Николай Зайцев
Пластуны. Золото плавней

Глава 5
Отара

5.1

Отряд верховых казаков, ведомый сотником Билым, с божией помощью и природной волей самих казаков продвигался по узкой горной тропе к перевалу. Каждый из этих бывалых, закаленных в боевых стычках воинов мысленно готовился к предстоящему бою. В души закрадывалось особое ощущение отрешенности. Так всегда бывает перед серьезным боем.

С одной стороны, ты еще здесь, в этом миру, мысленно говоришь со своими родными, оставшимися в станице, вспоминаешь счастливые моменты мирной станичной жизни. С другой – твоя душа молитвенно приближается к порогу, за которым лишь свет и покой и Он – великий создатель и вершитель судеб человеческих – Господь. Так, читая всегда перед боем «В руци твои…», казаки мысленно прощались со своими близкими и со всем мирским. Никто из них не знал, останется ли он в живых или суждено ему погибнуть в том или ином бою. Поэтому готовили душу предстать перед очами Всевышнего и вверяли Господу свою судьбу.

Казаки, как люди глубоко верующие, соблюдали Законы Божии истово, но и не чурались адатов своих предков. Что можно было расценить как некое вкрапление традиций времен дохристианских в веру православную, старообрядческую. Веру предков. Не признавали кубанцы нововведений никонианских. Завещали им пращуры чтить и соблюдать законы истинные, считая, что патриарх Никон и его последователи, изменяя образ перстосложения, форму таинства крещения, сугубую аллилуйю и другие стороны церковного предания, положили начало изменению и самой веры. Под влиянием латинян отвергнув святоцерковное предание, приняв троеперстие, трегубую аллилуйю, крещение обливанием и другие новины, новолюбцы открыли дорогу для ложных учений, мудрствований и ересей, кои нарушили важнейшие основания самой веры.

Осеняли себя казаки знамением двуперстным, в руки Господа дух свой отдавая, и шли в атаки на супостата-басурмана без упрека и страха.

Вот и сейчас, идя на конях след в след по узкой горной тропе к перевалу, возносили привычно молитву станичники за себя и за односумов своих.

Билый, шедший во главе сотни, оглянулся назад, окинув казаков взглядом. И хоть и хмурился от дум тяжелых – полегчало сразу, глядя на четкость и слаженность боевых товарищей. Шли казаки на своих боевых конях ровным шагом, держась в седлах непринужденно и легко. Но за этой легкостью скрывался крепкий, недюжинный характер, стальной дух, способный при необходимости перерубить любой другой. И не было крепче духа, чем дух казачий. Он сочетал в себе ловкость барса, зоркость орла и силу медведя.

Не смог сдержать легкой улыбки. Сердце радостно защемило. «Орлы! – подумал про себя Билый, – таким любой супостат не страшен! Что там сотня-другая черкесов?! Да, они славные воины, но с казаками им тягаться – шо попэрэд течения без брода реку переходить».

Вспомнился Билому стишок станичного балагура деда Трохима, чей внук Василь ехал сейчас рядом с Миколой, держа в руках дзюбу:

 
Пика востра, удалая – казаку сестра
А товарищ – острый нож, шашка – лиходейка,
Нам сподручней будет, чтобы грудь в крестах
Басурмана бей, круши смело, не жалей-ка.
 

Василь, несмотря на свой взбалмошный, кубаристый характер, не ловыл гав и, помимо умелой фланкировки шашкой, мог лихо управляться пикой. Билый, давая слово деду Трохиму приглядывать за Василем, четко следовал своему обещанию, в то же время так, чтобы Василь этого не заметил. До сих пор все выходило гладко, так что комар носа не подточит.

– Василь!

– Да, ваше бродь! – тут же откликнулся молодой казак.

– Не кричи, – Микола поморщился, – чуешь, гарью тянет?

Приказной неуверенно закрутил головой, принюхиваясь к горному воздуху. Еле заметно кивнул, уловив принесенную нитку запаха. «Значит, не показалось», – подумал сотник.

