Николай Коняев
Генерал из трясины. Судьба и история Андрея Власова. Анатомия предательства

Понимая, что трусливая ложь М.С. Хозина и К.А. Мерецкова ведет к катастрофе, И.В. Сталин и принял в начале марта 1942 года решение о за мене командующих фронтами. В Ленинград, чтобы заменить М.С. Хозина, отправился Л.А. Говоров, на Волховский фронт – А.А. Власов.

Напомним, что под Москвой 20-я армия Власова и 5-я армия Говорова наступали рядом. Рядом, по замыслу товарища Сталина, предстояло Говорову и Власову сражаться и под Ленинградом.

Глава вторая

Как мы уже говорили, А.А. Власов прилетел в Малую Вишеру в компании К.Е. Ворошилова, Г.М. Маленкова и А.А. Новикова – лиц, облеченных чрезвычайными полномочиями.

Впечатление А.А. Власов произвел сильное.

«Громадный, похожий на вздыбленного медведя, в окулярах на широком носу, со скуластым лицом „пещерюги“ (так прозвали его солистки нашего ансамбля)», – таким запомнил Власова майор Константин Антонович Токарев, назначенный биографом генерала.

И казалось, уже ничто не могло изменить судьбы опального командующего, но для Кирилла Афанасьевича Мерецкова все вышло по пословице – не было бы счастья, да несчастье помогло…

В середине марта началось резкое потепление. Те снежные дороги и грунтовые пути, проложенные через болота, что еще не были перерезаны немцами, вышли из строя. На огневые позиции бойцы таскали снаряды на себе. И случилось то, что и должно было случиться – 19 марта коридор у Мясного Бора оказался закрытым. Немцы завязали мешок, в который загнал Кирилл Афанасьевич Мерецков 2-ю Ударную армию.

Это окружение стало первой ласточкой в серии поражений сорок второго года и настолько поразило Сталина, что, позабыв о решении поменять командующего, он приказал Мерецкову выехать в войска и лично организовать прорыв.

Кирилл Афанасьевич этот приказ выполнил. Десять дней самоотверженно бросал он на штурм немецких укреплений все имевшиеся в его распоряжении части, вплоть до личного состава курсов младших лейтенантов, пока 29 марта не доложил в Ставку, что «части противника, оседлавшие дорогу, отброшены в северном и южном направлениях».

Доклад этот содержал лукавства больше, чем истины.

Конечно, если смотреть по карте, то так и получалось – вот она, освобожденная от немцев перемычка. Ударная армия деблокирована… Но в реальной местности освобожденный от немцев коридор пришелся на те участки болот, пройти по которым было уже почти невозможно.

«Коридор как бы пульсировал, – вспоминал генерал-майор И.Т. Коровников, – то сужаясь, то расширяясь. Но в поперечнике он был уже не 11–14 километров, а всего два с половиной – два, сокращаясь порою до нескольких сот метров. Прицельный огонь все чаще сменялся выстрелами в упор. Нередко завязывались рукопашные схватки».

«Дороги окончательно раскисли, а та, которая ведет во 2-ю Ударную армию, уже несколько раз перехватывалась противником. Ее сейчас, по существу, нет – сплошное месиво. По ней могут пробраться только небольшие группы бойцов и подводы, и то лишь ночью».

Но так говорили непосредственные участники событий, а у Мерецкова и в его докладах в Ставку, и в его мемуарах «во 2-ю Ударную армию опять пошли транспорты с продовольствием, фуражом, боеприпасами».

Явно подводила память Кирилла Афанасьевича, и в воспоминаниях о взаимоотношениях с Андреем Андреевичем Власовым.

«По-видимому, Власов знал о своем предстоящем назначении. Этот авантюрист, начисто лишенный совести и чести, и не думал об улучшении дел на фронте. С недоумением наблюдал я за своим заместителем, отмалчивающимся на совещаниях и не проявлявшим никакой инициативы. Мои распоряжения Власов выполнял очень вяло. Во мне росли раздражение и недовольство. В чем дело, мне тогда было неизвестно. Но создавалось впечатление, что Власова тяготит должность заместителя командующего фронтом, лишенная ясно очерченного круга обязанностей, что он хочет получить „более осязаемый“ пост. Когда командарм-2, генерал Клыков, тяжело заболел, Власов был назначен приказом Ставки командующим 2-й Ударной армией».

