Николай Вязерский
Змей

Змей
Часть 1

«Некоторым желаниям лучше не сбываться»

От автора

Очень странно прозвучит, но я всегда знал эту историю, хотя мне ее и не рассказывали. Я ее слышал отрывками от своего отца, матери, их братьев и сестер, когда они собирались вместе на какой-то праздник, и после выпитого за столом или выходя покурить, рассказывали разные истории из своей деревенской жизни. И только спустя годы я понял, что все эти истории связаны и прошли сквозь года и события, оставив что-то недосказанное.

Я постараюсь описать эти события так, как по моему мнению они развивались, с того момента, с которого мне стало о них известно, хотя началось это гораздо раньше. Возможно, что-то дорисовало мое детское воображение, возможно так и было, не возьмусь судить и отстаивать. Только иногда буду прерывать и комментировать события, потому что описывать их я постараюсь теми словами и тем языком, которыми их когда-то пересказывали за широким столом, и которые могут быть не всем понятны в наше время. Я опущу все то, что на мой взгляд, хоть и интересно, но не относится напрямую к сути. И поэтому буду пропускать года и возможно десятилетия, иначе получится просто огромный рассказ, который, впрочем, может быть я когда-то и напишу.

Ну не буду утомлять вас пустыми разглагольствованиями. Начнем рассказ в далекой деревне, в середине прошлого столетия, когда электричество еще не во все уголки огромного Союза дошло (впрочем, в эту деревню его уже подвели, хотя большую часть времени его и не было).

Да и деревню даже называть не буду, потому что уже давно ее нет. Формально ее не стало, так как не перспективная. А на самом деле…

Да и странно, что через каких то 20 лет, после того как ее покинули жители, на ее месте нельзя было найти и следов, все заросло, покрылось не пролазанным лесом. И только старое кладбище, тоже все заросшее, напоминало своими размерами о том, что когда-то где-то рядом была большая деревня и может даже не одна. Ну об этом позже. А сейчас, давайте начнем…

Глава 1

Подслушал

Когда я был совсем еще маленький, в этом возрасте еще положено спать днем, я любил просыпаться днем под тихий разговор моей матери. Мы тогда летом приезжали в гости в родное село. Она тихим голосом разговаривала с «Нянькой», пожилой уже женщиной, которая когда-то воспитывала ее и еще пол деревни детей, пока родители были в поле или еще на каких колхозных работах. Та, полушепотом пересказывала ей все новости, которые произошли за год, пока они не виделись. И было в этом что-то спокойное и убаюкивающее, много из моих рассказов я тогда и подслушал. Вряд ли бы они рассказывали все это при ребенке. Так и наш герой, с которого я сейчас начну рассказ, проснулся ночью и услышал то, что ему не предназначалось.

Проснулся Володя от шёпота в передней избе, двустворчатая дверь была закрыта не плотно и в ночной тишине было слышно, как тяжело дышит мать. Володе почему-то показалась, что она только что от куда-то вернулась. В избе стоял какой-то странный запах, как будто печь давала угар, но печь сегодня не топили.

Ее шепот был уставший с надрывом, она часто прерывалась, как будто ей не хватало воздуха.

– Ведь семь домов пожёг, у Шурки то девять детей, у Паньки пятеро было. Всех пожег. Да ведь знала ведь, и не уберегла.

– Попей, попей, – голос отца был непривычно тревожный – ты приляг, может принести еще что

Но мать как будто не с ним разговаривала

– Ведь я же ее предупреждала, накличешь беду, не зови его, не зови. Она как на могиле заголосила, приди да забери нас с собой, я так и поняла, беда будет. А он то, силищу набрал, я такого и не помню, да и не было такого раньше. Каждый раз все больше и больше забирает, следующий раз и не знаю, как быть, ой горе, горе. Силищу то набрал, – голос становился еще тише, даже како-то чужой и незнакомый.

– Наташ, давай уедем. Мед продали, скотину в колхоз сдадим, дом тоже колхоз выкупит, пасеку, и уедем, подальше. Дом купим и забудем.

– Куда уедим, он так следующий раз всю деревню пожгёт, а то и не одну.

– Так сама говоришь, силищу набрал, да и не к нам он идет, а раз зовут, то сами дураки. Уедим, пока к нам горе не пришло, ведь не бабье это дело.. – но он не договорил – плохо? Совсем плохо? Ты ложись, ложись? – голос его дрожал – Спи, я рядом посижу.

