Николай Александрович Юрконенко
Вернись после смерти
– Шпиона в шпионской конторе! – с горькой иронией пробормотал Шадрин.
– Вот именно, – подтвердил Севастьянов. – И чтобы дело дальше не осложнялось, надо решать вопрос с Рутковским: выручать человека, если он, конечно, стоит того…
Шадрин поймал пристальный взгляд Севастьянова. Ответил, не задумываясь ни на миг:
– Стоит, товарищ комиссар, очень даже стоит! Рутковскому доверяю, как себе, таких людей…
– Короче, – не дал ему закончить Севастьянов. – Подполковника надо снимать немедленно, иначе они его достанут!
– Да как же это можно?! Ведь под откос человека сбрасываем из-за какого-то там… – возмутился Шадрин, но Севастьянов прервал его:
– Можно! – жестко бросил он. – Еще как можно! – и придвинувшись вплотную, заговорил гневным полушепотом. – Ты что же, Сашка, не видишь, что происходит? Или не хочешь видеть, а?
– Я все вижу, Андрей, но…
– Безо всяких «но», полковник Шадрин! – генерал пристукнул кулаком по столу. – Сейчас главное – выжить и уцелеть! И спасти, кого можно, понимай это, как приказ! Ты знаешь, сколько нас осталось? По пальцам пересчитать! Может, мы с тобой потому и живы еще, что работали в тридцатые за «чертой». А сейчас этим ублюдкам, – он с неистовым гневом мотнул головой в сторону двери, – мы пока не по зубам. Уничтожь тебя, меня, таких как мы, кто будет с Абвером воевать, с Кемпейтай, с Сигуранцей42? Эти дилетанты от разведки? Хрена с два они навоюют! Но не зря, поверь мне, совсем не зря, они насадили по всем областным Управлениям стукачей и собирают на руководителей такой вот компромат, – он ткнул коротким пальцем в белевший на столе лист. – Сломаем хребет Гитлеру – и за нас возьмутся, если всё не изменится к лучшему, и этих негодяев поставят к стенке!
– Андрей Иванович, а ты не боишься говорить на эту тему? Сейчас ведь и старым друзьям…
– Замолчи, Сашка! Прокляну, если не замолчишь! – зеленые глаза Севастьянова вдруг сверкнули тем, так знакомым Шадрину, отчаянно-лихим блеском, от чего лицо на миг, словно помолодело. – Может быть из всех, кто ещё остался, только одному тебе и доверяю по-настоящему. Потому, что испытал не раз и жизнью тебе обязан. А что касаемо, боюсь или не боюсь, то отвечу: только дурак ничего не боится. Я же себя к таковым отнюдь не причисляю… Ну, а уж если доведется, то пулю принять сумею достойно, в этом можешь не сомневаться. Как и я в тебе не сомневаюсь в подобной ситуации.
Севастьянов умолк, крепко провел ладонью по глянцево-лысой голове. Шадрин не сводил с него напряженного выжидательного взгляда. Наконец генерал заговорил:
– Значит, так: убирать Рутковского нужно следующим образом: чтобы было видно, что на понизовку пошел, и доверия особого к нему больше нет. Это успокоит и общественное мнение в твоей конторе, и того самого, «Четвертого», будь он трижды проклят. Ты же, вернувшись, сделаешь вид, что тебе в Хабаровске накрутили хвоста за утрату бдительности. А что касается твоего зама, то для него есть вполне подходящая вакансия в САВО43, к нам запрос об этом на днях пришел. Там, на должность начальника Особого отдела учебной бронетанковой дивизии нужен опытный старший офицер-чекист. Думаю, это именно то, что надо: и звание то же самое, и работа, в общем-то, знакомая. Должность, правда, несравненно ниже, но, как говорится: не до жиру – быть бы живу!
– А может на фронт, Якова Георгиевича, в действующую? – предложил Шадрин.
– Ни боже мой! – энергично запротестовал Севастьянов. – Ты в уме ли? «Четвертый» ведь прямую намётку дает – младший брат у немцев, мол, и не исключено, что в угодном для них качестве, а ты и старшего к фашистам поближе предлагаешь отправить. Это здесь, в тылу, еще могут разбираться, а там – фронт! Случись что, немедленно трибунал и военно-полевой суд сработают, ни на какую должность не посмотрят.
– Да, резонно.
– Слушай, – вдруг встрепенулся Севастьянов, – заговорили о должностях, и мне на ум мысль пришла: а что, если этот самый «Четвертый» своими рапортами дорогу себе расчищает? Ведь ты только посмотри: одним доносом и тебя бьет и твоего зама гробит!
