Николай Игоревич Епифанов
В тени дождя

Непрерывный круговорот времени, или Не забывая, забывай

Очутившись на верхнем этаже, я увидел длинный коридор, точь-в-точь похожий на все остальные в доме. Освещаемый уличными фонарями, которые с минуты на минуту из-за приближающегося рассвета должны были погаснуть, он казался мрачным и загадочным. Не говоря ни слова, мы прошли по коридору до самого конца, оставляя позади себя множество дверей, и зашли в последнюю из них.

Сильвия взяла меня под руку и через прихожую провела в большую комнату, где повсюду были разложены книги. Словно стены замка, они преграждали нам путь, но мы умело маневрировали между ними и в итоге остановились. Возле окна стояла довоенная металлическая кровать, на которой лежал пожилой мужчина и тяжело дышал. Комната буквально тонула в его хрипах.

Я подошел ближе и взглянул ему в глаза. Это были пустые выцветшие глаза, не отражавшие ничего, кроме неотвратимой смерти. Он слегка улыбнулся, будто был рад меня видеть, и в ту же секунду перестал дышать.

В мгновение ока на одних только рефлексах я бросился спасать жизнь старика, но что бы я ни делал, все было тщетно. Долгие годы, проведенные в медицинском институте, были не способны помочь оживить того, чей час уже пробил. Его сердце остановилось, и остановилось навсегда.

Все было кончено – еще одна жизнь покинула землю.

Мы втроем стояли возле кровати Жан-Луи, опустив головы. Все, что теперь оставалось, – это смириться и надеяться, что в другом мире у него все будет хорошо. Сильвия тихонько всхлипывала, а Антонио напоминал неподвижный памятник. Я взял старый плед, лежавший на кресле, и накрыл тело Жан-Луи.

Терять близких – это одно из самых страшных испытаний, которые по воле судьбы приходится переживать людям. Может быть, это прозвучит глупо, но, мне кажется, умирать самому гораздо легче, чем видеть, как умирает дорогой тебе человек, а ты осознаешь, что ничем не можешь ему помочь.

Антонио вывел Сильвию из комнаты, и я остался один на один с умершим. Я не знал Жан-Луи, даже не представлял, чем он занимался и каким человеком был, но, находясь в его квартире, испытывал странное чувство защищенности, мне было здесь удивительно спокойно. Понимая, что впереди меня ждет много дел, я, изо всех сил стараясь не шуметь, тихонько вышел из комнаты. Не знаю почему. Возможно, боялся разбудить покойника.

Посреди прихожей, прижимая к груди Сильвию, стоял Антонио. Она не плакала – не было сил. Прошедший год ее жизни был наполнен смертью. Все началось с матери: не почувствовав боли, она тихо и спокойно ушла во сне. Но это стало настоящей трагедией для Сильвии и ее отца. И если девушка еще как-то держалась, убеждая себя, что мама прожила счастливую жизнь, полную смысла и радости, то ее отец медленно сходил с ума. Он не находил себе места и постоянно мысленно возвращался к смерти жены, пытаясь понять, мог ли он что-нибудь сделать, чтобы спасти ее. Когда через несколько месяцев он умер на кухне от сердечного приступа, Сильвия знала, что дело было не в возрасте. Отец просто не смог жить дальше без своей любимой. В тот день в душе Сильвии что-то надломилось, и потому после похорон она решила покинуть родной дом, чтобы попытаться начать жизнь с чистого листа. Первое время так оно и было, но затем Жан-Луи становилось все хуже и хуже. За ее плечами были долгие дни, посвященные бессмысленной борьбе с болезнью дяди. Сможет ли она пережить все это? Время покажет. Порой мы встречаем таких людей на улице, но даже не подозреваем о войнах, что им приходится вести. Они остаются для нас самыми обыкновенными прохожими, чьи лица мгновенно стираются из памяти.

Сильвия украдкой взглянула на меня и снова уткнулась в широкую грудь Антонио.

– Я пойду уложу Сильвию у себя. Вы не могли бы… Ну, понимаете… – нерешительно попытался выразить мысль мой сосед.

– Да, понимаю. Не волнуйтесь.

Я достал из чемодана баночку со снотворным и незаметно положил ее в карман Антонио. Он благодарно кивнул и вместе с девушкой покинул квартиру.

Что теперь? Теперь любая тоска и печаль должны умерить свой пыл. Для таких случаев у нас был стандартный набор процедур: позвонить в больницу, заказать машину, поехать вместе с телом в морг, провести вскрытие и составить заключение о смерти. С вскрытием, конечно, можно было бы не торопиться, но лучше все сделать сегодня.

