Николай Лейкин
В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь
Ну, прощай Белград!
Было под вечер. Осмотрев немногочисленные храмы Белграда и не найдя в них ни особенных древностей, ни великолепия, присущего даже некоторым русским богатым сельским церквам, супруги Ивановы возвратились к себе в гостиницу, но лишь только стали подниматься по лестнице домой, как на площадке столкнулись с евреем- менялой. На двух имеющихся на площадке стульях меняла расположился с каким-то линючим тряпьем и, вытащив из кучи что-то рыжевато-красное, потряс им перед Николаем Ивановичем и воскликнул:
– Самова древнего желетка от самого древнего сербский царь! От девятой столетий! Купите, ваше превосходительство!
– Ничего нам не надо! Ничего. Пропустите, пожалуйста! – оттолкнул его тот, проходя в коридор гостиницы, но еврей бежал за ним сзади, совал Глафире Семеновне в руки кинжал в бархатных ножнах и предлагал:
– Купите, мадам, супругу для кабинет! Дамаскова сталь ятаган от янычар. Янычарскова кинжал – и всего только сорок динаров бумажками.
– Зачем нам такая дрянь? Этой дряни у нас и в Петербурге на толкучке много, – сказала Глафира Семеновна, сторонясь от еврея, и вошла в отворенную мужем дверь своего номера. – Вот неотвязный-то! Сюда прилез, – прибавила она.
А еврей кричал из-за двери:
– Таково янычарсково кинжал в Петербурге на толкучке? Пхе… Приедут господа англичане – мне сто динаров дадут, но я хотел услужить для хорошего русского соотечественник. Мадам! Хотите самова лучшего турчанский головной убор?
Супруги ничего не отвечали, и еврей умолк.
– Как он мог узнать, где мы остановились? – удивился Николай Иванович. – Ведь мы не говорили ему своего адреса.
– А у извозчика. Помнишь, он вышел нас провожать на улицу и стал что-то по-сербски расспрашивать извозчика, – догадалась Глафира Семеновна. – Ну, надо укладываться, – сказала она, снимая с себя пальто и шляпку. – И для кого я наряжалась сегодня, спрашивается? Кто меня видел? Нет, я от братьев-славян уезжаю с радостью. Совсем я разочарована в них. Ни сами они не интересны, и ничего интересного у них нет.
– А вот болгары, может быть, будут интереснее сербов. Ведь в сущности настоящие-то нам братья те, а не эти. Эти больше как-то к немцам льнут. Почти все они знают немецкий язык, мебель и постели у них на венский немецкий манер, – указал Николай Иванович на обстановку в комнате. – И даже давешний самый лучший их ресторан немецкий. Ведь белобрысый-то давешний буфетчик, что за стойкой стоял, немец. Нет, я уверен, что болгары будут совсем на другой покрой.
– Ну, прощай Белград!
Глафира Семеновна сняла с себя шелковое платье и принялась его укладывать в дорожный сундук. Николай Иванович, помня наставление звонить три раза, чтобы вызвать кельнера и потребовать от него счет, позвонил три раза, но явилась косматая «собарица».
– А где же кельнер ваш? Я три раза звонил, – спросил он. – Ну, да все равно. Счет нам, умница, мы уезжаем часа через два.
«Собарица» таращила глаза и не понимала.
– Счет, счет… – повторил Николай Иванович, показывая на ладони, как пишут. – Счет за соба[34], за еду, за чай, за кофе… Поняла?
– А! Мастило и перо! Добре, господине, – кивнула она, убегая за дверь, и через минуту явилась с чернильницей и пером.
– Да разве я у тебя это спрашивал? Ступай вон! – крикнул Николай Иванович на «собарицу» и отправился вниз к швейцару за счетом.
Через несколько времени он явился, потрясая листиком бумажки.
– Рачун – вот как счет называется по-сербски, – проговорил он, показывая жене. – Вот тут напечатано.
– Ну что, сильно ограбили? – спросила жена.
