Николай Рерих
На кургане
Блестит заходящий месяц на рукояти меча, сверкает на бусах и гривнах; мутными пятнами рисуются белые рубахи уходящих домой поминальщиков. Не умрет добрая слава покойного! Где же ей помереть? Велик его род; вечно будет от времени до времени правиться тризна; не забудут досыпать осевшую насыпь! Реют, неслышно спускаются на остатки еды, на козлиные кости вещие вороны, и они справят тризну.
V
Из-под облака все видит ворон; смотрит поверх высокого тына городка, что торчит на соседнем бугре. Светлой лентой извивается быстрая речка, один берег ровный, покрытый сочной травой и чащею, другой берег высокий, к реке спуски крутые, обвалы – песчаные и глинистые оползни! В речку впадает студеный ручей, тоже немаленький. Слилися они, с двух сторон охватили вплотную продолговатый холм, вышина его по откосу сажени 4–5. В редком месте природа создает такую искусную защиту! На этом холме и поставили город. Отсчитали от мыса шагов сотни две, перерыли холм канавой, рвом – землю сложили валом; на валу тын поставили из славных рудовых бревен; концы обтесали, натыкали на них черепа звериные, а то и людские на устрашение врагу! По углам срубы поставили, покрыли их соломой и речным тростником. Состроили вышку – смотреть и наблюдать за вражьими силами или чтобы поднять на ней высокий шест с привязанным пуком зажженной соломы, окрестность повестить об опасности. Город – место военное, в мирное время тут не живут. Видел ворон и другое! Видел, как пылал тын города, шла сеча! Грызлись и резались насмерть! Напрасно варом кипящим обливали напавшую рать: город пал! Помнил это ворон – пировал он тут сыто.
Пировал он также остатками богатой яствы, что бывала на лесных холмах, далеко от жилья, куда собирались люди молиться, приносить жертвы богам. Уже и кресты были на шеях, а все посещались давние излюбленные места.[9]
И клады знакомы воронам! Не найдешь их, коли тебе не ведомы древние книги и записи, что о них говорят. Писали те книги старые люди. Клады лежат по укромным местам. Знают наказы о кладах не только вороны, но и многие старые люди, а кладов все не найдут. Верно, положен на них кровавый зарок.[10]
Видели вороны и дубы старинные, развесистые; собираются под ними окрестные люди вершить мирские дела? Собираются и в праздники: сидят старики на могучих корнях. Молодежь ведет хороводы, в лес, за ближнее озеро несется:
«Ой дид, ладо…»
Под Ивана Купалу ярко горит здесь купальский огонь, прыгают через него парами; освящает огонь эти пары на вечный союз. Исконный обычай.[11]
Еще известны предания о провалившихся церквах, о землянках разбойников; в погосте Грызове Царскосельского уезда рассказывают, что основание существующей церкви положено Петром Великим, после какой-то стычки собственноручно поставившим на этом месте деревянный крест. Как видно, и прозаическая С. – Петербургская губ. тоже занимается своей стариной, не говоря уже о прекрасных памятниках Екатерининского и Александровского времени.
