Николай Стародымов
Зульфагар. Меч калифа

Кому что делать, он не указывал – подручные и без того хорошо знали свое дело. А потому Ибрагим сразу направился прямо к понравившейся ему девушке.

Она, судя по всему, уже давно почувствовала, что главарь выделил ее из толпы. И теперь, когда этот страшный человек, настолько равнодушно обрекающий людей на смерть, направился к ней, окончательно в этом убедилась.

Малика попятилась, стараясь укрыться от Ибрагима за спинами односельчан. Однако те, тоже смекнув в чем дело, подобострастно расступались, образовав коридор, стараясь, чтобы грозный глаз главаря банды случайно не пал на кого-нибудь из них.

– Ну куда же ты, красавица? – ухмыльнулся Ибрагим. – Постой! Я тебя не обижу…

Она остановилась. Смотрела на него исподлобья, с покорным страхом. Как затравленный зверек.

Ох и хороша!..

– Я чеченка… – тихо сказала Малика, изо всех сил надеясь, что это сообщение отрезвит главаря налетчиков.

Ибрагим словно споткнулся. Этого только не хватало! Что за день, в самом деле: только что по его приказу зарезали одного соплеменника, а теперь…

Убийство старика еще может проститься – в конце концов, тот сам поднял руку на воина Аллаха, а потому, если уж в самом деле припрет, можно будет откупиться от его рода за чисто символическую дииа – денежную компенсацию, в крайнем случае, как того требует Коран, назначить себе еще два месяца поста. А изнасилование чеченки… За это полагается по шариатскому суду 100 ударов палкой, а то и смертная казнь “через побитие камнями”… Статья 35 Шариатского уголовного кодекса. Впрочем, Шайтан с ним, с шариатским судом! Главное, что против насильника восстанет весь ее род, весь тейп!..

Чеченка… А не очень-то похожа… Может, врет, чтобы избавиться от него?.. Ладно, потом разберемся! Нельзя же вот так пасовать на глазах у всей толпы!

Кроме того, вряд ли в этой небольшой станице проживают представители какого-нибудь сильного тейпа. Так что очень маловероятно, что у девицы найдется какой-нибудь достаточно могущественный заступник.

– Ну и что, что чеченка? – громко сказал Ибрагим. – Это не освобождает тебя от обязанности материальной поддержки джихада!.. Каждый обязан по мере сил и достатка участвовать в джихаде! Где твои родственники? Веди меня в свой дом!..

– Не ходи, Малика! – неожиданно раздался из толпы юношеский крик.

Снова по людскому скопищу прошлась волна – на защиту девушки кто-то рвался.

Ну уж что-что, а этого вполне можно было ожидать. Чтобы у такой красавицы – да не было лихого джигита!.. Вот его-то как раз Ибрагим и не пощадит! Не сметь становиться на его пути, кто бы ты ни был!

Сквозь плотную стену людского коридора к девушке прорвался совсем еще молодой светловолосый парень лет семнадцати.

– Славик, стой!.. – несся ему вслед женский крик.

Славик! Русский! – возликовал Ибрагим. Этот факт многое ему спишет, даже если вдруг – во что он, впрочем, не верил – им займется Шариатская госбезопасность. Или, скажем, ее родня… Если чеченка связалась с грязной русской свиньей, тогда и она заслуживает наказания! Аллах акбар!..

Парень стоял набычившись, закрывая собой Малику и с ненавистью глядя на главаря бандитов.

– Не трогай ее!

– Сыно-ок!.. – надрывался голос из толпы.

Было очевидно, что мать этого безумца тоже выбежала б сюда, но ее удерживали односельчане. Вот только рот закрыть не могли.

– Не трогай!..

Славик очень хотел выглядеть мужественно и решительно. Однако это получилось у него нелепо и смешно. Он был мертвенно бледным, по лицу стекали крупные капли пота, его кулаки были сжаты, однако как-то нестрашно сжаты!.. Да и сам он, бедно, по-деревенски, одетый, худой и нескладный юноша, рядом с откормленным, добротно экипированным бандитом смотрелся неубедительно.

Ибрагим откровенно расхохотался.

