Николай Марчук
Zадача будет выполнена! Ни шагу назад
Глава 4
Из омута беспокойного сна меня вырвал яростный шепот, раздававшийся снаружи.
– Псих! Псих! – слышалось поблизости. – Братан, ты где?
– В пи***е, на верхней полке, – таким же шепотом ответил я, передразнивая звавшего меня парня.
– Епать-копать! Фу ты, бляха муха, напугал, зараза! – раздался за дощатой перегородкой испуганный матерок.
Через пару секунд в мою темную нору проник слабый свет, дощатая перегородка отвалилась, и я увидел довольное лицо своего друга и боевого товарища – Семена Воршавина с позывным Бамут.
Сема – невысокий коренастый крепыш. Роста он невысокого, зато могуч в плечах и руках, впрочем, как и многие опытные пользователи ПК. Нос картошкой, простоватое лицо, усыпанное веснушками и рыжими куцыми волосами на подбородке. Борода у Бамута никак не растет, из-за чего он сильно переживает, потому что в его видении мира доблестный воин обязательно должен быть бородат, как гном из произведений Толкина.
Ему двадцать два года, родом он из небольшого шахтерского поселка в Донбассе. На войне Сема почти половину своей жизни. Начал он воевать в 2014 году, записавшись в ополчение вместе со своим отцом. Отец Бамута Максим Воршавин был первым номером пулеметного расчета, а его сын Семен стал вторым номером.
Если вы думаете, что это был патриотический порыв, то не ошибетесь; правда, надо уточнить, что в ополчении хоть как-то кормили, а на гражданке в то время было совсем тоскливо, особенно в тех поселках, где шли бои. Семейство Воршавиных как раз из такого фронтового шахтерского поселка. Мать Семы умерла от рака еще до войны, отец сильно пил, а в пятнадцатом году погиб во время украинского обстрела. В мирную жизнь Семен уже не вернулся, так и застрял в ополчении со своим пулеметом.
Про профессионалов и мастеров своего дела говорят, что они родились с инструментом в руках. С Бамутом все было еще хлеще: он не просто родился с пулеметом в руках – он, похоже, родился от союза двух пулеметов. Его отца звали Максимом, мать – Дарьей. Ну про «максим» все знают, что это такой пулемет времен Первой, Второй, да, честно говоря, и этой, Третьей мировой войны. А «дашкой» в войсках часто кличут крупнокалиберный пулемет ДШКМ.
Бамут был не просто хорошим пулеметчиком, а пулеметчиком от бога, я еще никого не видел, чтобы кто-то так проворно управлялся бы с ПКМ. При этом у него за плечами было всего восемь классов обычной поселковой школы и никаких пулеметных курсов. Все премудрости ратного дела Бамут познавал на практике, впитывая опыт многочисленных боевых товарищей, деля все полученные знания на нужные и ненужные. Все, что может пригодиться в бою, хорошо, а все, что мешает побеждать и выживать, плохо.
Мы с Бамутом через многое прошли за эти годы. Вместе начинали с Крыма, вместе бились против нациков из батальона «Готенланд», вместе брали штурмом переправу возле Новой Каховки, вот теперь вместе держим оборону на окраине Токмака. Он мой лучший друг. Причем не только из-за того, что мы сражаемся плечом к плечу уже два года, а еще и потому, что мы с ним очень похожи и непохожи одновременно.
Мы примерно одного возраста: ему – двадцать два, мне – двадцать пять. Мы оба круглые сироты. У нас примерно одни и те же взгляды на жизнь и свое место в этом мире.
На этом общее заканчивается, и начинаются различия. Мы с ним совершенно разные: как богач и бедняк, как умник и тупица, как силач и слабак.
Я из богатой, обеспеченной семьи. Получил хорошее образование, знаю три иностранных языка, английский для меня как второй родной. Еще два года назад я был популярным блогером с несколькими миллионами подписоты. Канал на YouTube[1] приносил мне неплохую прибыль, которая, в сущности, была мелочью по сравнению с дивидендами, которые я получал со счетов своих родителей. Когда началась война, я учился на третьем курсе МГТУ. До этого были два курса МГИМО, но после смерти родителей я ушел оттуда и решил, что буду учиться на инженера, а не на дипломата, как они хотели. В общем, у меня все было хорошо, успешно и сыто. Жрал с золотого блюда и срал в золотой унитаз.
