Нил Шустерман
Жажда

И тут начал мигать свет. Погас и вновь загорелся.

Темно было лишь секунду. Может быть, даже меньше. Но все прекратили есть и застыли. Что за выражение у нас на лицах? Ждем еще одной катастрофы? На сей раз с электричеством? Но ничего не происходит. Свет включается и уже не гаснет. Но это ничего не меняет. И все электрочасы в доме сердито показывают двенадцать часов.

Я смотрю на отца и вижу, что в первый раз за последнее время он серьезно обеспокоен. На лице его такое же выражение, как было тогда, когда единственный раз ему все-таки пришло в голову позвать врача, после чего его сразу же отправили в больницу резать аппендикс.

Мы сидим за столом, словно в ловушке, с вилками в руках. По какой-то причине я боюсь встретиться с кем-либо взглядом, а потому опускаю голову и ем. Через несколько мгновений осознаю, что все заняты тем же. Мы торопливо забрасываем в себя еду, словно испуганные животные. Так продолжается до тех пор, пока наши тарелки не пустеют. Не потому, что мы по-настоящему голодны, но потому, что никто не хочет вновь видеть на лице отца это выражение.

Когда несколько часов спустя я собираюсь ложиться спать, то снаружи слышу движение. Это дядя Базилик. Окна моей комнаты смотрят на улицу, а потому я всегда знаю, кто у нас приходит и уходит. Проверяю часы. Полночь – необычное время для того, чтобы куда-то уезжать. Спускаюсь вниз и застаю дядю, который грузит вещи в кузов своего пикапа.

– Не хотел тебя будить, – говорит дядя виноватым голосом.

– Ты что, уезжаешь? – спрашиваю я.

Дядя, продолжая смущенно улыбаться, смотрит на меня.

– Лишь на несколько дней, – говорит он, хотя его гигантский чемодан с одеждой убеждает меня в обратном. Все это в точности, как с Софией.

– К тому же, – продолжает он, – я забрал комнату у твоего брата. Да и не хочу расходовать вашу воду.

Все последние годы дядя, живя в нашем доме, чувствовал себя неловко. История же с исчерпанием ресурсов добавила новое измерение в его от нас зависимость. Но, как мне думается, последней каплей оказалось вечернее отключение электричества.

– И куда же ты поедешь? – спрашиваю я.

– К Дафне, – отвечает дядя, не поднимая глаз. – Она все еще живет в своем большом доме в Голубином каньоне. Говорит, у них пока есть вода. Не знаю, насколько ее хватит, но это уже кое-что.

– Ты говоришь о воде или о себе и Дафне? – спрашиваю я.

Дядя усмехается:

– И о том, и о другом.

Дафна – давняя подружка дяди, с которой он то сходится, то расходится. Они вместе с тех самых времен, когда у дяди еще была ферма. А сюда они переехали в самом начале «Большого Провала», как называли массовый исход фермеров из Калифорнийской долины.

Дафна запрещает нам в своем присутствии называть дядю Базиликом. Для нее он только Герберт, отчего я думаю, что она все-таки его любит, хотя они периодически ссорятся и расходятся.

– Ну что ж, – говорю я. – По крайней мере, в исчерпании ресурсов есть и плюсы – вы опять будете вместе.

– Она это делает не ради меня, – качает головой дядя, – а ради вас.

– Вот как?

– Ну да. Я не буду обузой для твоих отца с матерью.

– Какая же ты обуза?

Дядя улыбается:

– Спасибо за эти слова, Алисса!

Я крепко обнимаю дядю и смотрю, как он уезжает. Потом возвращаюсь к себе, и мне уже не так тревожно. То, что где-то еще есть вода, убеждает меня: все, в конце концов, не так уж и плохо.

Стоп-кадр: новости интернет- телевидения

– По мере того, как южная часть штата начинает отсчитывать третий день кризиса водоснабжения, среди населения усиливается напряженность. Тем не менее официальные лица в администрации уверяют, что помощь уже на подходе.