– А то что будет? – издевательски спросил он. – А, щенок паршивой собаки?..

– Слави-ик!..

Бандит демонстративно шумно потянул в себя носом воздух, втягивая в себя содержимое носоглотки, собрал во рту побольше слизи и громко харкнул ею в лицо заступника. Белая и густая, похожая на сопли, она ляпнулась возле носа Славика, размазавшись на его губы. Того передернуло, он начал торопливо стирать плевок ладонью. На глазах обозначились слезы отчаяния, обиды и осознания собственного бессилия.

– Не трогай его, изверг!.. Отпустите меня!.. – по голосу чувствовалось, что мать пытается вырваться из удерживающих ее рук. – Оставь ребенка!..

Между тем Ибрагим шагнул к юному заступнику, взял его за воротник рубашки и легко швырнул назад, за свою спину. Парень упасть не успел – его подхватили шедшие за главарем подручные. Двое тут же ловко, без малейшего труда, завели руки Славика за спину, третий запустил свою руку в его волосы и крепко их сжал.

– Что с этим делать? – спросил кто-то из них у Ибрагима.

– Что хотите, – обронил тот.

Между ним и Маликой больше никого не было и судьба мальчишки его больше не волновала ни в малейшей степени. Он попросту тут же забыл о нем.

…Если бы только Ибрагим знал, чем грозит ему подобная забывчивость!..

– Ты против кого попер, русак траханный? – грубо и громко обматерил парня один из громил, увлекая того в сторону, чтобы не мешать главарю общаться с девушкой.

– А может еще не траханный? – с ухмылкой предположил другой.

– Так за чем дело стало?.. Организуем! – подхватил шутку третий. – Люблю иногда с мальчиками побаловаться…

Они загоготали. Несмотря на заломленные за спину руки и зажатые волосы, Славик, поняв, о чем говорят бандиты, отчаянно забился в их сильных руках.

– Не хочет! Значит, девочка еще!.. – потешались бандиты. – Ничего, разок попробует, в другой раз дергаться не будет!.. Да и наука тоже: не суйся, куда не следует – задница останется целой! Га-га-га!..

– Мусульмане, вы-то что молчите! – неслось из толпы надсадное. – Вы-то что молчите? Они же ваши единоверцы… Деда Таира убили, Малику изнасиловать хотят… А вы молчите?.. Один Славик заступился… А вы молчите?.. Да будьте вы прокляты со своим Аллахом!.. Сыно-ок!..

В другое время проклятие в адрес Аллаха (да простит Он, Ат-Тавваб, Приемлющий покаяние, правоверным то, что их уши услышали подобное богохульство!) ей не сошло бы с рук. Однако теперь бандитам было не до какой-то обезумевшей от горя женщины, тем более русской. Одни уже пошли по домам, грабить. Другие, всего несколько моджахедов, стояли поодаль, наблюдая, в качестве резерва, за общим порядком – вдруг все-таки кто-то попытается организовать сопротивление. Веселая троица потащила дергающегося в крепких руках, уже откровенно плачущего Славика куда-то в сторону.

А Ибрагим опять занялся Маликой.

Толпа вокруг начала быстро рассасываться. Каждый спешил к своему имуществу. Да и не хотелось становиться свидетелем очередного преступления. Крик матери Славика становился все тише – ее уводили, спасая от верной гибели, соседи.

– Так где же твои родные, красавица? – продолжал допытываться Ибрагим.

– У меня только один дядя, – видя, что за нее больше вступиться некому, обреченно ответила Малика.

– И где же он?

– Дома.

Главарь нахмурился.

– А почему он сюда не пришел? Я же приказал всем собраться!..

Надо будет запомнить этот факт! Потом, вечером, при разборе нападения, необходимо разобраться, кто из подручных не выполнил его приказ. И примерно наказать – своих тоже необходимо держать в страхе. Чтобы не расхолаживались и не забывали, кто среди них главный!..

– Он инвалид. Ходить не может…

А, ну что ж, тогда другое дело…

– Ну ладно, веди в дом, показывай!

