Николай Гарин-Михайловский
Деревенская драма
Антон (вскакивая, размахивая ножом). Убью!
Все отступают, Антон быстро исчезает, нерешительные крики вдогонку: «Держи, держи!» Крики подхватывают дальше, собаки лают, кто-то кричит: «Пожар!» Отчаянные крики: «Пожар, пожар!», «Где? где?» Шум усиливается, сбегаются сонные обитатели, босые, без шапок, женщины в рубашках вопят.
Торговец (кричит). Вяжи их!..
Никиту и портного Андрей и другие вяжут.
Настю и Ирину тащат по сцене и бьют. Николай бьет Настю цепью. Настя и Ирина воют.
Любуша (горько плачет на груди бабушки). Никитку вяжут… да бью-ут!
Бабушка прижимает рукой Любушу, с ужасом смотрит.
Занавес
Действие второе
Внутренность сеней и избы. Сени и избу разделяет стена. Ночь. В избе горит лампа на столе. На широкой кровати под кожухом, на красной грязной подушке лежит в забытьи Николай. В углу люлька. Около Николая пригнувшись сидит Федор. В сенях на скамеечке у входных дверей сидят Настя и Нефед.
Настя. Измучилась вся. Сыплю ему, сыплю этого порошка, – вырвет его, замрет и опять ожил. И не верю, чтоб помер… Чует сердце – отдышится, проклятый, и станет опять поедом есть… Ох, Нефедушка, что уж мы за несчастные… А помрет он, опять твоя жена придет, да с сыном… Сам башь, сына любишь… Господи, какой бы женой я тебе была, не покладая рук работала бы. Было б у нас в избе как в раю, только б и думала о тебе, только бы и ждала, когда мой ясный сокол прилетит ко мне. Девушкой еще была я, бывало, жну, пот льет, руки-ноги не свои, а я словно во сне, и горит сердце: вот-вот сейчас все переменится, вот придет мой царевич, придет мое царство. И сейчас все я жду еще: вот, вот… (Страстно.) Годик бы, только годик поцарствовать с тобой. А там бы на богомолье, в Ерусалим, – всю бы жизнь замаливать стала. Отдала б тебя жене твоей назад… Ох, не отдала бы, не отдала, Нефедушка… Ты ласковый, ты что на людях, что дома, для всякого у тебя хорошее слово найдется…
Нефед. И все-то надо тебе мучить себя, ты не отдала бы, да и я не пошел… Любим и любим. Дай срок, будем и мы как люди: изживем полегоньку беду… Горяча ты вот только больно, – надо было грех на душу еще брать, порошки там эти… И так на ладан дышал… К зиме как-никак…
Настя. Ох, и не говори… как полоумная стала…
Николай. Испить…
Федор. Настя!
Настя (тихо, Нефеду). Иди.
Нефед уходит, Настя входит в избу.
Федор. Испить просит… Сбегай-ка на погреб, кваску холодного, вишь горит в нем все…
Настя, захватив ковш, уходит. Николай издает короткие стоны, шевелится, открывает глаза.
Что, худо?
Николай. Ох, худо…
Федор. Видно, и вправду помирать надумал?
Николай. Страшно…
Федор. А что страшно? Только в левую сторону от себя не гляди. (Понижает голос.) Там он, мохнатый, а гляди вправо: светлого и увидишь, то и есть твой ангел-хранитель, на него и гляди только, за него и держись. И потом, как душенька вырвется из тела, все держись за него, – будут тебя отрывать мохнатые, а ты вцепись в своего-то да молитву пресвятой заступнице без устали читай да читай себе…
Николай. Дедушка… молитву-то… не знаю…
Федор. О-ох, то-то вот ноне живут без молитвы, без церкви, а такой вот случай придет…
Николай. Дедушка… попа бы…
Федор (встает). О? Ну, значит, и вправду помираешь – учуял… Надо звать попа… (Идет, в сенях встречает Настю.) Помирать собрался, за попом посылает… (Уходит.)
Настя входит с ковшом, смотрит на мужа. Николай лежит с закрытыми глазами; она ставит ковш на стол, подходит ближе к кровати.