Лайла Сингх, ведущая местных новостей, проговорив свою порцию сообщения, смотрит на своего соведущего Чейса Бакстона, который продолжает читать с телесуфлера:

– Вместе с тем последствия каскадного эффекта, оставившего без воды более двадцати трех миллионов людей, смягчить пока не удается. С подробностями – наш корреспондент Донаван Ли, который ведет репортаж с Силверлейка.

Пока они ждут, когда включится корреспондент, находящийся у пустого бетонного резервуара, когда-то называвшегося Силверлейком, Лайла вспоминает кошмары, которые ей пришлось пережить с утра. Один из них – добраться до студии из Голливуда. Она едва не опоздала на утренний выпуск, а теперь, похоже, новости вытесняют все остальные программы, так что вовремя ей с работы не уйти.

– Ты слышала, что начальник Агентства по чрезвычайным ситуациям наплевал на звонки нашего губернатора? – спросил ее утром один из операторов. – Я не шучу – они сейчас наблюдают исключительно за «Ноем».

Проходивший в этот момент мимо продюсер задал жару обоим – как будто Лайла не просто слушала, а еще и делала что-то криминальное.

– Мы работаем с новостями, а не со сплетнями, – сурово сказал продюсер.

Режиссер вновь переключается с Силверлейка на студию, и Лайла быстро возвращается мыслями к текущей работе.

– Спасибо, Донаван. А вот что говорил губернатор в самый разгар кризиса.

Они включают запись, которую станция крутила сегодня уже неоднократно, и Лайла, в который раз слушая губернатора, пытается все-таки понять, нет ли в его голосе чего-то, что выдало бы более глубинную правду, чем та, которой он делится с прессой.

– Федеральное агентство по чрезвычайным ситуациям полностью владеет ситуацией, – говорит губернатор. – Нам сообщают, что автоцистерны с питьевой водой направляются из Вайоминга, чтобы помочь Южной Калифорнии удовлетворить самые острые ее нужды.

Вайоминг? Сколько же цистерны будут идти до нас из Вайоминга?

– Хочу уверить жителей Южной Калифорнии, – продолжает губернатор, – что помощь – не за горами. В ближайшее время по всему побережью штата будут развернуты мобильные опреснительные станции, способные превращать морскую воду в питьевую. Делается все возможное, чтобы облегчить участь населения. Спасибо!

И уходит, как всегда, отмахиваясь от лавины вопросов. Красный огонек камеры мигает, застав Лайлу врасплох. Но она – профессионал. Запинку она превращает в многозначительную паузу, заставляя аудиторию с гораздо большим вниманием ждать того, что она должна будет сказать.

– Пока же, – произносит она, – мы советуем всем и каждому из вас не выходить из дома во избежание теплового удара и ждать новой информации.

– Именно так, Лайла, – подхватывает Чейс. – Советуем также избегать активных действий, связанных с затратой сил.

– Совершенно верно! Лучший способ сохранить воду – сберечь то, что уже есть в вашем теле.

Когда Лайла приехала утром на работу, в ее гримерке стояли два полных кувшина ледяной воды. Вспомнив о них, она тотчас же захотела ощутить у себя в руке высокий стакан тонкого стекла.

– Мы вернемся к вам после рекламной паузы.

Пошел ролик.

Расслабившись в своем кресле, Лайла принялась просматривать тексты предстоящих сюжетов. История про то, как с последствиями исчерпания водных ресурсов борется зоопарк. Про человека, которого застрелили в тот момент, когда он хотел слить воду из цистерны, направлявшейся в больницу. И, наконец, про первую официально зарегистрированную в Сан-Бернардино смерть от обезвоживания. Почему все плохое случается именно в Сан-Бернардино?

Приподняв бровь, к ней поворачивается Чейс.

– Дело – дрянь, – произносит он с теми же модуляциями, с которыми говорил «Это свежайший продукт» в те дни, когда озвучивал рекламные ролики с «фастфудом» – хотя ходят сплетни, что он не пренебрегал съемками и в иных жанрах. Но, как говорит их продюсер, они работают с новостями, а не сплетнями.

– И, тем не менее, все, что нам остается делать – это просить людей не терять хладнокровия и следить за нашими новостями.

