Никита Василенко
Война с готами. Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона
– Тирас, – обратился командир к своему солдату. – Сейчас поубавь свой пыл, произойдет нечто странное.
Тирас, который в театр не ходил, предпочитая хороший кабак, ничего не понял, но кивнул головой в знак того, что приказ услышал.
Эллий Аттик, выдержав паузу, начал что-то втолковывать Калебу, похоже, убеждая в чем-то. Тот явно не соглашался. Грек очень артистично развел руками, демонстрируя, что он бессилен уговорить этого черного исполина.
И вдруг Калеб почти пропел. Или – проревел?!: «А-ма-ни-ра-ги-да-а-а-а!»
Лучник, развернувшись, быстро подошел к банке ближайшего гребца. Бесцеремонно столкнув спящего, нагнулся, извлек из-под сиденья свой солдатский мешок и снова вернулся к компании. Запустив руку в мешок, эфиоп достал из него большой бронзовый кубок с железными ручками, на котором отчетливо проступило искусно вырезанное изображение слона. В глаза животного были вставлены два зеленых изумруда, светившихся холодным светом, высокий лоб инкрустирован серебром, а на поднятом хоботе виднелись… кольца конической формы! Точь-в-точь как на большом пальце Калеба! По всему было видно, что изделие не только очень ценное, но дорогое лучнику как воспоминание.
– Вот это – вещь! – Константин Германик осторожно провел рукой по кубку. – Откуда оно у тебя?
Калеб понял вопрос и что-то взволнованно объяснил Аттику.
– Несколько лет назад, – склонив голову, грек выслушал стрелка и начал переводить: – Местная царица направила к нашему величайшему императору Валенту посольство с предложением заключить союз. Насколько я понял, убоявшись нападения армии царя Эзаны из соседнего, гораздо более мощного Аксума.
– Ну, про Аксум, я, положим, слышал, – кивнул трибун. – Все-таки в Карфагене служить довелось.
– В качестве даров в посольстве оказался и наш Калеб, лучший стрелок Мероэ, а также громадный слон, как воистину большой символ той страны. Но все оказалось проще и трагичнее, как в пьесах Софокла. Не успело посольство достигнуть Константинополя, Эзана взял приступом Мероэ, все погибли.
– А слон?! – в возбуждении вскричал фракиец Тирас.
– Сдох по дороге, – меланхолично ответил Эллий Аттик.
– Наверное, оно и к лучшему, – подвел итог Константин Германик. – Зная «любовь» нашего государя к слонам, я думаю, что ничем хорошим посольство бы не кончилось.
Глава VII
Таможенный досмотр
На пятый день каботажного плавания по Греческому морю картинки за бортом начали постепенно меняться. Море из ласкового, лазурного, по-византийски теплого стало темно-синим, холодным, непонятным. Греческим, одним словом. А вдоль берега и до горизонта тянулись темно-каштановые черноземы, на которых кое-где зоркий глаз трибуна примечал серых волов и согбенные фигурки то ли крестьян, то ли рабов, склонившихся в вечном поклоне над нивой.
С тринадцати лет, взявший в руки учебный старомодный римский меч гладиус, в семнадцать сменивший его на еще более тяжелую и длинную германскую спату, Константин Германик не знал, да и не стремился узнать, чем занимаются хлебопашцы. К чему? Кто на что рожден… И для чего…
– Посмотри, трибун. – По мере приближения к Ольвии навклир Аммоний старался все больше угодить знатному пассажиру, совершенно очевидно рассчитывая на дальнейшее расположение. Заглянув за плечо офицера и убедившись, что злой пес спит, он осмелился подойти к Германику и указал на берег: – Посмотри, видишь, виноградники?
– Что с того? – не понял трибун, насмотревшийся на эти виноградники вдоволь в границах Империи.
– Дело в том, – поспешил объяснить Аммоний, – что мой отец сюда плавал, и отец отца плавал в Ольвию. При них виноградников не было! Они появились десяток лет назад, когда уже я был опытным навклиром. Понимаешь, великолепный офицер?
– Признаться, нет, – сознался Константин Германик, – может, местные только сейчас додумались виноград выращивать?
Аммоний повел длинным носом.
– Нет, трибун. Я заметил, что климат меняется. Зимы были длинны и холодны, сейчас – все короче, лето – жарче. Среди местных жителей много потомков греческих колонистов, они свою выгоду сразу почувствовали, вот и появились в предместьях Ольвии первые виноградники.