– Похоже на то, очень даже похоже.
– Только зря старается, подлец! Тебе в заместители мы какого-нибудь нашего дальневосточника отправим, сейчас много хороших ребят с фронта возвращается: обстрелянные, боевые, до войны здесь же и работавшие. Я поговорю с Гоглидзе, он всё устроит. Отношения у нас сложились вполне уважительные.
– Но кто же он, этот «Четвертый», кто? – мучительно напряг память Шадрин. Перед глазами замелькали лица многочисленных сотрудников отдела. – Узнать бы, а?
– И что тогда? – настороженно поинтересовался Севастьянов.
– Тогда можно было бы что-либо предпринять, изолироваться каким-то образом от доносчика.
– Узнать сложно, Саша. Не дашь ведь телеграмму: «Агенту «Четвертому» прибыть в Хабаровск для личного знакомства!»
– Разумеется, не дашь, – согласился Шадрин. – Такую, причем зашифрованную телеграмму только сам нарком может ему отправить.
– Вот, вот… Так что относительно «Четвертого» тебе всё самому выяснять придется, но будь предельно осторожен. А теперь давай прощаться, даже домой тебя не приглашаю, чтобы это шакальё не дразнить! – он кивнул куда-то за окно. – Завтра до начала совещания получи инструкцию по радиосвязи с «Гао Шанем» в третьем отделе у старшего шифровальщика майора Кириченко. После совещания – немедленно в Читу, вплотную заниматься этой чертовой «Свободой». И крепко помни: дело на контроле у самого «Хозяина»!
– Забудешь тут, как же, – пробормотал Шадрин и кивнул на недопитую бутылку. – Ну, что, по стремянной, как говаривали забайкальские казаки перед походом?
– Наливай! – отчаянно махнул рукой Севастьянов.
Глава 9
Был погожий поздний летний вечер. Над парками, улицами и площадями Москвы стихал приглушенный шум. Столица воюющей, истекающей кровью, но не сдающейся врагу страны, устало отходила ко сну.
Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин неторопливо прохаживался по своему огромному кремлевскому кабинету, держа в правой руке нераскуренную трубку. Его ноги, обутые в мягкие кавказские сапоги, ступали вкрадчиво и неслышно, словно не человек передвигался по отполированному паркету, а горный барс. На сутуловатой и чуть согбенной фигуре вождя красовался полувоенный мундир, без каких-либо знаков различия, сидевший на нем привычно и ладно. Но этого же нельзя было сказать о госте, стоявшем возле входной двери. Хотя в краповых петлицах его кителя красовались бордово-эмалевые ромбы комиссара государственной безопасности 3-го ранга, но по каким-то неуловимым признакам назвать этого человека военнослужащим не поворачивался язык, настолько не вязалась внешность со строгой военной формой, сидевшей на мужчине довольно мешковато. Создавалось впечатление, что эта одежда чужда владельцу, что ему, пожалуй, более привычен и удобен штатский костюм.
Средний рост, полноватая фигура, интеллигентное лицо с мягкими, чуть женственными чертами, спокойные близорукие глаза за круглыми стеклами очков, совсем не по-генеральски стеснительно-смущённое, отчасти даже безвольное выражение рта и в довершение ко всему – нетрадиционная, совершенно неуставная прическа со взбитым волнистым вихром. Возникала невольная мысль: что некий профессор консерватории или преподаватель исторического факультета, этакий потомственный гуманитарий, шутки ради или для праздничного маскарада, надел генеральский мундир какого-то своего приятеля.
Да, кто-то, наверное, мог бы так подумать, но только не Сталин. Уж кто-кто, а он-то совершенно точно знал, какая могучая воля и кипучая энергия, какая незыблемая стойкость, духовная мощь и отчаянная дерзость, скрываются за этой, довольно неприметной внешностью.
Вождь приостановился, окинул генерала цепким взглядом прищуренных глаз и спросил, делая те, типичные ошибки в произношении, какие обычно случаются у горцев:
– Скажьите, а как називается эта банда?
– «Свобода», товарищ Сталин, – негромко, с деликатной готовностью сказал тот, дополнив тем самым портрет «профессора-гуманитария» – голос его тоже оказался совершенно не «генеральским», в нем начисто отсутствовала традиционная командирская сталь.
– Так… – глуховато проговорил Верховный. – А какая числьенность у этой самой «Свободи»?