– А что им еще скажешь? Снимайте штаны и бегайте по улицам нагишом?

– Если это поможет им пережить кризис, то – да.

– Ну что ж, – ухмыляется Чейс, – то были бы отличные новости.

Полуденный блок закончился, и Лайла направляется в свою гримерку. Увы! Ее кувшины пусты – кто-то, и, может быть, не один, опустошил все ее запасы.

– Сейчас принесут еще, – обещает нервничающий стажер. – Десять минут, не больше.

Но десять минут спустя нет ни стажера, ни воды.

В коридоре Чейс разговаривает по телефону со своим агентом, причем динамик включен на полную мощность, и любой, кому интересно, может с головой нырнуть в личные проблемы Чейса Бакстона. Агент убеждает своего подопечного: если тот хорошо проявит себя во время водяного кризиса, то может выйти на федеральный уровень. Перейти в Си-эн-эн, например.

– Это ужасно, что ты хочешь заработать на чужой беде, – говорит ему Лайла.

Чейс пожимает плечами и продолжает разговор.

Хотя у Лайлы тоже есть профессиональные амбиции, она не такой шакал, как Чейс, и не станет строить свое будущее на костях умерших сегодня людей. Она смотрит в окно, пытаясь отсюда, с сорок третьего этажа увидеть реальную картину кризиса. Внизу, на улице колышется толпа. Это демонстрация? Или там раздают воду? Отсюда толком не видно. Неожиданно она почувствовала приступ клаустрофобии. Как она здесь одинока!

После перерыва в студию стали стекаться известия о новых случаях смертей, вызванных обезвоживанием. Новости приходят быстро, и их нужно тут же выдавать в эфир. Можно только вообразить, что чувствуют люди на том конце телевизионного канала: они сидят в капканах собственных домов и ждут, кто на их улице окажется следующим.

Никто так и не приносит воду в ее гримерную.

Чейс тоже хочет пить. Но воды нет нигде, и никто ее не обещает.

И тогда в голову Лайле приходит идея. Реализовать ее будет непросто, но ведь больше-то ничего нет!

– Отправьте меня на вертолете! – говорит она продюсеру.

– Что?

Продюсер смотрит на нее, как на сумасшедшую.

– Лайла! Ты – ведущая. Ты не делала репортажей с воздуха с тех пор, как занималась дорожным движением.

– Бунты, пожары, пробки! Все эти истории происходят не в студии, а на улице, в городе! Людям именно это интересно!

Лайла говорит так, словно, как и Чейсом, ею движут профессиональные амбиции.

– Чтобы привлечь их внимание, нужно отправить ведущего на небо. И зрители уже не будут переключать каналы!

– Нет, – не сдается продюсер. – Ты нужна мне в студии.

Но, как только продюсер уходит, Лайла отправляется на крышу. Вертолет стоит на площадке – меняются репортеры, отвечающие за материалы о состоянии движения на улицах города. На мгновение Лайле вспоминается Вьетнам, откуда в свое время присылали классику военного репортажа. Конечно, все это происходило задолго до ее рождения, но она, глядя на отдыхающий после полета вертолет, не может не представить себе тех репортеров, что ждали своей очереди на посадку в винтокрылую машину в трагические часы гибели Сайгона.

У поручня трапа стоит Курт, тот самый пилот, с которым Лайла летала раньше, когда только начинала работать на станции. Курт курит – возле вертолета, где курить запрещено, но ему наплевать. Лайла надеется, что это не единственное правило, которое он готов нарушить.

– Курт! – обращается она к пилоту. – А какова у тебя дальность полета?

– Около двухсот пятидесяти с полным баком, – отвечает он. – Сейчас ближе к двумстам. А что такое?

Лайла делает глубокий вдох:

– Сделай мне одолжение, а?

Пять минут спустя они уже мчатся на восток, прочь от центра Лос-Анджелеса. И когда Лайла чувствует, что отлетела от своего продюсера на безопасное расстояние, пишет ему сообщение:

«Взяла студийный вертолет. Лечу к озеру Эрроухед. Привезу репортаж о ситуации с беженцами».