Солнце постепенно спускалось с небосвода, отбрасывая тень от всадников и коней на камни, разбросанные по сторонам тропы. На прозрачном от голубизны небе показались несколько облачков. Одно было похоже на горного орла, расправившего огромные крылья и готового броситься камнем на свою жертву. Другое – на кавун треснутый.

Где-то там, далеко внизу, несла свое быстрое, непокорное течение горная река, истекающая из Марты – притока Кубани. Где-то там по направлению течения шел отряд, ведомый младшим урядником Димитрием Ревой.

«Как они там? – мысленно спросил сам себя сотник Билый. – Все ли ладно? Ну да Димитрий – казак опытный. У такого не сваландишь^[66], быстро управится с молодежью, поставив на место».

Вот и перевал. Подул ветер, донося с дальних вершин свежесть и прохладу. Билый сделал знак рукой. Сотня остановилась.

Пристально, по-волчьи, глядя окрест, сотник заметил в стороне от тропы, по которой они подымались, множество катухов^[67]. Это означало только одно: здесь были пастухи с отарой овец. Спрыгнув с коня, он преклонил колено, уперев носок пыльной ичиги в мелкие камни. Коснулся катухов. «Свежие. Значит, пастухи где-то недалеко», – подытожил Микола. Не вставая, он знаком подозвал к себе двух казаков. Осип Момуль и Иван Мищник спешились и, придерживая шашки, так же, на полусогнутых, подбежали к своему командиру.

– Вот что, братцы, метнитесь змейками по склону. Где-то недалече должны быть пастухи с отарой овец. Разведайте, кто они и откуда. Да и про аул черкесский заодно вызнайте, – распорядился сотник. – Вы оба по-черкесски балакаете, вам и сподручнее выведать все будет.

– Добре. Сробим, – кивнул Осип. Иван промолчал, всматриваясь в следы. И через мгновение казаки уже петляли меж гряды валунов, спускаясь по склону.

Между тем вся сотня подошла к месту, где остановился Билый.

На тропе не осталось ни одного казака. Поднялись все. Слава богу, без неожиданностей. Сотник приказал спешиться. Выделил несколько коневодов. Те приняли коней и отвели их за скалу, где не дул ветер и солнечные лучи еще достаточно согревали горный воздух. Лошади довольно фыркали, махая гривастыми головами. Привычные к тяготам военной службы, они были одним целым с их хозяевами. Проделав сложный путь, подымаясь к перевалу, неся на себе всадников и их вооружение, они готовы были, как и казаки, с ходу вступить в бой. Но сейчас им предоставлен отдых под наблюдением заботливых коневодов. Горный склон, куда коневоды отвели коней, был покрыт невысокой, но сочной травой. Ее было достаточно, чтобы лошади попаслись, восстанавливая силы после перехода. К тому же у каждого казака в переметных саквах была добрая порция овса, получив которую кони аппетитно захрумтели, перемалывая крепкими зубами зерна.

Отношение к коню у кубанских казаков во многом обусловлено мифологической насыщенностью народных представлений о нем. Казачья мифология коня – производное от общеславянской. Последняя является весьма сложной и разветвленной. В ней конь предстает как амбивалентное существо, причастное одновременно к разным мирам (мир живых и мир мертвых, мир людей и сверхъестественных существ). Поэтому он считается посредником между разными сферами бытия, помощником всех тех, кто путешествует между ними, непременным участником похоронных обрядов, носителем значительного магического потенциала. Как магическое создание конь связан с колдовством и гаданием, выступает как спутник мифологических персонажей. Как амбивалентное существо он способен приносить как добро, так и зло.

Основой культуры и традиционных ценностей кубанских казаков была военная составляющая. И конь, отношение к нему, были ее важным элементом. Поэтому влияние военизированного образа жизни на мифологические представления о коне было значительным. Конь считался атрибутом общественных сил, помогавшим казаку в борьбе с врагами. Недаром святые, особенно сильно почитавшиеся казаками, – Егорий Победоносец, Архангел Михаил, Мыкола Угодник, считались в казачьей традиции тесно связанными с лошадьми.

И сейчас коневоды, заботливо обихаживая коней, думали о них, говорили с ними, как с равными. Перекидывались друг с другом словами:

– Казак без коня, что без рушницы, – сказал один из коневодов, трепля гнедого друга по холке. – И днем и ночью вместе.