– Согласно полученным агентурным данным, около восьмидесяти человек: городское подполье и лесной нелегальный отряд.
– Я не ослышался: восемьдесьят человьек!? – удивленно воскликнул Сталин.
– Совершенно верно! – подтвердил генерал, хотя более уместно в этой ситуации было бы сказать: «Так точно!»
– Недавно ви мне докладивали об убийствах в Забайкалье, о покушениях на работников советских и партийних органов, о налёте на склад со взривчаткой, о диверсии на шахте… Это чито', всё их рук дело?
– Думаю, что да, товарищ Сталин.
– Думаете или полностью увьерени? – возвысил голос вождь, его рука с зажатой в прокуренных пальцах трубкой вопросительно поднялась на уровень подбородка.
– Уверен, товарищ Сталин, – как ни старался генерал казаться спокойным, а голос все же чуть различимо дрогнул. Он отчетливо понимал, что может последовать за вопросом Верховного, на это наталкивало одно недоброе предзнаменование – его не пригласили сесть, как это случалось, по обыкновению. – Буквально вчера нам стало известно, что убийство секретаря райкома Бородина и диверсию на угольной шахте, бандиты совершили по приказу японцев. Каким-то непостижимым образом они установили контакт с маньчжурским Генеральным консульством в Чите…
– Непостижьимим образом! – неприязненно повторил его слова Сталин и с резким негодованием закончил. – И это говорит началник контрразведки всей страни! Бандити преспокойно вступают в контакт с иностранним представителством, а ви мне заявляете, чито это произошло каким-то непостижьимим образом! Я расцьениваю это, как нежелание вас и ваших людей виполнять должностние обьязанности как того трьебует нынешнее врьемя!
Произнося эти слова, Сталин отдавал себе отчет, что звучат они обидно и не совсем справедливо, но шел на это совершенно осознанно. «Хорошего работника нужно держать в чёрном теле!» – этот старинный постулат был для вождя отработанным приемом, образующим его стиль руководства. «Чтобы хвалить, много ума не надо, – считал он. – А вот чтобы заставить человека работать с полной самоотдачей, его нужно больше критиковать, нежели гладить по шёрстке!»
С человеком в генеральской форме вождь был знаком давно и достаточно близко. Оснований упрекать его в нерадении по службе у Сталина было меньше всего, но он и на этот раз остался верным своей манере общения. Авторитетов для вождя не существовало по определению: единственным мерилом при оценке деловых качеств того или иного человека у него было отношение оного к своим должностным обязанностям и способность трудиться с полной самоотдачей. Сам Сталин, умеющий работать не покладая рук, постоянно требовал этого и от соратников, облеченных высокой государственной властью. И вот сейчас, неторопливо прохаживаясь по своему огромному кабинету мимо застывшего в стойке генерал-лейтенанта, он думал именно о нем, о Петре Васильевиче Федотове, начальнике 2-го управления НКГБ СССР.
Он родился в Петербурге в самом начале нового столетия в бедной семье кондуктора конки и мелкой служащей. С детства мальчика отличало стойкое желание учиться, и он учился, насколько это позволял весьма скромный семейный бюджет. Сначала было трехклассное начальное училище, затем высшее четырехклассное училище имени Менделеева, а после октябрьской революции, командирские курсы при полтитотделе Южного фронта Красной армии, в которую он вступил восемнадцатилетним добровольцем, получив уже вскоре и боевое крещение, и первое ранение.
Смекалистого, инициативного и отважно воевавшего бойца заметили. В начале двадцатых еще совсем юный Петр Федотов был рекомендован на работу в органы ВЧК Северо-Кавказского края. Именно там, на острие борьбы с чеченским националистическим подпольем и бесчисленными антисоветскими бандформированиями, которые возглавляли местные шейхи, в непрерывном противостоянии с английской разведкой, формировался характер молодого чекиста, нарабатывался его оперативный опыт.
В течение семнадцати лет Федотов воевал и одновременно упорно и настойчиво учился тому, без чего невозможна работа контрразведчика на Кавказе. Вековые устои и традиции горцев, их законы и обычаи, своеобразная психология, языки и наречия, всё это, собранное по крупицам и пропущенное через сердце, постепенно превращалось для него в открытую книгу.
«Непревзойденный агентурист. Необходимая для работы энергия имеется, но таковая совершенно незаметна, ввиду тихого и спокойного характера». Эту характеристику он получил, когда был выдвинут на очередную вышестоящую должность. И действительно, именно целенаправленная работа Федотова с агентурой, умение находить дружеский контакт со старейшинами горских народов, зачастую позволяла проводить ту или иную чекистско-войсковую операцию без единого выстрела и, следовательно, без человеческих жертв.