Может, насчет «раздражения и недовольства», которые росли в нем, Мерецков и прав, но с назначением Власова во 2-ю Ударную он явно что-то путает.

В начале апреля Кирилл Афанасьевич сам командировал туда А.А. Власова во главе специальной комиссии Волховского фронта.

«Трое суток члены комиссии беседовали с командирами всех рангов, с политработниками, с бойцами», а 8 апреля был зачитан акт комиссии, и к вечеру она выбыла из армии.

– Все, – мрачно сказал Клыков, распрощавшись с комиссией.

Весь следующий день, как вспоминают сослуживцы, он ничего не делал, только перебирал содержимое в ящиках своего рабочего стола. Предчувствие не обмануло командарма: несколько дней спустя он был смещен с поста командующего.

Эти свидетельства^[34] как-то совершенно не сходятся с письмом Клыкову и Зуеву, отправленным Мерецковым 9 апреля 1942 года: «Оперативное положение наших армий создает группировке противника примерно в 75 тысяч смертельную угрозу – угрозу истребления его войск. Сражение за Любань – это сражение за Ленинград».

Однако, как нам кажется, противоречие это порождено не ошибками документалистов, а причудливостью штабной интриги, что реализовывал тогда сам Кирилл Афанасьевич.

Оставим на его совести оценку стратегической обстановки на фронте и попытаемся понять, зачем вообще отправлено это письмо…

Нетрудно заметить, что оно как бы скопировано с послания Сталина, полученного самим Мерецковым перед началом наступления. И, конечно, Кирилл Афанасьевич не мог не понимать, какое впечатление его письмо произведет на Н.К. Клыкова…

Быть может, 9 апреля Ударная армия еще способна была вырваться из окружения (5 апреля немцы снова закрыли брешь у Мясного Бора), но отправлять ее в наступление, чтобы окружить 75-тысячную группировку немцев, было безумием чистейшей воды.

Этого не мог не понимать и Мерецков, по-семейному (с законной супругой Евдокией Петровной, с сыном и родственниками) обосновавшийся в Малой Вишере.

Это понимал и сам Н.К. Клыков.

Реакция генерала известна.

Получив послание Мерецкова, он немедленно заболел, и его вывезли на самолете в тыл.

Но тут и возникает вопрос: а не этого ли и добивался Кирилл Афанасьевич? Не является ли его план «заболеть» Н.К. Клыкова составной частью интриги, направленной против Власова?

Мерецкову необходимо было удалить своего заместителя и возможного преемника на посту командующего фронтом. И, конечно, когда представился шанс запереть опасного конкурента в окруженной армии, вдалеке от средств связи со Ставкой, Мерецков не упустил его. Тем более что и причина удаления Власова была вполне уважительной – Ударная армия находилась в критическом положении, и присутствие там заместителя командующего можно было объяснить этой критической ситуацией.

Свой план изоляции Андрея Андреевича Кирилл Афанасьевич осуществил с присущим ему генштабовским блеском. Некоторые исследователи полагают, что Власов 8 апреля вернулся вместе с комиссией в Штаб фронта. Но это не так… Сохранилась лента аппарата Бодо, зафиксировавшая переговоры Мерецкова с членами Военного совета 2-й Ударной армии, которая свидетельствует о другом.

– Кого выдвигаете в качестве кандидата на должность командарма? – спросил Мерецков.

«Член Военного совета Зуев: На эту должность кандидатур у нас нет. Считаю необходимым доложить вам о целесообразности назначения командующим армией генерал-лейтенанта Власова.

Власов: Временное исполнение должности командующего армией необходимо возложить на начальника штаба армии полковника Вино градова.

Мерецков и Запорожец (Власову): Считаем предложение Зуева правильным. Как вы, товарищ Власов, относитесь к этому предложению?

Власов: Думаю, судя по обстановке, что, видимо, придется подольше остаться в этой армии. А в отношении назначения на постоянную должность, то, если на это будет ваше решение, я его, конечно, выполню.