Все затихло. Володя дрожал под стеганным одеялом, как бывает при сильной простуде. Он не понял, о чем говорили родители, но точно знал, что о чем то очень плохом. И как бывает в такие минуты в детстве, когда что-то плохое уже случилось, он очень быстро уснул.

Утром Мать не вышла и не приготовила завтрак, отец плотно закрыл дверь в переднюю и запретил туда входить и вообще шуметь в доме.

– Мать заболела. Завтракайте, что на столе. И вон на улицу, обедать к бабке идите. Чтоб до вечера духу вашего тут не было.

Маленькая Галя вроде хотела расплакаться, но глядя на отца не решилась, он своим взглядом пугал так, что и плакать передумаешь. Хотя и был невысокого роста, но плотный, коренастый. Взгляд твердый и уверенный. Он прошел войну, даже три. Начал еще с Финской и закончил в Японии, поэтому спрашивать с него особой ласки никто не мог. Но уж к детям своим он мог быть и помягче. Да только жизнь деревенская не про то. Но сегодня он был особенно угрюмым и даже злым. Можно было и вожжами по спине получить, бывало уже такое.

Ребятишки поели, что было на столе: картошка, лук и квас и молча разбежались по своим делам.

Было воскресенье и старшим не нужно было в школу. Средний, Сашка, повел Гальку к бабке. Бабка, мать отца, была баба суровая и одинокая, дед помер еще до войны, дети выросли и своим хозяйством обзавелись. Так что жила она в большом доме, в четыре комнаты, одна. Сама хозяйство вела, и немалое, помощи не просила, еще и сама помогала, но не бездельникам, пьяницам деревенским, а тем, кому и вправду нужнее, у кого голодных ртов полон дом, а то и вдовым. Но благодарности не любила, могла и сгрубить. Она и детей в строгости воспитывала. Пятерых мужиков на ноги поставила и сейчас им спуску не давала. Но уж очень она любила Галю, одна у нее внученька, а остальных, мальчишечьего роду, как она их называла, к себе не допускала, хотя особо и не ругала. Только Сашка и мог с ней уживаться. Ему и досталось вести Галю и сообщить, что обедать все придут к ней, так как мать болеет, и так сказал отец.

Эту сноху бабка особенно невзлюбила. Она даже была против этой свадьбы. Когда сын вернулся с войны и привез с собой невесту в форме лейтенанта медицинской службы, хотела запретить жениться, да потом смирилась, живут ведь уже, как не жениться?

Забегая вперед, скажу, что Баба Шура в этот раз встретила их всех очень как-то ласково и даже пирогов напекла. Галя так вообще с коленей не слазила. А мальчишкам еще и жженого сахара сделала.

Старший, Лешка, раздал задания, и ушел по своим делам. Мальчик он был деловитый, стройный, с высоким лбом и зачесанными назад, по моде, волосами. Учился на отлично и всегда был лидером во всем, одно слово – старший.

А вот Володя и не знал, чем заняться. Нет, задание он получил. Убрать коровник, накормить поросят и кур, гусей на пруд выгнать, телка на поле отвести, ну в общем то, что он и всегда делал. А потом? Ну да ладно, это потом.

Коровник, добротный сарай, был пристроен с задней стороны дома, крепкого пятистенка, в четыре больших окна по лицевую сторону с резными, выкрашенными белой краской наличниками, большими тесовыми воротами во двор. Хозяйство было большое. Кроме коровы были и поросята, и овцы, и гуси с курами, и даже лошадь. Но особая гордость хозяина – пасека в 100 ульев. Жили сытно, но и работать приходилось всем несмотря на возраст. Особенно с весны до зимы. И пахали, и сажали. А сколько сена нужно заготовить на всю зиму, а дров. Летом в поле да в лесу просто съедали всякие овода да слепни, а попробуй откажись. Да и не отказывался никто, зимой сытнее будет. Но скоро уже зима, а там отдыхай не хочу. Двор убрал, всех накормил, снег откидал, воды натаскал, дров принес, уроки сделал, да и лежи на печи.

Володя привычно сделал всю работу по хозяйству, и уже хотел пойти на пруд проведать гусей. Пруд был за огородом в сторону леса и, хотя гусей и сторожила большая и лохматая собака Найда, а бывало и таскала лиса гусей. И отец за это мог и выпороть. Но тут на двор, в большую дверь, справа от ворот ввалились человек семь мальчишек разного возраста от пяти до двенадцати, а то и четырнадцати лет. Пестрая толпа, одетая во что не жалко, шумела и галдела как воронье на ветле.