Отправляет сообщение. Потом, мгновение подумав, пишет продолжение:

«Прикройте меня. Или увольте».

Сделано. И, как бы там ни было, Лайла сейчас прилетит туда, где еще можно найти воду. Горные озера, конечно же, здорово обмелели, но вода там все равно есть. Она глубоко, облегченно вздыхает, чувствуя свою неразрывную связь с теми журналистами прошлых лет, что на противоположной стороне мира штурмовали некогда вертолеты, которые должны были спасти их от Вьетконга.

День третий
Понедельник, 6 июня

4) Келтон

В школу сегодня не иду. Никто не знает, когда занятия начнутся снова. До конца учебного года осталась пара недель, и вряд ли мы в этом учебном году туда вернемся.

Чтобы не оставаться без дела, просматриваю комиксы, но сегодня они мне неинтересны. Начинаю искать в Интернете нужную мне охотничью амуницию, чтобы добавить к списку подарков, которые мне хотелось бы получить на Рождество, но и эти поиски мне надоедают. Тогда выхожу в Ютуб и ищу видео с шахбоксом – гибридным боевым искусством, где бойцы перемежают раунды мордобоя партией в шахматы. Это единственный не связанный с использованием оружия вид спорта, в котором я знаю толк.

Из-за него меня единственный раз за всю мою учебу в старших классах подвергли наказанию – заставили явиться в школу в субботу. А все из-за доклада о шахбоксе, который я делал в прошлом году. Трое скептиков принялись надо мной издеваться, после чего пришлось продемонстрировать на их носах, что значит бокс в качестве одной из составляющих этого вида спорта. Я уже собирался побить их и в шахматы, но меня поволокли в кабинет директора.

Смотрю парочку видео, но сегодня даже бокс меня не веселит. Более того, вместо того, чтобы заниматься собственными делами, я думаю о том, в каком состоянии пребывает весь наш мир. Готовы ли мы к тому, что грядет?

Это беспокойство овладело мной, когда возле нашей двери появился Бернсайд с подарком. Конечно, раньше сама идея была мне по вкусу: все наши злейшие враги превращаются в робких подлиз. Красиво, черт побери! Но когда эта идея материализуется, превращается в реальность – тут есть от чего сойти с ума. Похоже на то, когда смотришь в черные глаза первого убитого тобой оленя и думаешь: ну и что теперь? Или на триумфальное отчаяние, которое овладевает тобой, когда попадаешь в утку, а она, упав и скатившись по склону утеса, навсегда исчезает из виду, и ее уже не найти – никогда.

Я думаю об этом… и все больше понимаю, что все в этом мире может быть объяснено в терминах охоты. То есть любое наше действие или бездействие может быть соотнесено с генетически унаследованными нами первобытными навыками борьбы или бегства.

Например, добиться расположения девушки – это все равно что застрелить оленя. Здесь тоже важно приближаться медленно и осторожно, желательно сзади, чтобы не сразу заметили. Женщин, как и оленей, отпугивает сильный запах мускуса, а потому в обоих случаях следует пользоваться дезодорантом. Не лишним будет нарядиться в камуфляж: по своему опыту знаю, что девушки считают, что камуфляж – это круто. Но если не зацикливаться на деталях, то самая важная вещь при охоте на девушек – это знать, когда нажать на спусковой крючок. Конечно, это метафора. Решительный шаг нужно делать тогда, когда дельце как следует вызрело; в противном случае все пойдет насмарку. Это я тоже знаю по опыту.

Если перенести эту аналогию на мою ближайшую соседку, Алиссу Морроу, она представляется мне оленем, которого я никогда не смогу подстрелить. То есть я подбираюсь совсем близко, чтобы сделать решительный шаг или, по крайней мере, сказать ей, что я чувствую, но по какой-то причине все выходит невпопад. Я всегда считал: если я постоянно буду в правильном месте, нужный момент настанет сам собой. Поэтому в этом году я взломал школьный компьютер и построил свое расписание так, чтобы пять из шести своих предметов проходить с ней в одном классе. Можно было бы и все шесть, но тогда это будет слишком очевидно.

