Николай Вагнер
Не выдержал
III
Мы отправились в столовую, которая была наверху, во втором этаже.
Нам подали карасей в сметане, прекрасно зажаренного тетерева с маринованными китайскими яблочками и так же прекрасно сделанный торт со сливками.
Мы принялись рассуждать о политике… Удержится Меттерних [Меттерних Клеменс (1773–1859) – князь, австрийский государственный деятель и дипломат.] и не будет ли у нас война с Турцией?.. Потом вспомнили нашу студенческую жизнь, наших товарищей, студенческие проказы и похождения. Вспоминали черноглазую юлу Дуню, известную под именем Дуняшки Вальбергской. Впрочем, должно заметить, что к этим последним воспоминаниям мой Константин был совершенно равнодушен.
После завтрака мы проехались по деревне. Проехали на каменные ломки, где добывался бутняк [Бутняк (бут) – строительный камень, идущий обычно на кладку фундамента.]. И так незаметно у нас прошло время до обеда.
После обеда я начал собираться домой, но Константин напал на меня с такой энергией, которой я даже не подозревал в нем.
– Нет, нет! – говорил он. – Ты уже по-товарищески подари мне целый день, не обрезывая… А завтра, коли тебе очень нужно, поезжай на здоровье – и скатертью дорога…
Я остался… И действительно, после обеда напало на меня такое блаженное сонное состояние, что я невольно дремал в том мягком, покойном кресле, в которое усадил меня хозяин после обеда.
– Поди-ка, я тебе еще что покажу, – сказал он, взяв меня под руку.
Я не сопротивлялся и, пошатываясь, пошел за ним. Он привел меня в полутемную комнату, в которой стояла очень мягкая, покойная кровать.
– Попробуй, – сказал он. – До вечера еще далеко.
Надо подкрепить силы.
Я не заставил его упрашивать себя, пробормотал спасибо, повалился и почти тотчас же заснул.
Я проспал почти до девяти часов. Меня разбудил какой-то шорох. Я проснулся, опомнился, осмотрелся, встал с постели. Нашел спички – зажег. Но сон не желал еще оставить меня в покое. Я чувствовал, что я сижу, сижу на мягком, покойном кресле и дремлю. Какой-то слабый, едва слышный шорох раздавался во всех углах. Я чувствовал, что я не сплю, но мне трудно было разжать глаза мои, они слипались. И вместе с тем я ясно сознавал, что тут, рядом с этой комнатой, в которой я сидел, кто-то стоит и ждет меня, чувствовал, что я должен встать и войти в ту комнату, и это именно обстоятельство наполняло все мое сердце каким-то нестерпимым ужасом.
Я ясно чувствовал, как усиленно билось это сердце и кровь стучала в висках.
Наконец, под влиянием этого неодолимого побуждения, я быстро поднялся с кресла и отворил дверь в соседнюю комнату… В ней никого не было, и было темно. Но в первое мгновенье, как я вошел в нее, мне послышался легкий шорох в правом углу подле камина, и что-то беловатое, легкое, как пар, мелькнуло в этом углу. Я очень хорошо сознавал и ясно помню это даже и теперь, хотя уже прошло более двадцати лет с тех пор, помню, что я подумал: «Это был просто кошмар – и вот откуда создаются ночные страхи и разные галлюцинации. Они являются от неправильного кровообращения». Но в то же самое время вместе с этой мыслью я ясно сознавал, что это не так, что здесь есть что-то совсем другое, далекое от всяких галлюцинаций и правильности кровообращения.
Я взял свечу, прошел несколько комнат, везде было темно. Сердце мое еще усиленно билось. Я сошел вниз и нашел моего приятеля по-прежнему в его кабинете, всего погруженного в какую-то глубокую думу.
– Ну что? Выспался? – спросил он, приподняв голову и прямо смотря на меня.
– Выспался, – пробормотал я.
– А я ведь знаю, отчего ты проснулся, знаю, отчего ты ходил со свечкой в соседнюю комнату.
– Отчего?
– Тебя давил кошмар.
– Почему же ты это знаешь?
Он ничего не ответил и, вставши с кресла, начал задумчиво ходить по большой комнате. Подошел к камину, поправил в нем дрова. Потом снова подошел ко мне в то самое время, когда я обрезал кончик сигареты, и сказал, положив руку мне на плечо:
– Мы многое могли бы знать, если б захотели.
– Как! Если б захотели?
– Мы отбрасываем те знания, которые служили древнему человеку, и ничего не хотим отбросить из того, что служит современному человечеству…
– Да что же отбросить?
– Да все!.. Все это рутина, давно сгнившая и обветшавшая. Материя, материя, материя… И ничего, кроме материи. До тех пор, пока будет продолжаться этот культ материи и маммоне [Маммона – бог богатства и наживы (у некоторых древних народов)], до тех пор мы ничего не будем знать и только будем плавать поверху.
И он резко отнял руку с моего плеча и опять пошел своей медленной походкой к камину. Затем, не дойдя до камина, он опять резко повернулся и опять подошел ко мне.
– Скажи, пожалуйста, – сказал он, – думал ли ты когда-нибудь о том, что такое жизнь и что такое смерть?
– Это над гамлетовщиной-то? Нет! Никогда, и слава Богу!..
Но он перебил меня.
– О жизни написаны целые трактаты… И мы до сих пор не знаем, что такое жизнь…
– Потому что ищем в ней того, чего в ней нет…
– О смерти тоже много написано, но мы знаем только, что она есть конец жизни… Так думают, по крайней мере, все реалисты и материалисты, подобные тебе. А между тем…
И он замолк и как будто к чему-то прислушался.
– Между тем… Объясни, например, почему я знал, что ты наверху, за несколько комнат от меня, проснулся и именно проснулся в девять часов без пяти минут?
Почему тебя мучил какой-то кошмар и тебе было нехорошо, жутко? Почему…
Он не договорил и сказал:
– Слушай!
И вслед за этим словом я действительно услыхал…
Я услыхал ряд стуков, шумов и звонов – я не знаю, как их назвать. Я услыхал первый удар в соседней комнате, затем второй несколько слабее и дальше… затем третий, четвертый и так далее. Точно как будто бы кто-то удалялся, проходя через все комнаты. Их был довольно длинный ряд, и, проходя их, он, этот некто, постоянно ударял, хлопал по столам, по стульям и креслам, по стеклянной и фарфоровой посуде и по всему, что попадалось ему на пути.
При этом необычайном явлении я чувствовал, как сердце мое опять сжалось, точно перед новым приступом кошмара, и я во все глаза вопросительно смотрел на моего товарища.