Я поднял трубку телефонного аппарата и набрал номер оператора.

– Алло, я вас слушаю, – раздался голос девушки на другом конце провода. – Алло!

Я молчал. Неожиданно нахлынуло уже знакомое чувство, будто в квартире есть кто-то еще. Кто-то живой. Мне казалось, что он наблюдает за мной, за каждым шагом, каждым движением. Я посмотрел в зеркало: сквозь него на меня смотрело чужое, незнакомое лицо. Человек, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза. Я застыл, но в ту же секунду застыл и он. Это было мое собственное отражение, искаженное, словно в кривом зеркале.

– Алло, алло, меня кто-нибудь слышит? – не унималась оператор.

– Да, алло.

– Наконец-то, а то я подумала, что вы там все умерли!

– Не все. Извините, что долго не отвечал. Говорит доктор Саймон Брис. Пожалуйста, соедините меня с больницей.

– О Господи! – воскликнула девушка и уже через секунду переключила линию, пытаясь избежать дальнейшего разговора.

Долгое время никто не отвечал, и я, ожидая ответа, рассматривал вещи, находившиеся в прихожей. Мое внимание привлекла очень старая книга с ветхим переплетом. Это была «Божественная комедия» Данте Алигьере лондонского издания 1802 года.

– Алло, больница, – из трубки прозвучал сиплый мужской голос.

– Доброе утро, говорит доктор Саймон Брис. Мне необходимо, чтобы вы прислали машину за телом.

– По какому адресу? – голос ничуть не изменился, так как его владельцу, очевидно, было не привыкать к таким ситуациям.

– Вторая Парковая улица, дом двенадцать.

– Хорошо, ожидайте в течение сорока минут.

– Спасибо, – ответил я и повесил трубку.

Старое издание «Комедии» с самого начала разговора было у меня в руках. Теперь я мог спокойно его изучить. Открыв книгу на первой попавшейся странице, я наткнулся на маленький листок бумаги, сложенный пополам. Видимо, это была закладка и именно здесь остановился Жан-Луи, когда в последний раз перечитывал творение Данте: Девятый круг ада, ледяное озеро Коцит, где на поясе Каина страдали предатели родных.

Мне довелось прочитать эту книгу пару лет назад. Тогда она поглотила мое внимание целиком, и я долго не мог думать ни о чем, кроме нее. Создавая «Божественную комедию», Данте несколько отошел от первоисточников, однако я все равно полностью поверил в описанный им мир.

Маленькая закладка соскользнула с ветхой бумаги и упала на пол. Я присел на корточки и поднял ее, развернул сложенный листок. Вместо каких-нибудь заметок старика перед моим взором предстала одна-единственная фраза: «Сожалею о Жан-Луи, но его время пришло».

Бессмыслица! Как такое возможно? Почему записка лежала именно в этой книге и именно на этой странице? Я с такой уверенностью взял «Комедию», будто знал, что мне нужна именно она. Подобные совпадения невозможны. Значит, кто-то специально вложил туда листок. Последние несколько дней мне кажется, что я схожу с ума. Я судорожно положил записку между страницами и вернул книгу на ее законное место.

Входная дверь отворилась, и на пороге возник Антонио с бутылкой виски и тетрадью в руках. Он казался совершенно опустошенным.

– Знаете, доктор, трудно поверить, что его больше нет. Это могло случиться раньше, но тогда и времени было намного больше – доктор, который жил здесь до вас, успел ему помочь. Жан-Луи так часто говорил о смерти, что мы перестали верить в то, что этот день однажды настанет. Даже сейчас мне все кажется дурным сном, очнувшись от которого я пойму, что Жан-Луи просто спит, а утром вновь как ни в чем не бывало усядется в свое кресло-качалку и будет наблюдать за прохожими.

Пройдя мимо меня, Антонио в поисках чистых кружек исчез на кухне. Я вернулся в комнату и сел в кресло, стоявшее рядом с кроватью, где покоилось тело. Тишина, изредка прерываемая писком комаров, завладела этим миром. Я не был знаком с Жан-Луи, но с каждой секундой нахождения в его квартире мне все больше чудилось, будто мы знали друг друга целую вечность.