Сема из простой семьи. Мать умерла от рака, отец бухал, а единственный сын рос на улице. В школе Бамут учился из рук вон плохо, он и в ополчение пошел больше не из патриотических побуждений, а чтобы регулярно кушать и не ходить в школу. Семену за счастье было попасть в Донецк, где можно побродить по улицам или покататься на эскалаторах в торговых центрах. Денег у него при этом было только на проезд до столицы Донбасса и обратно в свой поселок.
И я, который рассекал по улицам Москвы в ярко-желтом Chevrolet Camaro VI. Двести тридцать восемь лошадей под капотом. Рестайлинг. Машина точь-в-точь как Бамблби из второй части «Трансформеров». За один вечер я мог просадить пару миллионов или сгонять на выходные в Европу, чтобы попить пивка в Чехии, а потом отведать свежеиспеченных круассанов в Париже.
Вот где мы с ним могли пересечься в мирной жизни? Где богач и сноб, мнящий себя аристократом, мог бы встретить простого парня из глубинки, которому за счастье покататься на эскалаторе? Правильно, нигде! А на войне – пожалуйста!
– Псих, ты че? – толкнул меня в плечо Бамут, вырывая из задумчивости. – Опять, что ли, мысленно философствуешь?
– Ага, – кивнул я. – Подумал, что если бы не война, то хрен бы когда я мог лицезреть твою рожу.
– Это точно. Да и я на твою харю не посмотрел бы: делать мне больше нечего, как глазеть на заносчивого мажорика.
– Где остальные?
– Ковалев словил осколок, рядовые Стылов и Тычин эвакуируют его в тыл, а я пошел тебя искать.
– Серьезное ранение?
– Вроде не очень: осколок попал в задницу по касательной, но зацепил крупную артерию, кровищи было до фига. Кровь остановили; если вовремя дотащат, то скоро вернется в строй. Лишь бы успели.
Эвакуация раненых с передовой в наших условиях городского боя – это жесть. «Трехсотых» несколько километров приходится тащить на себе по руинам и завалам до сборочного пункта, где можно перегрузить раненых на технику. Машины приходят нерегулярно, постоянные прилеты и вражеские обстрелы делают эвакуацию раненых настоящей русской рулеткой, где каждая эвакуационная команда может превратиться в «груз двести».
– Знатно ты этот «страйкер» причесал, я успел на камеру все заснять. Круто вышло!
При этом лицо Бамута выражало какую-то тайну и самодовольство, как в тот раз, когда он подрезал у соседей ящик сгущенки. Семен, помимо того, что был мастером управляться с пулеметом, был еще и виртуозом мародерки. Второй его позывной, который он, правда, не любит, – Мародер.
Думаете, «мародер» – это оскорбление? Вроде ругательства? Это не совсем не так. В чем отличие мародерства от собирания трофеев? Вроде сущность у обоих процессов одинаковая – забрать с тела поверженного врага или защищаемого им оборонительного сооружения чужое имущество. Но есть некоторые нюансы, которые и отличают мародерство, караемое Уголовным кодексом, от сбора трофеев, честно добытых в бою.
Если ты убил врага, то все, что при нем, – честный твой трофей, вплоть до одежды, обуви и съестных припасов. Про боеприпасы и оружие и говорить не надо – они, понятное дело, при любых раскладах трофей. А вот забирать личные вещи, не относящиеся к военному ремеслу, к примеру, обручальные кольца, цепочки, нательные крестики или семейные фото – это уже мародерство. А наручные часы – это все-таки трофей, потому что часы – это часть амуниции, и на войне они весьма кстати.