Под взглядами немногих оставшихся на площади сельчан Малика и Ибрагим направились по одной из улиц. Она шла понуро, еще слабо на что-то надеясь. Он – с осознанием собственной власти над всеми этими людишками.

– Бедная девочка… – жалостливо проговорила русская женщина им вслед.

– Не тронет, – отозвался пожилой чеченец.

Он сказал это твердо и уверенно.

– У него ж ничего святого нет! – не согласилась женщина. – Бандит, он и есть бандит… Что ж его остановит?

Чеченец снова ответил громко – наверное, он сейчас убеждал не только, даже не столько эту соседку, сколько остальных, кто мог его слышать. В самом деле, начни потом разбираться в происшедшем родственники девушки, каждый вспомнит эти его слова и подтвердит, что он верил в благоразумие Ибрагима.

– Что остановит, говоришь?.. А кто у нее дядя? Ее дядя был ранен в девяносто пятом, когда воевал вместе с самим Басаевым!.. Нет, Ибрагим не посмеет ее тронуть!

– Ага, как же, станет твой Басаев заступаться за какого-то инвалида! – не согласилась женщина, но уже с некоторым сомнением. – Вон Тамарке Топчаевой он даже денег на лечение ребенка не дал. И когда у нее кафе сожгли, тоже разбираться с поджигателями-ваххабитами не стал… А у той ведь орден, «Честь нации» или какой там… Она ведь с ним, с Басаевым этим вашим, на Буденновск ходила, а он все равно ей не помог^[9]. А тут – какой-то инвалид, – повторилась она. – Нет, не станет Басаев вмешиваться – слишком большой он теперь чин!..

– Все равно Ибрагим ее не тронет! – еще тверже заверил чеченец. – Он же мусульманин!..

Остальные молчали. Всем хотелось увериться, что с Маликой и в самом деле ничего не произойдет. Ну а себя в чем-то уверить – дело не такое уж и сложное.

А о Славике вообще ничего не говорили. Старались делать вид, что забыли. Его судьба была предрешена – и об это все знали. Не знали только, что ему предписана судьбой отнюдь не смерть…

Между тем в это время Славика неподалеку в чьем-то саду готовились насиловать. С него содрали штаны, завалили грудью на какую-то колоду… Юноша пытался сопротивляться, дергался, выл, захлебываясь слезами… Но этим только еще больше возбуждал бандитов.

– Не дергайся! – не выдержал наконец самый молодой из них, понимая, что его очередь будет последней. – Все равно не поможет. А то ведь убьем, нам нетрудно, и никто с нас не спросит за это, – он достал из кобуры пистолет и ткнул в лицо жертве. – А так хоть жив останешься…

Увидев перед собой оружие, Славик сдался. Он плакал, но теперь был готов на все.

… – Так где твой дом, красавица? – настаивал Ибрагим, перейдя на чеченский язык.

До сих пор он говорил по-русски.

Помимо того, что практически все чеченцы владеют этим, как не так давно говорили, «языком межнационального общения», русский вынуждены были знать приезжающие со всего света боевики-наемники. Никуда не денешься – должен же быть единый язык, который понимали бы все и в данном случае на эту роль больше всего годился российский. Что бы там по этому поводу ни говорили, но русский по-прежнему занимает пятое место в мире по числу людей, владеющих им.

Ибрагим уже знал, что не сможет устоять перед чарами этой девушки. И тем не менее по-прежнему испытывал некоторую неуверенность. Все же чеченка, а своих насиловать нельзя… И чего она не русская?.. Тогда и вопросов не возникло бы… А так – столько свидетелей видели, как он ее увел…

Но с другой стороны, сам себя уговаривал бандит, кто из них, свидетелей, будет знать, что здесь произойдет? Вернее, будут знать, во всяком случае, догадываться, все – а вот кто осмелится открыто об этом говорить? Не будет же она сама трезвонить об этом и поднимать шум! Все остальные из страха перед ним, Ибрагимом, будут молчать и делать вид, что ни о чем не догадываются. Во всяком случае, официально в суд на него не подадут, в этом нет сомнения. Ну а слух, как говорится, к делу не пришьешь. Шариатские суды забиты сейчас таким количеством разбирательств, что никто не станет педалировать ситуацию, если не появится официального обращения.