– Так кто ж спорит! Жена дальше!

– Не покидали казаки коня в беде никогда, – подхватил другой. – Смотри, как смотрит на меня! Душа у него человечья. Сейчас заговорит!

– Ой, браты, – вступил в разговор третий коневод. – Все верно. Не зря в старину говорили: не бреши жинке на базу да коню в пути.

– Потому и не доверяли казаки никому ни шашки, ни коня, ни жинки, – подвел итог первый, старший из коневодов. – Это и есть истинные ценности!

Тем временем, пока разведчики, посланные Билым, выполняли поставленную задачу, сотня расположилась импровизированным бивуаком. Казаки достали баклажки с водой и лепешки. Им также необходим был короткий отдых, да и подкрепиться чем-нибудь съестным было неплохо.

– Глядеть в оба! – распорядился сотник, но дозорных решил все же не выставлять. – Сами знаете, не у себя в станице.

Однако Рудь, истолковав слова командира по-своему, выбрал каменюку чуть в стороне и ловко поднялся к нему, прячась в тени, увеличивая тем самым обзор. Микола заметил маневр и чуть заметно кивнул, одобряя.

День уверенно клонился к вечеру. Солнечный диск уже соскальзывал за высокий хребет кавказской горной гряды, цепляясь последними теплыми лучами за вершины скал. Разведчики все не возвращались.

Казаки тревожно начали шептаться:

– Нет братов.

– Задерживаются.

– Может, случилось что?

– Будем ждать, – оборвал чужие рассуждения Билый. – Если бы случилось – услышали. Пока отдыхать. Костры не жечь, махорку не шмалить!

– Ясно, ваше благородь. Не впервой. С понятием, – отвечали станичники.

Сотник расположился на небольшом покатом валуне. Его гладкая твердая поверхность еще хранила тепло, накопленное за долгий солнечный день. Слегка клонило ко сну, но спать сейчас – значит дать врагу шанс уничтожить тебя первым. Кажущееся спокойствие в горах весьма обманчиво. В любой момент жди подарка от детей гор – воинов Аллаха. Здесь или добыть – или дома не быть. Поманил к себе вестового. Шурша мелким камнем, приказной быстро спустился. Молча указал место рядом.

Василь Рудь вдохнул, присаживаясь на камень, располагая винтовку между ног. «Устал хлопец, – подумал Билый. – Тяжко ему после перехода. Но лихой казак! Усталости не кажет. Добре!»

– Вот что, Василь. Ложись отдохни. Покемарь трошки. Время есть. Так изведешься совсем, а ты мне живчиком нужен – впереди бой, – сказал негромко, но решительно Микола.

Вестовой попытался отнекаться, но сотник был настойчив:

– Нэ выбубэнювайся. Ты еще в бочке кис, а на мне уже мундир вис, знаю, шо гутарю! Отдыхай. Это приказ.

– Есть, – уныло сказал приказной, вяло козырнув, и дальше спорить не стал: подчинился, откинулся спиной на теплый еще от дневного солнца валун и сразу задремал, сжав крепко шашку в руке.

«Так-то лучше», – подумал Микола. И, неслышно засмеявшись, добавил:

– Казак спит, служба идет, но и во сне шашку щупает.

Услышали казаки, стали перешептываться, локтями поддевая друг друга, кивая на спящего казака:

– Как девку щупает!

– Да не щупает! Дывись лучше: гладит!

– Заласкал уже, – прыснули негромко казаки.

– Так Василь ласковый, оказывается, а с виду и не скажешь!

– Цыц, – сотник сердито свел брови для вида, а сам скрыл улыбку в усах, – дайте парубку поспать – отключился почти сразу. Всем отдыхать!

5.2

Осип Момуль и Иван Мищник, посланные Билым в разведку, петляли меж камней.

Искать отару овец на горном склоне пришлось не долго. Было ясно, что товарчии поведут овец на теплую южную сторону склона, куда не долетают порывы дышащего прохладой ветра. Казаки ориентировались по примятой копытцами овец и ичигами пастухов траве. На их пути то и дело попадались островки свежих катухов, говоривших о том, что они идут в правильном направлении.