Однако цепочки, кольца и особенно доллары из карманов поверженных врагов выгребают частенько. Наказывают ли за это? Если увидит привередливое и суровое начальство, то могут и наказать. Но на переднем краю, в красной зоне, редко когда это начальство встретишь. В основном все, кто палился на мародерке, страдали из-за собственной глупости и бахвальства, когда хвастались награбленным перед другими.
На войне точно нельзя грабить дома мирных жителей, особенно если в них не расположены вражеские позиции. Нельзя отбирать у гражданских лиц еду и одежду, особенно последнюю. Нельзя заставлять их против воли строить фортификационные укрепления. Но если дом покинут его хозяевами, то можно разломать мебель, чтобы развести костер, можно съесть найденные в погребе припасы. Однако тут надо быть осторожней, потому что попадались заминированные банки с медом и крупа вперемешку с крысиным ядом.
Я оглядел Бамута с головы до ног и заметил, из-за чего он так светится самодовольной рожей. У него на ногах появились новые ботинки – хорошие кожаные берцы с высоким голенищем.
– Новые шузы? – спросил я.
– Какие шузы?! – презрительно скривился Бамут. – Гля лейбл! – Он показал мне ботинок, на котором был выбит торговый знак производителя. – Corcoran! Америка, мать ее так! Это Коркораны, а не какие-то там тебе шузы! Между прочим, с кевларовыми стельками внутри.
– Вообще-то, «shoes» в переводе с английского – это и есть «обувь», – пояснил я другу.
– Да? – удивился Бамут, но тут же поправился: – Я и так это знал. Но новые ботинки – это еще не все.
– Что еще?
– Я, когда твою «гоупрошку» установил, чтобы она сама снимала «страйкер», не видел, как ты расстреливал вражеский броневик: отвлекся на перестрелку с десантом. А потом, когда после перестрелки пересматривал запись, то заметил, что из горящего «страйкера» выполз пассажир.
– И где он?
– Там лежит, босой, – ответил Бамут, легким взмахом руки показывая направление. – Между прочим, офицерик американской армии, но по-нашему гутарит – будь здоров.
– Молодчага! – похвалил я друга.
Мы двинулись по окопам в сторону города, туда, где Бамут спрятал пленника. Вражеский обстрел прекратился: слава богу, что дождь так и шел не переставая, а тучи, казалось, повисли еще ниже. Поднялся ветер, что, конечно, доставляло определенные неудобства, но тоже радовало. Ветер – первый враг легких беспилотников. При сильном ветре эти вездесущие «глаза» с пропеллерами на спинах не летают, а значит, для вражеских корректировщиков мы невидимы.
Ковровый обстрел «градами», конечно, страшен – много взрывов, волны осколков, море огня. Но если находиться в надежном укрытии, то можно и такой массированный обстрел пережить без потерь. Но на этой войне особенно страшно, когда опытный корректировщик врага управляет огнем хорошо подготовленного артиллерийского расчета. В таком случае мины и снаряды могут ложиться настолько точно, что со второго-третьего раза залетают прямиком в любой окоп, траншею и даже одиночную стрелковую ячейку. Это я еще о сбросах с дронов молчу, там могут ВОГ или ручную гранату тебе точно за шиворот закинуть.
Нашим дедам в этом плане было проще: у немцев не было БПЛА и высокоточных снарядов, наводящихся по GPS-координатам, не было разведданных из космоса, много чего не было. А у нашего противника все это есть. Но ничего, у нас тоже много чего есть. Как говорится, на каждую хитрую гайку всегда найдется болт с умной резьбой.
Когда я еще учился в МГИМО, то один из наших преподов любил при каждом удобном случае вставить в лекции упоминание о Бисмарке. В те времена я на это не очень обращал внимание, а вот сейчас многое, что говорил тогда преподаватель, видится по-другому.
Вот самые известные высказывания Бисмарка о России и русских. «Россия опасна мизерностью своих потребностей». «Никогда не воюйте с русскими. На каждую вашу военную хитрость они ответят непредсказуемой глупостью». Кстати, вот это выражение Бисмарка – самое знаменитое. Правда, среди нас, русских. Сколько раз был в Германии и спрашивал у местных, знают ли они эту цитату «железного канцлера», все только и отвечают, что, мол, не знаем, никогда не слышали.