На прикроватной тумбочке располагалось несколько фотографий. На одной из них был сам Жан-Луи, державший на руках маленькую девочку. На обратной стороне было написано: «Жан-Луи и Мэри. 1952 год». Как рассказывал мне Антонио, Мэри была дочерью Жан-Луи и сейчас вместе со своей матерью жила за океаном. Он сам решил, что для дочери так будет лучше. Пожалуй, это один из тех случаев, когда сердце и разум говорят диаметрально противоположное. И чаще всего, посадив душевные терзания на цепь, правильнее будет послушать именно разум, так как он гораздо объективнее любых эмоций. Так и поступил старик Жан-Луи.

Антонио вернулся с кухни, держа в руках две кружки, наполненные виски. Одну из них он протянул мне. После неизвестного количества потребленного алкоголя, почти бессонной ночи и двух обезболивающих пить виски было бы крайне глупо, но отказаться я не мог. «Так можно и алкоголиком стать», – промелькнула в голове мысль. Мы до дна осушили наши кружки.

– Вам, доктор, приходится сталкиваться со смертью намного чаще, чем мне, и вы наверняка уже привыкли к тому, что каждый из нас рано или поздно умрет, – сказал Антонио, все еще морщась от горечи во рту.

– На самом деле нет. К этому нельзя привыкнуть, можно только смириться.

– А я вот не могу смириться. По мне, это так несправедливо и бессмысленно, что каждый раз, когда я слышу о смерти, во мне что-то обрывается. Будто перетянутая гитарная струна. Правда, не знаю, как много их еще осталось в моей душе. Знаете, когда он перестал дышать, я вспомнил события давно минувших дней. Я ведь не рассказывал вам о враче, который жил здесь до вас?

– Нет. Вы только иногда упоминали его. – Я несколько раз замечал, как, начиная говорить о нем, Антонио то менял тему, то старался не вдаваться в подробности.

– Тогда, думаю, вам стоит рассказать, хотя домовладелец просил этого не делать.

– Почему? – удивился я, постепенно чувствуя, как начинает действовать смесь алкоголя и анальгетиков.

– Он боится, что больше никому не сможет сдать квартиру.

Я поднялся с кресла и, потягиваясь и зевая, прошелся по комнате – тяжелый будет сегодня день, очень тяжелый.

– Его звали Майкл Лоурен. Вместе со своей женой Лизой он жил там, где сейчас живете вы. – Голос Антонио казался медленным и расслабленным. – Хороший был парень: добрый, веселый, искренний и, к моему большому удивлению, с очень сильным характером. Правда, друзьями мы с ним так и не стали. Если с вами, Саймон, мне удалось найти общий язык и темы для разговоров, то с Майклом, к сожалению, не получилось.

Антонио замолчал, уставившись в пустоту. Что с ним произошло? Он просто на мгновение отключился от реальности и в своих воспоминаниях вернулся в прошлое.

– И что с ним случилось? – спросил я, возвращая Антонио обратно.

– Он покончил с собой в ноябре пятьдесят второго года. Прыгнул с обрыва и разбился о скалы. Тело было так сильно изуродовано, что пришлось хоронить его в закрытом гробу. Вопросы касательно самих похорон решали я и ваш коллега Владимир Волков, но Владимиру было гораздо тяжелее. Он зачем-то взвалил на себя ношу по проведению всех медицинских процедур перед захоронением.

– А что в этом такого? Он же врач, – невольно удивился я.

– Майкл был его лучшим другом. – Антонио плеснул себе в кружку еще виски. – Я не пытаюсь оправдать самоубийство, но вы не должны думать, что у него не было причин покончить с собой. Вечером за несколько часов до трагедии я столкнулся с Майклом в коридоре. На нем не было лица. Я поинтересовался, чем он встревожен, и он рассказал мне о смерти отца. Не успел я никак отреагировать, как он уже исчез за своей дверью. Той же ночью, когда Майкл, видимо, вышел пройтись, кто-то ворвался в его квартиру и убил Лизу. Спустя два часа Майкл Лоурен стоял на краю обрыва и смотрел на бушующее море. Его случайно заметила женщина, оказавшаяся в том же самом месте. Она окликнула его, Майкл обернулся, широко расставил руки в стороны и прыгнул вниз.

Я молчал, не зная, что сказать. В словах не было никакой необходимости. Выхватив бутылку из рук Антонио, я сделал несколько глотков прямо из горла.

– Я даже не мог предположить… – начал я.

– Неудивительно, Саймон. Представьте, каково мне было проснуться утром и узнать от полицейских, опрашивавших жильцов дома, что произошло всего в нескольких метрах от меня. – Антонио взял в руки тетрадь, лежавшую рядом с ним. – У меня остался дневник Майкла. Точно уже не помню, как он попал ко мне, но здесь есть запись о том, как он приходил к Жан-Луи, когда старику было плохо.