И Мищник, и Момуль, оба дюже складно балакали по-черкесски. Наделил их Господь таким даром.

К тому же у обоих бабки были из черкешенок. Деды их привезли с одного из набегов на черкесский аул ясырь – двух молодых девок черкесских. Одну звали Катина, другую Хабат. Обе черноволосые, глазища – как твои черешни. А взгляд! Дикий, непокорный. Родители обоих казаков поначалу против были, затем обвыклись. Да и черкешенки обжились, казаки им приглянулись, чувствами воспылали. Жизнь станичная вольная отличалась от той, что текла в ауле. Женщина для горцев не была никогда ровней. А казаки с детства приучены к женщине с уважением относиться. Будь то мать, сестра али жинка. Женщина выступает как хранительница и защитница домашнего очага, и это вполне естественно, поскольку казак большую часть своей жизни проводил вне дома. Казачки – это особый тип женщины, берущей на себя заботу о семье, ее благополучии, энергично занимающейся хозяйством, способной защитить свой дом от любых посягательств.

Действительная служба казаков, походы и войны надолго отрывали казака от дома. В отсутствие мужа женщина вела сама хозяйство, обрабатывала пай, поддерживала дом и воспитывала детей.

Хотя главой семьи всегда считался отец, после его смерти все его права переходили к матери, если даже в доме жил старший сын с семьей. Таким образом, права женщины-казачки были достаточно широкими и сравнительно большими, чем права тех же российских крестьянок или хохлушек. Один из самых главных заветов казаков гласил: «Женщину-мать защищает круг».

И Катина, и Хабат быстро освоились и влились в станичную жизнь. Полюбили их и станичники. За кроткий, незлобный нрав. За трудолюбие. Отец Иосиф, станичный священник, сначала окрестил обеих по канонам старообрядческим, полным погружением «Во имя Отца и Сына и Святага Духа…» При крещении получили они имена: Катина стала Таисией, а Хабат – Христиной. По станишному – Тасей и Христей. А через недельку, на Святого Пантелеймона Целителя, обвенчал отец Иосиф Савелия Момуля с Христей, а Мыкыту Мищника с Тасей. Там и детишки пошли у них чернявые, ликом в матушек своих. Носы с легкими горбинками. Ну шо те абреки, только крещеные. Мыкола Момуль и Охрим Мищник с детства вместе держались, что те братья. Даже ликом дюже схожи были. Выросли, оженились на девках станичных. Так и на свет божий Осип и Иван появились. И они традиции отцов своих верны были. Как братовья родные росли вместе. А бабки их – Таисия и Христина – языку-то черкесскому и обучили.

Выросли и возмужали Осип да Иван. Сами семействами обзавелись. Дети уж взрослые совсем. У Осипа дивчина на выданье, Ивану бог троих казачат даровал. Так и живут не разлей вода, ближе, чем братья родные. Сгинули на войне деды их, Савелий и Мыкыта, похоронили их рядом на станичном кладбище. Почили в бозе и бабки Таисия с Христей. Рядом с мужьями своими упокоились. А Осип и Иван, традиции семейные соблюдая, еще и односумами стались. Да и гены, видимо, свое берут. Кровь в них черкесская течет. Характером спокойные, но если за правду, то здесь не подходи. Каждому мало не покажется. Хохлам носопырки вправляли не раз, когда гамсэлы елэгузить или мэнджувать пытались. Да и вояки оба добрые. Немало доставалось от них что туркам, что черкесам. К тому же язык басурманский знали. Балакали, как на ридной кубанской балакачке. Поэтому и выбрал их Билый для этого задания. Окромя их никто бы не справился.

Мало язык знать, нужно жилку иметь особую, чтобы ты для абрека за своего прошел. Товарчии, хоть и нейтральные – мирные горцы, но все же черкесы. Были в Осипе да Иване и жилка и чуйка, да и ликом оба были под стать черкесам.

Оба с бритыми головами, заросшие бородами по самые папахи. Глаза на тюркский разрез. Осип черноволосый, а у Ивана цвет бороды темно-рыжий. Если не знаешь, то и не отличишь их от варнаков.