То есть еще сто пятьдесят лет назад умные люди предупреждали Европу, что нефиг лезть в Россию. Но им все никак не понять нашего мировоззрения. Мы добрые, толстокожие, медлительные и со стороны кажемся тюфяками. В нас тычут, тычут палками, мы терпим, терпим… Потом – бац! – выхватываем палку из рук обидчика и засовываем ее агрессору в жопу, да так глубоко, что она проходит через весь организм и выходит через рот.
– Псих, ну ты че, в натуре, братан, где-то витаешь? – толкнул меня в плечо Бамут. – Ходишь как зачарованный. Соберись! Контузило, что ли?!
– Все нормально, – отмахнулся я. – Тебе, сиволапому, не понять тонких струн моей души.
– Ага, ты своими струнами тут особо не звени, а то сейчас с коптера скинут ВОГ – и звиздец.
– Ветер поднимается, «птички» в такую погоду не летают, – ответил я.
Беспилотники реально стали одной из главных угроз на этой войне. Если в самом начале войны их использовали в основном в качестве наблюдателей и разведчиков (для того чтобы корректировать стрельбу артиллерии разного калибра), то сейчас используют еще и в качестве миниатюрной, карманной авиации. У противника с самого начала войны дронов было в разы больше, чем у нас. Да и сейчас дронов у них по-прежнему больше – уже не в разы, конечно, но все равно больше.
У нас дроны тоже появились; правда, не потому, что тыловики стали нас ими снабжать: на российских военных складах нет такого вида вооружения, как маленькие квадрокоптеры, которые используют в ротах и взводах на передовой. Все маленькие дроны типа «Mavio поступают на передовую исключительно в качестве гуманитарной помощи от народа, через волонтеров. В армии на складах есть только большие дроны, которые официально приняты в качестве вооружения, – «Орланы», «Орионы», «Ланцеты» и прочие «Герани» с «Шахидами».
Дронов на передовой много. Научиться пользоваться в разведывательном варианте – вообще без проблем. Использование со сбросами боеприпасов более рискованно для оператора: нужно уверенно обращаться с гранатами и самодельными взрывными устройствами.
Все дроны ведут разведку, передавая видеосигнал на смартфон или планшет оператора. При обнаружении перспективных целей по координатам наводят артиллерию. Лишь двадцать процентов дронов снабжены системами сброса взрывающихся «сюрпризов». Но это не очень успокаивает, потому что в случае, если нас заметят с вражеского дрона, не снабженного системой сброса, то могут навести арту, и тогда прилетит не ВОГ или РГД-5, а тяжелый снаряд или минометная мина.
Есть определенные правила поведения на передовой, чтобы обезопасить себя от этой летающей и вечно жужжащей напасти над головой. При любом перемещении или обороне надо сперва организовать постоянное визуальное наблюдение за небом и постоянную аудиоразведку на характерный шум коптера. Нельзя кучковаться в окопах и на местности, иначе сверху обязательно прилетит смерть. Если при выдвижении в места временной дислокации заметил коптер противника, не веди его к своим, не вскрывай места дислокации, выжди, пока противник улетит.
С воздуха тебя крайне плохо заметно, если:
– ты в укрытии и не двигаешься: главный фактор, по которому видно с воздуха, – движение;
– ты в тени от предметов;
– ты сидишь, а не лежишь: с воздуха не виден силуэт.
Ты хорошо заметен, если:
– двигаешься;
– на земле различимы твои следы;
– тебя видно в тепловизор.
Надо маскироваться в первую очередь от наблюдения с воздуха, везде использовать маскировочные сети. От тепловизора помогает только прослойка воздуха между слоями маскировки или зонтик. Сильно заметны любые полиэтиленовые пленки, свежая земля и бытовой мусор.