Мерецков: Хорошо, после нашего разговора последует приказ».

И все-таки, спихивая своего конкурента в гибнущую, окруженную армию, Кирилл Афанасьевич шел на серьезное нарушение порядка. Обычно назначение нового командующего происходило в присутствии представителя Ставки. Процедура, может, и бюрократическая, но необходимая. Ставка должна была представлять, какую армию принимает новый командующий. Поэтому приказа о назначении Власова командующим 2-й Ударной армией так и не последовало. Власов остался заме стителем командующего фронтом.

Что значило такое назначение для Андрея Андреевича Власова, тоже понятно. Он оказался в армии, не способной сражаться, а сам не мог ни вытребовать дополнительных резервов, как это обыкновенно делалось при назначении (вспомните рассказ о назначении во 2-ю Ударную Н.К. Клыкова), ни просто объяснить представителю Ставки, что он уже такой и принял армию.

Напомним, что, согласно докладам К.А. Мерецкова, 2-я Ударная армия сохраняла боеспособность, снабжение ее шло нормально, и она готова была продолжать наступление на Любань…

Бывший сослуживец Власова по 4-му механизированному корпусу (этим корпусом Власов командовал в начале войны), бригадный комиссар И.В. Зуев, столь неосмотрительно «порадевший» Власову при нынешнем назначении, наверное, не понимал всего трагизма положения и для окруженной армии, и для самого Власова, но Власов не понимать этого не мог. Невозможно было отказаться от назначения, но и сделать что-либо для спасения армии Власов тоже не мог.

Однако и Власов не догадывался, насколько неблагоприятным окажется для него генеральский пасьянс, раскладываемый в штабах.

Глава третья

Увлекшись реализацией комбинации, связанной с устранением своего возможного преемника, К.А. Мерецков просмотрел опасность, подкравшуюся совсем с другой стороны.

Пока Кирилл Афанасьевич выстилал телами недоучившихся лейтенантов топи болот, чтобы сделать вид, будто он пробился к окруженной армии, генерал М.С. Хозин провел в Москве свою блистательную штабную интригу. Доложив в Ставке, что Любаньская операция сорвалась из-за отсутствия единого командования войсками, он предложил объединить Ленинградский и Волховский фронты, возложив командование ими на него, Хозина.

21 апреля 1942 года вопрос этот был вынесен на совещание у И.В. Сталина. Совещание, на котором присутствовали В.М. Молотов, Г.М. Маленков, Л.П. Берия, Б.М. Шапошников, А.М. Василевский, П.И. Бодин, Г.К. Жуков, А.А. Новиков, Н.Г. Кузнецов, С.И. Буденный и сам М.С. Хозин, длилось семь часов.

Несомненно, М.С. Хозин и сам понимал, насколько трудно командовать девятью армиями, тремя отдельными корпусами и двумя группами войск, разделенными занятой противником территорией.

Но ведь не для этого задумывалось объединение.

Уже прибыл в Ленинград Л.А. Говоров, и М.С. Хозину, оказавшемуся почти в таком же, как и К.А. Мерецков, положении, нужно было позаботиться о создании для себя достойной генеральской должности.

Это и было осуществлено.

23 апреля 1942 года Волховский фронт преобразовали по решению Ставки в Волховскую особую группу Ленинградского фронта. Говоров остался в Ленинграде, а Хозин отправился командовать армиями Кирилла Афанасьевича Мерецкова. Мерецков узнал об этом, когда генерал М.С. Хозин с директивой Ставки в кармане и «в весьма веселом настроении» появился в Штабе фронта.

Штабную игру Кирилл Афанасьевич проиграл.

Контринтрига – Мерецков, пытаясь сохранить фронт, докладывал в Ставке о необходимости ввода в район прорыва 6-го гвардейского стрелкового корпуса – успеха не имела. Кириллу Афанасьевичу холодно объявили, что судьба 2-й Ударной армии не должна волновать его, поскольку он назначен заместителем командующего Юго-Западным фронтом. Новое назначение для Мерецкова было понижением в должности, и он тяжело переживал, еще не зная, что как раз это понижение и спасет его будущую карьеру.