Рассуждая подобным образом, Ибрагим откровенно храбрился. Потому что знал: помимо суда шариатского официального, есть еще и суд просто шариатский, народный. Однако привычка к вседозволенности, уверенность в собственной неприкосновенности легко побеждали чувство осторожности. И этому он тоже отдавал отчет.

…Малика вела бандита в дом, надеясь теперь только на дядю. Уж тот наверняка сумеет поставить на место этого увешанного оружием громилу…

Тем более, рассуждала девушка, что аргументов в ее защиту имеется немало. У Малики в марте девяносто шестого в Орехово погибла практически вся родня. Тогда русские попытались взять штурмом этот небольшой поселок в предгорьях, однако отряд моджахедов (настоящих моджахедов, а не бандитов, подобных этим, которые только прикрываются именем Аллаха и джихадом) дал гяурам хороший отпор. Особенно досталось казакам, которые без нормальной разведки пошли в атаку и напоролись на минное поле… Не сумев взять поселок штурмом, русские начали расстреливать Орехово из пушек, из этих современных «катюш» или как они там называются, с вертолетов… Одна из бомб или ракет попала в дом, где жила семья Малики. Засыпанные в подвале, они погибли все – мать, обе сестры и младший братишка. Сама Малика уцелела только потому, что в это время находилась у соседей… Оба старших брата, которые с началом войны были мобилизованы в дудаевскую армию, домой так и не вернулись, где-то сгинули. Ну а отца она лишилась еще раньше – он работал в милиции, простым постовым сержантом, и его невесть кто и за что убил осенью девяносто первого…

Так и оказалась Малика у дяди, брата матери, который жил здесь, в некогда казачьей, а сейчас все более очеченивающейся, станице Хутор-Андреевский. До сегодняшнего дня девушка чувствовала себя здесь в полной безопасности, не допуская даже мысли, что в отношение нее хоть кто-то может совершить нечто постыдное. Она знала, что ее соплеменники-чеченцы нередко подкарауливают и, вывезя из станицы, насилуют русских женщин и девушек. Иногда об этом становилось известно, однако обычно жертвы шум не поднимали и в органы шариатской госбезопасности не обращались – все равно бесполезно, зато позора не оберешься. Малика к подобным поступкам относилась резко отрицательно, но вслух особенно не возмущалась. Прежде всего, после происшедшего в Орехово к русским вообще она испытывала неприязнь, а во-вторых, была убеждена, что уж с ней-то ничего подобного произойти не может…

И вот на же тебе! Местные русские парни и казаки никогда не смели ее обидеть, хотя и знали, что ее дядя и братья воевали на стороне Дудаева – русские вообще на редкость незлобливый и немстительный народ. Так неужто ж…

И никто – никто! – из земляков за нее не вступился! Только Славка, давно и безответно влюбленный в нее соседский паренек… Что с ним сделали? Убили, наверное, как старика Таира…

– Далеко еще?

Ибрагим уже с трудом себя сдерживал. Но не валить же эту молчунью прямо здесь на землю!.. А внутри, снизу, уже поднималась горячая волна, готовая захлестнуть разум. Слишком он привык, что любая его прихоть выполняется беспрекословно.

Малика толкнула калитку и шагнула во двор. Ибрагим торопливо проследовал за ней. Лишь на мгновение приостановился, оглянулся вдоль улицы. Она была пуста. Да только уж он-то знал деревню – за ними сейчас наблюдали множество глаз… Ну ладно, не множество – большинство людей сейчас заняты своими проблемами, пытаются защитить свое имущество – но то, что такие всевидящие глаза имеются, нет сомнения. Ну и Шайтан с ними!

…Дядя привычно полулежал в своем кресле и, кажется, дремал. На его худом землистом небритом лице навечно застыла кривая ухмылка – результат ранения и контузии. Правая нога у него отсутствовала выше колена и правая же рука была уродливо скрючена.

Услышав шаги, он встрепенулся, поднял голову, повернул ее видящим, левым, глазом в сторону калитки.