– Нет, ничего. За свечи и лампу два динара поставили, за вчерашнюю еду и чай восемь динаров, а за прислугу и постели ничего не поставили.
– Еще бы за эдакую прислугу да что-нибудь ставить!
– Но зато за отопление целый динар поставлен.
– Как за отопление? Мы даже и не топили.
– А давеча утром-то малец в опанках связку дров притащил – вот за это и поставлено. «Ложенье» по-ихнему. Тут в счете по-сербски и по-немецки. «Хицунг – ложенье». Ну да черт с ними! Только бы поскорее выбраться отсюда. Я через час заказал карету, поедем на железную дорогу пораньше и поужинаем там в буфете. Авось хоть в железнодорожном-то буфете нас получше покормят!
Поезд, отправляющийся в Софию и Константинополь, приходил в Белград в девять часов с половиной, а супруги в семь часов уезжали уж на железную дорогу. Вытаскивать в карету их багаж явился весь штат гостиничной прислуги, и, что удивительно, даже тот «кельнер», которого Николай Иванович не мог к себе дозвониться, суетился на этот раз больше всех. Он оттолкнул «собарицу» от Глафиры Семеновны, стал ей надевать калоши, вырвал из рук у Николая Ивановича трость и зонтик и потащил их с лестницы. Карета была что вчера и сегодня днем, на козлах сидел тот же длинноусый возница в бараньей шапке. Прислуга от усердия буквально впихивала супругов в карету. Наконец, все протянули руки пригоршнями и стали просить бакшиш. Виднелись с протянутыми руками лица, совершенно незнакомые супругам. Николай Иванович, наменявший уже в дорогу никелевых монеток по десяти пара, стал раздавать по три, четыре монетки в руку, а швейцару сунул динар, за что тот наградил его превосходительством, сказав:
– Захвалюем, екселенц!
– Гайда! – крикнул вознице кельнер, когда раздача кончилась, и лошади помчались.
Карета ехала по знакомым со вчерашнего дня улицам. Было всего только семь часов, а уж магазины и лавки были все заперты. В окнах обывательских домов была почти повсюду темнота, и только открытые кафаны[35] светились огнями.
Вот и станция железной дороги. Карета остановилась. Дверцу ее отворили, и перед супругами предстал носатый полицейский войник, сопровождавший их вчера на козлах от станции до гостиницы.
– Помози Бог! – приветствовал он их улыбаясь и протянул в карету руки за багажом.
Поехали
Полицейский войник перетащил весь ручной багаж супругов Ивановых из кареты, и супруги в ожидании поезда расположились в станционном буфете за одним из столиков. Помещение буфета было очень приличное, на европейский манер, отделанное по стенам резным дубом. На стойке были выставлены закуски, состоявшие из консервов в жестянках, сыр, ветчина; но в горячих блюдах, когда супруги захотели поужинать, оказался тот же недостаток, что и вчера в гостинице престолонаследника. Кельнер в горохового цвета пиджаке и в гарусном шарфе на шее представил карту с длиннейшим перечнем кушаний, но из горячего можно было получить только овечье мясо с рисом да сосиски, чем и пришлось воспользоваться. Овечье мясо, впрочем, было свежеизжаренное и в меру приправлено чесноком.
Железнодорожный буфет был почти пуст, пока супруги ужинали. Только за одним еще столиком сидели два бородача и усач и пили пиво. Усач был хозяин буфета. Он оказался сносно говорящим по-русски и, когда супруги Ивановы поужинали, подошел к ним и справился, куда они едут.
– Ах, вы говорите по-русски? – обрадовался Николай Иванович. – В Софию, в Софию мы едем. Посмотрели сербов, а вот теперь едем болгар посмотреть.
– Если вы едете до Софья, – сказал буфетчик, – то на статион вы никакой кушанья не получите, а потому молимо взять с собой что-нибудь из моего буфет.
– А когда мы приедем в Софию?
– Заутра после поздне[36]. В една час.
В пояснение своих слов буфетчик показал один указательный палец.
