Нил Гейман
Добрые предзнаменования

И монашки его поддержали. Они считали, что нет смысла привлекать отца к процессу рождения ребенка. Если подумать, рассуждал мистер Янг, они, наверное, считают, что отец вообще не должен иметь отношения к появлению детей.

Он примял так называемый табак в трубке большим пальцем и взглянул на аккуратную вывеску на стене, которая сообщала, что для его же блага ему следует воздержаться от курения. Для моего же блага, решил мистер Янг, лучше выйти и постоять на крыльце. Если, для моего же блага, там найдется укромное место в кустиках, тем лучше.

Пройдя несколько пустых коридоров, он нашел выход под дождь, во дворик, заставленный баками с праведным мусором.

Он поежился и сложил руки лодочкой, чтобы раскурить трубку.

Бывает так с женами после определенного возраста. Двадцать пять безупречных лет, и вдруг они срываются с катушек, начинают прыгать под музыку в розовых обрезанных чулках и упрекать тебя в том, что им никогда не приходилось зарабатывать на жизнь. То ли гормоны, то ли еще что.

Большой черный автомобиль начал тормозить перед входом, его занесло, но он резко затормозил перед баками. Молодой человек в черных очках выпрыгнул под дождь, держа в руках что-то вроде детской корзинки, и проскользнул к двери.

Мистер Янг вынул трубку изо рта.

– Вы забыли погасить фары, – напомнил он.

На лице молодого человека появилось недоуменное выражение, ясно показывающее, что фары в данный момент его заботят меньше всего. Он небрежно махнул рукой в сторону «Бентли». Фары потухли.

– Удобно, – заметил мистер Янг. – Автоматика?

Он был несколько удивлен тем, что водитель «Бентли» был абсолютно сух, несмотря на дождь. И что корзинка не была пустой.

– Уже началось? – спросил молодой человек.

Мистер Янг ощутил некоторую гордость, когда в нем безошибочно определили отца.

– Да, – ответил он. – Мне не позволили остаться, – в голосе его был оттенок благодарности.

– Уже? Как считаете, сколько у нас времени?

У нас, отметил мистер Янг. Несомненно, это врач, у которого есть свое мнение о совместных родах.

– Думаю, мы… э-э… уже продвинулись… – сказал он.

– В какой она комнате? – нетерпеливо спросил молодой человек.

– Мы в третьей, – ответил мистер Янг.

Он похлопал себя по карманам и нашел помятую пачку сигар, которую, согласно традиции, захватил с собой.

– Не хотите разделить со мной радостное событие, выкурив сигару? – спросил он.

Но молодой человек уже исчез.

Мистер Янг аккуратно спрятал сигары в карман и задумчиво уставился на трубку. Всегда они торопятся, эти врачи. Работают весь божий день.

* * *

Есть один фокус, для которого требуются три наперстка и шарик, за которым невозможно уследить. Сейчас произойдет что-то вроде этого, но ставки будут намного выше пригоршни мелочи.

Мы будем излагать события с замедлением, чтобы вы успели проследить за руками.

Миссис Дейрдра Янг в родильной палате номер три рожает златовласого мальчика, которого мы обозначим «Дитя А».

Жена американского атташе по культурным связям, миссис Харриет Даулинг, рожает златовласого мальчика, которого мы обозначим «Дитя Б».

Сестра Мэри Говорлива с рождения была благочестивой сатанисткой. В школе Шаббаш она получала только черные звезды за почерк и легкомысленность. Когда ей приказали стать монахиней Болтливого Ордена, она послушно подчинилась, поскольку от природы имела соответствующий талант. В любом случае она знала, что окажется среди друзей. Она стала бы вполне сообразительной девушкой, если бы ей представилась такая возможность. Однако она достаточно рано поняла, что легкомысленное отношение – как она это формулировала – сильно облегчает жизнь. В данный момент ей передают с рук на руки златовласое дитя мужского пола, которое мы обозначим «Враг Рода Человеческого, Низвергатель Царей, Ангел Преисподней, Великий Зверь, именуемый Дракон, Князь Мира, Отец Лжи, Отродье Сатаны и Повелитель Тьмы».