Спустились ниже по склону Осип с Иваном, аккурат меж валунами огромными, в три человеческих роста, проход образовался. Остановились без звука. Осип воздух втянул ноздрями. Дал знак «там отара, дымом пахнет». Иван согласно кивнул головой.

– С Богом! – шепнул он Осипу.

Оба выпрямились и не торопясь, слегка вальяжной походкой направились туда, где среди высоких, сочных трав паслась отара овец. Пастухи, а их было трое, готовились к вечерней трапезе. В походном очаге, сложенном из камней, бойко горел костер, потрескивая сухими полешками и кизяком. На камнях стоял небольшой казан, накрытый капкачем. Судя по запаху, шедшему от него, товарчии готовили шурпу из баранины.

Навстречу Осипу и Ивану с недовольным рыканием выбежали три громадные кавказские овчарки. Казаки не испугались, чем вызвали уважение у четвероногих помощников пастухов. Каждая из этих собак запросто могла задавить большого волка, но, почуяв, что незнакомцы их не боятся, овчарки успокоились и вновь вернулись к своим хозяевам.

– Ассаламу алийкум, хьомсара!^[68] – приложив правую руку к сердцу, начал разговор Осип, подойдя к пастухам. Иван слегка наклонил голову, также положив правую руку на сердце.

– Алийкуму ассалам! – ответили пастухи хором.

– Муха ю хьан могушалла?^[69] – продолжил Осип.

– Дална бу хастам! Дика ду^[70] – ответил старший из пастухов.

– Муха бу мун цъернаш?^[71] – сказал Осип.

– Баркалла. Дика ду^[72], – ответил тот же пастух.

Глава 6
Крепостица: окончание

6.1

Куст молодило шапкой завис в расщелине над головой, и Пашка замер на отвесной стене, позволив себе отдых. Пот каплями стекал по всему телу, заливал глаза, замокрил волосы, увлажнил тело, и теперь ветер холодил разгоряченную кожу. Винтовка пудом свисала со спины и тянула назад. Из-под перекрещенных ремней полыхало жаром и пекло огнем.

Кочубей гнал прочь тяжелые мысли, стараясь отвлечься и отдышаться. Долгие секунды, показалось – вечность, вспоминал, как старики называют каменную розу. Розово-бордовые цветки колыхались в медленном такте, прогибаясь под порывами ветра, и смотрели экзотическими головками на невесть откуда появившегося скалолаза с немым упреком, осуждая за нарушение покоя и безмятежности.

– Ну уж, простите меня, – прошептал Пашка, прижимаясь горячим лбом к холодному камню, – сейчас отдохну и дальше поползу, вас не задев.

Сама мысль потревожить такую красоту на фоне скальной стены показалась кощунственной. Сколько усилий надо было предпринять природе, чтобы вдохнуть в расщелину жизнь, теперь предстояло просто обогнуть красивый куст, и, как в благодарность, в мозгу всплыло название: вечно живой.

– Поди ты, – пробормотал Пашка, и подумалось: «Никак род оберегает, раз дает подсказку». Казак начал ползти по стене, цепляясь за камни, решив обогнуть кустарник справа. «А что скажет род про любовь мою к доброй дивчине Маруське?»

Ноги соскользнули с уступа, кроша выемку в поток мелкого камня, и Кочубей завис в воздухе, держась на одних пальцах и прижимаясь всем телом к гладкой стене. Носок в чуни заскользил вверх и вниз, пытаясь найти опору, но никак не хотел цепляться ни за какую выемку. Пашка глянул над собой, быстро оценивая свои шансы, и закарабкался вверх, подтягиваясь на пальцах. Сил оставалось не много, как раз на такой отчаянный рывок. Сердце бешено заколотилось. В голове стали проноситься знакомые образы близких: суровый, никогда не улыбавшийся отец, сгинувший в одном из походов; мать, украдкой вытирающая слезы на морщинистом лице; сестры и братья; улыбающаяся жизнерадостная Маруся – угораздило же влюбиться в батрачку. Что станишные скажут? Как пить дать выпорют при всей станице на Майдане. Испокон веков запрет был на иногородних жениться. Да видимо, супротив природы не двинешь. Сильнее она законов человеческих.