– А какая последняя запись?

– Сразу после того, как Майкл нашел Лизу мертвой. Я тут подумал, доктор, и решил, что хочу отдать дневник вам. Последние четыре года я постоянно его перечитывал, но этот груз для меня слишком тяжелый, я больше не могу его хранить.

– Почему именно мне?

– Не знаю, – пожал плечами Антонио. – Может быть, он будет вам полезен. Правда, перед этим я хотел бы прочесть вам запись о событиях того утра, когда мы были с Майклом у Жан-Луи.

21 октября 1952 года

Сегодня утром я собирался идти к своему очередному пациенту, как вдруг в дверях появилась стройная женщина, державшая за руку маленькую девочку. Вначале я ее даже не узнал. Это была Франческа – жена Жан-Луи, а маленькая девочка – их дочь. Она попросила меня заглянуть к ним, так как, по ее словам, старику было очень плохо.

В квартире Жан-Луи я повстречал Антонио, несмотря на ранний час допивавшего очередную бутылку вина. Стоит заставить его пройти полный осмотр, а то с таким количеством потребляемого алкоголя с ним может произойти все что угодно.

Жан-Луи, как всегда, сидел в своем кресле и дописывал очередную историю, которую он придумал для новой детской книги.

– Доброе утро, как вы себя чувствуете? – поинтересовался я.

Франческа села на кровать, а Мэри подбежала к отцу и уселась на маленькую табуретку напротив него.

– Доброе, доброе, Майкл. Опять сердце не дает мне покоя. С самого вечера ноет, а утром так вообще начало колоть.

– А ваши лекарства? Вы их принимаете?

Жан-Луи тяжело вздохнул, посмотрел на Мэри и провел рукой по волосам девочки, а после обратился к своей жене: «Франческа, пожалуйста, не могла бы ты сделать нам с доктором чаю?»

Франческа кивнула и удалилась на кухню. Она всегда напоминала мне розу: такая же красивая и опасная из-за своих шипов. Большую часть жизни я боялся таких, как она, но сегодня впервые увидел, что на самом деле ее шипы всего лишь средство защиты, без которого она станет слабой и беспомощной. Мэри хихикнула и убежала за матерью. Удивительно, насколько сильно девочка не была похожа на свою мать.

Антонио, о присутствии которого я успел забыть, прикрыл дверь в комнату и вернулся обратно на диван.

– Майкл, лекарства мне уже не помогают. И болит у меня совсем по другой причине, – сказал мне тогда Жан-Луи.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, а сам достал шприц и ампулу с лекарством.

– Дело в том, – старик грустно улыбнулся, – что мы с Франческой разводимся. Мэри останется с ней. Я сам так хочу. Весь прошедший год мы только и делали, что ругались. Пора положить этому конец.

Говорить о том, что все будет хорошо, все обойдется, не имело смысла – старик все знал и без меня. Я осмотрел его, измерил давление и пульс. Потом мне пришлось спорить с Жан-Луи на тему укола, но в итоге мое упрямство взяло верх.

– Со здоровьем все будет хорошо, только вам нужно продолжать пить лекарства, а еще я буду заходить к вам дважды в день и делать уколы, – предупредил его я.

Благодарно кивнув, старик поднялся с кресла и, тихонько шаркая по полу, подошел к письменному столу. На нем всегда лежали сотни исписанных бумаг, хранивших бесчисленное множество сказочных историй. В комнату зашла Франческа с подносом, на котором стояли до блеска начищенный серебряный чайник и три фарфоровые чашечки. Она поставила поднос на тумбочку и обратилась ко мне: «Мы с Мэри пойдем на рынок. Что-нибудь нужно купить?»

– Да, – подтвердил я, написав на листке список лекарств, и протянул ей. – Купите, пожалуйста, вот эти лекарства. Каждое из них необходимо принимать три раза в день. И прошу вас, проследите, чтобы Жан-Луи не забывал об этом.

Франческа взяла листок у меня из рук, но не сказала ни слова – она всегда была немногословна. На пороге комнаты в осеннем пальто и бардовом берете стояла Мэри. Франческа взяла дочь за руку и вместе с ней вышла из квартиры.

Жан-Луи продолжал рыться в бумагах, а Антонио сидел и пил чай маленькими глоточками. Я обвел комнату взглядом, тяжело вздохнул и решил, что пора бежать.