Ну, а для судьбы Андрея Андреевича Власова реорганизация фронтов обернулась катастрофой.

Ранняя весна 1942 года надежнее, чем немецкие дивизии, заперла 2-ю Ударную в болотах, и к концу апреля ее судьба определилась бесповоротно.

Обмороженные, изголодавшиеся, завшивевшие бойцы недели и месяцы – без смены! – проводили в болотных топях, и только смерть могла избавить их от мучений.

Отрапортовав в Ставку, что коммуникации армии восстановлены, К.А. Мерецков обманул Москву. Снабжение 2-й Ударной так и не наладилось, и уже с середины апреля хлеба там выдавалось менее половины нормы, других же продуктов вообще не было.

«Да, сухарь был в ту зиму для нас святыней, – пишет участник боев Иммануил Левин. – Его не ели, к нему прикладывались. Дело доходило до того, что дневной хлебный рацион в виде сухарной крошки помещался в спичечном коробке».

Некомплект в дивизиях доходил до семидесяти процентов.

Артиллерия была лишена снарядов.

Самое нелепое, что Власов теперь и формально не имел права хлопотать о подкреплениях и улучшении снабжения. Ставка так и не утвердила генерала в должности командующего 2-й Ударной армией, а должность заместителя командующего фронтом пропала вместе с самим фронтом. Из состояния «забытости» Власова могла вывести только победа, но никаких, даже и мнимых побед 2-я Ударная одержать была не способна.

«Сталинский полководец» (так должна была называться книга об Андрее Андреевиче, которую уже писал майор К. Токарев^[35]) оказался как бы подвешенным в воздухе. Мы уже цитировали связиста Ивана Дмитриевича Никонова, вспоминавшего, как прорывала 2-я Ударная армия немецкую оборону…

Послушаем теперь его рассказ о том, что стало с армией в конце апреля.

* * *

Рассказ Ивана Никонова. Продолжение...

После захода войск 2-й Ударной армии за Мясной Бор противник с боями закрыл прорыв, и армия оказалась в окружении. Поэтому продукции получали редко и мало, через день-два по несколько граммов сухаря.

Ели все, что попадет, люди бессилели. Была одна лошадь, стояла в тылу, съела сбрую и сани. Остались от нее одни кости. Съели ее вместе с костями и кожей.

Нас уже не было и десяти человек в нашей группе, а тут дали пополнение семь человек и патронов штук по пять. Комполка приказал мне утром вести наступление.

Утром пошли в атаку. Скрытно подойти было нельзя, и противник открыл по нам такой пулеметный, автоматный и минометный огонь, что сразу прижал нас к земле. Убило Крупского, пожилого опытного солдата.

Недалеко от меня был молодой солдат из пополнения – Пушкин Александр Сергеевич. Сильно походил на поэта Пушкина.

– Поползу, – говорит он. – Посмотрю, нет ли у Крупского в мешке, чего проглотить.

– Лежи! – сказал ему.

Он не послушал, только поднял голову, и разрывная пуля ему в лоб ударила и вылетела в затылок.

В этом наступлении потеряли людей. Патроны выстреляли, а штыки редко у кого были, и больше наступлений не вели, только держали оборону. В обороне, как всегда, идет перестрелка, а как кто-нибудь скараулит и убьет, так сразу открывается сильный ответный огонь.

Против нас действовала голубая дивизия СС. Нашу землянку немцы прямой наводкой били из орудий и минометов. Все вокруг избили, все осины сломали снарядами, а в землянку никак не могли попасть, так как она была не видна за насыпью. Снаряды попадали перед насыпью или перелетали через насыпь дальше за землянку. Левее минометчиков, которые занимали оборону сзади нас, почти никакой нашей обороны не было, оборона еще строилась по старому уставу: узловая, а не фронтовая.

Немцы разведали это и пошли в наступление на них с фланга. Выбили минометчиков и заняли их позиции. Для нас создалось трудное положение.

Дорожка от КП к нам шла около минометчиков, а по переднему краю как раз через отверстие нашей землянки. На дежурство на точки уходили из отверстия нашей землянки. И вот в одну ночь произошел необычный случай. Смена спала, набившись в землянку, а дежурный, сидевший под плащ-палаткой у отверстия землянки, задремал, съежился, согнулся, и плащ-палатка легла на отверстие землянки и закуржовала.