Ветер качнул тело, Кочубей дернулся назад, увлекаемый ставшей за подъем невыносимо тяжелой винтовкой, в небе заклекотал орел, предвещая чужую гибель. Казак заскользил вниз по стене и, когда показалось, что падение не остановить, ноги неожиданно нашли опору и встали на бордюр выступающего камня. Пашка начал читать молитвы одну за одной, повторяя их раз за разом, пока сердце не угомонилось в груди и не стало биться ровнее. Расслабил одеревеневшие мышцы ног и позволил себе вытащить пальцы правой руки из щели. Проморгался, смахивая пот с ресниц. Глаза ожгло – острая боль прорезала и достала до воспаленного мозга. Казак подавил в себе крик. С секунду смотрел на разбухшие, разбитые в кровь пальцы, попытался сглотнуть вязкую слюну и сказал вслух, обращаясь к себе, орлу и всему миру:

– Как же я теперь стрелять буду? – Его не беспокоило то, что края стены не было видно и дальше подъем с перебитыми пальцами усложнялся, делаясь практически невозможным. Казака тревожила только одна мысль.

Мысль о последнем выстреле.

Из-под камня выбежала небольшая ящерка. Подняла головку к яркому солнцу, распласталась на теплом камне, хвостик колечком согнула. Покрутила головкой по сторонам, от возможных хищников оберегаясь, увидела человека и, словно мысли его читая, уставила на него свои глазки-бусины, мол, не думай о плохом, человече, царь природы, все хорошо будет. Посмотрел на нее Павло, и легкая улыбка скользнула по его губам. «Тяжело, тварь ты божия, ой как нелегко человеку-то на земле», – вздохнув, сказал негромко казак и вновь погрузился в свои мысли.

6.2

В горячке и не разобрать, кто нырнул в открытую дверь землянки, успел добежать, хоть на прощание и ойкнул, поймав спиной пулю.

Остальные завязли в быстрой и жаркой сечи. Прорвав заградительные плетни, горцы закружили вокруг трех израненных казаков, вертя разгоряченных коней в разные стороны. Зазвенела сталь, замелькали шашки. Закрутилось время с утроенной скоростью, для каждого уцелевшего казака отсчитывая последние секунды. Оросилась каплями крови замятая конскими копытами сочная зеленая трава, и жесткая земля враз пухом стала, принимая изрубленные тела защитников крепостицы.

Гамаюн разрядил винтовку, стреляя в упор, и, заваливая коня со всадником, потянул шашку из ножен, бросился вперед, хотя все закончилось в считаные секунды. Не было страха перед смертью. Достать бы напоследок врага. Только пуля раньше нашла. Выстрелил абрек с земли, придавленный конем, и разом споткнулся подхорунжий – ноги заплетаться стали, с каждым шагом приседая и клоня к земле. Казак на колено опустился, шашкой в землю упираясь. Голову опустил, не в силах поднять ее. Изо рта кровь закапала.

Горцы закрутились, выцеливая места подозрительные: вышку да амбразуры землянки. Да только тихо все было, закончился бой и, кажется, только один умирающий казак и остался. Куда теперь он денется? Не убежит. Потешиться можно будет напоследок, для устрашения и наказа другим, чтоб знали, чья земля здесь и кто хозяева настоящие на ней.

Завыли абреки тогда радостно, стали в воздух стрелять. А один отделился и, низко пику наклонив, тронул коня в сторону подхорунжего, имея твердое желание насадить казака на острие да прибить к стене деревянной.

Но не доехал он. Грянул эхом выстрел далекий, совсем неслышный для горцев, и лихой джигит кулем свалился на землю, зацепившись ногой за серебряное стремя, а верный конь дальше его потащил, мимо вмиг заулыбавшегося Гамаюна. Казак так громко смеялся, что абреки затихли разом, сбившись в кучу, и теперь уже с нескрываемым ужасом поглядывали на подхорунжего.

