Николай Лесков
Засуха

– Ну, кого надыть, любезный?

Мужик повалился в ноги.

– Что, мол, нужно? – повторил помещик.

Мужик опять поклонился и прошептал:

– К твоей милости, ваше осиятельство.

– То-то, чего к моему осиятельству пожаловал?

– Да все по этому делу, ваше… – Мужик думал, думал, как назвать барина после того, как тот передразнил его за «осиятельство», и хватил: – Ваше велическое благородие.

– Извольте, пожалуйте, прислушать, чин какой изобрел! Как, как, ты сказал? А! Как? Мужик стоял как пень.

– Говори ж.

– Я, ваше благородие… сиятельское… по своему по делу!

С мужика, пока он вывез эти титулы, даже пот повалил, словно он овин вымолотил.

– По какому делу-то? – Помещик видимо наслаждался своими приемами в объяснении с народом. – По ка-ко-му та-ко-му де-лу?

– Да вот отец Лидор знает, – отвечал мужик, переминаясь с ноги на ногу.

– Я не с отцом Илиодором говорю, а с тобою. Ты ко мне чего пришел?

– Все по этому же самому делу.

Помещика начало подергивать, и он сразу громко крикнул:

– Что?

– По этому же, баю, по самому делу, что отец Лиодор тебе, чай, докладывал.

– Да я, братец, говорил их сиятельству, – вмешался о<тец> Илиодор, испугавшийся, что барин разгневается и дело примет плохой оборот. Помещик в свою очередь также обрадовался, что можно начать речь, не добиваясь первого слова от завернувшегося в себя крестьянина. Он быстро поднялся с своего места и, подойдя к мужику, вперил в него свои глаза и с расстановкой спросил:

– Что наделали? А! Сибирь захотелось посмотреть! – и пошел, и пошел. Битый час говорил он, но наконец устал и опустился в кресла.

Отец Илиодор, рассматривавший во все это время висящую на стене картину, обернулся и тоже сел, готовясь в каждую секунду подоспеть с своим ответом.

– Как же это у вас было? – обратился помещик опять к крестьянину.

– Да так вот, как отец Лидор твоей милости, должно, докладывал.

– Да ты сам-то мне расскажи. Я от тебя хочу слышать.

– Все по грехам нашим.

– За какие ж это такие грехи тяжкие вас Господь так попутал?

– Во гресех рождаемся и во гресех живем, – проговорил отец Илиодор, будто сам про себя, как на сцене говорят «в сторону».

Помещик все более и более входил в добрый стих.

– Меня, небось, обманывали? А!

– Говори, говори; барин шутят с тобой; говори, – вмешался отец Илиодор и тут добавил: – Малосмысленные.

Мужик оправился и произнес:

– И твою милость обманывали.

Барин расхохотался, как ребенок, которому пощекотали брюшко.

Отец Илиодор опять поспешил сказать:

– Малосмысленные.

– Да; но заметьте, что всегда у них все на Бога, во всем Бог у них виноват. А? Отчего же тут Бог-то?

Мужик молчал.

Отец Алексей поежился и, снова устремясь на картину, зашептал вполслуха:

 
Всегда свои кладем на Бога мы вины,
Дурачествасвои в судьбину применяем,
Как будто воля нам и разум не даны.
Что худо сделаем, – удобно извиняем.
 

– Слушай же и понимай! – сказал помещик, обратясь к крестьянину. – Ничего не было. Понимаешь?

Мужик мотнул значительно головой.

– Ни-ни. Во сне ничего этого не видали, не то что наяву. Здесь тысячу рублей я дал своих, а вы знайте, чтоб к Петрову дню они были все назад в сборе. Понял?

Мужик почесался и сказал, что «понял».

– Так все это справите?

– Надо быть, справим.

– Да ты не крути с своим «надо быть», а отвечай прямо: справите или кнут да каторга?

– Справим, справим, ваше королевское еруслание, – залепетал мужик, вспомнивший про свою шкуру, о которой с азартом напоминал на сходке ободранный мужичонко, и про своих сыновей, участвовавших в перенесении пономаря с кладбища в трясину к Бугорному мосту.

– Ну, марш! Будьте покойны и молчок, понимаешь? А к Петрову дню чтобы все было в порядке. А вы, отец Илиодор, наблюдите, – порешил помещик.

Помещик окончательно расхохотался, встал и сказал:

– Ну, поезжайте с Богом по дворам.

Это было самое отрадное слово.

Отец Илиодор тотчас же вскочил и начал прощаться. Он низко кланялся, придерживая рукою свой темный бронзовый крест, и до самой двери выходил задом с поклонами, которые удобнее можно было называть книксенами, или реверансами. Мужик вперед выскочил, как пробка из детского пистолета, и начал скоро креститься.