– А если так рано приедем, то зачем нам еда? Мы уж поужинали, – отвечала Глафира Семеновна. – Да у меня сыр и хлеб есть.
Но Николай Иванович запротестовал.
– Нет-нет, без еды нельзя отправляться, тем более что нас предупреждают, что на станциях ничего не найдешь, – сказал он. – Утром проснемся рано, и есть захочется. Ну, что вы имате? Говорите. Курица жареная есть? Кокош… по-сербски. Есть холодная жареная кокош?
– Есте, есте, господине.
– Не на деревянном масле жареная? Не на оливковом?
– Нет, нет, господине.
– Ну, так вот тащи сюда жареную курицу да заварите нам в нашем чайнике нашего чаю. Глаша! Давай чайник.
И опять извлечен завязанный в подушках металлический дорожный чайник.
Принесена жареная курица, приготовлен для дороги чай, и Николай Иванович начал рассчитываться с хозяином за ужин и за взятую в дорогу провизию сербскими кредитными билетами, как вдруг подошел к нему словно из земли выросший полицейский войник и стал его звать с собой, повторяя слова «касса» и «билеты».
– А! Отворили уж кассу! Ну, пойдем брать билеты. А ты, Глаша, тут посиди, – сказал Николай Иванович и направился за войником.
– Николай! Николай! Только ты, бога ради, не ходи с ним никуда дальше кассы, а то он тебя куда-нибудь завести может, – испуганно сказала Глафира Семеновна. – Я все еще за вчерашнюю таможенную историю боюсь.
– Ну вот, выдумай еще что-нибудь!
Николай Иванович ушел из буфета и довольно долго не возвращался. Глафира Семеновна начала уже не на шутку тревожиться о муже, как вдруг он появился в буфете и, потрясая рукой с билетами и квитанцией от сданного багажа, восклицал:
– Нет, каковы подлецы!
– О господи! В полицию тебя таскали? Ну, так я и знала! – в свою очередь воскликнула Глафира Семеновна. – Да прогони ты от себя этого мерзавца! Чего он по пятам за тобой шляется!
– Войник тут ни при чем. Нет, каковы подлецы! – продолжал Николай Иванович, подойдя уже к столу. – Ни за билеты, ни за багаж не берут сербскими деньгами, которые я давеча выменял у жида.
– Это сербскими-то бумажками? – спросила Глафира Семеновна.
– Да, да… Золотом им непременно подай. И правила показывают. «Билеты проездные мы, говорит, только за золото продаем». Принужден был им заплатить в кассе французским золотом. Еще хорошо, что нашлось. А не найдись золота – ну и сиди на бобах или поезжай обратно в гостиницу.
– А много у тебя этих сербских бумажек еще осталось?
– Рублей на пятьдесят будет. Где их теперь разменяешь!
– Ну, в Софии разменяешь. Или не разменяет ли тебе буфетчик?
Бумажки были предложены буфетчику, но тот отказался разменять, говоря, что у него такого количества золота нет.
– Ты говоришь, в Софии разменяют, – сказал Николай Иванович жене. – Уж ежели их здесь не везде берут, так как же их в Софии возьмут! София совсем другое государство.
– Ну вот… Те же братья-славяне. Меняла какой-нибудь наверное разменяет.
Войник между тем суетился около ручного багажа и забирал его.
– Чего вы тут вертитесь! – крикнула на него раздраженно Глафира Семеновна. – Подите прочь!
Войник заговорил что-то по-сербски и упоминал слово «ваген». В это время раздались свисток паровоза, глухой стук поезда и зазвонил станционный звонок. Пришел из Вены поезд, направляющийся в Софию и Константинополь.
– В вагон он нас сажать хочет, – сказал Николай Иванович про войника. – Ну, сажай, сажай, что с тобой делать. За вытаскивание из кареты багажа получил, а теперь еще столько же получить хочешь? Получай… Только, братушка, чтоб места нам были хорошие. Слышишь? Добры места. Пойдем, Глафира Семеновна.