– Шайтан, – пробормотал безлошадный абрек и вскинул винтовку, особо ни на что не надеясь – не было пули против чертей. Только от выстрела казак завалился на землю и вытянулся, как все мертвые.

Горцы завыли с новой силой. В руках факелы появились, жечь стали заставу. Первой вышка запылала. В землянке наверняка запас есть – поживиться можно, а потом и ее поджечь, а напоследок плетни подпалить, и ничего не останется больше от казачей крепостицы.

Двое спешились и, низко пригибаясь, побежали к землянке. В дверях убитый казак лежал, пуля ему в затылок попала, разворотив лицо. Абреки оживленно загомонили, обсуждая удачный выстрел. Один заглянул в темное нутро и побледнел разом, замолкая.

У открытой бочки, привалившись к ней спиной, сидел недобитый казак, весь кровью залитый. В руках его мигал огонек лампадки.

– Салам Алейкум, – сказал канонир, с трудом голову поднимая. – Вас ждал. – И руки его, дрогнув, опустили лампадку в черный порошок пороха.

6.3

– Охьалахлойша дiа м цiе^[73], – предложили радушно пастухи.

Закон гор требовал принимать гостя, как посланца Всевышнего, кто бы он ни был. Осип с Иваном приняли приглашение, усевшись у костра, подогнув ноги и скрестив их на турецкий лад. Традиция обязывала и гостя относиться с уважением к хозяину. В данном случае хозяевами были горцы, пастухи – товарчии, как звали их казаки.

Это были нейтральные горцы, середняки-бишара. С казаками они не воевали, старались вовсе не ввязываться в конфликты. Да и средств к ведению какой-либо войны у этих горцев не было. За что не раз были биты и ограблены своими более воинственными соплеменниками. Варнаки не чурались ничем. Налет на казачью станицу или на дальние аулы нейтральных дружелюбных горцев расценивался ими как добыча ясыря. Грабежом и налетами жили, за малым исключением, все черкесские племена. Казаки для них были гяурами – неверными, которых, согласно извращенной трактовке священного Корана, следовало уничтожать. Поэтому стычки между казаками и черкесами были явлением довольно нередким. Причем ненависть, которую вымещали обе стороны при столкновениях, была безудержной. Черкесы ненавидели казаков как иноверцев. Варнаки, пользуясь тем, что основная часть войсковых казаков в походе, вероломно нападали на станицы, грабили, уводя скот и лошадей, воруя малых детей и молодых девок, которых затем продавали на невольничьем рынке. Не щадили ни старых ни малых, вырезая порой по несколько десятков человек.

Казаки также не оставались в долгу. По горячим следам они настигали противника, и тут уже шла сеча до последнего взмаха шашкой, до последнего патрона с рушницы. Так еще дед Билого Остап со станичниками ходылы черкеса воевать. По ходатайству наказного атамана Черноморского казачьего войска майора Ф. Я. Бурсака и с разрешения военного губернатора был получен приказ о проведении репрессалии – карательной экспедиции за Кубань. Тогда Ф. Я. Бурсак с отрядом из казаков и регулярной пехоты переправился на левый берег Кубани и, вторгшись в земли чичинейцев и абадзехов, то есть тех племен, которые участвовали в нападениях на казачьи селения, принялся истреблять их аулы. Застигнутые врасплох горцы обратились в беспорядочное бегство, ища спасения, бросаясь полунагие в реку и окрестные болота, вязли в грязи и утопали. В результате данной экспедиции были сожжены и уничтожены все жилища и имущество варнаков. С собой казаки увели косяк лошадей в сто голов, около трех тысяч голов крупного рогатого скота и столько же овец. Так казаки ответили беспощадностью на многолетние регулярные набеги горцев на их станицы. За смерти и горе их родных и близких абрекам был дан хороший урок. Набеги прекратились на многие десятилетия. То, что случилось накануне, стало неприятной неожиданностью для казаков станицы Мартанской. Наглость, с которой черкесы напали на станицу, уведя косяк лошадей, украв дочь станичного куркуля Марфу и убив нескольких станичников, была вызовом для мартанцев. Наказать вероломных горцев было делом чести.