– Малика, девочка моя, что там… – зашамкал он плохо сросшейся челюстью, однако, увидев Ибрагима, замер.

Девушка же, увидев дядю, свою последнюю надежду, казалось, лишилась сил. Она подбежала к родственнику и тут едва не упала возле его кресла, ухватившись за изученную руку.

– Дядя, он хочет меня изнасиловать… – громко, едва не крича, сказала Малика.

– Что?

Ибрагим испытывал замешательство. В самом деле, он не ожидал увидеть и услышать такое…

– Но-но, спокойно, кто тут что про изнасиловать… – забормотал он. – Я только вошел…

– Что?.. Да я тебя… – не слушая его оправдания, пошел по лицу пятнами инвалид.

Он вдруг весь напрягся, выгнулся дугой, видящий глаз его выкатился, наливаясь кровью, изо рта густо полезла пена.

– Да я воевал!.. – рычал он сквозь брызжущую лохмотьями пену. – А ты…

Ветеран вдруг обмяк, торопливо сунул левую руку под кресло и вытащил оттуда… пистолет.

– Мою племянницу… – ему все никак не удавалось большим пальцем трясущейся левой руки сбить вниз «флажок» предохранителя. – Изнасиловать…

Было похоже, что он теперь ничего не понимал, кроме одного: стоящий перед ним человек хочет обидеть единственное дорогое ему существо, оставшееся на белом свете.

– Но-но, ты это прекрати! – попытался остановить его Ибрагим.

Он шагнул по направлению к креслу. И тут раздался легкий щелчок предохранителя. Инвалид ловко – чувствовался навык – взвел курок. Значит, патрон уже в патроннике – выстрел может грохнуть в любой момент… Начал поворачивать трясущийся в ослабевшей после припадка руке пистолет в сторону приближающегося врага…

Наверное, большинство людей удержалось бы от того, чтобы стрелять в инвалида. Ибрагим к таким не принадлежал. Увидев, что в его сторону поворачивается оружие, он привычно, едва ли не инстинктивно, выхватил всегда готовый к бою пистолет и выстрелил от бедра. Поставленный на автоматический огонь, тот дернулся дважды.

Они слились воедино, эти звуки: грохот выстрелов, чавкающий хруст разваливающегося черепа, скрежет опрокинувшегося инвалидного кресла, стук выпавшего из него мертвого тела с развороченной разрывными пулями головой и истошный визг девчонки, на которую брызнули осколки кости, ошметки мозга и струи крови ее дяди.

Малика сидела на земле и, сжав ладонями голову, отчаянно кричала, глядя на жуткий обрубок, оставшийся от последнего на белом свете родного человека.

– Заткнись! – рявкнул на нее Ибрагим, засовывая пистолет в кобуру и одновременно шагая к ней.

Девушка с ужасом оглянулась на бандита. Увидев, что тот направляется к ней, понимая, что теперь спасти ее уже не сможет никто и ничто, Малика вдруг перестала верещать. Все же она была дочерью воинственного народа…

Малика быстро огляделась. Вон он, пистолет, который выпал из руки дяди. Девушка метнулась к нему, даже упала, лишь бы успеть схватить оружие…

Однако было уже поздно. Подошедший Ибрагим ногой отшвырнул «ствол» в сторону. А сам наклонился и за волосы потянул Малику вверх, заставляя подняться.

– Не надо сопротивляться – лучше расслабься и получи удовольствие! – осклабившись, по-русски посоветовал он девушке.

Та, едва поднявшись, плюнула в его жирное бородатое лицо. Однако бандит только плотоядно осклабился.

– Давай-давай, трепыхайся, – ухмыльнулся он. – Так мне даже больше нравится…

– Попробуй только тронуть! – девушка пыталась вырваться из его рук. – Попробуй только!..

– И что тогда будет? – он наслаждался своей властью над жертвой.

– Я тебя убью!..

Он только расхохотался ей в лицо. И, схватив Малику за волосы, поволок ее в сторону дома.

– Отпусти! – она трепыхалась, однако вынуждена была подчиниться – было слишком больно.