И супруги направились вслед за войником садиться в вагон.
Когда они вышли на платформу, движение на ней было еще меньше вчерашнего. Приезжих в Белград было только трое, и их можно было видеть стоящими перед полицейским приставом, рассматривающим около входа в таможню их паспорта. Отправляющихся же из Белграда, кроме супругов Ивановых, никого не было. Супруги сели в вагон прямого сообщения до Константинополя, и, на их счастье, нашлось для них никем не занятое отдельное купе, где они и разместились.
– Добре вечер, захвалюем… – сказал войник, поблагодарив за подачку нескольких никелевых монет, и удалился.
Глафира Семеновна стала хозяйничать в вагоне.
– Прежде всего, надо разостлаться и улечься, – сказала она, развязывая ремни и доставая оттуда подушку и плед. – Увидят лежащую даму, так поцеремонятся войти. А ты не кури здесь, – обратилась она к мужу. – Пусть это будет купе для некурящих.
– Да не беспокойся. Никто не войдет. Отсюда пассажиры-то, должно быть, не каждый день наклевываются. Посмотри, вся платформа пуста.
И действительно, на платформе не было ни души: ни публики, ни железнодорожных служащих.
Прошло с четверть часа, а поезд и не думал трогаться. От нечего делать Николай Иванович прошелся по вагону, чтобы посмотреть, кто в нем сидит. Двери купе были отворены. В одном из купе лежал на скамейке врастяжку и храпел всласть какой-то турок в европейском платье, а o том, что это был турок, можно было догадаться по стоявшей на столике у окна феске. Против него на другой скамейке сидел сербский или болгарский православный священник в черной рясе и черной камилавке и чистил апельсин, собираясь его съесть. В другом купе было пусто, но на сетчатых полках лежали два франтовских чемодана с никелевыми замками, висело рыжее клетчатое пальто с пелериной и на столе стоял цилиндр. Еще одно купе было заперто, но из-за запертых дверей слышалась польская речь. Раздавались два голоса. Николай Иванович вернулся к себе в купе и сообщил о своих наблюдениях жене.
Прошло еще полчаса, а поезд и не думал отправляться.
– Когда же, однако, мы поедем? – забеспокоилась Глафира Семеновна, поднялась и вышла на площадку, чтобы спросить у кого-нибудь, когда отойдет поезд.
Две бараньи шапки везли ее сундук на тележке.
– Боже мой! Еще только наш багаж в вагон везут! – сказала она и крикнула шапкам: – Скоро поедем?
– Еданаест и половина… – послышался ответ.
– Боже мой! Еще полчаса ждать, – проговорила она и, войдя в вагон, сообщила об этом мужу.
– Ну так что ж, посидим подождем. Вот я чайку из нашего чайника напьюсь. Признаюсь, я даже люблю так, не торопясь. Это напоминает наши маленькие русские дороги. Там иногда на станции просто какого-нибудь Ивана Ивановича ждут, который непременно обещался сегодня ехать с поездом, – отвечал Николай Иванович.
– Ну нет, уж этого я не люблю. Ехать так ехать.
– И поедем в свое время. А то лучше, что ли, если такая спешка железнодорожной станции в Берлине? Там еле успеваешь сесть в вагон, да и то рискуешь попасть не в тот, в какой надо, и очутиться вместо Кельна в Гамбурге! Да ведь ты помнишь, какая с нами была история, когда мы на Парижскую выставку ехали! Думали, едем в Париж, а попали черт знает куда.
Но вот раздался второй звонок, и из буфета стали показываться на платформы железнодорожные служащие. Затем началось постукивание молотком колес у вагонов. В вагон влез худой и длинный англичанин с рыжей клинистой бородой, в желтых ботинках, в сером клетчатом пиджаке и триковой шапочке с двумя триковыми козырьками. На нем висели на ремнях баул с сигарами, бинокль в чехле и моментальный фотографический аппарат. Англичанин направился в купе, где висело клетчатое пальто.