– Это имеет отношение к нашей экспедиции? – рассеянно спросил Германик, которого проблемы выращивания винограда в по-прежнему холодном, по его мнению, климате интересовали в последнюю очередь.
– Как знать, как знать. Все один легендарный бог Ра знает, – загадочно проронил египтянин.
– Слушай, капитан! – Как всякий солдат, Константин Германик ценил прежде всего определенность и ясность. Ведь правильно отданный и соответственно, верно истолкованный приказ спасает жизнь. Если взялся за дротик, то не дрочи, а мечи! – Выкладывай, что ты хотел сказать на самом деле!
Навклир вдруг резко обернулся, чтобы убедиться, не подслушивают ли его, и зябко поежился.
– На краю Ойкумены было холодно, очень холодно. Потом стало еще холоднее. Далеко от Меотийского болота, в сторону Ледовитого океана, за сотни, а то и тысячи дней пути отсюда, на землях, на которых большую часть года лежат сплошные снега и где растут только чахлые сосны, а крестьянская кирка, всаженная в землю на ладонь, ломается о лед, невыносимая даже для тех краев стужа заставила подняться и пойти в теплые края дикий народ, который называет себя хунна. Или – гунны на греческом. Еще рассказывают, что этот подвижный и неукротимый народ превосходит своей дикостью всякую меру и, воспламененный дикой жаждой грабежа, продвигаясь вперед, грабя и убивая, уже до земли аланов.
– Ага, – наконец дошло до Германика, и он по-мальчишески сморщил лоб, пытаясь осознать услышанное. – Ты хочешь сказать, что какое-то очередное варварское племя, одержимое жаждой убийств, достигло аланских пределов и вполне может атаковать Готское королевство?
– Это не простое племя, – в ужасе горячо зашептал египтянин. – Говорят, что гунны родились от ведьм, которых готы изгнали из своих родов. Кровь у гуннов черная, глаза раскосые, ноги кривые, их конные отряды несметны, они все время в движении, даже нужду справляют, не сходя с лошади.
– Послушать тебя, так это уже начало того Апокалипсиса, о чем нам втолковывает христианский священник в гарнизонной церкви, которого, надо тебе признаться, я почти не понимаю, до того мудрено он проповедует, – пренебрежительно молвил Константин Германик. – Но вот что я тебе скажу, египтянин. Когда в Персидском походе моя кавалерийская ала пошла в атаку на согдийцев, вооруженных железными булавами, в ней было три сотни всадников. Назад вернулось не более сотни бойцов. Все – аланы на службе римского императора. Ты всерьез считаешь, что аланские племена, или сарматы, как их тут называют, не сумеют загнать обратно в холодные земли ублюдков, рожденных от вшивых безумных потаскух?
Навклир, посмотрев на трибуна испуганно, поклонился и ушел на нос корабля.
Корбита подходила к обширному устью Гипаниса. Даже не очень впечатлительный Константин Германик был поражен масштабами воистину вселенских вод. Цвет воды, даже ее запах изменились. Трибун, который в свое время сильно страдал от жажды в проклятом Персидском походе, с наслаждением вдохнул сладкий запах пресной воды, которую Гипанис щедро изливал в соленое море.
По команде капитана судно подошло ближе к берегу. Уже явственно виднелись аккуратные белые строения, напоминавшие загородные виллы богатых константинопольцев, но, кажется, выглядевшие несколько старомодно.
Корабль вошел в широкое устье реки, и скоро перед глазами путешественников предстала Ольвия, один из центров королевства готов.
Трибун отметил для себя высокие, явно недавно отстроенные крепостные стены, правильные с точки зрения фортификации караульные башни, расположенные даже ближе положенного по уставу полета стрелы.
С одной стороны Ольвию омывала река, а поскольку сам город стоял на гигантской террасе-возвышенности, то лучшей защиты нельзя было и представить. Впрочем, кажется, с другой стороны готы успели выкопать глубокий ров, и Германик подумал, что неплохо бы сходить туда на рекогносцировку. У моря никакого рва не было, но башни здесь были повыше, помощнее. Не такие, конечно, как в Константинополе, но все же.
Трибун, как опытный солдат, во всем привыкший к порядку, с удовлетворением обнаружил издалека маленькие фигурки караульных на стенах. Даже разглядел рисунки на бьющихся на ветру готских знаменах, закрепленных на дозорных башнях: изображение волка на одном знамени и свастики, символизировавшей момент встречи жизни и смерти на другом.