– Обязательно отпущу. Только попозже, когда кончу…

Вдруг Ибрагим увидел валяющийся на земле матрас – Малика только сегодня утром вынесла его проветриться. Правда, повесить на забор не успела. Ошалевший от вожделения бандит молча швырнул девушку на него.

– Не тронь! Укушу…

Она торопливо засучила ножками, стараясь отползти от этого мерзкого мужчины.

– Кусай, если сможешь, – засмеялся моджахед.

Он наклонился, схватил Малику за ногу, рывком подтянул ее к себе. А потом задрал подол ее длинного платья и ловко натянул его девушке на голову. Схватив сильной ручищей тонкую материю, содрал с нее нижнее белье и, не обращая внимания на крики и трепыхания, всей своей увешанной оружием тушей навалился на свою жертву.

…Через несколько минут он уже натягивал штаны. Глядя на безвольно всхлипывающую Малику, которая, приподнявшись, старалась прикрыть наготу порванным платьем, на красное пятнышко, оставшееся на матрасе, Ибрагим, по мере того, как успокаивалось его возбудившееся мужское естество, начинал понимать, что свалял дурака, насильно лишив девственности чеченскую девушку. Да, через многие древние обычаи и традиции можно перешагнуть, можно закрыть глаза на какие-то устаревшие запреты, перевести их из зулюм (преступления) в мубах, то есть в разряд поступков, пусть и не поощряемых, но и активно не осуждаемых. Но есть непреложные истины, о которых забывать ни в коем случае нельзя. За это по всем законам – как шариатскому, так и просто человеческому – полагается суровый икаб, наказание.

А он сегодня забылся. И об этом станет широко известно. Обязательно станет. Такое не утаишь.

Знать бы хоть, какого она рода, какого тейпа… В любом случае, если будут спрашивать, то, что произошло, нужно будет все напрочь отрицать…

Шайтан! Как будто мало было на площади других баб – нужно было запасть именно на эту!

– Значит, так, – Ибрагим, небрежно отбросив в сторону обрывки ее белья, которыми подтерся, старался, чтобы его голос звучал спокойно и уверенно. – В твоих же интересах, чтобы никто ничего об этом не узнал. – (Он вдруг вспомнил, что так и не узнал ее имя. Впрочем, теперь уже это и в самом деле было уже неважно). – Кто что будет спрашивать – я тебя не трогал. Ясно? А это тебе на похороны и поминки… – Он достал и бросил к ногам Малики несколько стодолларовых купюр. – Надеюсь, что если тебя спросят, ты скажешь правду, что твой дядя первым достал оружие и пытался в меня выстрелить… В общем, будь умницей и никто ничего плохого тебе не сделает. Поняла?

По большому счету, понимал бандит, девушку правильнее всего было бы прямо сейчас шлепнуть. Но только… Только она была чеченкой. Про изнасилование узнают или нет – еще неведомо, в крайнем случае можно будет попытаться отбрехаться. А про убийство – проведают несомненно.

Малика ничего не ответила. Она по-прежнему тихо плакала, не поднимая глаз на насильника. Ей было больно, ей было мерзко, ей было очень стыдно… Ибрагим еще немного постоял, потоптавшись, рядом, потом повернулся и ушел.

Деньги остались лежать на земле.

Доллары были фальшивыми – их специально печатали в Урус-Мартане для того, чтобы расплачиваться с рядовыми боевиками. Правда, качество печати было неплохим, так что для нищей станицы эти несколько купюр были целым состоянием.

Северный Кавказ. Восточнее перевала Халам-Самбулак

Калюжный – Каландар – казнь

Калюжный спрыгнул на землю, оставив вертолет бесхозным, с работающими двигателями. Это грубейшее нарушение всех мыслимых правил, да только теперь не до соблюдения инструкций.