Но вот и третий звонок. Раздались звуки рожка, свисток локомотива, и поезд тронулся, уходя со станции.
Супруги Ивановы стояли у открытого окна и смотрели на платформу. Вдруг Глафира Семеновна увидала вчерашнего таможенного чиновника, стоявшего на платформе и смотревшего прямо в окна вагона.
– Вчерашний мой мучитель, – быстро сказала она мужу и показала чиновнику язык, прибавив: – Вот тебе за вчерашнее!
Ночной переполох
Стучит, гремит поезд, увозя супругов Ивановых из Белграда по направлению к Константинополю. Глафира Семеновна сняла корсет и сапоги и, надев туфли, стала укладываться на скамейку спать уже «набело», как она выражалась, то есть до утра. Николай Иванович вынул книгу «Переводчик с русского языка на турецкий» и хотел изучать турецкие слова, но вагон был плохо освещен и читать было невозможно. В купе вошел сербский кондуктор с фонарем, без форменного платья, но в форменной фуражке, приветствовал словами: «Добри вечер, помози Бог» – и спросил билеты.
Билеты поданы, простригнуты, но кондуктор не уходит, смотрит на лежащую на скамье Глафиру Семеновну и, улыбнувшись, говорит что-то по-сербски…
– Представь себе, я хоть и не понимаю слов его, но знаю, о чем он говорит, – сказал Николай Иванович жене. – Да, да… – обратился он к кондуктору, тоже улыбаясь. – Молим вас никого к нам в купе не пускать – и вот вам за это динар. Динар здесь и динар потом, когда приедем в Софию, получите.
Кондуктор тоже понял, и когда Николай Иванович дал ему динар, поклонился, поблагодарил, сказав уже не сербское «захвалюен», а «мерси», и затворил дверь.
– Удивительно, как я насобачился по-сербски – все понимаю, – похвастался Николай Иванович перед женой.
– Ну, еще бы этого-то не понять! У него глаза были просящие, – отвечала супруга.
Глафира Семеновна скоро уснула и начала выводить носом легкие трели, но Николаю Ивановичу долго не спалось. Он несколько раз выходил из купе в коридор вагона и смотрел в окно. Светила с неба луна. Расстилалась Топчидерова равнина. Изредка при лунном свете белели купой сербские поселки, темными пятнами казались вдали стоявшие кусты леса. С особенным грохотом перелетал поезд по мостам через разыгравшиеся вешними водами ручьи, серебрящиеся при лунном свете.
У соседей купе были отворены. Англичанин, переодевшись в какой-то белый колпак и такую же куртку, читал при свечке, вставленной в дорожный подсвечник, пришпиленный к обивке дивана, какие-то бумаги. Сосед турка поп тоже спал, не тараторили больше и польки в своем купе.
Три раза ложился Николай Иванович на своем диване, силился заснуть, но не мог, вставал и закуривал папиросу. Поезд останавливался уже на нескольких станциях. Кондукторы выкрикивали: Паланка, Батицина, Ягодина, Чуприя, Сталац, Алексинац. На всех станциях пусто. Нет ни выходящих из вагонов пассажиров, ни входящих, да и станционной прислуги не видать. Стоит у колокольчика какая-то одинокая баранья шапка с фонарем – вот и все. Николай Иванович посмотрел на часы. Был третий час в начале. От скуки, а не с голоду Николай Иванович принялся есть жареную курицу, захваченную из буфета в Белграде, хотел съесть только ножку да крылышко, но, к немалому своему удивлению, съел ее всю и запил холодным чаем. Полный желудок заставил его наконец задремать, и он заснул сидя, выронив из руки потухшую папиросу. Спал он с добрый час и проснулся от холода. В вагоне действительно было холодно. Он вскочил с дивана, бросился в коридор к окну и увидал, что поезд идет уже в горах, покрытых снегом. Запасный путь, который он мог видеть, был в снегу. Николай Иванович вздрогнул.