Профессиональный рост Петра Федотова был стремительным, в короткое время он поднялся до поста начальника 4-го отдела УГБ Орджоникидзевского края. А вскоре был переведен на работу в Москву, где, переходя с должности на должность ещё более стремительно, занял ответственейший государственный пост начальника 2-го управления НКГБ СССР, возглавив, тем самым, всю контрразведывательную деятельность страны.
Этому человеку Сталин, мало кому вообще доверявший, доверял больше всего, ценил и уважал как толкового специалиста. Также ему весьма импонировало то обстоятельство, что становление Федотова, как чекиста, прошло именно на Кавказе, на родине вождя. Кроме этого, Сталин совершенно точно знал, что Федотов является одним из тех, немногих руководителей, кто не боится докладывать ему действительную обстановку, какой бы драматичной и горькой она не являлась, и способен при этом брать на себя самую тяжёлую ответственность. Именно поэтому Федотов был достаточно частым гостем в Кремле, куда его приглашал лично Сталин. Этим мог похвастаться далеко не каждый нарком.
Верховный вдруг припомнил ту, совершенно уникальную операцию, разработанную и блестяще осуществленную Федотовым в сороковом году. С чьей-то подачи она впоследствии была названа: «Большое ухо комиссара Федотова», а его самого лично Сталин провозгласил профессором контрразведки, что очень точно соответствовало имиджу чекиста. Это уважительное прозвище, прозвучавшее из уст вождя, было для Петра Васильевича безмерно почётным и отождествлялось им с самой высокой государственной наградой.
Несмотря на заключенный между Советским Союзом и Германией Пакт о ненападении, в Кремле прекрасно понимали, что большая война стоит на пороге и что секретная директива № 21, проходившая в германском генеральном штабе под кодовым названием «План Барбаросса», уже принята высшим руководством Вермахта к изучению и последующему исполнению. Вопрос о начале войны был только во времени, и Сталин всеми силами стремился оттянуть эту трагедию хотя бы на год-два, дабы успеть подготовиться и завершить начатое перевооружение Красной Армии.
Чтобы ориентироваться в сложнейшей обстановке и принимать обоснованные и верные решения, нужны были самые достоверные разведданные международного уровня. Информации зарубежной агентуры было предостаточно, но большую её часть недоверчивый Сталин подвергал критике и сомнению. И вот именно в то тревожное время с инициативой выступил комиссар госбезопасности 3-го ранга Федотов. Разработанный им дерзкий план, поразил даже вождя, молодость которого прошла в бурной террористической деятельности.
В те предвоенные годы германское посольство в Москве возглавлял выдающийся дипломат граф Вернер фон дер Шуленбург, а военным атташатом при посольстве руководил не менее выдающийся дипломат и разведчик высочайшего класса генерал Эрнст Кестринг. Не один раз Сталин с гневной беспомощностью думал о том, что самые наисекретнейшие сведения, при добывании которых советские разведчики отдают свои жизни, находится в каком-нибудь километре от Кремля, как говорится, только руку протяни… Но всё выходило по писателю-баснописцу Ивану Андреевичу Крылову: «Видит око да зуб неймёт!»
Комиссар государственной безопасности 3-го ранга Федотов данную выдержку из басни во внимание брать не стал, но с истинно русским размахом, отчаянным и дерзким до невероятности, предложил взять под контроль всю тайную деятельность германского представительства!
План был простым, как и всё гениальное: неподалеку от здания германского посольства, располагался старинный особняк. Федотов организовал небольшую газетную шумиху, в которой прозвучали авторитетные мнения видных ученых-историков и архитекторов об его уникальности, а также о целесообразности его капитального ремонта. Разрешение Моссовета на проведение восстановительно-реставрационных работ вместе с необходимой суммой денег было вскоре получено. Большая бригада строителей тут же принялась за дело. Но никто не догадывался, что еще одна бригада в то же самое время повела глубокий подкоп от торца дома в направлении здания немецкой дипмиссии, благо расстояние было невелико. Звуки и шумы ремонтно-реставрационных работ надежно маскировали ход работ секретных. В короткие сроки была прорыта горизонтальная штольня, которая вывела чекистов точно под пол здания германского посольства. А вскоре был выкопан вертикальный лаз и оборудован люк в одном из подсобных малопосещаемых помещений да такой незаметный, что хоть с лупой ползай по полу – ничего не увидишь!