Константин бросился к лежащему на камнях Михаилу. Он остановился перед телом друга – сразу было видно, что тому уже навряд ли чем поможешь. Соломатов лежал на спине, уставившись неподвижными, уже ничего не видящими, глазами в высокое синее небо. Кровь обильно струилась из многочисленных ран на груди, иссеченная пулями куртка была уже не в силах впитать ее всю, одна рука оказалась неестественно подогнутой за спину, другая, откинутая в сторону, по-прежнему сжимала рукоять автомата…

Обыкновенный человек, вынужденный прикасаться к трупу, испытывает чувство, сходное с брезгливостью. Калюжный исключением не был. К тому же, будучи вертолетчиком, он вообще редко близко сталкивался со смертью. Даже когда ему доводилось вывозить «двухсотых» из районов боевых действий, Константин старался лишний раз не выходить в салон…

Но тут было иное… Он молча опустился на колени, попытался приподнять запрокинутую голову Соломатова. В душе теплилась надежда – вдруг тому еще можно помочь?.. Крепко сжатые губы убитого приоткрылись и из уголка рта на руку Константина тонкой струйкой потекла кровь. Она не пузырилась – Михаил уже не дышал.

– Ну, уроды… – сквозь зубы процедил Калюжный. – Сейчас я вам…

Он схватил автомат, из которого стрелял Соломатов, потянул его на себя. Сжимавшая рукоять мертвая рука легко выпустила оружие – мышцы еще не успели остыть. Рукоять автомата оказалась теплой, чуть влажной от не успевшего высохнуть пота Михаила. Константин выпрямился во весь рост и тяжело посмотрел на пленных.

Высокий, сильный, перепачканный кровью, с автоматом со снятым предохранителем, он был страшен. Каландар почувствовал, что его подручные прижимаются к нему, стараются укрыться за его спиной. Да и сам он, будучи отнюдь не робкого десятка и не питая особых иллюзий по поводу того, как именно с ним могут поступить, ощутил, как напряглась на голове кожа – наверное, именно в подобные мгновения встают волосы дыбом.

– Эй, эй, командир, погоди… – словно пытаясь защититься от готовых впиться в него пуль, выставил перед собой раскрытые ладони с растопыренными пальцами один из боевиков. – Погоди, мы ведь сдаемся… Это ж не мы в него стреляли, командир…

– Мишку убили, суки… – передернул затворную раму автомата Калюжный; из выбрасывателя вылетел оставшийся в патроннике неиспользованный патрон и со звоном покатился по отполированным водой камням. – Перестреляю, уроды!..

– Командир, не надо!.. – едва не хором взмолились оба подручных Каландара.

Сам главарь молчал, исподлобья глядя на взбешенного вертолетчика.

– Успокойся, Костя, – вмешался правый пилот. – Раньше надо было это самое, с воздуха, а сейчас не надо… Мишку все равно не воскресишь… А этих, это самое, и в самом деле надо допросить…

Калюжный сдерживал себя каким-то сверхъестественным напряжением воли. Он был готов изрешетить этих троих ублюдков, но остатки сознания еще контролировали чувства. Калюжный вдруг подумал, что расстреляв этих троих, он не отомстит, а предаст Мишку, потому что тому они нужны были как раз живыми.

– Успокойся, Костя, – повторил Евгений, чувствуя, что командир готов сдаться и уступить.

Борттехник ждал развязки молча. Он и сам с удовольствием всадил бы в каждого из этих бандюков по десятку горячих пуль. Однако первым, без приказа, открывать огонь не решился.

– Ладно, – как-то вдруг сразу сник Калюжный. – Вяжите уродов – и в «вертушку».

– Как здрасьте, – согласился правый.

Константин понуро повернулся и зачем-то пошел к джипу. Ему хотелось хоть на что-нибудь отвлечься от происходящего. Правый пилот проводил его глазами и повернулся к полураздетым бандитам.

– Вон ты, – ткнул он пальцем в водителя – самого щуплого среди них, который и выглядел самым испуганным. – Это самое, подойди к вещам! – указал он стволом своего автомата на лежащую на земле одежду боевиков.

– Сейчас-сейчас, – торопливо отозвался тот.

Боязливо косясь на направленное на него оружие, он приблизился к груде «камуфляжа».

– Только смотри, ё-моё, без глупостев, – строго предупредил его борттехник. – А то пукнуть не успеешь, как отправишься на свиданку с Аллахом. Там тебя уже заждались.