«Вот так штука! Уж туда ли мы едем? – мелькнуло у него в голове. – В Белграде была весна, поехали к югу, и вдруг зима! Не перепутал ли нам этот носатый войник в Белграде поезд? Взял да и посадил не туда. Какой же это юг? Ведь это север, если такой снег».
И он начал будить жену.
– Глаша! Глаша! Кажется, мы не туда едем! – теребил он ее за рукав. – Проснись, голубушка! Кажется, мы не туда едем. Не в тот вагон попали.
– Да что ты! – воскликнула Глафира Семеновна, горохом скатываясь с дивана.
– Не туда. Взгляни в окошко – зима. Мы на север приехали.
Глафира Семеновна бросилась к окну.
– Действительно, снег. Боже мой! Да как же это так случилось, что мы перепутались? – дивилась она. – А все ты… – накинулась она на мужа.
– Здравствуйте! Да я-то чем виноват?
– Должен был основательно расспросить. А ты вверился этому носатому войнику!
Начался довольно громкий спор в коридоре, так что англичанин, все еще читавший, запер дверь купе, а из другого купе выглянул священник и стал прислушиваться к разговору. У Николая Ивановича мелькнула вдруг мысль обратиться за разъяснением к священнику, и он, поклонившись ему, спросил, ломая язык:
– Молим вас, отче, реките нам, куда мы едем по сей железнице? Нам нужно на юг, в Софию, а вокруг снег…
– В Софию и едете, – чисто и внятно проговорил по-русски священник.
– Батюшка! Да вы хорошо говорите по-русски! – воскликнули в один голос супруги.
– Еще бы… Я учился в Петербурге в духовной академии.
– Как приятно! Боже мой, как приятно! Так мы не ошиблись? Мы в Болгарию едем? В Софию? – спрашивал у священника Николай Иванович.
– В Софию, в Софию.
– Но отчего же севернее в Белграде была весна, а здесь зима.
– Мы в горах, въехали на горы. Находимся в гористой местности, а здесь всегда весна задерживается. В Болгарии, и именно в Софии, вас, быть может, встретит настоящая зима.
– Слышишь, Глаша? Вот хорошо, что ты захватила с собой теплое пальто на куницах, – обратился Николай Иванович к жене.
– Я всегда хорошо делаю. А вот нехорошо, что ты зря меня будишь. Я так отлично спала, а ты вдруг: «Глаша, Глаша! Не туда попали! Беда! Не в том поезде едем»! – передразнила мужа Глафира Семеновна и отправилась укладываться спать.
– Простите, батюшка, что и вас мы обеспокоили своим спором, – сказал Николай Иванович священнику. – Мы и вас разбудили.
– Ничего, ничего, заснуть успею. Времени много.
– Ну, так покойной ночи. А меня, кстати, благословите.
И Николай Иванович протянул перед священником пригоршни.
– Сыне, сыне… Здесь, кажется, не место… – смешался несколько священник, однако все-таки благословил Николая Ивановича, и они расстались.
Николай Иванович пришел в свое купе. Глафира Семеновна уже лежала.
– Дурак! Только понапрасну будишь, – проговорила она.
Он промолчал и лег на скамейку. Вскоре он услыхал, как Глафира Семеновна начала посвистывать носом, а потом и сам заснул.
Проснулся он от стука в дверь. Глафира Семеновна полулежала, приподнявшись сфинксом, и спрашивала:
– Кто там?
Огонь в вагоне уже погас. На дворе светало.
– Кто там?! – закричал в свою очередь Николай Иванович, открывая дверь купе. – Чего нужно?
– Станция Пирот! Сербская граница! Паспорта позвольте! – произнес довольно правильно по-русски полицейский чиновник в австрийского образца кепи и со шнурами на плечах пальто.
– Вы сербский?
– Сербский.
– В Белграде уж у нас смотрели паспорты.
– А здесь, на границе, еще надо посмотреть. Ведь у вас в России на границе смотрят же.
Николай Иванович полез в карман за паспортом.