– Вовка, Сашка где? – выкрикнул тот, что стоял впереди всех, рыжий, лет восьми, худющий мальчишка. Он хоть был и не самый старший в компании, но был заводила. Всегда найдет чем заняться, хотя частенько от родителей и получал за эти занятия. Не всем нравилось, когда за ними в бане подглядывали или траву за сараем жгли, вместе с сараем. Но Колька не унывал. Одет он был в истрёпанные серые штаны, калоши на шерстные носки (видимо очень большие) и какое-то пальто или шинель, неизвестно с чьего плеча.

– К бабке Гальку повел, а тебе что? – Володя это сказал с видом хозяина дома и даже весь выпрямился и выпятил худую грудь вперед.

– В Колятовку с нами пойдешь, там вчера 7 домов сгорело, поглядим? – не меняя тона выкрикнул Колька.

Володя никогда не был на пожаре, да и дела он свои доделал. Опять же отец сказал не появляться до вечера дома. И не далеко до Колятовки, километров пять через огороды. В общем оснований для отказа не нашлось.

– Пойду, сейчас только переоденусь.

– Догоняй – толпа уже с шумом отходила от дома, поднимая по улице собачий лай.

Володя быстро переодел резиновые сапоги на ботинки, которые ему достались от Сашки, а тому от Лешки, скинул халат и одел пальто, которое прошло тот же путь, и выбежал на проулок. Ребятня ушла не далеко, но собрание разрослось, видимо кто-то еще примкнул.

Когда подходили к Колятовке их было уже человек десять, а то и больше. На пожарище шли смотреть как на представление. Какие развлечения в деревне? Кино раз в неделю из города привозят, да на него еще деньги нужны, да и не пускали ребятню туда. Ворон гонять и собак дразнить, что еще остается? Вот и искали занятие себе сами. Летом по садам лазили, да на рыбалку ходили, а зимой с горки в овраг на санях катались, да крепости строили. Без дела не сидели, домой не загонишь.

Деревенька эта была маленькая и небогатая, всего домов сто. Стояла на берегу речушки, которая в самом широком месте была метра три, которую и звали Колятовка.

Еще подходя к деревне, послышался какой-то шум, гам и запах гари. Володя вспомнил ночной запах, вот чем пахло, видимо ветром затянуло, подумал он.

Остановившись на краю деревни, на холме, шумная компания как-то приостановилась и разом замолчала. Всю дорогу они говорили, шумели и даже смеялись, а тут как оглушило.

Семь дворов с краю села были полностью сожжены, вместе со всем скарбом, сараями, и всеми постройками. Остались только бани, кое где, у кого были, потому что построены были за огородами, метров сто от домов. Но дворы сгорели как-то странно – дотла. Не остатков стен, не крыш, даже печи обвалились. Володя не видел раньше пожарищ, но спроси его кто сейчас, и, если бы он не знал, что пожар был вчера, сказал бы что сгорело уже давно и завалы уже растащили. Но горело вчера в ночь, и только сейчас на пепелищах ходили мужики и бабы, охали и вопили, что-то откапывая в золе.

Из деревни доносились отрывки бабьего воя и причитания:

– Ведь и выйти не успели, все погорели, – голос тонкий, громкий и тягучий, как на похоронах.

– А и детки малые, и старики, и бабы, – подхватывал второй голос.

– Хватит выть, уйди с глаз, снова беду накличешь! – это рявкнул мужик с рыжей бородой, в чудной высокой шапке, в солдатских галифе, и с какой-то жердью в руках. Этой жердью он пытался поднять половицы сгоревшего дома. Что он там рассчитывал найти? Вой тут же прекратился.

Чуть по дальше, во втором или третьем дворе видно было попа, он что-то пел и махал кадилом, слов не было слышно, только мелодия доносилось, низкая и угрюмая. А рядом с ним, с двух сторон, двое мальчишек с иконами ходили неотступно.

Ребята решили подойти ближе и начали было спускаться со своего наблюдательного пункта, но рыжий мужик увидел их, замахал руками и закричал.

– Убирайтесь отсюда, пришли зенки таращить, без вас людям горя мало. А ну как выпорю! – И для острастки поднял над головой жердь, как будто готовился броситься с ней на спускающуюся с холма ораву.