Следите за руками. Кручу, верчу…

– Это он? – спросила сестра Мэри, вглядываясь в личико ребенка. – А я думала, глазки у него будут интереснее. Красные или зелененькие. Или у него будут копытца, маленькие, утютюшенькие копытца. Или хвостик, хвостичек вертлявенький… – Не переставая болтать, она перевернула младенца. Рогов тоже не было. С виду дьяволово дитя было чудовищно нормальным.

– Да, это он, – сказал Кроули.

– Подумать только, у меня в руках Антихрист, – продолжала сестра Мэри. – И я его мою, и считаю ему утютюсенькие пальчики…

Теперь она обращалась к младенцу напрямую, полностью погрузившись в собственный недостижимый мир.

Кроули помахал рукой перед ее глазами.

– Эй, сестра Мэри! Кто-нибудь дома?

– Ах, извините, сэр. Он просто такой сладкусик. Ну разве он не похож на папочку? Похож, конечно. Разве мы не похожи на папочку, на папеньку своего вкусненького…

– Нет, – твердо сказал Кроули. – И на вашем месте я бы уже отправился в палату.

– Как вы думаете, сэр, он вспомнит меня, когда вырастет? – мечтательно спросила сестра Мэри, выплывая в коридор.

– Молитесь, чтоб не вспомнил, – сказал Кроули и исчез.

Сестра Мэри шла пустыми коридорами по ночной больнице, крепко держа в руках Врага Рода Человеческого, Низвергателя Царей, Ангела Преисподней, Великого Зверя, именуемого Дракон, Князя Мира, Отца Лжи, Отродье Сатаны и Повелителя Тьмы. Найдя свободную коляску, она уложила его туда.

Он агукнул. Она пощекотала его.

Из-за двери степенно высунулась женская голова. Она сказала:

– Сестра Мэри, что вы здесь делаете? Вы разве не должны дежурить в палате номер четыре?

– Но господин Кроули сказал…

– Пожалуйста, следуйте в палату степенно, как подобает монахине. Вы нигде не видели ее мужа? Его нет в приемной.

– Мне встретился только господин Кроули, и он мне сказал…

– Не сомневаюсь, – решительно оборвала ее старшая сестра Грейс Многослофф. – Мне, пожалуй, лучше пойти и поискать страдальца. А вы идите и присмотрите за ней, хорошо? Она еще слаба, но ребенок в порядке. – Сестра Грейс остановилась. – Почему вы моргаете? Вам что-то попало в глаз?

– Вы же знаете, – произнесла сестра Мэри коварным шепотом. – Младенцы. Подмена…

– Конечно, конечно. Все в свое время. Но мы же не можем допустить, чтобы его отец бродил здесь без дела, верно? – ответила сестра Грейс. – Мало ли чего он может увидеть. Значит, ждите здесь и присмотрите за ребенком, вот и славно.

И она поплыла вдоль безупречно чистых стен. Сестра Мэри, толкая перед собой коляску, вошла в палату.

Миссис Янг была не просто слаба. Она крепко спала, и на лице ее читалось выражение непреклонной удовлетворенности по поводу того, что хотя бы раз бегать придется кому-то другому. Рядом с ней спало Дитя А, уже взвешенное и снабженное ярлычком с именем. Сестра Мэри, всегда готовая помочь (это была привычка, выработанная годами), сняла ярлычок, скопировала его и привязала копию на ножку препорученного ей младенца.

Младенцы выглядели очень похоже: оба маленькие, в пятнах и с виду – ну вылитый Уинстон Черчилль (хотя и не совсем).

А теперь, подумала сестра Мэри, я бы не отказалась от чашки чаю.

