. Но не для того он брал воду, чтобы сварить кашку, или попить горяченького, а вскипятить маме на костре шприцы для инсулина. И когда родители увидели Люду, то закричали на нее, зачем она приехала, они тут умрут, и никуда не поедут. Но она, прошедшая круги ада, слушать их не стала и забрала с собой. Там, в подвале, не было дележки на национальность. Все были равны. И провожали моих родителей в мирную жизнь все, кто прятался в подвале от войны: русские, чеченцы, украинцы… Папин друг-чеченец дал им целую булку хлеба в дорогу со словами: «Последняя буханка. Простите, больше дать нечего».
Я еще не знаю этого, и, встав ровно в четыре утра, полусонная, бреду на камбуз, в очередной раз очень больно цепляюсь ногой за комингс – это такой высокий порог между отсеками. Он высотой тридцать сантиметров, и если я, сухопутная ворона, о них забываю, то тут же цепляюсь. От этого мои несчастные ноги по колени сбиты до кости, а кожа вся синяя. Штормит сильно, и я держусь за поручни. В прошлый шторм не удержалась, полетела на накренившуюся сторону парохода. От неминуемого падения и страшного удара меня спас капитан. Этот здоровяк поймал меня в полете, скажем, так, за секунду до перелома. И прижав к себе крепко, прошептал:
– Виолетта Федоровна, как вы вкусно пахнете хлебом.
Я, как, бездомный напуганный котенок, моментально отскочила от него. Если бы у меня была шерстка, она наверняка стала бы дыбом: мне этих ухаживаний не нужно. И вообще, я к такому обращению не привыкла.
– Да что вы меня так боитесь? Когда ходите по пароходу, всегда, я повторяю, всегда, держитесь за поручни. Иначе что-нибудь сломаете. А до берега, где есть больница, очень далеко.
Сказав это, капитан быстро ушел по каким-то своим делам. А меня до сих пор бросает в жар от воспоминания о том эпизоде. А вообще-то Владимир Иванович очень хороший. Он никогда не повышает голос, но его здесь слышат все. Капитан всем говорит «вы», а ко мне он обращается только по имени и отчеству. Нет у него хамства, спеси, он очень приятный человек.
Так, начинаю ставить опару на хлебушек. Интересно, сколько баллов шторм? Если больше семи, то сегодня вся команда будет лепить пельмени, или шинковать капусту и морковь на закваску. Здесь гулять и грустить некогда. Да, нет, вроде бы шторм утихает. Хотя в Тихом океане, как я поняла, никогда не бывает штиля, всегда штормит.
Занимаясь своим делами, думаю о том, какие все пароходы разные. Они такие же, как и люди – у всех разные характеры. Вот большой автономный траулер морозильный, сокращенно его называют БАТМ, он как вальяжный вельможа. Барин солидный такой, важный. А БМРТ, говоря человеческим языком, большой морозильный рыболовный траулер выглядит в моих глазах, как женщина со старомодным шиньоном. Это смешное сравнение из-за высокой трубы. Но самый трудолюбивый, конечно же, сейнер-траулер морозильный, сокращенно СТМ – это трудяга. Он как муж в хорошей семье, который тянет все проблемы на своих плечах. Так, за философскими мыслями, быстро пролетело время.
Уже время готовить завтрак, а Галки все нет. Начинаю волноваться, что же мне делать: готовить самой или ждать эту дамочку? Часы неумолимо отсчитывают время приближения завтрака. Эх, была – не была, нужно команде варить кашу на завтрак. Руки автоматически нарезают хлеб. Еще нужно сливочное масло, сыр, повидло. На обед обязательно разморозить мясо. Но это все закрыто. Да где же она? Неожиданно входит Дракон, он же боцман.
– Виола, моя жена приболела немного. Ты сегодня команде готовь сама. Хорошо? Справишься? – пряча от меня глаза, он смотрит куда-то в сторону.
– Да, конечно справлюсь. А что случилось, что-то серьезное? Может, ей врач нужен?