– Шу муьлш ду? Мичара, хьомсара?^[74] – взяв на себя инициативу вести разговор с незнакомцами, спросил в свою очередь старший по возрасту пастух.

Хоть и мирные были горцы, но они оставались горцами. Для них казаки также были иноверцами, хотя и не врагами. Кто знает, пошлют втихую гонца, чтобы предупредить черкесов о незнакомцах – и поминай как звали. Посему следовало ухо держать востро, а нос по ветру, шоб комар не подточил. «Бэрэжэного Бог бэрэжэ», – подумал про себя Осип и слегка поправил слезшую на глаза лохматую папаху.

– Оха дiа генара эвл^[75], – ответил теперь уже Иван, давая понять, что он на равных со своим кунаком. – Вйола дало дiадушьйа. Дiа дегогергара стаг дехо^[76], – не торопясь повел разговор Иван, указав рукой на друга.

– Кiадвелла. Лаьа садава^[77], – поддержал Осип.

Вопросы, которые обычно задают по этикету гор, были заданы. Ответы получены. Напряжение первых минут спало. Дальше разговор повел Иван. Осип время от времени вставлял свои фразы. Слово за слово, казаки выведали у товарчиев ту информацию, что им была нужна. Пастухи поведали о том, что черкесы соседнего с их аулом привели богатый ясыр с набега на селение неверных. Пригнали косяк лошадей и красавицу зуду. Ее хотят подарить богатому шейху. Еще выяснилось, что по дороге черкесы разбили казачью крепостицу. Потеряли в бою двенадцать человек, и трое тяжело ранены. Всех привезли в аул. По мусульманскому обычаю до захода солнца убитых сразу похоронили. Казаки слушали эти вести, стиснув зубы, но виду не показали.

Пастухи угостили Осипа и Ивана ароматным чаем из горного чабреца. От шурпы станичники отказались, сославшись на нехватку времени и на то, что в аул к родственникам они хотят попасть еще сегодня. Не вызвав подозрения у пастухов, станичники поблагодарили за чай и беседу.

– Сау бул, хьомсара. Баркалла, – приложив правую руку к сердцу и слегка наклонив головы, сказали казаки, прощаясь.

На этот раз волкодавы пастухов лишь подняли свои тяжелые головы, провожая незнакомцев. Для собак удаляющиеся две человеческие фигуры не представляли угрозы, и они продолжали мирно лежать у большого валуна, поглядывая за овцами.

Осип с Иваном ровным, но быстрым шагом направились вверх по склону, где расположился походным бивуаком отряд станичников.

6.4

– Погоняй коня нэ батигом, а вивсом, – незлобно окрикнул Билый одного из коневодов. Тот по горячности своего характера пытался успокоить испугавшегося небольшой змейки коня. Конь пытался встать на дыбы, вырывая уздечку из рук коневода.

– Выдчыпысь, – сказал сотник казаку и, взяв у него уздечку, зашептал в ухо взбрыкнувшему коню: – Чу, чу, чу! Ти мий гарный! Тихо, тихо. Все хорошо.

Конь слегка напрягся, но перестал взбрыкивать, переминаясь лишь с ноги на ногу. Мыкола опустил его голову вниз, это заставило коня расслабиться. Реакция лошадей в этой позе вполне объяснима. Она связана с тем, что в таком положении головы мышцы шеи и спины расслабляются, а пульс несколько замедляется. Билый наклонил голову коня легким давлением на верхнюю ее часть и ласково потрепал его за ухом. Затем обнял его большую рыжую голову, запустил одну руку в густую черную гриву и прошептал:

– Ай маладца!

Затем достал из гаманка кусочек сахара и, положив его на ладонь, легонько всунул коню в мокрые губы. Конь приятно захрустел лакомством. Билый осторожно, чтобы вновь не спугнуть, отпустил голову коня, придерживая слегка уздечку, и передал ее коневоду.

– Учись, пока я жив, – с улыбкой, довольный собой, сказал Мыкола. – Бэрэжи коня дома, а вин тэбэ в дорози.

– Зразумев, ваш высокородь, виноват, – растерянно сказал коневод, поглаживая коня по крупу.