Сегодня утром Алисса заканчивает работу в палисаднике перед домом. Кажется, она пытается добыть воду из их оросительной системы, но та, понятно, не работает. Если судить по буро-коричневому цвету их газона, спринклеры остаются сухими уже не меньше месяца, как, впрочем, и везде. Что касается моих на Алиссу видов, то я чувствую: сейчас самое время действовать. Надеваю полувоенный камуфляжный жилет песчаного цвета и выдвигаюсь в ее направлении.

Выхожу из дома и вижу, что Алисса движется по направлению к гаражу с тяжеленным инструментальным ящиком в руках. У меня выгодная позиция, с которой мне удобно занять левый фланг. Приблизившись, я сглатываю – нервы блокируют мне горло.

– Помощь нужна? – выдавливаю я из себя, одновременно вспоминая, что именно с этими словами я подошел к Алиссе, когда она выгружала из машины лед. Надеюсь, она благосклонно оценит мое постоянство.

– Все в порядке, – отвечает она. – Я справляюсь.

Хотя видно невооруженным взглядом – она не справляется. Наверное, ей просто не хочется показаться в моих глазах слабой. Поэтому я усиливаю натиск.

– Дай, возьму хотя бы эти, – говорю я, забираю из ящика несколько гаечных ключей и рассовываю по карманам. Важно иметь брюки с большим количеством карманов. Девчонки без ума от парней в таких брюках.

– Спасибо! – говорит Алисса, когда мы в гараже раскладываем инструменты по их полкам. И тогда я ловлю носом некий неприятный запах, идущий от дома. Должно быть, я непроизвольно поморщился, потому что Алисса замечает это и отворачивается – думает, что я решил, будто запах исходит от нее.

– Проблемы с септиком? – спрашиваю я.

– Мне кажется, из-за недостатка воды газ из канализационных труб поднимается в дом, – отвечает Алисса. – Мой отец как раз работает над насосной системой, которая все исправит.

Увы, как я понимаю, это неизбежно. Все дома в округе, за исключением нашего, неизбежно будут источать этот ужасный запах. Но не все семьи, в отличие от семьи Алиссы, пытаются решить эту проблему. Конечно же, отец Алиссы делает все не так.

– Все, что вам нужно, это жидкость с нулевым коэффициентом испарения, которая создаст пробку в трубах. Достаточно налить одну чашку. Тогда никакой канализационный газ не пройдет.

После чего я добавляю:

– Именно так работают системы, где не используется вода.

Алисса с недоверием смотрит на меня, и я понимаю, что для нее это слишком обширная информация.

– В общем, – говорю я, слегка запинаясь и отводя взгляд в сторону, – я могу одолжить тебе бутылку. У нас этого добра хватает.

Это именно так. Правда, если мой отец узнает, что я это сделал, он меня покусает. Но дельце того стоит – если судить по тому, как просветлело лицо Алиссы.

– Спасибо тебе, Келтон, – говорит она. – Это царский подарок.

Увидев ее улыбку, я решаю – пора. И протягиваю ей свою солдатскую флягу.

– На, попей, – говорю я. – Ты же хочешь, верно?

Алисса осторожно принимает флягу.

– А ты уверен? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами.

– На что же тогда нужны друзья?

Она делает несколько глотков и возвращает флягу. Теперь пью я. Это почти поцелуй, понимаю я, и от этой мысли меня бросает в дрожь.

– Спасибо, Келтон, – вновь говорит Алисса. Мы снова стоим в молчании, но теперь эта связывающая нас тишина кажется более естественной, и от этого мне хорошо.

Неожиданно, безо всякого предупреждения, словно из воздуха появляется Гарретт и забирает у меня флягу.

– Спасибо, Келтон! – говорит он, явно издеваясь.

– Не хами, – обрывает его Алисса. – Это не твое.

В этот момент входит их отец с ящиком грязной ветоши, а потом, несколькими секундами позже и мать. Она, с трудом сдерживаясь, улыбается.