– Ничего страшного, – Дракон протягивает ключ от кладовой. – Вот возьми. Продукты бери, какие посчитаешь нужным. И никому не говори, что ты одна. Ладно?
– Хорошо. Но ты можешь толком объяснить, что случилось?
– Запой у нее, – внезапно произносит мужчина и в отчаянии садится на табуретку. – Я ее с собой в рейс специально беру, чтобы не спилась совсем. У нас же дети, и ее нужно держать под контролем, понимаешь?
Ох, ты елки-палки! С удивлением смотрю на этого прекрасного, работящего мужчину. Надо же, какое горе – жена-алкоголичка. Я, конечно, знала, что она выпивает. Но, оказывается, все намного хуже, чем думала. Так вот почему она такая злая, у нее алкогольный психоз. Боцман, подтверждая мои мысли, продолжает невеселый рассказ:
– Она выросла в ненависти. У нее мать такая злая, что всех на свете ненавидит. Поедом ест мужа, детей. Она работала поваром в колонии для осужденных, так заключенные ей записки подбрасывали, что ее в чане с супом сварят. Представляешь, какой Галя выросла с такой мамочкой? Я когда влюбился, думал, что мое человеческое отношение все изменит. Но, к сожалению, чудо не произошло. С возрастом все больше и больше у нее проявляется материнская злоба. Да еще и пьет без меры. Не знаю, что и делать, если командир узнает, что она пьет, ее отправят на берег. Там она детей доведет до истерики, они уже и так из дома из-за нее сбегали. А она сама быстро сопьется, и где-нибудь под забором замерзнет.
– А с кем дети сейчас?
– С моей теткой. Им там хорошо, она их любит.
– Понятно. Саша, я никому ничего не скажу, иди, – Мне искренне жаль его. Хороший, порядочный мужчина просто встретил в своей жизни совсем не ту женщину. Бывает.
– Спасибо тебе. Ты хорошая, Виолка, – с этими словами он вышел с камбуза.
После разговора с боцманом начинаю быстро готовить, предварительно крепко привязав кастрюли за ручки к плите. На корабельных кастрюльках целых четыре ручки. Благодаря этому они выдерживают сильный шторм, не переворачиваются. А на конфорках плиты на три пальца в высоту сделаны ободочки. Это чтобы кастрюльки в них стояли, как в надежных гнездышках, не слетели во время шторма с плиты.
Время потеряно, а нужно все успеть. Учитывая, что у нас питаются в две смены, я теперь одна с четырех утра до девяти вечера. Работы очень много, но меня это не страшит. Никто не будет сегодня на меня орать, не будет делать гадости за моей спиной. Есть шанс остаться не покалеченной, пока кок пьянствует. Быстро готовлю, не забывая о хлебушке, со скоростью звука накрываю на столы. Первая смена уже идет на завтрак.
– Чем вы нас сегодня вкусненьким покормите? – за своим столом сидит капитан, и ласково мне улыбается.
– Каша гречневая, товарищ командир, – отвечаю я, протягивая ему тарелку с ароматной кашей. Сверху кладу кусочек маслица, а не комбижир.
– Ой, как вкусно пахнет, – мужчина пожирает меня своими красивыми бездонными глазами.
От его взгляда теряюсь, не знаю, куда деть глаза от стыда и в итоге краснею. Команда с удовольствием съедает завтрак. Ребята заглядывают в амбразуру (амбразура – это окошечко между кухней и столовой) и благодарят за очень вкусную кашу. Она самая обыкновенная, просто приготовлена с любовью, приправленной сливочным маслом.
Мое настроение поднимается, и я даже тихонечко пою. А когда варю борщ, то добавляю в него сальце и заталкиваю его чесночком. Мне некогда отдыхать, еще убирать нужно кают-компанию, но это все такие мелочи. Да, еще не забыть перечистить и нажарить гору рыбы. У нас она на столах круглые сутки. Рыбка всегда свежая. Любой может прийти сюда в свободную минуту, и покушать. Вдруг вспомнлся фильм «Иван Васильевич меняет профессию», там есть такой эпизод, когда царь трапезничает за огромным столом, на котором: икра, рыба, копчености, перепела. От этой картины я захотела есть. В первый раз за весь срок нахождения в открытом море мне хочется чего-нибудь покушать. Ох, как же давно нормально не ела, с самого первого дня, как ушли в море.