Большинство монашек в этом монастыре были правоверными сатанистками, как и все в их семьях как минимум до третьего колена. Их так воспитывали, и, если разобраться, ничего особенно плохого в них не было. В людях по большей части вообще нет ничего особенно плохого. Они просто склонны увлекаться новыми поветриями, например: обряжаться в сапоги и расстреливать других людей, или обряжаться в белые простыни и вешать других людей, или обряжаться в узкие джинсы, хвататься за гитары и созывать других людей на концерт. Только дайте им новый символ веры соответствующего фасона, и их умы и сердца – ваши. А когда из тебя с детства воспитывают сатаниста или сатанистку, новизна пропадает. Сатанизмом можно заниматься вечером по субботам. В остальное время ты живешь как можешь, точно так же, как и все остальные. Кроме того, сестра Мэри была медсестрой, а медсестры, во что бы они ни верили, в первую очередь медсестры: они носят часы на руке, повернув их циферблатом внутрь, сохраняют спокойствие в любой ситуации и всегда хотят чаю. Сестра Мэри очень надеялась, что кто-нибудь ее вскоре сменит; она выполнила свою часть ответственного задания, а теперь хотела чаю.

Дела человеческие становятся намного яснее, если четко понимать, что причина великих триумфов и трагедий истории не в том, что люди по природе своей добры или злы, но в том, что по природе своей они – люди.

В дверь постучали, и она открыла.

– Уже все, или еще нет? – спросил мистер Янг. – Я отец. Муж. И то, и другое. Оба.

Сестра Мэри ожидала, что американский атташе по культурным связям будет выглядеть как Си-Си из «Санта-Барбары» или хотя бы Мейсон. Мистер Янг не был похож ни на одного американца из тех, которых она видела по телевизору, разве что на одного по-отечески добродушного шерифа из детективного сериала (не самого плохого)^[4]. Он ее несколько разочаровал. И куртка его тоже ей не понравилась.

Она постаралась скрыть разочарование.

– О да, – сказала она. – Поздравляю. Ваша жена спит, бедняжка.

Мистер Янг заглянул ей через плечо.

– Двойня? – спросил он.

И полез в карман за трубкой.

И не стал доставать трубку.

И снова стал.

– Двойня? Никто ничего не говорил про двойню.

– Нет-нет, – затараторила сестра Мэри. – Этот не ваш. Этот… этот чужой. Просто смотрю за ним, пока сестра Грейс не вернулась. Нет-нет, – повторяла она, указывая на Врага Рода Человеческого, Низвергателя Царей, Ангела Преисподней, Великого Зверя, именуемого Дракон, Князя Мира, Отца Лжи, Отродье Сатаны и Повелителя Тьмы, – вот этот вот точно ваш. От макушки до самых копытичек… которых у него нет, – торопливо добавила она.

Мистер Янг склонился над младенцем.

– Ну да, – с сомнением в голосе произнес он. – Похоже, пошел в меня. Ну что ж, здоров и весел?

– Разумеется, – ответила сестра Мэри. – Абсолютно нормальный ребенок, – добавила она. – Очень, очень нормальный.

Они замолчали и уставились на спящего младенца.

– У вас почти нет акцента, – сказала сестра Мэри. – Вы у нас давно?

– Лет десять, – чуть-чуть озадаченно ответил мистер Янг. – Перешел на другую работу, понимаете ли, и пришлось переехать.

– У вас, должно быть, очень интересная работа, – сказала сестра Мэри.

Мистер Янг благодарно взглянул на нее. Не всякому удается проявить интерес к животрепещущим проблемам бухгалтерского учета.

– Наверное, там, откуда вы приехали, все было по-другому, – продолжала сестра Мэри.

– Наверное, – согласился мистер Янг, который никогда об этом не задумывался. Насколько ему помнилось, Лутон был очень похож на Тэдфилд. Такие же живые изгороди от дома до вокзала. Такие же люди.

– Дома были повыше, это уж точно, – безрассудно предположила сестра Мэри.

Мистер Янг удивленно взглянул на нее. Единственный высокий дом, который ему вспомнился, был зданием банка «Альянс и Листер».

– И вас, наверное, часто приглашают в гости. Приемы на открытом воздухе, все такое, – монашку было не остановить.

С этой темой мистер Янг был знаком лучше. Дейрдре очень нравились вечеринки в саду.

– О да, – с чувством сказал он. – Дейрдра сама варит для них варенье. А мне обычно приходится помогать с играми. «Испорченный телефон», ну вы понимаете…

Об этом аспекте жизни в Букингемском дворце сестра Мэри никогда не задумывалась, но теперь поняла, почему туда невозможно дозвониться.