– Жан-Луи, прошу прощения, но нужно спешить. Пациенты ждут.

Старик повернулся ко мне, тщетно пытаясь разгладить несколько измятых листов, что он держал в руках.

– Майкл, не могли бы вы уделить мне еще несколько минут? Я хочу кое-что вам прочесть. Думаю, Антонио тоже будет интересно.

– Конечно, – коротко ответил я и взглянул на Антонио.

Наши взгляды на мгновение встретились, но он поспешил отвернуться.

– Поначалу я думал отправить это стихотворение в какую-нибудь газетенку, но потом решил этого не делать. Я не поэт, да и написано оно достаточно коряво и просто, – старик засмеялся и тут же закашлялся.

Буду честен: стихотворение мне понравилось. Да, кто-то наверняка скажет, что оно плохое и слабое, кто-то начнет тыкать в количество слогов в строчке или ритм, а кто-то будет кричать о глагольных рифмах, но ведь в действительности все это не важно. На мой взгляд, люди капризны. Они пытаются систематизировать поэзию, не созданную для этого. Самое главное здесь – сама мысль и то, что идет она от чистого сердца, а не от разума, стремящегося навести везде свои порядки.

Я попросил Жан-Луи дать мне переписать его стихотворение. И теперь с большим удовольствием могу добавить его в свой дневник.

Почему, если крылья даны нам с небес,

Их тиранам за деньги готовы отдать?

Почему, когда осенью плачет наш лес,

Кровь его мы бросаем на водную гладь?

Мы терзаем себя и терзаем других,

Не пытаясь спасти, лишь жалея себя.

А в сплетении судеб, как время, густых

Мы боимся во благо коснуться огня.

Если смертью возможно спасти целый мир,

Значит, стоит рискнуть, значит, нужно идти.

И под грустную музыку сказочных лир

Все же стоит упасть нам в объятия тьмы.

Ради жизни и света на этой земле

Свою душу и сердце навеки отдать,

Чтобы солнце спешило на смену луне,

Чтоб хотелось о счастье на крыше мечтать.

Прочитав стихотворение, Жан-Луи хотел услышать наше с Антонио мнение. Я честно сказал, что оно мне понравилось. Старик обрадовался, и на его лице засияла улыбка.

– Антонио, а что ты скажешь? – поинтересовался Жан-Луи у моего соседа.

– Мне тоже очень понравилось, но я никогда не мог предположить, что ты возьмешься за поэзию.

– И такое бывает, – констатировал Жан-Луи. – Спасибо, мой друг. И вам большое спасибо, Майкл. Извините, что задержал.

– Это того стоило, – заверил я старика и пожал ему руку.

Когда я спустился на первый этаж и услышал музыку, раздающуюся из квартиры Лилит, то подумал о том, что я не в силах помочь Жан-Луи. Я действительно могу залечить рану, но только на теле. А чтобы вылечить душу, на земле нет ни одного лекарства. Вопрос здесь состоит в том, захочет ли сам человек, чтобы его рана затянулась, и сможет ли он простить себя и других.

С улицы раздались гудки автомобиля. Я выглянул в окно и увидел молодого парня в белом халате, стоявшего возле больничной машины. Они наверняка разбудили соседей, но я сам виноват: не назвал номер квартиры. Открыв окно, я высунулся по пояс и пальцами показал нужный номер. Парень постучал в боковое стекло машины, и из нее вылез его напарник. Из багажника они достали носилки и, больше не обращая на меня никакого внимания, ринулись в дом. Мне было не по себе. Пока Антонио читал запись из дневника Майкла Лоурена, я будто сам оказался там, а теперь резко вернулся назад. Антонио закрыл тетрадь и протянул мне:

– Прошу вас, доктор, оставьте ее у себя.

– Спасибо. Простите, Антонио, пора ехать.

– Конечно, – только и сказал он, скрывшись за дверью кухни вместе с початой бутылкой виски.

Странно. Хоть в дневнике Майкла почти ничего и не говорилось про Антонио, однако я почувствовал, насколько молодым он был тогда и кем стал теперь, а ведь прошло всего несколько лет.

В квартиру влетели двое санитаров. Мы аккуратно уложили тело Жан-Луи на носилки и спустили его вниз. Когда я придерживал входную дверь в подъезд, чтобы они могли спокойно пройти, то услышал грустную мелодию, доносящуюся из квартиры Лилит, о которой писал Майкл.

С тех пор как я приехал в этот город, меня окружает множество событий, что так или иначе связаны непосредственно со мной, но я никак не могу понять почему.