Если своевременно заметил коптер и занял укрытие, не демаскируй без нужды себя и позицию: коптер может провоцировать огонь на себя для последующих сбросов и наведения арты. Создавай для коптеров ложные цели. Помни, что у многих есть тепловизор. Пример ложной цели – бетонная плита с разведенным под ней огнем.
Коптеры часто работают в двойках и каруселью, могут висеть над позициями постоянно. От дронов-камикадзе используй для укрытия сетку-рабицу – дрон застрянет в ней. Делай противогранатные скаты, чтобы при сбросе они не закатывались к тебе в укрытие. Если коптер летит невысоко и ты точно обнаружен, можно и нужно пробовать сбить его стрелковкой. Чем плотнее огонь, тем больше шансов. Стрелять нужно с упреждением на сто метров примерно на габарит дрона. В идеале, конечно, использовать противодронные ружья, но их не так много еще в частях.
Если видишь, что коптер будет делать сброс, постоянно двигайся: он может прицелиться только по неподвижной цели. Помни, что запас батареи коптера на сброс не более десяти минут с учетом дороги. Если находишься на открытой местности, ляг на спину и наблюдай за коптером. Нельзя лежать на животе: на жопе глаз нет, а надо следить за небом. Как только он сбросил боеприпас на вас, уходи перекатом, не вставая на ноги, в сторону. Сделав два переката, займи позу эмбриона, лицом от разрыва, сократив возможную зону своего поражения.
Если сбросят ВОГ, он взорвется при ударе о землю; если гранату, она может еще прокатиться по земле. Чаще всего перед сбросом беспилотник озаряется вспышкой света: система сброса оснащена фотоэлементом, который, реагируя на вспышку, приводит в действие сброс боеприпаса. Поэтому, как только заметил, что дрон озарился вспышкой света, сразу же перекатывайся в сторону.
Не тупи, не ссы, и все будет хорошо!
Глава 5
Темнеет. Еще немного, и наступит ночь. С одной стороны, ночь – это хорошо… Хотя нет, ночь – это со всех сторон плохо. Почему? Да потому что ни хрена не видно. Не видно, куда идти и что под ногами. В темноте можно легко напороться не только на мину, но и на неразорвавшийся снаряд, который может быть поопасней всяких там мин. Можно угодить ногой в яму и сломать себе ногу.
К тому же наличие тепловизоров на той стороне делает наше перемещение в темное время суток таким же явственным, как и днем. Причем даже более явственным, чем днем, потому что с заходом солнца земля и камни остывают, и мы, как теплокровные существа, становимся более заметными на их холодном, безжизненном фоне. Да, на нас теплоизолирующие пончо, но… Стоп!
– Бамут, а где твое пончо? Ты куда его дел?
– Носилки из них с пацанами сделали, чтобы они могли раненого тащить. А что?
– Ничего. Рыжик, как увидит, на чем вы раненого принесли, так всем таких люлей всыплет, что мало не покажется.
– Да и пох, – легкомысленно отмахнулся пулеметчик, – лишь бы сержанта живым дотащили, а что будет с этими накидками, неважно.
Прибавили шагу: надо успеть до наступления полной темноты убраться из серой зоны. Нам еще пленного конвоировать, а это тот еще геморрой. Надо не только смотреть себе под ноги и успевать крутить головой на триста шестьдесят градусов, но еще и на пленного поглядывать, чтобы он там чего не учудил. В рядах противника все чаще и чаще появляются отчаянные бойцы, которые, даже попав в плен, продолжают бороться до конца, часто забирая с собой в могилу кого-то из нерасторопных недотеп, которые плохо контролировали пленных.
Бамут – воин опытный, у него не забалуешься. Пленный был упакован и спеленат, как гусеница, которая решила стать бабочкой и свернулась в кокон. Семен связал пленному руки и ноги по отдельности, а потом еще и между собой. Рот вражеского бойца был заткнут витками армированного скотча.
Армированный серебристый строительный скотч – это такое же величайшее изобретение человечества, как изолента синего цвета и ядерная бомба. Особенно ценность скотча проявилась на войне. С его помощью военные делают себе перевязки, стягивая раны и останавливая кровь, могут и вместо лейкопластыря использовать. Намотал скотч на рукава и штанины – получил систему опознавания «свой – чужой». Противник тоже, кстати, активно скотч использует. Только ВСУ больше предпочитают синие, желтые и зеленые цвета скотча, а мы – красные и белые.