– Что же они его не починят? – удивилась она. – А если что случится?

– Извините?

– Знаете, мне очень нравится семья королевы.

– И мне тоже, – оживился мистер Янг, с благодарностью перепрыгивая на так удачно подвернувшуюся льдину в безумном потоке сознания. По крайней мере, разговор в отношении королевской семьи не вызывал опасений. Если, конечно, речь шла о настоящих ее представителях, которые добросовестно выполняют свою работу, приветствуя народ с балкона и спуская на воду новый авианосец. Не тех, которые всю ночь шляются по клубам и блюют на папарацци^[5].

– Как мило, – сказала сестра Мэри. – А я-то думала, что вы ни в грош не ставите королевский титул после того, как ваши отцы-пионеры в Бостоне выбросили весь чай в реку.

И она продолжала болтать, следуя уставу Ордена, согласно которому его члены должны всегда говорить то, что у них на уме. Мистер Янг отдался на волю волн: он слишком устал, чтобы придавать этому значение. Возможно, в результате праведной жизни в поведении людей появляются определенные странности. Если бы миссис Янг сейчас проснулась, это была бы весьма кстати, подумал он. И тут одно понятное ему слово, мелькнувшее в болтовне сестры Мэри, отозвалось в его душе благодарным эхом.

– Скажите, не могу ли я где-нибудь по возможности выпить чашку чаю… если можно? – осведомился он.

– Ой, – сказала сестра Мэри, в ужасе закрыв рот ладонью, – как же мне это в голову не пришло?

Мистер Янг не стал высказывать предположений на этот счет.

– Минуточку, я сейчас сбегаю, – залепетала она. – Вы уверены насчет чая? Может быть, кофе? Этажом выше стоит этот… как его… кофематор.

– Чаю, пожалуйста, – сказал мистер Янг.

– Ну, вы действительно отуземились, скажу я вам, – радостно заявила сестра Мэри и выбежала из палаты.

Мистер Янг, оставшись наедине с женой и двумя младенцами, которые крепко спали, опустился на стул. Да, видимо, когда рано встаешь и молишься, и подолгу стоишь на коленях – это сказывается. Нет, они, конечно, добрые люди, но не совсем в трезвом уме и здравой памяти. Он однажды видел фильм Кена Рассела, так там монашки стали сатанистками. Не то чтобы здесь что-нибудь подобное, но нет дыма без огня и все такое…

Он тяжело вздохнул.

Именно в этот момент проснулось Дитя А и разразилось добротным, отборным ревом.

Мистеру Янгу уже много лет не приходилось успокаивать ревущих детей. Честно говоря, ему это никогда и не удавалось. Он всегда питал огромное уважение к сэру Уинстону Черчиллю и укачивать его уменьшенную копию, взяв ее на ручки, представлялось ему делом недостойным.

– Добро пожаловать в наш мир, – устало сказал он. – Потерпи, привыкнешь.

Дитя закрыло рот и уставилось на мистера Янга так, словно тот был генералом, докладывающим о крупном поражении.

Сестра Мэри не могла найти более подходящего момента, чтобы вернуться с подносом в руках. Сатанистка или нет, но она даже разыскала блюдце, на котором разложила печенье с глазурью – такое всегда оказывается на самом дне пакета с надписью «К чаю» или «Бабушкина сдоба». Мистеру Янгу досталось печенье хирургически розового цвета, украшенное глазурованным снеговиком.

– У вас, наверное, таких и нет, – сказала сестра Мэри. – Вы это называете печеньем. А мы – бисквитами.

Мистер Янг едва успел открыть рот, чтобы сказать, что он тоже использует второе из приведенных слов, и не только он, но и большинство жителей Лутона, как в комнату, задыхаясь, ворвалась другая монашка.

Она взглянула на сестру Мэри, сообразила, что мистер Янг никогда не заглядывал внутрь пентаграммы, начерченной мелом на полу, и ограничилась тем, что указала на Дитя А и подмигнула сестре Мэри.

Сестра Мэри кивнула и подмигнула в ответ.