Два немца со своих позиций шли прямо к занятым позициям минометчиков, по дорожке. Первый пошел, перешагнул, ничего, а второй ногой угодил в отверстие; провалился в землянку на дежурного, а если бы он бросил гранату или дал очередь из автомата, что бы от нас осталось?

Наказали, чтобы пулемет был выложен, и сидеть у него начеку. У землянок минометчиков, которые заняли немцы, увидели две катушки с кабелем, который нам нужен был для связи и для освещения в землянке, потому что кабель зажжешь, резиновая обмотка горит и освещает.

Землянки, занятые немцами у наших минометчиков, были такие: разгребен или подрыт верхний слой земли, сделано небольшое покрытие или ветки со снегом. Нора-отверстие, и все. Находиться там можно только лежа. Немцы замерзнут, залезут в норы и лежат. Шишкин говорит:

– Кто пойдет со мной утащить у немцев катушки?

Согласился Тарасов. Однако когда стали подходить, Тарасов встал за березу и не идет. Шишкин подошел, взял катушки и ушел. Немцы, видимо, подумали, что кто-то свой идет, но долго нет. А Шишкин и Тарасов уже ушли. Эти землянки были в десятке метров от нас, на виду. Они сковывали нас, так как получалось, что спереди и сзади немцы. После похода Шишкина за катушками у нас с ними была перестрелка, и они ушли.

Из пришедшего пополнения несколько человек через немного дней без пищи стали как умалишенные. Продуктов мы уже не получали. Переговорили со старичками, что надо убедить прибывших, чтобы ели, как мы, все органическое, что попадет.

Когда все об этом говорили, было убедительно. И вот Самарин походил, порылся и нашел у забитой лошади вырезанный задний проход (выходное отверстие) и съел его.

– Ну, Самарин, – сказали ему. – Теперь будешь жить и все есть.

Потом и все стали есть, что попадет. Но люди все равно бессилели.

Многие уже опухали, в том числе и я.

Но несмотря на то что немцы вывешивали буханки хлеба, писали и кричали: «Рус, переходи – хлеб есть!» – никто из моих бойцов на эту провокацию не поддался. Большое спасибо им за это. Все привыкли и освоились с обстановкой.

А боец Могилевцев рассказывал нам часами про два пути. Нам, мол, два пути: Наркомзем или Наркомздрав. Слушали все с интересом. Это улучшало настроение, и было веселее.

Но вот к нам пришли с разведкой начальник разведки дивизии и полка и помощник начальника Штаба. Они были одеты в полушубки. Ознакомились с обороной, обстановкой, и их заинтересовало, как это так все избито и даже эти осины сломлены и исщеплены до корня. Вышли и подошли к осинам. Сразу раздался снарядный орудийный залп. Двоих убило, а третий раненый убежал. Могилевцев посмотрел и сказал: «О! Полушубок надо!»

Выскочил и побежал к ним. Только вынул кинжал у одного и, видимо, понял, опасность, не стал снимать полушубок, а повернулся уходить, но не успел – упал снаряд, и он замертво упал.

После этого нам дважды передавали приказ отойти несколько назад от непосредственного противника. Жаль было землянки, она спасла нас от обстрелов всех видов оружия, но пришлось отойти. Наступать было некому и нечем, только держали оборону.

В марте был представитель Ставки Главного командования (фамилию забыл). Собрал на командном пункте несколько оставшихся в живых офицеров. Сообщил обстановку на фронте и в стране.

– Немец закрыл наш прорыв глубоко, и обратно прохода нет. Тяжелая обстановка на других фронтах, поэтому подкрепления не ожидается, необходимо стоять здесь насмерть. Умереть, но не сдаваться.

Был объявлен призыв: «Кто хочет умереть коммунистом».

В плен я живым не хотел сдаваться. Считал плен изменой. Поэтому всегда всю войну оставлял один патрон для себя. Сам вступил в комсомол в январе 1931 года. Отец солдатом за боевые подвиги в Германскую войну заслужил полного Георгиевского кавалера (4 креста – 1 золотой и 3 серебряных). После – Красная армия и гвардия. Красный командир. Было бы стыдно и непростительно порочить отца. Я подал заявление в партию и был принят.