– В новостях говорят, что на побережье устанавливают опреснители, – говорит она. – Сегодня днем первую воду пустят в Лагуна-Бич.

– Что такое опреснитель? – спрашивает Гарретт.

– Опреснитель превращает соленую воду в пресную, – объясняю я. – В Сан-Диего уже есть большой завод, но нам он не поможет.

По правде говоря, он не сильно поможет и Сан-Диего. Конечно, несколько лет назад они поступили благоразумно, построив его. Но, увы, мощности завода хватит только на то, чтобы дать восемь процентов необходимой городу воды. Меньше, чем одному человеку из десяти. Это не то решение, на которое они надеялись.

Отец Алиссы отирает пот со лба.

– Мы платим огромные налоги, чтобы содержать такие конторы, как Агентство по чрезвычайным ситуациям. Пора бы им заняться делом.

– Не хотят же они, чтобы мы тут все умерли от жажды, – высказывается мать, обводя нас взглядом в поисках одобрения.

– Дело в цифрах, – качает головой отец. – Калифорния – одна из крупнейших экономических зон. Страна нуждается в нас, и с их стороны было бы глупо про нас забыть.

Я согласен с отцом Алиссы, но одновременно я как бы слышу голос собственного отца, который жалуется на то, что власти допустили тысячи ошибок, в совокупности и доведшие нас до катастрофы. Это разные уступки и поблажки потребителям воды; это бесчисленные, равно как и бессмысленные, комитеты и советы по сохранению ресурсов; это и черные полиэтиленовые шарики, которыми, чтобы сократить испарение, засыпали поверхность лос-анджелесского резервуара – и все напрасно!

И я не понимаю, движемся ли мы к действительному решению проблемы или по-прежнему предпринимаем отчаянные попытки залить лесной пожар из пипетки.

Я открываю рот, чтобы задать на этот счет вопрос, но тут же останавливаю себя, вспомнив, что отец говорил мне про овец. Про их поведение. Про то, как инстинкт овцы заставляет ее следовать за членом стада, идущим непосредственно впереди, и как овцой, если сбить ее с курса, овладевает неодолимая первобытная паника, способная ее убить.

В школе я как-то делал презентацию по поводу стада овец где-то в Турции, которое погибло, упав в глубокую расселину в горах. И произошло это просто потому, что каждая из овец, неспособная посмотреть на картину более широко, тупо следовала за овцой, идущей впереди; упала первая – следом попадали и остальные. В связи с этим мне интересно понять: что хуже – смотреть, как все, кого ты знаешь, гибнут в расселине или же с такой силой расшатать свое представление о реальности, что это лишит тебя желания жить?

5) Алисса

Сегодня наш туалет явно мстит нам за то, что мы творили с ним эти долгие годы. Производит какие-то булькающие звуки и выдает запах протухших полгода назад яиц. Поэтому наша задача состоит в том, чтобы, хорошенько вычистив его, залить двумя стаканами той запорной жидкости, что дал нам Келтон. И тогда наш дом будет пахнуть так, как должно пахнуть жилище, а не септический отстойник. И отец, как верховный правитель нашего домашнего хозяйства, дело очистки туалета поручил нам с Гарреттом.

Этим утром отец давал всем указания, повсеместно развешивая умеренно-агрессивные бумажки с заданиями. Некоторые прятались в укромных местах, словно пасхальные яйца, некоторые красовались на виду. Одна из последних украшала холодильник и гласила: «Шесть чашек воды в день!». Другую отец повесил в ванной, и она предупреждала: «Только сухой душ», и это означало исключительно гель и бумажные полотенца. Но самой ужасной надписью была «Помой меня», и эта надпись висела над унитазом. Вообще, с туалетом мы управлялись. Отец научил нас приспосабливать под сиденье унитаза герметичные пакеты, и мы обходились этим, выбрасывая их после каждого похода в туалет. Кошмар, но, в общем, похоже на то, как поступают туристы, отправившиеся в поход, в объятия дикой природы. Но чистить унитаз и трубы в их теперешнем состоянии – это было жестоко. Необычное по суровости наказание.