Николай (хрипло). Ишь как смотришь, гадюка подколодная! Как мохнатый. Смерти ждешь? Царствовать без меня собираешься в этой самой избе? Врешь, стерва… продал избу, деньги брату передал, вынесут меня – и сама уйдешь, бросит тебя и полюбовник…
Настя. Каркай перед смертью. А сына куда дену?
Николай. Не мой сын!
Настя. Будь ты проклят и с твоей избой. (Отходит равнодушно к окну.)
Николай (закрывает глаза. Молчание). И не помру я…
Настя быстро поворачивается, с ужасом глядит на него.
Врешь, не помру, чую, что отпустило, жить буду, дай срок…
Настя заламывает руки, отворачивается к окну.
(Лежит с закрытыми глазами.) Что ж, значит, жалости в тебе ко мне нисколько? (Приподнимается с большим усилием.) Нет у тебя нисколько жалости?
Настя (азартно бросается к нему). Жалости? За что жалость? Что гноил меня своим гноем? Что, как собаку непотребную, бил чем ни попало, да на цепь сажал, да срамил при людях, пока сила была?.. Царство небесное отнял… а теперь жалость… Моя теперь сила, аспид! Черту душу для тебя продала, проклятый… Помрешь, помрешь, и вольный я человек опять буду! Как хочу буду жить. (Наклоняется, шепчет с злорадством.) С Нефедушкой, с Нефедушкой…
Николай кусает ее руку.
(Вырывает руку.) Вот же тебе… (Плюет ему в лицо, отходит и осматривает руку.)
Николай (падает на подушку, молчит некоторое время. Едва слышным голосом). Испить…
Настя быстро идет, берет ковш, отворачивается, вынимает из кармана порошок, сыплет его в ковш и несет мужу.
(Все время наблюдавший, хватает другую руку Насти, в которой зажат порошок, порошок рассыпается.) А, змея подколодная!.. (Тоскливо, с плачем.) Брата, зови брата…
Настя (выскакивает в сени, отворяет дверь на двор, в высшей тревоге). Нефедушка…
Нефед. Помер?!
Настя (с отчаянием). Ожил. Усмотрел в руке порошок, брата велит скричать… Что ж делать?! Что ж делать?! И свет уже скоро… Поп придет: все узнает… А то к окну подползет, – лето, народ на дворе спит, крикнет – услышат, Нефедушка, что делать?!
Нефед. Господи… Не робь, Настя…
Настя. Не роблю, хуже зверя стала… Идем в избу… (Бросается в избу, к кровати, за ней Нефед.)
Николай дико смотрит на них.
(Выдергивает из-под головы у Николая подушку, закрывает ему лицо, хрипло кричит Нефеду.) Иди же, скорей… Подушкой его, сильней дави!
Оба душат, пока тело Николая не вытягивается. В окне за стеклом – лицо юродивого. Настя и Нефед поднимаются, подушка падает, труп Николая с открытыми глазами, оскаленными зубами смотрит на зрителя.
Голос юродивого (за окном). Упокой господи и покой дай новопреставленному странничку божию Николаю и прежде усопшим Сильвестру, Авдею, Петру.
Настя (вздрагивает, оглядывается, видит лицо Николая). О-о?! Уйдем… (Увлекает за собой Нефеда в сени, оттуда во двор.)
Юродивый (входит в сени и из сеней в избу, становится на колени перед Николаем). Вон какой растрепой ты вырвался отсюда… Ну теперь все сам поймешь, поймешь и успокоишься. (Закрывает ему глаза, рот, складывает ему руки, нежно, ласково.) Так-то, милый, так, дорогой мой, – все принять надо… Пульки мы все, пульки из ружья – вон как охотничек стреляет, – пульки божии, страннички божии, его волю творим, пока живем – ничего в толк не возьмем, а как помрем – все поймем… Вот-вот… Вот и успокоился ты, вот и понял все… Гляди какой красавец у меня вышел… (Встает и любуется, труп Николая с закрытыми глазами, сжатым ртом, сложенными на груди руками.)