С помощью скотча граждане военной наружности скрепляют между собой автоматные магазины в спарки или мастерят самодельные взрывные устройства. Фиксируют скотчем растяжки, мины, провода и все, что пожелают, на деревьях, стенах, заборах. Пару раз видел самодельные носилки для переноски раненых, сооруженные из армированного скотча и двух жердин. Носилки получились одноразовые, но свою миссию выполнили, и «трехсотого» дотащили до эвакуационного пункта. Ну и руки пленным вместе с ногами и ртами заматывают. В общем, скотч – это полезная, сука, вещь!
Пленник был бос, даже носков не было. Зато рядом с ним стояли старые, стоптанные берцы Бамута. Я присел рядом с вражеским бойцом, хорошенько оглядел его. Молодой мужчина лет тридцати, немного старше нас с Семеном, а может, и такого же возраста: просто на войне из-за постоянного стресса и множества испытаний люди стареют в разы быстрее, чем в мирной жизни.
Карманы и подсумки осматривать не было смысла: мне с Бамутом в плане мародерки не тягаться, он в этом профи, а я в силу своего воспитания частенько брезгую лезть к людям в карманы. И не из-за того, что они грязные и вонючие, а просто элементарно какое-то чувство стыда возникает, когда копошишься в чужом нутре. Одно дело – забрать автомат и магазины с гранатами и ножом, и другое дело – выворачивать карманы. Нет уж, увольте.
– Документы его.
Бамут протянул мне пластиковую карточку и небольшую книжицу удостоверения личности военнослужащего. Удостоверение офицера и бойца интернационального легиона территориальной обороны Украины. Захарчук Марек Павлович. Тридцать два года. Капитан.
– А вот еще и фотка занимательная есть.
Семен положил на землю смятую фотокарточку, на которой был изображен Марек Захарчук в форме американского офицера, обнимающий молодую девушку с младенцем на руках. Семейное фото. А ведь опытные люди всегда говорят, что надо следить за своими карманами и не класть в них лишние фотографии. Не удержался Марек – видать, слишком сентиментальный.
– Короче, некогда лясы точить, надо двигать к нашим, – решился я. – Обуй его, развяжи ноги, да пошлепали. Я пройду вперед и, пока светло, разведаю дорогу.
– Ему моя обувка будет мала, – меланхолично ответил Бамут. – Пришлось даже его носки нацепить на ноги, чтобы в его шузы влезть. У него нога на два размера больше моей.
«Шузы» было сказано с такой интонацией, что сразу было понятно, на каком органе хотел Бамут вертеть всех англосаксов вместе взятых.
– Обрежь ножом носки ботинок, пусть пальцы наружу торчат, – посоветовал я. – Если он будет бос, то не сможет идти; если натрет ноги, то тоже не сможет идти. На себе его тащить нельзя. Так что варианта два: либо ты возвращаешь ему ботинки, либо режешь свои, и пусть светит пальцами, как в сандалиях.
– Вот ты зануда! – скривился Бамут. – Ладно, будь, по-твоему.
Через пару минут все было готово, и мы выдвинулись в сторону остовов трехэтажек. Я шел первым, разведывая дорогу и прокладывая путь, вторым двигался пленный, замыкал Бамут, следя за пленником. Я тихим шепотом предупреждал об опасностях на пути и сложных участках.
Нам как раз удалось добраться до начала городской черты, когда начался очередной, не знаю какой уже по счету за сегодняшний день обстрел. Снаряды летели с привычным свистом, и мы вовремя спрятались в укрытие – развалины гаража с глубокой смотровой ямой, стенки которой были отделаны кафельной плиткой. Столкнули пленника вниз, сами плюхнулись на него сверху.