Он даже припустил бежать в их сторону, но остановился, увидев, что ватага остановилась, со злостью бросил жердь на землю, развернулся и пошел назад, опустив плечи и мотая головой.

Колька, который в другой раз бы обязательно связался бы с мужиком, и скорее всего получил бы от него, или потом дома, от своих, в этот раз был мрачен, повернулся и коротко сказал:

– Домой пошли, нечего тут.

Обратно шли молча, никто не шутил и не смеялся. Долго еще слышались бабьи причитания и пение попа. Уже у самой деревни одна из увязавшихся девчонок, чья-то сестра лет семи, шмыгая носом пробормотала:

– Змей пожег.

– Молчи дура, – зашикали со всех сторон, как будто она сказала что-то, что все знали, но сказать боялись, а она вот ляпнула, сама не понимая того, и теперь всем за нее влетит.

– Что молчи, вчера там похороны были, вот он и пожег, – не унимался писклявый голосок.

– Замолчи тебе говорят, не кликай беду, не поминай его – даже злость в голосе появилась, злость и страх. Дети часто слышат больше, чем им положено, а потом стараются похвастаться услышанным, вот мы какие, маленькие, а тоже что знаем. Это потом, с возрастом понимают, что иногда промолчать лучше, чем сказать, а некоторые вообще предпочитают ничего не знать, так даже спокойнее.

Вошли в деревню и как-то не сговариваясь, молча разошлись по своим дворам. Нагулялись на сегодня.

Володя тащился за Колькой, ему нужно было к бабке обедать, и им было по пути. Он все думал о том, что там этот рыжий искал в подполе? Может кто спрятаться успел? А что, залез в подпол, огонь сверху, переждал и вылезай. Так ему тогда казалось. И страха никакого он не ощущал. Только грустно как-то было. Горе всё-таки, это и он уже понять мог.

– Ты в школу-то что не пошел, шесть ведь уже есть? – как-то вдруг спросил Колька, больше для того, чтобы не молчать. Они уже минут пять шли вдвоем в гору, мимо высоких, рубленых из отборного леса домов, мимо тесаных заборов и ворот.

– Отец сказал рано, в семь пойду.

– Им понятно рано, урожай подоспел, убирать надо, а ты в школу, а хотя и тоже правильно, успеешь еще. Я смотрю ты не из трусов, давай дружить. – И протянул руку.

Володя протянул свою в ответ. Вот это рукопожатие и связала двух ребят разного возраста дружбой до самой армии. Много они еще потом почудили.

Обед у бабки я пропущу, скажу еще раз только, что такой ее редко кто видел, а может и никогда. И наготовила много и ласковая, насколько могла, была. И просидели все у нее до вечера. Кроме Лешки, у него свои дела. А когда уходили, она с собой пирогов завернула и курицу, и бульона куриного для матери налила. И смотрела так жалостливо, чуть не плакала. А когда дети уже вышли в проулок и пошли к себе, все смотрела им в след и вдруг начала крестить и так неистов, упала на колени и молится начала, но этого никто уже не видел. Дети сытые и с гостинцами спешили домой.

Домой пришли когда уже смеркалось. Отца и Лешки еще не было, все сели за стол. Дверь в переднюю была плотно закрыта.

Пироги и курицу не разворачивали, и бульон матери занести побоялись, а ну как отец узнает. Сидели молча, пока не начало окончательно темнеть. Свет даже не думали включать.

Вначале пришел Лешка. Он всегда, приходил раньше отца, но буквально на немного. Так и в этот раз, вошел, скинул пальто, повесил за дверь на вешалку, подошел к ведру с водой, которое еще утром принес Володя, зачерпнул ковшом воду, и в это время на дворе послышался шум открывающихся ворот, и въезжающей телеги. Старшие кинулись на двор распрягать, а Володя зажег лучину и стал накрывать на стол. Галя ему помогала, как она думала, а на самом деле мешалась под ногами, и он постоянно ее отгонял.

Отец вошёл молча, прошел в переднюю и снова плотно затворил дверь. Галя, залезла на большой сундук, стоявший под окном, и косилась оттуда на закрытые двери, и уже давно бы разрыдалась, но баялась отца. Он вышел через минут десять, злой и угрюмый. Мальчишки вернулись со двора громко о чем-то споря, но увидев отца замолчали и расселись по своим местам за стол.

