Николай Александрович Добролюбов
Постороннее влияние… Сочинение Г. В. Кугушева
Таково содержание красноречивого романа князя Г. В. Кугушева. Разумеется, мы тут еще пропустили многое, как, например, сердечную драму княгини Рогожской и Сермягина, который, добившись свидания у себя в квартире с этой аристократкой, встречает ее «в пестрейшем шелковом халате и греческой феске», вооруженный притом предлинным чубуком розового дерева, «вероятно, с целию окончательно уподобиться султану», по остроумному соображению автора. Пропустили мы и много превосходных описаний и рассуждений самого автора, совершенно выкупающих глупость героя романа. Например, Волынкин, возвратившись из-за границы, стоит с матерью над могилой отца и плачет о нем, но в то же время улыбается от радости, что свиделся с матерью, – дело очень обыкновенное. Но автор, желая возвысить его плач, рассуждает, уже сам от себя, следующим образом:
Провидение, казалось, стояло в эту минуту между ними и, указывая на свежий дерн, говорило: не радуйтесь, мне угодно разлучить и вас, разлучить навеки, это необходимо: вы любите друг друга, вы не верите в возможность разлуки, пускай же один из вас смирится, пусть изведает милосердие божие, посылающее ему свой тяжелый крест, пусть носит он его безропотно, пусть молится и плачет: блажени плачущие… И действительно, чрез год Волынкин лишился матери, лишился внезапно. Так часто гром, ударяя с неба, одним ударом крушит молодое, стройное дерево, и оно, опаленное, клонит долу свою вершину, но корень жив еще, вершина засыхает, снизу идут новые отпрыски, жизненные силы вытягивают их, они мужают и снова ждут грозы и молнии. Волынкин был в отчаянии, сознавая вполне свое одиночество. Но, несчастный, оплакивая мать, не плакал ли он о себе? Неужели, в самом деле, самое искреннее проявление грусти, самые заветнейшие горчайшие слезы не что иное, как проявление эгоизма? Если это так – это ужасно! Ужасно потому, что вряд ли есть человек, достаточно религиозный, который, испытав жесточайшую из утрат, сознавая весь ужас своего положения, не позволил бы себе произнести ни одной жалобы, пролить ни единой слезы и только с твердым упованием, с несокрушимою верою сказал бы: «Господи, благодарю тебя».
Какое перо! Нельзя не восхищаться им, особенно если принять во внимание, что этим самым пером написаны «Корнет Отлетаев» и «Пыль», производившие такой фурор между читателями «Русского вестника». Решительно – для нас князь Кугушев должен сделаться тем, чем для отцов наших был граф Соллогуб и Н. Ф. Павлов как беллетрист. Можно даже сказать более: князь Кугушев для нас должен быть тем, чем были для наших дедов Рафаил Михайлович Зотов, Михаил Иванович Воскресенский и Константин Петрович Масальский[6]. Пусть только не унывает, упражняется и совершенствуется. В «Постороннем влиянии» уже заметен прогресс сравительно с прежними его повестями: тут уже не две и не три, а четыре части; издание романа уже не грамотно и опрятно (как было в «Русском вестнике»), а небрежно и серо; оно принадлежит уже не почтенному журналу, а просто книгопродавцу Салаеву. Пройдет еще два-три года, и князь Кугушев может быть издаваем уже Манухиным, Поляковым или даже удостоится чести быть изданным на иждивение г. Лисенкова[7], издателя сочинений г. Булгарина. Тогда князь Кугушев попадет, без сомнения, в число популярнейших не только московских, но и всероссийских сочинителей.