Дальше было дело техники: в один из погожих летних вечеров, когда господин Кестринг, по чекистскому обозначению – «Кесарь», наслаждался балетом «Лебединое озеро» в Большом театре, а вся его многочисленная прислуживающая челядь разошлась по домам, специалист по замкам из оперативно-технического отдела НКГБ, бывший вор-«медвежатник» Игнат Пушков, играючи вскрыл сейф вельможного генерала. Другие, не менее ловкие специалисты-радиоинженеры, тем временем, насовали, куда только можно, «жучков» для слухового контроля посольства, а третьи специалисты-фотографы, всё сверхсекретное содержимое сейфа пересняли и уже наутро положили на рабочий стол комиссара госбезопасности Федотова.
А через пару дней нарком НКГБ Всеволод Меркулов, рослый и могутный, светясь сдержанной, но многозначительной улыбкой, энергично шагал по кремлевским просторным коридорам на прием к товарищу Сталину. В кожаной объемистой папке он нес сведения такого характера и уровня, что правительство любой уважающей себя страны, не задумываясь, отдало бы за них половину годового госбюджета.
Документы остались на столе вождя, а на груди наркома вскоре заиграл рубиновой эмалью новенький орден Ленина. Иосиф Виссарионович оставался верен своему принципу о хорошем работнике и его чёрном теле… Впрочем, значительно позже, но свой орден «Красного знамени» получил и комиссар 3-го ранга Федотов.
… С той поры так оно и повелось: ловкие ребята с краповыми петлицами на отложных воротниках гимнастёрок, стали частенько захаживать в гости к господину генералу. Правда, самого хозяина в кабинете они ни разу не застали потому, что после очередного трудового шпионского дня, он, как обычно, отдыхал в своем шикарном особняке в Хлебном переулке, близ Арбата. Поэтому с содержимым его огромного квадратного монстра, сработанного из прочнейшей золингеновской стали и намертво привинченного анкерными болтами к полу и стене, работники НКВД знакомились неторопливо и основательно.
Посольство могучего и невероятно агрессивного государства, подмявшего под себя уже пол-Европы, было взято под неусыпный контроль органами советской госбезопасности. Контрразведчики получили уникальную возможность контролировать переписку Кестринга с военными атташе Италии, Венгрии, Финляндии, Японии, Румынии и прочих государств-сателлитов оси Рим-Берлин-Токио. А «радиожучки» позволяли осуществлять прослушивание кабинета господина генерала во время проводимых им совещаний и его бесед с работниками посольства, а по совместительству, агентами Абвера, «Цеппелина» и прочих спецслужб фашистской Германии… Кроме этого, герр Кестринг довольно часто наговаривал секретарше тексты сверхсекретных телеграмм, но бланки с их содержанием ложилось на кремлёвский стол Сталина гораздо быстрее, нежели на рабочий стол Гитлера в Берлине.
Также была налажена работа по нейтрализации выявленной «при помощи Кестринга» немецкой агентуры в Москве и стране в целом. Появилась возможность радиоигр с германскими разведцентрами. Стали организовываться устойчивые источники дезинформации и многое, многое другое… И во всех этих сложнейших и кропотливых делах инициатором и вдохновителем был комиссар ГБ Федотов, скромный, тихий, неприметный человек.
…А еще вспомнилась Сталину тревожная осень сорок первого, когда враги вплотную приблизились к Москве и опасность того, что они в неё войдут, стала вполне реальной. Правительство готовилось к эвакуации в Куйбышев, в запасную столицу, со дня на день туда же был готов убыть и сам Сталин.
Было принято решение оказать врагу жестокое сопротивление на улицах Москвы. Вождь народа тогда лично озвучил свой беспощадный тезис: «Под ногами оккупантов должна гореть советская земля! Смерть фашистским захватчикам!» Все значимые объекты и здания в количестве 1119, были заминированы, а электрические провода выведены в три точки подрыва, в так называемые управляемые минные станции. Создавалась сеть подпольных ячеек, закладывались тайники с оружием, боеприпасами, продовольствием, медикаментами, одеждой, отрабатывалась система радиосвязи, организовалось 85 агентурных групп, командиры которых заранее перешли на нелегальное положение.
Словом, за кратчайшие сроки была спланирована и проведена огромная работа. Осталось подобрать и назначить достойного руководителя, в чьих руках были бы сосредоточены все нити управления и который мог грамотно руководить подпольем.