– Лошадь напоили? Зерна дали?

– Да, да, – хором ответили.

– Есть и спать. – вот и поспорь тут.

Ели молча и быстро. Обычно могли за столом расшуметься, рассмеяться и тогда, если не слушались с первого слова, отец мог дать по лбу деревянной ложкой. Очень больно и всем без разбору. Один раз даже ложку сломал о чей-то лоб. Потом, когда повзрослели, все говори, что о его. Ну кроме Гали, конечно, ее не обижали. Но сегодня ели молча. Большая тарелка с картошкой, оставшейся еще с утра, хоть и была холодная, но с курицей, которую завернула бабушка, и которая начинала уже «замерзать» и покрываться холодцом, было очень вкусно.

Отец доел, взял бульон и ушел в переднюю. Но быстро вышел обратно, прошел на двор.

– Спать,– добавил выходя.

Ему еще нужно было подоить корову, которая вернулась вместе с деревенским стадом и уже мычала на дворе, мучаясь полным от молока выменем. Да и много еще чего нужно было сделать по хозяйству, а может просто хотелось побыть одному.

Дети быстро управились с делами. Посуду помыли на дворе из-под рукомойника, остатки еды прибрали, покормили Найду, которая уже была в будке на дворе, ее вместе с гусями привел Лешка, и быстро улеглись по своим местам. Лешка задул лучину и лег последним. На улице уже стемнело.

Но вот уснуть быстро не получалось.

Сказка

Ранняя осень, еще теплая и сухая, но темнеет уже рано, да и вообще в этих краях темнеет как-то быстро и сразу. Вроде бы еще только было светло, и вдруг солнце опустилось за лес и уже темно. Хорошо еще если луна и небо чистое. Звезд много, и они как-то близко, да и луна огромная. А когда пасмурно, полный мрак.

Вот в такой хмурый вечер, уже даже ночь, по деревенским меркам и должен был случиться, по-моему, этот разговор.

В задней избе большого деревенского дома там, где была печка, и большой стол, за которым только что они и ужинали, сидя на строганых лавках, было совсем уже темно. Там была лампочка, электричество в деревню провели этим летом, но вот уже неделю света не было, да и электрика в деревне не было, поэтому никто и не знал, что случилось. Авария, так председатель обычно говорил. Да и если бы даже и был свет, все равно бы его не включили, берегли. И если отец сказал спать, то спорить с ним никто не станет.

В темноте громко тикали часы, их не было видно, но очень даже было слышно. Два окна, выходившие на соседний дом и задернутые шторами, даже нельзя было различить на стене, никакого света от них не исходило. Но зато с улицы доносились звуки деревни: лай собак, скрипы и бряканье ворот, деревня еще не спала.

Большая русская печь занимала большую часть комнаты, а ее самая большая сторона выходила в переднюю избу, которую занимали родители. Она и обогреет, и накормит, а раньше в ней еще и мылись. Но теперь у них своя банька была, три года назад срубили.

На печи разместились три сына, старшему Лешке было около десяти, а младшему, Володе, как мы уже знаем, только шесть стукнуло. Ну а среднему, Сашке, так и было по середине, восемь с небольшим. А внизу, на широком сундуке было постелено Гале, ей еще и пяти не было, и для нее это была просторная постель. Правда иногда ночью она бывало и свалится со своего ложа, поэтому на ночь к сундуку придвигали лавочку, не так высоко будет падать.

Отец еще не вернулся со двора, и все лежали молча.

Галя на своем сундуке ворочалась и явно хотела поплакать, но вместо этого жалобным голосом спросила:

– Леша, Леш, а расскажи сказку.

– Какую еще сказку, спи давай.

– Ну Леша – протянул детский голосок снизу.

– Леш, а расскажи про змея, ты же знаешь, ты же все знаешь – вдруг неожиданно, даже для себя выдал Володя и мурашки пробежали по всему телу.

Лешка в другой раз обругал бы всех, но видимо подействовала обстановка, да и льстило ему, что его считают за всезнающего, а понаслышался он за сегодняшний день предостаточно, было что рассказать.

– Ладно – начал он полушепотом – только никому не пересказывать, а тебе Галька не реветь.

– Не буду, не буду – раздалось снизу.

– Это уже давно так завелось, под мостками, там где семь родников, живет змей с тремя головами. – нарочно изменив голос на более, как ему показалось подходящий и таинственный, начал рассказчик.