– Так это ж ему будет в кайф, – хмыкнул правый пилот. – Ему ж прямая дорога в рай откроется, если мы его сейчас это самое, «замочим». Он же только о том и мечтать должен, чтобы побыстрее от руки неверного это самое… Ему ж еще семьдесят родственников можно будет с собой в рай по блату устроить, если он в бою с неверными пулю, это самое, схлопочет…

– Что делать-то? – осторожно перебил его тираду боевик.

– Выдергивай из всех штанов ремни! И, это самое, побыстрее!..

– Сейчас-сейчас…

Щуплый боевик начал дрожащими руками извлекать из петель ремни…

Между тем Калюжный подошел к джипу и заглянул в кузов. Там вповалку лежали трупы – именно их он с высоты принял за какие-то тюки. Все черные, одни сильно обгоревшие, другие просто закопченные. У одного был жутко разворочен живот, из которого выпирали сизые склизкие внутренности, у другого изо рта вывалился распухший, сухой, в бурой застывшей кровавой пене, язык…

– Молодцы, ребята, – со злорадством проговорил Константин, имея в виду тех, кто завалил этих бандитов. – Сами погибли, так хоть не за просто так…

Он знал, насколько трепетно относятся чечики к тому, чтобы убитые были похоронены честь по чести. А потому решил просто поджечь машину с телами этих бандюков. Не тащить же их с собой, право слово!..

Правда, сообразил он тут же, их нужно сначала обыскать и забрать какие у них найдутся документы, блокноты и какие есть бумаги. Мишка не раз рассказывал, сколько полезного контрразведчики узнают по содержимому карманов убитых. Например, каким образом этим уродам в руки попадают чистые бланки новеньких российских паспортов… Да и те же рации, оружие… Трофеи, коротко говоря.

Мишка… Убили, сволочи…

Притрагиваться к мертвым телам было противно. Тем более к вражеским. И уж подавно к столь изуродованным… Константин даже засомневался: да стоит ли вообще возиться с этими документами, в самом деле? Ну узнают наши, что тут были боевики какого-нибудь спецотряда имени Рузъебая Хренбабаева… Ну и что это даст?.. Даст, пресек он предательскую мысль. Потому что если лично он узнает, какой отряд здесь действовал, кто им командовал, впредь будет отслеживать малейшую информацию по этому подразделению и всякий раз станет сам напрашиваться на полеты для нанесения бомбоштурмовых ударов по собратьям этих обгадившихся от страха сволочей, что стоят сзади. И уж не промахнется, будьте уверены, и никакой Аллах с Магометом в придачу вам не помогут, уроды!..

Внезапно что-то привлекло внимание Константина. Среди черных или с проседью волос убитых он увидел светлую седоватую мягкую прядь. У «чечиков» он подобных не видел. Неужто наемник или доброволец-европеец? Или какой-нибудь инструктор… Калюжный знал от покойного Михаила, как охотятся сотрудники органов военной контрразведки за малейшей информацией об этой категории боевиков.

О том, что среди чеченских бандитов много иностранцев, известно широко. Тут имелись и всевозможные арабы, и пакистанцы, и турки, и афганцы… Выходцы едва ли не из всех республик разваленного Советского Союза – плохо им, сволочам, жилось тогда… Однако в руки военнослужащих федеральных войск кто-нибудь из них попадал исключительно редко. Если вообще попадал – Константин о таких случаях вообще не слышал^[10].

Калюжный уронил автомат под ноги, сноровисто откинул задний борт. Схватил за одежду и, спугнув несколько мух, невесть откуда уже слетевшихся на свежую мертвечинку, бесцеремонно скинул на землю труп боевика, под которым разглядел светлые волосы – зацепившись ногой за какую-то веревку, тот так и остался висеть с борта, упираясь головой в землю. Сам же Константин опешил, увидев на убитом темнозеленый, в зигзагах, погон с генеральскими звездами.

– Не понял, – тихо сказал он сам себе.

Вертолетчик ухватился за этот погон и потянул тело к себе. Тяжелое, уже остывшее, оно поддалось с трудом. Константин поднатужился и перевернул его лицом вверх. И отпрянул.