Мы с Гарреттом решаем начать с туалета на втором этаже, а заодно посмотреть и на воду, которая хранится в верхней ванне. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что с субботы количество воды изрядно сократилось. Сегодня утром мать тайком дала пару галлонов живущим на соседней улице друзьям. Поскольку на побережье очень скоро установят опреснители, воды будет вдоволь для всех, а потому почему бы и не проявить щедрость? Что до меня, то я бы поступила точно так же.

– Как мы будем чистить туалет, если нельзя использовать воду? – спрашивает Гарретт, надевая желтые перчатки, которые повизгивают, если потереть пальцы друг о друга.

– Отец говорит, чистящие средства лежат под раковиной, – отвечаю я. – Думаю, остальное ты без труда сообразишь.

Зажав нос, я заглядываю в глубины унитаза. Там пенится какая-то черная жидкость.

– Почему именно я должен это делать? – нудит Гарретт.

– Потому что мы должны делать это по очереди, – отвечаю я, после чего апеллирую к его мужскому эго.

– К тому же ты – мужчина, – говорю я. – И уж ты наверняка лучше меня справишься с работой сантехника.

Гарретт согласно кивает, удовлетворенный тем, что хоть в чем-то я признаю его превосходство. Затем он залезает под раковину и достает чистящие средства.

– Что-нибудь с хлором лучше всего, – говорю я.

Гарретт извлекает на свет божий зеленый контейнер порошкового «Ко́мета» – основанного на хлорке универсального чистящего средства – и ставит его на край ванны. И в тот момент, когда донышко контейнера касается ее края, я представляю себе реализацию самого худшего сценария дальнейшего развития событий, и этот сценарий начинает материализоваться в тот самый момент, когда Гарретт выпускает «Комет» из рук. Контейнер, оставленный на скошенном под углом краю ванны, начинает сползать вниз.

Сердце мое взрывается бешеным стуком.

– Гарретт! – кричу я, и это все, что я способна сделать.

Брат разворачивается, но не успевает даже понять, в чем дело, как контейнер с порошковым «Кометом» срывается с края ванны и падает в воду.

Гарретт смотрит на меня; лицо у него белое, совершенно бесцветное. На мгновение в ванной повисает жуткая тишина.

Гарретт бросается к контейнеру, пытается схватить, но тот ускользает от него и отплывает дальше. А в воде тем временем уже начинает клубиться ядовитый порошок универсального чистящего средства. И, наконец, реальность во всей своей кошмарной ясности обрушивается на меня.

Гарретт только что отравил всю воду, которой мы располагали…

– Может быть, можно хоть немного спасти! – говорит он.

Хватает и тащит из воды контейнер, но тащит за дно, и из контейнера в воду высыпается еще изрядная порция порошка, тут же распространяющегося по ванне.

– Что тут спасать, идиот? – рявкаю я.

– Это ты виновата, – отбивается Гарретт. – Ты велела искать порошок с хлоркой.

– Ты всегда был недотепой! Ты хоть понимаешь, что натворил?

Но Гарретт уже не защищается. Его лицо сморщилось, глаза заблестели, слезы полились по щекам, а тело конвульсивно задергалось в рыданиях.

Сестра я ему или не сестра? Я почувствовала укол совести. Если бы только можно было вернуть обратно те слова, которыми я только что его отхлестала!

– Прости меня, – сквозь рыдания мямлит Гарретт, пряча лицо в ладонях.

– Ладно, – говорю я и обнимаю брата, чего не делала уже давным-давно. – Успокойся. На берегу устанавливают опреснители, и воды будет вдоволь. Помнишь, что говорили родители?

Гарретт кивает, медленно успокаиваясь.

– В конце концов, из ванны пить – это противно, – говорю я, а Гарретт смеется. Со слезами уходит и отчаяние.

Я соглашаюсь сама рассказать родителям, что произошло с водой, потому что Гарретт настаивает, что у меня это получится лучше, чем у него. Причина, правда, совсем не в этом, а в том, что он боится это сделать. Почему-то он считает отца и мать более страшными, чем они есть на самом деле. Но, в конце концов, произошедшее – это вам не бомба-вонючка, не испорченный обед и даже не разбитое стекло.