Так, сегодня у нас камбала. Беру с огромного противня зажаристую рыбешку и стоя у плиты, смакую ее, прикрыв от удовольствия глаза. М-м-м, вкуснятина. Моя тошнота куда-то постепенно уходит. Наверное, я становлюсь морячкой. Настоящим морским волком. Нет, морской кошечкой. А все кошечки любят рыбку.
– Вкусно? – раздается голос за спиной.
От неожиданности резко разворачиваюсь к амбразуре, там стоит капитан. Он улыбается мне открытой и доброй улыбкой. Я же, застигнутая врасплох, чувствую себя неловко. А ведь, кажется, я даже мурлыкала что-то над рыбкой. Владимир Иванович протягивает мне кружку:
– Виолетта Федоровна, чайком не побалуете?
– Да, да, сейчас, – засуетилась, чувствуя себя неловко, словно провинившаяся школьница перед директором.
Подаю ему кружку с ароматным чаем:
– Пожалуйста, зеленый чай. Только что заварила.
– Посидите со мной немного. У меня есть вкусное печенье, – приглашает капитан за свой столик.
Сидеть мне некогда, совершенно нет времени, но мне очень хочется печенья. Ведь так давно меня никто ничем не угощал. Наливаю чайку и себе, и нерешительно присаживаюсь напротив него за капитанский столик. Он, плутовато улыбаясь, протягивает мне большую шоколадку. Я смотрю на эту драгоценность, как голодный дворовый пес на сахарную косточку.
– А вот еще печенье, угощайтесь, – он открывает круглую жестяную коробочку.
Все помещение моментально заполняет ароматный запах корицы. Искуситель! Незаметно сглатываю слюну. Мне не хочется показать, что я так давно не ела вкусных вещей. В последние годы все пеку сама, запрещая себе даже смотреть в сторону магазинов. Вынужденная нищета, что поделаешь.
– Спасибо, – аккуратно беру одно печенье, надкусываю его. В моем организме тихо начинается праздник.
– Берите, берите еще, – капитан придвигает коробку поближе ко мне. И шуршит упаковкой шоколадки.
Мне очень неудобно кушать перед ним. Но моя рука предательски тянется еще и к открытой шоколадке. Давно забытый вкус приводит меня в раскованное расположение духа. Правильно говорят, что шоколад влияет на настроение, а у женщин, наверное, еще и на мозги. У кого мозги есть, они просто плавятся от счастья, когда глазочки видят шоколадку, и радостно об этом сигналят.
– Виолетта Федоровна, расскажите о себе, – просит Владимир Иванович.
– А мне совершенно нечего рассказать.
– Откуда вы, где жили раньше, как оказались здесь? Вы не обижайтесь, но у меня сложилось такое впечатление, что вы здесь как белая ворона. И это совершенно не ваш мир. Вы на пароходе явно случайно. Я прав?
Насчет белой вороны он угадал на сто процентов. Я сама о себе так думаю. Надо же, посторонний для меня человек, а думает так же, как и я. Постепенно, под добрым взглядом этого добряка, начинаю оттаивать и раскрываться, как крокус под лучами весеннего солнышка. Очень скованно, неохотно, по крупицам все же рассказываю о себе:
– В моей жизни был даже Московский институт нефтяной и химической промышленности.
– Да вы что? Вы в столице учились? Расскажите, – он ободряюще улыбается.
– Ой, это было так давно, словно в другой жизни. Я приехала туда из далекой провинции и московскую жизнь совсем не знала. И шикарное здание института тогда потрясло мое воображение. Понимаете, он похож на дворец из сказок: мраморный, величественный, с огромными аудиториями, коридорами, в которых все блестело. Я ходила по этому храму науки затаив дыхание, все еще не веря, что стала студенткой.