И вторая монашка увезла младенца.

Подмигивание как метод общения между людьми – довольно универсальное средство. Многое можно сказать, просто подмигнув собеседнику. Например, в данном случае подмигивание второй монашки означало:

Ангел тебя раздери, ты где ходишь? Дитя Б родилось, мы готовы подменить младенцев, а ты тут не в той палате вместе с Врагом Рода Человеческого, Низвергателем Царей, Ангелом Преисподней, Великим Зверем, именуемым Дракон, Князем Мира, Отцом Лжи, Отродьем Сатаны и Повелителем Тьмы, чаи распиваешь. До тебя не доходит, что меня только что чуть не пристрелили?

А ответное подмигивание сестры Мэри, с ее точки зрения, означало:

Вот он, Враг Рода Человеческого, Низвергатель Царей, Ангел Преисподней, Великий Зверь, именуемый Дракон, Князь Мира, Отец Лжи, Отродье Сатаны и Повелитель Тьмы, и я не могу с тобой говорить при посторонних.

Тогда как сестра Мэри решила, что подмигивание второй монашки означает скорее:

Отлично проделано, сестра, – ты сама подменила младенцев. Теперь покажи мне лишнего, и я избавлю тебя от него, и ты сможешь продолжать пить чай с его Королевским Превосходительством Американским Культуристом.

И, соответственно, ее ответное подмигивание означало:

Вот он, дорогуша; это Дитя Б, забирай его, и дай мне поболтать с Его Превосходительством. Я всегда хотела спросить у него, зачем им эти высоченные дома, которые они обделывают зеркалами.

Все эти тонкости прошли на цыпочках мимо внимания мистера Янга, который был необычайно смущен вниманием, проявленным заговорщиками к его собственной персоне, и в данный момент думал о том, что мистер Рассел, похоже, знал, о чем снимал свое кино.

Вторая монашка могла бы заметить ошибку сестры Мэри, если бы ее не вывели из себя охранники в палате миссис Даулинг, которые смотрели на нее с нескрываемым и все возрастающим недоверием. Вызвано это было тем, что их специально обучали реагировать особым образом на людей в длинных балахонах и головных платках и теперь они страдали конфликтом сигнальных систем. Людям, страдающим конфликтом сигнальных систем, лучше не давать в руки оружие, особенно если они только что присутствовали при рождении ребенка естественным путем, что абсолютно не соответствует их представлениям об американском способе появления на свет новых граждан Соединенных Штатов. Кроме того, краем уха они слышали, что в здании курят фимиам.

Миссис Янг пошевелилась.

– Вы уже выбрали для него имя? – хитро прищурилась сестра Мэри.

– А? – отозвался мистер Янг. – Да. Нет. Нет, еще не выбрали. Если бы была девочка, мы бы назвали ее Люсиндой в честь моей мамы. Или Жерменой. Это Дейрдра так решила.

– Девочку можно было бы назвать Полынь, – сказала сестра Мэри, вспомнив школьный курс литературы. – А мальчика – Дамиан, или Дэмьен, если по-вашему. Очень модное нынче имя.

Анафеме Деталь – ее мать была не слишком начитана в вопросах религии и, когда ей однажды встретилось красивое слово, она решила, что это прелестное имя для девочки – было восемь с половиной лет от роду, и она читала Книгу, спрятавшись под одеяло с фонариком.

Другие дети учатся читать по детским книжкам с цветными картинками, на которых изображены арбузы, белки, вараны и так далее. Но не в семье Анафемы Деталь. Анафема училась читать по Книге.

Там не было ни арбузов, ни бананов. Хотя одна картинка была: неплохая гравюра на дереве восемнадцатого века, и на ней была изображена Агнесса Псих, сжигаемая на костре, и, с виду, немало этим довольная.

Первое слово, которое прочла Анафема, было «прекрасныя».

Очень немногие дети в возрасте восьми с половиной лет знают, что «прекрасные» может означать также «абсолютно правильные», но Анафема была именно из числа очень немногих.

Вторым словом было «точныя».