– Змей Горыныч? – послышалось снизу.

– Какой еще Горыныч, тот из сказки, а этот настоящий, только не видел его никто, не сдерживая голоса огрызнулся Лешка, со злости, что его перебивают.

– А откуда тогда знают? – Сашка тоже вклинился. Он всегда был за справедливость. Если никто не видел, откуда тогда знают?

– Будете перебивать, не буду рассказывать. Кто-то видел, да уже не расскажет, а вот теперь все друг другу пересказывают. В общем Змей тот спит под мостками, никто не знает под каким, а вот когда умирает кто, и по нему, по покойнику, тосковать начинают он и просыпается. И если тот кто тоскует начинает покойника обратно звать, ну знаете как бабы обычно вопят, На кого ты нас покинул, да вернись, ну и так далее, так вот Змей то оборачивается покойником и к дому тому идет, только в дом не заходит, а на улице стоит и ждет, когда его в дом позовут, руки протягивает, просится. Если не позовут, так он на заре и рассыпится на много змеек и уползет к себе, под мостки, спать до следующего раза будет. А если выйдут и позовут, то он в дом войдет, в змея обернется и пожрёт всех и дом сожжёт, а то и несколько, пока не насытится, а потом к себе улетает.

– А он что, еще и летает? – тоненький голосок дрожал со своего сундука.

– Ну не улетит, так уползет! – огрызнулся рассказчик.

У всех мурашки побежали по телу, а Володю вообще колотило, но он сдерживался, было темно и страшно, Галя внизу уже всхлипывала.

– Леша, это змей в Колетовке дома пожег? Там ведь и похороны были до этого. Говорят семь дворов сгорело с хозяевами. Мы сегодня бегали туда с Колькой, подчистую сгорело, зола одна.

Галя снизу всхлипывала сильнее. И вдруг в голос завопила:

– Хватит, страшно, мама – нараспев послышалось снизу.

– Тихо, мать разбудишь.

– Отец услышит – зашикали на сестру с печки.

Но дверь в переднюю уже открылась, на фоне темного дверного проема виднелась женская фигура с распущенными волосами и в длинной белой ночной рубашке. Разобрать черты было невозможно. В комнате стало заметно холоднее.

– Мама, они про Змея рассказывают, мне страшно, скажи им, пусть не рассказывают. – всхлипывала перепуганная девочка, ища защиту у матери.

– Вы что удумали, нечистую к ночи поминать – голос был слабый и даже не знакомый, какой-то состарившийся, но это была мама, все почувствовали какое-то ощущение спокойствия. Животный страх, который накатил на детей ночной сказкой, вдруг рассеялся.

– Не бойся Галя, змей сам боится, чистых сердцем боится. А приходит только, когда мертвых зовут. Не нужно мертвых звать, раз померли, значит нужно так. Но ты не бойся, к нам не придет. Спи спокойно, я рядом, и не отдам тебя никому, вас всех не отдам. Вот молитву почитай на ночь и спи. И она прочла молитву:

Ложусь я спать на свою кровать,

Ангел в ногах,

Господь в головах.

Господи!

Дай мне утром проснуться,

Во сне ночью не задохнуться,

В здравии лечь на кровать

И какою лечь, такою и встать.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Ныне, присно, во веки веков.

Она задыхалась, сидя уже на сундуке рядом с Галей и гладя ее по волосам. Голос слабел с каждой минутой. Но она продолжила говорить. А тонкий голосок повторял молитву.

– Змей этот не сам по себе, им всегда кто-то управляет, колдун или ведьма. Иначе… – И тут в комнату вошел отец.

– Ты зачем встала, разбудили антихристы, вот я вам вожжей.

Он в одно движение подскочил к Матери, поднял ее на руки и унес в переднюю. Вернулся, затворил дверь и до утра не выходил. Дети больше не разговаривали, и скоро уснули.

Так и должно быть в детстве, какое бы не было сильное впечатление, засыпается быстро и все стирается из памяти, но потом может и всплыть и будет когда-то рассказано, кем-то услышано и записано. А может и нет.

Мать поднялась через неделю, скоро окрепла, но стала выглядеть много старше своего возраста. Как будто за неделю лет десять прожила. Появилась явная седина и морщины расползлись от уголков глаз. Но этого как будто никто не замечал, делали вид, что не замечают.