И как-то незаметно для себя поведала рассказ о своей студенческой жизни, о блинчиках с икрой. А капитан внимательно слушает меня и откровенно смеется:
– Значит вы, Виолетта Федоровна променяли искусство на блинчики?
– Да, махнула не глядя, – весело, в тон ему отвечаю я.
А затем он вдруг стал серьезным и произнес странную фразу:
– Мне вас Всевышний послал.
В недоумении смотрю на этого огромного и сильного человека. А он встал из-за стола со словами:
– Спасибо вам. Сейчас будут трал тянуть и мне пора идти. Вы тут, на камбузе, осторожнее. Берегите себя Виолетта Федоровна. Вы мне очень нужны. Понимаете, очень.
Владимир Иванович прикоснулся пальцами к моей руке, лежащей на столе. От его прикосновения меня точно электрическим током ударило. Я непроизвольно отдернула руку и быстро спрятала ее под стол.
– Колючка, – одними губами прошептал капитан.
И ушел. Меня от его слова «колючка» внезапно обдало горячей волной, затем лихорадочно застучало сердечко. Что со мной? Неужели я влюбилась? Но я гоню из головы эти пустые мысли. Потому что чужой муж никогда не станет на моем пути. Посидев еще пару минут и вспомнив, что я одна на камбузе, быстро съела еще кусочек шоколада и снова рысью побежала к плите.
Прозвенел длинный звонок – это значит, сейчас начнется выемка рыбы. Загорелся красный запрещающий сигнал. Я уже знаю, что это такое: когда тянут трал, ваера настолько натягиваются на лебедку, что весь пароход сотрясается от страшной вибрации. А затем огромный крен. Представьте себе шестиэтажный дом, который сотрясается и со скрежетом и страшным гулом кренится. Страшно кренится. Мне страшно. Никак не могу к этому крену и скрежету привыкнуть. Я чувствую себя маленькой девочкой, которая попала в неизвестную страну взрослых. Иногда мне хочется забиться куда-нибудь в уголочек, и тихо-тихо сидеть там. Но, увы, нужно работать.
Да, море – это совершенно другой мир. В том, в котором я жила раньше, таких жестких законов нет. Здесь же малейшая оплошность может стоить жизни. Поэтому бригада добытчиков тянет трал в специальной одежде. Они одеты как космонавты: в касках, в специальной обуви, которая не скользит по палубе. Связь с капитаном, который стоит на своем командирском мостике только по радиосвязи.
Покормив команду обедом, я должна была бы отдохнуть, но некогда. Решив побаловать матросов на полдник блинами, не отхожу от плиты.
– А кто сегодня борщ на обед готовил? – в амбразуре показалось лицо добытчика.
– Я, а что? Невкусно?
– Наоборот, очень вкусно, как у мамы, – прихватив порцию блинов и кружку с горячим какао, отвечает рыбак.
Мне очень приятно от этой похвалы и я улыбаюсь. Да и кому не понравятся такие слова? Так пролетели мои первые боевые сутки. Вечером пришла в каюту, упала на родную шконку, и мгновенно уснула.
Следующим утром проснулась в свои привычные четыре утра. Галина не появилась и сегодня. Глянула я на Дракона за завтраком, а он стыдливо опустил глаза в тарелку. Ну, что ж, все понятно без слов. Ее не будет. Но пообещав боцману ничего не говорить о ней капитану, буду молча тянуть эту лямку за двоих. Сегодня трал не ставят, потому что усиливается шторм. И весь экипаж, свободный от вахты, садится лепить пельмени. Я заморожу затем эти пельмени в огромных морозильных камерах. Никогда раньше не видела, чтобы почти сто человек свободных от вахты, садились за столы, и под музыку и сальные анекдоты, конечно, о женщинах, лепили эту вкуснятину на будущее. Хохот стоит еще тот. Быстро сную по камбузу между кастрюлями, слушаю этот мужской треп, и краснею от сильно пошлых анекдотов. Хорошо, что меня никто не видит, а то бы сгорела от стыда.