Первой фразой, которую она прочла вслух, было следующее:

«Истинно говорю вамъ и поручаю вамъ слова мои: Поскачутъ Четверо, и Четверо также поскачутъ, и Трое поскачутъ в Небесах промежъ, и Одинъ поскачетъ в пламене, и не остановитъ Их ни рыба, ни гроза, ни путь, ни Дiаволъ, ни Ангелъ. И ты будешь с ними, Дитя мое».

Анафеме нравилось читать про себя.

(Есть такие детские книги, которые могут заказать родители, читающие правильные воскресные газеты. В них можно впечатать имя их ребенка вместо имени главного героя или героини. Предполагается, что это будет способствовать поднятию интереса к книге. В этом конкретном случае в Книге рассказывалось не только про Анафему – причем без малейшей ошибки, – но и про ее родителей, и бабушек с дедушками, и всех ее предков вплоть до семнадцатого века. На данный момент Анафема еще слишком мала, чтобы думать о ком-то, кроме себя, и придавать значение тому, что в книге не упоминаются ни ее дети, ни, если уж об этом зашла речь, какие-либо события после одного определенного момента, который наступит через одиннадцать лет. Когда тебе восемь с половиной, одиннадцать лет – это целая жизнь, и, разумеется, если верить Книге, так оно и есть.)

Анафема была способным ребенком. У нее были бледное лицо, черные волосы и черные глаза. Как правило, рядом с ней люди чувствовали себя неудобно: эту особенность, вместе с чрезмерным талантом экстрасенса, проявлявшимся, как правило, некстати, она унаследовала от своей пра-пра-пра-пра-прабабушки.

Она была развита не по летам и хорошо владела собой. Единственное, за что учителям хватало мужества корить Анафему – это правописание, хотя здесь все ее проблемы были не в ужасных ошибках, а в том, что писала она по правилам, устаревшим лет этак на триста.

* * *

Монашки взяли Дитя А и подложили вместо него Дитя Б под носом жены атташе по культурным связям и ее охранников, искусно изъяв из палаты одного младенца («надо взвесить, дорогуша, это обязательно, так полагается») и через некоторое время вернув в палату другого.

Сам атташе по культурным связям Тадеуш Дж. Даулинг отсутствовал, поскольку его несколько дней назад срочно вызвали в Вашингтон. Однако он связался с миссис Даулинг по телефону и на всем протяжении родов не отрывался от трубки, помогая ей дышать ровнее.

На пользу делу, правда, не пошло то, что он одновременно разговаривал по другому телефону со своим советником по инвестициям. В какой-то момент он даже был вынужден переключить жену в режим ожидания на двадцать минут.

Ничего страшного.

Рождение ребенка – самое радостное событие из всех, которые могут разделить два человека, и он не собирался пропустить ни единой секунды.

Уезжая, он поручил одному из охранников записать роды на видео.

* * *

Зло, как правило, не дремлет и, соответственно, плохо понимает, почему вообще кто-то должен спать. Но Кроули поспать любил, и для него это было одной из мелких радостей жизни. Особенно после сытного обеда. Он проспал, к примеру, бо́льшую часть девятнадцатого столетия. И не потому, что так было надо, просто ему это нравилось^[6].

Мелкие радости жизни. Пожалуй, стоит обратить на них больше внимания, пока еще есть время.

«Бентли» рычал и вгрызался в ночь, направляясь на восток.

Разумеется, Кроули поддерживал идею Армагеддона – вообще говоря. Если бы у него спросили, зачем он торчал тут столько веков и спустя рукава вмешивался в дела человеческие, он бы ответил: «Ну, конечно, чтобы приблизить Армагеддон и победу Преисподней». Но одно дело – готовить Армагеддон, и совсем другое – видеть, что он вот-вот действительно случится.

Кроули всегда знал, что никуда не денется, когда наступит конец света, потому что был бессмертен и никакого выбора у него не было. Но он все равно надеялся, что до конца света еще далеко.

Потому что ему порядком нравились люди. А это большой недостаток для демона.