Федор (входит тяжело, по-стариковски). О господи! (Крестится.) Опоздал… и без попа, без причастия…
Юродивый. И не надо попа, я за попа и денег не возьму… (Опускается на колени.)
Входят бабы, крестятся, подходят ближе.
Матрена (замечает порошок на тулупе, незаметно стряхивает, про себя). О, глупая баба.
Занавес
Действие третье
Внутренность избы. Лунная ночь. На столе горит ночник. На полу спят Степан и Ирина. На кровати Настя с ребенком. Ирина иногда поднимает голову, посмотрит на мужа и опять ложится со вздохом. Легкий стук в окно. Ирина быстро приподнимается. В окне показывается лицо Антона. Ирина осторожно подходит к нему. Разговор громким шепотом.
Антон (сурово). Ну что ж, долго еще мы будем там его дожидаться?
Ирина (смущенно). Так ведь… Не хочет идти: что я с ним сделаю? Неможется ему, что ли…
Антон. А я-то что ж, заяц, по-твоему? Две облавы выдержал: третью велишь?! (Нетерпеливо.) Ну так вот… Еще пождем с Нефедом, а там сюда сами за ним придем… Пропадать так пропадать всем…
Ирина. О господи… Антоша…
Антон исчезает, окно опускается.
Что ж мне делать?! (Стоит некоторое время, оправляет машинально очипок, подходит к ночнику, снимает нагар, вздыхает и идет к мужу. Тихо, с тоской.) Степан, а Степан, вставать пора…
Степан сонно мычит.
(Стоит в забытьи, потом встряхивается и опять начинает будить Степана.) Вставай же…
Степан (поднимает голову, сердито). Чего вставай? Сказал – не пойду.
Ирина. Как – не пойдешь? За тебя, что ли, кто караулить станет? Времена сам знаешь ноне какие: год голодный, – то-то и гляди, амбар подломают… Кто отвечать будет? Люди на тебя надеются, а ты тут спишь. (В сторону, с тоской.) О господи, что только говорю…
Степан встает, молча собирается. Ирина подает ему азям, затем пояс, которым Степан туго подпоясывается, подает палку, шапку, колотушку.
Степан (оглядывается и вполоборота к двери угрюмо говорит жене). Благословляй…
Ирина (упавшим голосом). С богом!
Степан уходит. Ирина быстро идет к окну и, прильнув к нему лицом, провожает глазами мужа. Отходит от окна и с гримасой тошноты тупо смотрит перед собой. Идет к постели, оправляет очипок, ложится и некоторое время лежит без движения. Порывисто вскакивает и с ужасом на лице шепчет, ломая руки: «Господи, господи», идет к лавке, садится и опять впадает в столбняк.
Настя (поднимается, сонно качает ребенка). Что не спишь?
Ирина (укоризненно). Ушел…
Настя сонно опускает голову к ребенку, засыпает и валится на подушку.
(Вскакивает.) Ой, тоска… (Бросается к окну, растворяет его, высовывает голову и прислушивается, поворачивается к Насте.) Настя, Настя… Ой, не могу! (Бросается к окну.) Братец, братец… Люди… Ой-ой, тоска… Не могу… тоска… чует сердце… (С воплем.) Убили Степана!
Сонный голос за сценой: «Кого убили?»
(Ревущим голосом.) Беги, братец, беги скорей к амбарам… скорей, как можно… чует сердце… Ой-ой-ой…
На улице сперва редкие голоса: «Айда, ребята, слышь, Степана убили», «Айда!», «Айда!», «Бежать надо», за окном пробегают беззвучно босые крестьяне, без шапок, затем все стихает.
Ирина напряженно прислушивается.
Голос юродивого. Упокой господи и покой дай новопреставленному странничку божию Степану.
Ирина вскрикивает и падает.
И всем раньше усопшим странничкам твоим Сильвестру, Авдею, Петру.
Сильный шум. Голоса: «Убили!», «Убили!», «Амбар подломали», «На телегах приезжали».
Голос Федора: «О господи, господи…».
Занавес