Разрывы ложились с разных сторон, некоторые совсем рядом, другие в стороне. Осколки, комья земли и обломки камня летали у нас над головами; пару раз крупные куски кирпича залетели в наше укрытие. Сверху сыпались земля, камни и мелкое кирпичное крошево. Хорошо, что мы с Бамутом были в защитной амуниции и шлемах, именно для таких случаев они и нужны.
Легкий композитный шлем не выдержит попадания пули, пусть даже калибра 5,45, но вот камень, прилетевший от близкого разрыва, он выдержит и не даст бойцу погибнуть. На этой войне камни и осколки летают в воздухе чаще, чем пули. Наши батальонные медики рассказали мне, что по статистике семьдесят процентов ранений приходится на минно-взрывные ранения и по десять процентов – на заболевания, пулевые огнестрельные ранения и травмы. Может, конечно, официальная статистика более точная, и там есть доли процентов или числа другие, но все равно именно от артиллерии страдает подавляющее число солдат на этой войне.
Обстрел продолжался минут двадцать. К чему ВСУ начали этот незапланированный расход боеприпасов в нашу сторону, мне было совершенно непонятно. Не решатся же они на ночную атаку? Надо быть сумасшедшими, чтобы полезть ночью. Одно дело – проникновение ДРГ в нашу сторону, и совершенно другое дело – массированный штурм. Для чего нужен был этот обстрел?! Не понимаю…
– Живы? – отплевывая землю и цементную пыль, просипел Бамут. – Ну, тогда пошли дальше, а то чую, что сейчас сюда пожалуют наши вороженьки.
Я двинул первым, пленник – вторым, Бамут с пулеметом замыкал колонну. Я прокладывал путь, внимательно смотря под ноги, остальные шли за мной след в след. Было видно, что пленник – опытный вояка, идет правильно, ноги ставит только туда, куда перед этим наступил я. Понимает, зараза, что если наступит на «лепесток» или другую противопехотную гадость, то превратится в «футболиста», и хрена лысого мы его потащим в госпиталь.
Семен успевал не только следить за поляком, но и пропускать через себя все пространство вокруг, фильтруя его на предмет опасности. Если неожиданно перед нами возникнут вражеские солдаты, инопланетяне или суперзлодеи из вселенной Марвел, то он их встретит очередью из своего «нулика».
Пулеметчики – это особые люди, они владеют не просто оружием, а пулеметом. Пулемет в команде – это уверенность и мощь. Ничто так не поднимает боевой дух солдата, как трескотня своего пулемета где-нибудь на фланге. И ничто так не заставляет насторожиться и напрячься, как когда свой пулемет неожиданно замолкает посреди боя.
Правда, за эту уверенность и мощь приходиться платить стиранием межпозвоночных дисков и проблемами колен. Пулемет и коробки с лентами имеют свой вес, а особенности работы с ПКМ приводят к тому, что пулеметчики чаще остальных бойцов двигаются, прыгают, ползают и бухаются со всего размаху на колени.
Пленника вытащили из смотровой ямы, стерли ему рукавом кровь из рассеченного при падении лба и пинками погнали дальше. Пленник вел себя на удивление дисциплинированно, послушно выполнял все приказы, не мешая нашему передвижению. Ах, ну да, пленный же американец, а у них вроде даже есть специальная инструкция, как правильно сдаваться в плен: что надо делать, как себя вести, что говорить и какие блага сулить за свое освобождение и человеческое обращение. Вроде бы у них даже орден или медаль есть для тех, кто пережил вражеский плен. Скорее всего, и это семейное фото было взято с собой не случайно, а специально для такого случая, чтобы пленившие его солдаты сразу же поняли, что он не поляк и уж точно не украинец, а самый настоящий подданный дяди Сэма.
С некоторых пор в ряде российских военных подразделений, воюющих на переднем крае, есть негласное правило: наемников в плен не брать. Попался с документами интернационального корпуса – пеняй на себя, получай пулю. То же самое касалось и вражеских бойцов, у которых на теле были татуировки с фашистской или нацистской символикой: свастика всех видов, портреты фюрера, циферки разные, строчки из их мерзких книжонок, козлы и прочая бесовщина. Такие вояки почему-то всегда умирали от передозировки свинца – прям напасть какая-то.