Примерно в последних числах марта и в первых числах апреля был сделан прорыв в Мясном Боре дня на три или пять. К нам пришло небольшое пополнение в полк и в роту. В роту из офицеров пришли лейтенанты Тхо стов и Голынский, а после политрук Коротеев. Мы приступили к выполнению своих обязанностей – обеспечению связью. Раньше она была только от КП до нашей землянки, а теперь от полученного кабеля провели еще вторую линию правее к пехотному подразделению, улучшилось с питанием. Стали давать, хотя не полную, пайку сухарей. Но это было недолго.

В это время пришел приказ главнокомандующего тов. Сталина о том, чтобы все части и соединения отчитались за вверенный и получаемый состав и технику. В штабе составили акт, дали мне и бойцу Поспеловскому подписать, а своих подписей начальник штаба Стерлин и командир полка Красуляк не поставили. Поспеловский подписал, а я от подписи отказался, так как акт был подписан неправильно. Все списывалось на бомбежку.

Вызывали меня два раза, но я стоял на своем.

Комполка говорит:

– Удивляюсь, как ты-то остался жив.

Я и сам этому удивлялся. Убивало товарищей рядом со мной, и сам попадал под снаряд под Спасской Полистью – контузило, но полежал в санчасти два дня и опять в строй.

У меня было только одно преимущество. Работал на севере в Березове, в 50–55 градусов мороза, ездил в дальние командировки на оленях, ночевал в тундре на снегу, акклиматизировался и мог лучше перенести мороз.

Еще вызывали меня на КП, начальник Штаба сильно ругался, потом наставил на меня пистолет и говорит:

– Застрелю!

– Стреляй! – говорю я.

– Капитан! – сказал комиссар Ковзун. – Никонов – командир еще молодой.

На следующий день меня с двумя автоматчиками направили в Штаб дивизии. Там меня вызвал начальник политотдела товарищ Емельянов и спросил, почему я не хочу подписывать акт.

Я ему сказал, что хочу умереть честно.

Ведь по выполнению приказа будет проверка, и посмотрят, кто такой, где все свалено на бомбежку и даже такие мелочи или вещи, которые и фронта не видели. На списанных погибших придут письма, что они живы, спросят: «Видел все это? Нет?». Меня отдадут под суд ревтрибунала и расстреляют. Зачем мне это, когда я могу отдать жизнь честно. Предложил акт исправить, как действительно было, то есть что часть техники передали другим частям, а что-то из-за потерь транспорта оставили в населенных пунктах и т. д.

Он выслушал внимательно и произвел на меня хорошее впечатление. В штабной землянке собралось все командование: комдив, комиссар дивизии, начальник Штаба, все начальники отделов. Мне, стоящему у землянки, было слышно, как некоторые считали меня неправым, а некоторые оправдывали меня. Совещание кончилось, и меня отправили обратно в часть. В части была создана комиссия, в которую входил я, начальник санчасти Сидоркин и другие. При проверке исключили из списков раненых, прошедших через санчасть. Составили акт в другом стиле. Была списана техника и людской состав полка в количестве двенадцати тысяч пятисот пропавших без вести, и только двести с небольшим бойцов прошло через санчасть.

Наступило тепло, а одежду носили зимнюю. С голоду появились вши.

И так быстро за несколько дней расплодились, что только одни вши и были в одежде. В шинелях они были под их цвет и не заметны, а у пришедшего зимой пополнения, в белых полушубках, вся шерсть была забита вшами. У Шишкина полушубок был из черных овец, так не было там даже черного пятнышка. Все серое – забито вшами и гнидами. Миллиарды. Спать с ними было невозможно. Велели Шишкину первому снять одежду с погибшего и переодеться. Свою – бросить подальше. После этого и другие так делали. Некоторые полгода не мылись, да и негде было.

На новом участке нам дали позиции, оставленные кавалерийским корпусом генерала Гусева. КП полка расположился у речки Хвороза. Связи было две линии, в основном оставленные гусевцами. Одна к деревне Верховье, другая вправо через болота к железной дороге.