– Виолетта Федоровна, – заглядывает ко мне старший помощник, – а где Галина?
– Болеет, только что ушла, – спасая боцмана, бодро вру.
– Давно болеет?
– Нет, сегодня первый день.
– Вы справитесь? Помощи не будет.
– Справлюсь, конечно. Не переживайте.
Дракон напряженно прислушивается к нашему разговору. Когда старпом ушел, он прошептал в окошечко амбразуры:
– Виола, спасибо.
Я лишь киваю головой. Мне некогда разговаривать, готовлю суп, котлеты, вермишель, компот. Ноет все тело от усталости, но душа моя поет. Обстановка на пароходе веселая, несмотря на усиливающийся шторм. Что-то говорят по радио, прислушиваюсь. О, загадывают загадки. А тому, кто даст на них верный ответ будет выдан приз – бутылка водки.
– Пропуск в рай. В этом слове пять букв, – продолжает викторину невидимый мне диктор.
– Жизнь, – кричу я в окошечко амбразуры, продолжая готовку.
– Виолка, ты выиграла бутылку водки, – мои «пельменные» помощники ревут от восторга. – Поделишься со страждущими морячками бутылочкой?
Мне весело от этого мужского трепа и я в ответ смеюсь. У меня давно не было так легко на душе. Зато теперь я точно знаю, что это за выражение такое «душа поет» – это когда тебе хочется петь и смеяться. Просто так. Как в детстве.
– Ребята, я беру шоколадом.
После обеда драю кают-компанию и мысленно составляю меню на вечер. Пока нет Галки, побалую-ка я ребят чебуреками на полдник, а на ужин сварю им мясной суп. Здесь на корабле, труд настолько тяжелый, что мяса мужчинам нужно много. Мои гастрономические мысли прерывает приход капитна. Он стоит в проеме двери и улыбается.
– Вот ваш приз, Виолетта Федоровна, – Владимир Иванович протягивает мне две шоколадки.
– Спасибо, – я избегаю сплетен на пароходе, поэтому мне неловко с ним разговаривать.
– Чайком побалуете?
– Да, товарищ капитан, садитесь, – приглашаю его за стол и бегу за чаем. Затем шустро накрываю на стол.
– Не торопитесь, у меня есть время.
Я все больше и больше уважаю этого человека, мне нравятся такие мужчины. Он никогда ни на кого не повышает голос, а его привычка говорить со всеми на «вы» говорит об интеллигентности. Наверное, у него хорошая семья, и жена, наверное, счастлива, от того, что рядом с ней такой надежный мужчина. С ним можно прожить всю жизнь в любви и неге, как за каменной стеной. Словно услышав мои мысли, он говорит:
– Вы, Виола Федоровна, такая домашняя и уютная женщина. Смотришь на вас, и поневоле вспоминаешь дом. Но, к сожалению, меня на берегу уже давно никто не ждет. Жена от меня давным-давно ушла, не выдержав тяжелой доли жены моряка. Но я ее за это не виню. Потому что понимаю, не каждая женщина сможет выдержать разлуку в несколько месяцев. И у нас с ней теперь своя жизнь, отдельно друг от друга. У меня растут сыновья, мы с ними очень дружим. А вот близкого и дорогого мне человека у меня нет. Вы мне очень нравитесь, Виолочка, – вдруг так прямо, без всяких переходов говорит он мне.
Горячая волна смущения вновь накрывает меня. Мне очень стыдно слышать это признание. Я, пытаясь скрыть свою неловкость, пью чай, низко склонив голову над чашкой.
Чтобы как-то унять смущение, промямлила:
– Скажите, вот вы проводите на корабле по полгода, это же очень тяжело. Нужно отвечать на добычу рыбы, ее переработку, питание команды его здоровье, за исправность теплохода. Как у вас на все сил хватает? Ведь никаких радостных моментов в море быть не может, один стресс.