Правда, надо отметить, что враг платил нам той же монетой, и многие мои боевые товарищи носили при себе особенную гранату, которую называли «своей», «неразлучницей» и «вдовой». Я тоже носил такую гранату, правда, раз пять все-таки использовал ее в бою по прямому назначению – бросал во врагов. Но во вражеский плен я точно попадать не хотел, тут уж лучше сразу умереть, потому что смерть не так пугает, как пытки и издевательства, которые применяют к российским солдатам во вражеском плену
По дороге часто попадались свидетельства недавних боев: то тут, то там стояли остовы сгоревшей военной техники – БМП «двойки» и «копейки», БТРы, несколько танчиков. Это все была наша техника, вражеская так далеко не заезжала, мы ей этого не позволяли. Хотя какое, на фиг, далеко? От первой линии обороны на окраине города, перед трехэтажками, до того места, где мы сейчас идем (а точнее, осторожно крадемся), всего-то метров пятьсот. Но для городского боя полкилометра – это очень много, капец как много. За эти пятьсот метров можно биться неделями, месяцами. Если, конечно, есть желание, силы и ресурсы у обеих сторон.
У нас на данный момент осталось только желание. Сил и ресурсов уже не осталось. Но ничего, сейчас до своих дойдем, пленного сдадим, а там по-любому товарищи нас обрадуют и скажут, что, мол, пацаны, все пучком, вон подкрепление подошло, так что воюем дальше.
Пленного мы довели до своих целым и невредимым. По дороге нас перехватил скрытый дозор, который сообщил последние новости: 10-й ОДШБ наконец отводят в тыл для перегруппировки, отдыха и доукомплектования личным составом. Это они вовремя спохватились, нас же от штатного состава осталась всего десятая часть. Хоть по всем нормам надо было отводить «Десятку» в тыл намного раньше, когда в строю оставалась половина бойцов. Но, видимо, все нормы и штатные предписания остались в мирном времени, а когда идет война на уничтожение, на многое можно наплевать.
Странно, но позиции, которые покидали остатки «Десятки», никто не занимал, свежий резерв так и не подошел. Мы уходили в тыл, и никто не пришел к нам на смену. Уже на сборочном пункте я узнал, что вся группировка наших войск отходит назад, чтобы выровнять линию фронта, потому что наше упорство привело к образованию большого выступа, который легко можно было подрубить с флангов и захлопнуть защитников города в смертоносном котле.
Про котлы я много чего знал, сам в образовании нескольких подобных принимал непосредственное участие, так что командование проявило мудрость и дальнозоркость. Но от этого почему-то было не особо радостно. Сразу вспомнились слова короткой грустной песенки БГ про то, как подкрепленье не пришло, пушка сдохла и всех на***али.
– Черт, знал бы, что мы отходим, не брал бы этого пиндоса в плен, там, на серой зоне, и пристрелил бы его, – проворчал Бамут.
– Нет, ты бы не смог его убить, – буркнул я, комментируя слова Бамута, прекрасно понимая его внутреннее настроение, – слишком он ценен для нас.
Когда ты стреляешь во врага, ты стреляешь не в человека, ты стреляешь в существо, которое пришло убивать других людей. Я ни разу не слышал от реальных людей (не от киношных героев), что стрелять во врага было мучительно тяжело. Более того, это вызывает чувство азарта и стимулируется страхом погибнуть раньше, чем унесешь с собой побольше врагов.
Если ты успешный и результативный воин, то может возникнуть другая проблема – ощущение всевластия. Каждый человек – это личный жизненный опыт, отдельный мир, с которым связано множество других судеб. Когда тебе повезло, и ты, будучи необнаруженным, видишь противника в прицел, невольно начинаешь ложно чувствовать свое величие. Ты начинаешь свою игру – позволяешь противнику пожить еще пять или десять секунд, а потом жмешь на спусковой крючок, жадно считая секунды. И наступает эйфория.