– Я им скажу. Но вину я на себя не возьму, – говорю я Гарретту. – Я знаю, все вышло случайно, но ты должен понять, что кое в чем ты все же виноват.

Какая же я ему, в конце концов, старшая сестра, если не буду учить его ответственному отношению ко всему, что он делает и будет делать впредь?

Готовясь к самому худшему, иду к отцу и матери, чтобы все рассказать. Но они даже не злятся, что, как я понимаю чуть позже, гораздо хуже.

– Всю воду? – уточняет отец, как будто есть способ отделить в ванне воду чистую от воды, загрязненной «Кометом».

– Гарретт не виноват, – говорю я, хотя это совсем не так. – Он просто хотел отчистить унитаз, как вы и велели.

Ожидаю, что мать скажет, что я пытаюсь нашу с Гарреттом вину переложить на них с отцом. Но она не отвечает на мой вялый удар. То, что произошло – действительно серьезное событие. И злость здесь неуместна. Тут нужно сразу переходить к спасению того, что еще можно спасти.

– У нас в холодильнике есть кувшин, – говорит мать, глядя на отца.

Тот кивает.

– Опреснители должны установить уже сегодня, – произносит он. – Как только сможем, мы туда поедем.

– А может быть, будем кипятить воду из ванны и собирать пар? – предлагаю я.

В школе, в седьмом классе, мы делали дистиллированную воду в лаборатории. Насколько я помню, воды получилось с пробирку, но, наверное, Келтон мог бы нам помочь сделать что-то более функциональное?

Неужели я действительно подумала о Келтоне как о помощнике?

– Этот проект мы реализуем в другой раз, – говорит отец, явно подавленный новостью, которую я принесла.

– Простите меня, – говорю я, чуть не плача. – Это так ужасно. Простите.

– Слезы делу не помогут, моя милая, – говорит мать.

– Тем более, что и пить их нельзя, – вставляет отец, и, чтобы не разрыдаться у них на глазах, я крепко сжимаю зубы.

Иду наверх, чтобы успокоить Гарретта: никто не станет отдавать его на усыновление, не отправит в концентрационный лагерь и не превратит в начинку для мясного пирога. Но Гарретта нигде нет! Обследую ванную, задний двор и даже гараж; и тут замечаю, что исчез его велосипед. Брат смотался, никому ничего не сказав, от страха, что отец и мать ему что-нибудь сделают.

Но те бросают все, и мы отправляемся на поиски Гарретта. Нужно разделиться и тщательно исследовать все возможные места, куда он мог убежать. Родители обеспокоены гораздо больше, чем я предполагала. Когда речь идет о Гарретте, они всегда чуточку «пере». Гаррет родился недоношенным, и родители относятся к нему сверхбережно. Даже сейчас, когда он уже не младенец – стоит ему оцарапаться, и они уже готовы вызвать «Скорую помощь» и отправить Гарретта в больницу для немедленной, безотлагательной пересадки кожи. Пытаюсь успокоить себя – таковы уж мои родители, но сегодня, при сложившихся обстоятельствах, я тоже изрядно встревожена.

Моя задача – прочесать парки, где Гарретт обычно болтается со своими приятелями, а также велосипедные дорожки, бегущие параллельно магистралям. Беру свой велосипед, но шины у того спущены – я же им не пользовалась уже много лет. Пытаюсь накачать, но ничего не выходит, сколько ни вожусь с насосом. Остается скутер, который я не знаю, как включить, да эта дурацкая пого-стик, палочка-кузнечик, которую изобрел, видно, сам Сатана в свободное от придумывания одноколесного велосипеда время. Перебрав безуспешно все варианты, я понимаю, что мне все-таки придется прибегнуть к помощи Келтона. Поможет по-соседски? Даст мне напрокат свой велосипед или из подручных средств сделает заплатку на моих шинах. Я звоню в его дверь, и он сразу же открывает, словно ждал меня.

На пустую болтовню времени нет, потому сразу перехожу к делу.