На специальном совещании руководителей НКВД Лаврентий Берия предложил кандидатуру Федотова. Более подходящего человека, по мнению наркома, в то время было просто не найти. Никто так всеобъемлюще не владел обстановкой по вопросам минирования, по организационной структуре подполья, по знанию оперативной обстановки в столице и в соседних, прилегающих к ней, областях, как Федотов. Никто лучше его не знал тех людей, с кем предстояло работать. И ни у кого, пожалуй, не было такого симбиоза деловых качеств, как у Федотова. Интеллектуал и аналитик, прозорливый и вдумчивый руководитель, спокойный и уравновешенный человек, умеющий принимать в неимоверно тяжелых условиях единственно правильное решение, Федотов подходил для этой сложнейшей работы как никто лучше. Сталин припомнил, как он попросил Берия кратко охарактеризовать Федотова, на что тот ответил со свойственной ему грубоватой лаконичностью:
– Болтает мало – делает много!
– А если? – вождь недвусмысленно смотрел на Лаврентия Павловича своими желтоватыми рысьими глазами и тот, отчетливо уловив, что' Сталин имеет в виду, ответил, ни минуты не раздумывая:
– Можешь быть совершенно спокойним, Коба! Даже под самой страшной питкой не скажет ни слова, я верью в него как в самого себья.
Да, это был огромнейший риск, оставлять на территории, захваченной врагом, человека, владеющего таким невероятным объемом сверхсекретных сведений. Пойти на это можно было, лишь доверяя этому человеку полностью. И на это пошли, хотя в силу известных исторических обстоятельств, к своим новым должностным обязанностям Федотову приступить, тогда не довелось…
… Сталин вдруг вплотную приблизился к генерал-лейтенанту и, застыв напротив, вперился в его глаза пронизывающим взглядом:
– Я не могу поньять: прьямо под носом вашего ведомства образовался бандитский отрьяд, а вам и горья нет! Это чито: потьеря бдителности или того хуже – пособничество врагу? Чито ви собираетесь делать по этому вопросу, какие вообще мисли у вас есть?
– Факт контакта бандитов с маньчжурско-японским консульством в Забайкалье, товарищ Сталин, уникален по своей сути, и мы собираемся это немедленно использовать, – генерал понимал, что именно сейчас наступает тот кульминационный момент их беседы с Верховным, когда может решиться вопрос: жить или не жить! И он пошел, что называется, ва-банк. – Данное событие позволяет начать длительную и перспективную оперативную радиоигру с …
– Радиоигру с японцами!? – вопреки своему укоренившемуся с годами стереотипу поведения, Сталин прервал речь беседующего с ним человека. И Федотов вдруг всем своим нутром ощутил, что скверное настроение вождя вдруг изменилось. Изменилось в лучшую сторону!
– Оператьивная игра с протьивником, дело очьень хорошее, а с этими вероломними и коварними самураями настолко, чито и слов нет! – Сталин, наконец, набил трубку своим любимым табаком «Герцеговина флор», раскурил её, и снова, но теперь гораздо энергичнее, заходил от стены к стене. Генерал, ощущая, как неимоверное напряжение начинает оставлять его, провожал взглядом то просветлевшее лицо вождя, то его седой, чуть пригнутый затылок.
Контрразведчик высочайшего уровня, психолог, расчетливый и последовательный человек, генерал Федотов понимал, что сделал сейчас всё очень точно и правильно. Как бы, между прочим, он негромко произнес:
– То, что на нашей территории образовалась эта бандгруппировка, конечно, из рук вон плохо, но при этом есть и весьма положительные обстоятельства, товарищ Сталин.
– Понимаю, чито ви хотите этим сказать, товарищ Федотов, – во второй раз перебил его Сталин. – Если не трогать эту самую «Свободу», то на нее, как мухи на мед, рано или поздно слетится вся местная нечисть, так?
– Именно так, товарищ Сталин.
– Ну чито ж, задумка не самая плохая… – вождь пыхнул трубкой. – А каким образом ви парализуете банду?
– Мы работаем над этим вопросом и варианты уже появились. Но прежде всего, считаю, надо изъять у бандитов взрывчатку, всё остальное пока терпит.
– Взривчатку изъять немьедленно, чего би это ни стоило! – Сталин снова помрачнел. – Но это еще не всьё: следствие провьести самим строжайшим образом, виновних в её утрате, отдать под трибунал. Ви понимаете менья, товарищ Федотов?
– Понимаю, товарищ Сталин, – чуть приметно кивнул генерал-лейтенант.