Нет, конечно, он делал все что мог, чтобы ухудшить их и без того краткую жизнь. В этом была суть его работы, но он не мог придумать ничего настолько плохого, чтобы хоть в чем-то сравняться с теми гадостями, которые они придумывали сами. Похоже, это был просто талант, невесть как встроенный в них с самого начала. Они приходили в мир, настроенный против них в любой из тысячи мелочей, а потом все свои силы тратили на то, чтобы сделать его еще хуже. С течением времени Кроули испытывал все большие трудности, пытаясь придумать что-нибудь настолько дьявольское, чтобы выделиться на общем омерзительном фоне. В последнюю тысячу лет ему иногда хотелось послать в Преисподнюю письмо примерно следующего содержания: «Слушайте, здесь, наверху, уже можно прекращать работу; можно вообще закрыть Дис, Пандемониум и прочие адские города и перебраться сюда на постоянное место жительства; мы не можем сделать ничего, чего они сами уже не сделали, а они делают такое, что нам и в голову никогда бы не пришло, причем нередко используют электричество. У них есть то, чего нет у нас. У них есть воображение. И, разумеется, электричество».

Один из них так и написал, правда ведь? «Ад пуст! Все дьяволы сюда слетелись!»^[7]

За испанскую инквизицию Кроули получил благодарность. Он и правда был в то время в Испании, большей частью околачиваясь в тавернах, выбирая места поживописнее, и знать ничего не знал, вплоть до того момента, пока ему не сообщили о занесении благодарности в его личное дело. Он отправился посмотреть, что к чему, вернулся, запил и неделю не просыхал.

К примеру, Иероним Босх. Чудовищно, право слово.

И именно в тот момент, когда начинаешь думать, что в них больше зла, чем даже в Преисподней, в них вдруг обнаруживается больше благодати, чем могут представить себе ангелы в Раю. Причем нередко в одной и той же особи. Тут, конечно, сказывалась абсолютная свобода человеческой воли. В этом вся проблема.

Азирафель однажды попытался объяснить ему, в чем тут дело. Все дело в том, сказал он, – это было примерно в 1020 году, когда впервые зашла речь об их маленькой Договоренности – все дело в том, что человек становится добрым или злым, потому что сам хочет этого. А такие как Кроули, или, разумеется, сам Азирафель, с самого начала настроены на что-то одно. Люди не смогут достичь истинной святости, сказал он, если им не будет предоставлена возможность решительно обратиться к пороку.

Кроули некоторое время думал над этим, а потом, примерно в 1023 году, заметил:

– Постой, но ведь это сработает только, если с самого начала ставить их в равные условия. Вряд ли можно ожидать, что тот, кто появится на свет в грязной лачуге в зоне боевых действий, окажется столь же добродетелен, как и тот, кто родился во дворце.

– Ну да, – ответил Азирафель, – это-то и хорошо. У тех, кто начинает с самого низа, больше возможностей.

– Идиотизм, – сказал Кроули.

– Нет, – сказал Азирафель. – Непостижимость.

Азирафель. Безусловно, Враг. Но он был врагом уже шесть тысяч лет и уже стал в какой-то степени другом.

Кроули достал телефон.

Если ты демон, это, вообще говоря, означает, что у тебя нет свободы воли. Но когда общаешься с людьми столь долгое время, поневоле чему-нибудь научишься.

* * *

Мистер Янг не испытал восторга по поводу предложенных ему вариантов: ни Дэмьен, ни, разумеется, Полынь его не устраивали. Равно как и прочие предложения сестры Мэри, которая успела упомянуть половину Преисподней и бо́льшую часть классики Голливуда.

– Ну, не знаю, – несколько обиженно заявила она в конце концов, – что уж такого плохого в имени Кларк. Или Хамфри. Прекрасные американские имена, что одно, что другое.

– Я бы предпочел более, скажем так, традиционные варианты, – объяснил мистер Янг. – У нас в семье принято давать старые добрые простые имена.

Сестра Мэри просияла.

– Отлично! Старые имена лучше всего, я лично так считаю.

– Приличные английские имена, как в Библии, – продолжал мистер Янг. – Марк, к примеру, или Лука, – задумчиво перебирал он.

– Люк, – вставила сестра Мэри.

– Только они никогда не казались мне настоящими библейскими именами, – добавил мистер Янг. – Больше похожи на имена ковбоев и футболистов.

