Николай Александрович Добролюбов
Мишура

Становой схватывается с жаром за эту мысль и действительно через неделю представляет раскольницу с книгами и образами. Пустозеров сознается (в третьем акте), что ошибался в нем… Разговор секретаря с становым, вовсе не относящийся к ходу пьесы и довольно длинный, пробегается, однако, с любопытством, потому что он раскрывает перед нами домашние сделки двух чиновных властей. Становой и подличает, и пускается в откровенности, и подкупает секретаря. Между прочими рассказами становой выражает свое profession de foi^[1] относительно своих служебных обязанностей. Он, видите ли, находится, как и всякий становой, в зависимости от помещиков и должен им представляться, являться по их требованию, охранять их интересы и т. п., все, что делает каждый становой, не исключая идеального Андрея Фролова, если припомнит читатель. Что же касается до странного требования, недавно возникшего от высших властей, насчет ограждения мужиков, то на этот счет становой ничего не может сделать, потому, во-первых, что их в стану 27 тысяч, а во-вторых, потому, что через это надо войти в противоречие с другими интересами, а это становому не по силам. Да Пурпуров и не понимает надобности такого противоречия, подобно пресловутому Фролову. Он говорит:

Над мужиком какая нужна распорядительность? Чтобы он был тих, покорен, не возмечтал о себе, кулак да плеть нужна на него… Коли в строгости он содержится, не дает ему становой потачки, вот и порядок в стану, вот и распорядительность вся, чтобы он голоса не смел подать, потому – знал бы, что он есть мужик… А вот у кого должно спросить начальство, распорядителен ли я? – У помещика. Становой постановлен для ограждения помещиков, у них и спросите про меня, так уж я знаю, что ни один на меня не пожалуется. Кто усмирил в самом начале возмущение крестьян против помещика Летаева? Я! Кто отыскал троих беглых дворовых людей помещика Отрубкина? Я!.. Кто поймал воров, что обокрали полковника Шапина? Я же ведь… Так разве это не распорядительность? Да на меня теперь ни один господин не пожалуется, чтобы я не занялся, не приказал при себе отодрать последнего лакеишку, которого пришлют ко мне для наказания… Так вот бы на что должно было начальство обратить внимание… Как еще служить – не знаю.

В разговоре с Пурпуровым развертывается и характер Анисима Федоровича; он берет взятки с станового, научает его, как надуть начальство раскольниками, обнаруживает полное знакомство со всеми плутнями подьячества и выражает неудовольствие новым бескорыстным направлением. Но вслед за тем оказывается, что он – нежный отец, всем готовый пожертвовать для счастия единственной дочери. Дочь эта – не кто иная, как Дашенька, которую Пустозеров хотел бы назвать своею… Она же составляет и причину, почему Анисим Федорович, по просьбе Пустозерова, удержался на своем месте. Проводив Пурпурова, секретарь разговаривает с дочерью о Пустозерове. Содержание разговора вот какое: «Не доверяй ему очень: ты девушка умная, должна понять, что он ходит сюда так часто не для меня, а для тебя… Ну, и пусть ходит: от этого моя служба зависит… Только смотри, чтобы больше ничего не было… Он нашим не будет. Если бы мы и захотели этого, так он не захочет; ну, и будь осторожна. Нам бы только провести время, пока он здесь служит; а ведь его, разумеется, скоро в Петербург переведут…» При этих словах Дашенька бледнеет и говорит отцу: «Ну, а что, если я привыкну к нему, да так, что умру без него?» Анисим Федорович пугается и говорит, что не с тем заставляет ее ласкать Пустозерова… что дочь для него дороже всего… «А если что у тебя на душе, ты лучше скажи мне… Я и службу брошу и его прогоню», – восклицает он. Но дочь успокоивает его, уверяя, что пошутила, и он снова просит ее быть любезной с Владимиром Васильевичем Пустозеровым.

Читатель видит, что Анисим Федорович, при всей своей опытности в приказном плутовстве, принадлежит еще к числу мелких мошенников и что человеческие чувства не совершенно заглохли в нем. Он вовсе не торгует своей дочерью; он пугается даже мысли о серьезных последствиях сношений Пустозерова с Дашей. Сближая их, он просто употребляет военную хитрость; поведение свое в этом случае, как оно ни мерзко, он считает так… шалостью, шуткой, очень позволительной. Он, при всем своем плутовстве, не постигает, какой вид получают эти шутки у господ Пустозеровых.