Ударная армия занимала по фронту примерно 150 км. В окружении состав израсходовался. В нашем полку тоже было всего несколько десятков человек. Подкреплений больших не было. Если и поступало десятка по два человек, то в основном из расформированных тыловых частей.

Но надо было показывать, что мы еще сильны, и мы вели наступательные операции, хотя у нас не было артиллерии, а патроны – поштучно. Оставленное гусевцами орудие было без снарядов. Вновь прибывающие из тыловых подразделений поначалу имели только силу. Они таскали на себе снаряды и патроны со станций «Радофинниково» и «Дубовик».

От гусевцев осталось две лошади, которые уже не могли идти. Их съели. Потом собрали потроха, брошенные ноги, кожу, кости. Сухарей иногда давали граммы. Старшина И.Н. Григорьев всегда скрупулезно их делил. Один боец отвернется, чтобы не видеть нас, а другой, показывая на пайку, кричал: «кому?». Отвернувшийся называл фамилию.

Место было болотное, кушать нечего, зелени нет. У пехотинцев лопаток нет, а в болоте яму не выроешь, и так вода. Из мха, из прошлогодних листьев и сучьев нагребет вокруг себя бруствер и лежит. Немец твое место засекает, высунешься, сразу убьет. Что рука достанет, то и ешь.

Появились случаи самоуничтожения. Сначала одиночные, потом сразу трое, из них двое командиров.

Комиссар Ковзун собрал нас, кто мог прийти, и стал говорить:

– Это же недопустимо! Это – ЧП. Надо провести решительную работу по этому вопросу, против таких действий!

В разборе выяснилось, самоубийцы от голода так обессилели, что и не могли уже повернуться. Все молчали, только я спросил:

– Ну а что делать? Когда уже совсем обессилели? Не сдаваться же немцам.

Комиссар ничего на это не ответил.

Перехватывает дыхание, когда читаешь эти бесхитростные свидетельства человека, еще в этой жизни прошедшего сквозь пучину адских мучений и выжившего, не сломившегося.

Отрываясь от записей Ивана Дмитриевича Никонова, снова и снова пытаешься и не можешь понять наших генералов, во имя своей карьеры обрекавших десятки тысяч никоновых на лютую смерть.

Через год, составляя «Открытое письмо» «Почему я встал на путь борьбы с большевизмом», А.А. Власов скажет:

«Пожалуй, нигде так не сказалось пренебрежение Сталина к жизни русских людей, как на практике 2-й Ударной армии… О ее действительном положении никто не знал и им не интересовался. Один приказ командования противоречил другому. Армия была обречена на верную гибель.

Бойцы и командиры неделями получали 100 и даже 50 граммов сухарей в день. Они опухали от голода, и многие уже не могли двигаться по болотам, куда завело армию непосредственное руководство Главного командования. Но все продолжали самоотверженно биться.

Русские люди умирали героями. Но за что? За что они жертвовали жизнью? За что они должны были умирать?»

Но это Андрей Андреевич Власов писал в немецком плену, а в болотах под Любанью, как мы видели по его письмам его женам, его волновали больше другие заботы.

«Апрель 1942 г. Милый Алик (Подмазенко. – Н. К.)! Ты очень скромна, а я недогадлив. Вот сегодня я получил жалованье. Прошу тебя, напиши, сколько тебе нужно денег – вышлю немедленно. А если я тебе их не высылал до сего времени, то считал, что и у вас там купить особенно нечего. У меня ведь все же на них можно купить хорошие вещи»…

«17 мая 1942 г. Дорогой Аник (Власова. – Н. К.)! Все, что тебе нужно будет из одежды и вообще, скажи Кузину, и, когда он возвратится, я снова его пришлю уже тогда прямо в Ломакино во второй раз. А сейчас он проводит тебя до самого Ломакина. Поедете через Москву – будете у Тани. Там есть часть моих вещей. Кое-что найдешь из них нужным, возьми с собой в Ломакино. Вещи тебе нужны для того, чтобы ты их меняла на продукты. Ничего не жалей, все у нас будет, когда кончится война»…