– Соломон звучит неплохо, – сделала еще одну попытку сестра Мэри.

– Мне бы не хотелось ничего слишком старомодного, – сказал мистер Янг.

– Тогда Каин. Очень современно звучит, в самом деле: Каин.

– М-да? – недоверчиво протянул мистер Янг.

– Ну, в конце концов… в конце концов есть еще Адам, – сказала сестра Мэри. Уж от этого вреда не будет, подумала она.

– Адам? – задумался мистер Янг.

* * *

Как было бы хорошо предположить, что монашки-сатанистки втихомолку отдали лишнее дитя – Дитя Б – в хорошие руки. Что его усыновили и младенец стал нормальным, счастливым и веселым ребенком, деятельным и жизнерадостным; и что потом он продолжал расти и стал нормальным, довольным жизнью мужчиной.

Может быть, так все и было.

Не останавливайтесь, представьте себе, как он получает почетную грамоту за чистописание в начальной школе; как проходят его ничем не примечательные, но веселые студенческие годы; как он работает в отделе начисления заработной платы Строительного общества Тэдфилда и Нортона; представьте себе его прелестную жену. Возможно, вам захочется придумать ему детей, и какое-нибудь увлечение: реставрировать старинные мотоциклы, например, или держать аквариумных рыбок.

Нет, вам не хочется знать, что могло ожидать Дитя Б.

И нам все равно больше нравится ваша версия.

Может быть, его рыбки получат приз на выставке.

* * *

В домике на окраине Доркинга, в графстве Сюррей, в окне спальни горел свет.

Ньютону Импульсиферу было двенадцать лет. Он был тощ, близорук и давно должен был быть в постели.

Однако его мать была убеждена в том, что ее сын – гений, и разрешала ему ложиться спать позже, чтобы он мог «делать свои эксперименты».

В данный момент целью его эксперимента являлась замена предохранителя в древнем радиоприемнике, который, судя по бакелитовому корпусу, был выпущен не позднее тридцатых годов двадцатого столетия. Теперь матушка Ньютона отдала его сыну поиграть. Ньютон сидел за своим почти развалившимся столиком – «лабораторным столом», как он его гордо называл – и перед ним были аккуратно разложены мотки провода, батарейки, маленькие лампочки и самодельный детекторный приемник, который так и не заработал.

Бакелитовую древность Ньютону тоже еще не удалось заставить включиться, хотя, говоря откровенно, ему вообще еще ни разу не удалось добраться до этого великого момента.

К потолку его комнаты на бечевках были подвешены три кривобоких самолетика. Даже не очень внимательный наблюдатель заметил бы, что они вышли из-под руки мастера, который был старателен, аккуратен, и в то же время абсолютно не способен строить модели самолетов. Ньютон безнадежно гордился каждым из своих творений, даже «спитфайром», которому он особенно искусно испортил крылья.

Ньютон поправил очки, прищурился, уставившись на предохранитель, и положил отвертку.

На этот эксперимент он возлагал очень большие надежды; он следовал всем инструкциям по замене предохранителей на пятой странице книжицы «Советы юному мастеру по прикладной электронике (и сто один познавательный опыт с электричеством)». Он тщательно подключил провода соответствующих цветов к соответствующим контактам; он проверил, на какую силу тока рассчитан предохранитель; он поставил его на место и прикрутил обратно заднюю крышку. Пока никаких проблем.

Он включил приемник в сеть. И щелкнул выключателем.

Свет во всем доме погас.

Ньютон просиял. Уже лучше, с гордостью подумал он. В прошлый раз свет погас во всем Доркинге и к ним приходил электрик и говорил с мамой самым серьезным образом.

Ньютон питал жгучую и абсолютно безответную любовь ко всему, что связано с электричеством. В школе был компьютер, и несколько особо прилежных учеников оставались после уроков, чтобы повозиться с перфокартами. Когда наконец учитель информатики снизошел до просьб Ньютона и позволил ему войти в число избранных, Ньютон успел скормить машине всего одну маленькую карточку. Компьютер задумчиво пожевал ее, подавился и скончался в муках.