В самом порту, который располагался ниже крепостных стен, римский офицер рассмотрел несколько одноэтажных и двухэтажных зданий и длинные, уходившие в море пирсы. Отдельно находились ряды деревянных навесов, явно предназначавшихся для временного хранения грузов. Из порта к крепостным воротам (уж если быть совершенно откровенным, то ничуть не уступавшим знаменитым Золотым воротам в Константинополе), поднималась широкая дорога, по которой в обе стороны непрерывным потоком двигались громадные, забитые грузом телеги, запряженные здоровенными волами.
Со стороны порта показалась большая шестивесельная морская лодка. Офицер таможенной стражи выглядел озабоченным, неприступным. Длинные белые волосы до плеч по готскому обычаю были аккуратно расчесаны и покрыты войлочной шапочкой, но в любой момент гот был готов надеть кавалерийский шлем, его он держал в левой руке. Короткая добротная стальная кольчуга была опоясана широким кожаным поясом со спатой на перевязи. Правая рука офицера стражи лежала на рукояти меча. Он отдал короткие команды на готском языке двум солдатам из таможенной охраны, поднявшимся с ним на корбиту. Те приступили к досмотру груза. Бросив быстрый взгляд на капитана-египтянина, офицер с интересом воззрился на молосского дога. Затем перевел взгляд на Германика и уже по-гречески спросил:
– Твое чудовище?
– Мое! – с удовольствием признался Константин Германик. – Подарок от родни жены.
– Хотел бы я иметь такую родню, – пробормотал офицер, присев на корточки и с любопытством наблюдая за псом. – Сколько ему? Года два?
– Еще и года нет, – ответил Германик.
Гот только покачал головой: «Если уже сейчас такой вымахал, что с ним станет, когда в полную силу войдет!»
Затем он выпрямился, выбросив правую руку вверх в готском приветствии, и громко произнес:
– Хайль! Приветствую гражданина. Прошу оповестить о цели визита в королевство Германариха.
– Я – трибун Галльского легиона, Константин Германик, сейчас выступаю в роли вербовщика, – осторожно молвил Константин, подчеркнуто избегая воинского приветствия и тщательно придерживаясь легенды, сочиненной для него квестором Священного двора, в которой присутствовала изрядная доля правды, что делало ложь менее узнаваемой. – Евсеем, квестором Священного двора, мне поставлен приказ подняться с караваном наших купцов вверх по Гипанису, далее по Борисфену, миновав земли антов, достичь крепости под названием Самбатас. Там завербовать северных бойцов для гвардии императора и, если хватит средств, набрать конных сарматов в комитатский легион, обещанный мне в командование нашим храбрым императором Валентом.
В этот момент один из готских солдат подошел к своему офицеру и что-то зашептал тому на ухо, указывая на тщательно укрытый просмоленными кожами контрабандный груз в глубине корбиты.
Офицер таможенной стражи с иронией посмотрел на Константина Германика:
– Судя по всему, средств вам хватит еще на осадные башни.
Осмотр так же быстро закончился, как и начался. Готский офицер кивком позвал за собой египтянина Аммония:
– Нам с тобой предстоит оформить еще две корбиты из твоего каравана, – и обратился к Германику: – О тебе я должен доложить Наместнику, побудь пока на корабле. Вернусь до вечера, не сомневайся.
И, уже закинув ногу за борт, чтобы спуститься в шлюпку, внезапно подмигнул трибуну, указывая на пса:
– А что твоему грозному бойцу с берега прихватить? Медвежатины или сразу гуннского пленника?
Римский офицер понял гота правильно, подхватил шутку:
– Я его пока не балую. Думаю, благодарен будет и за свининку.
Глава VIII
Откровения готского офицера
Весенний день медленно, очень медленно, совсем не так, как в Константипополе (а уж тем более в Африке!), подходил к концу. Константину Германику надоело разглядывать башни Ольвии и уж тем более порядком наскучившее черно-синее Греческое море. «Какое-то здесь солнце другое. Неторопливое», – последнее, что подумал он, прежде чем погрузиться в сладкую дрему.
– Вставай, трибун! Идут по центру! – разбудил его оклик фракийца Тираса.
Офицер вскочил с уютного александрийского ковра, сориентировался в обстановке. Кругом темнота, только десяток робких звездочек в небе да огни на крепостных башнях. Он плеснул в лицо остатками пресной воды из заботливо подставленного греком Аттиком кувшина.
– Чего ты орешь, мы же не в поле, а перед нами не персы, – попенял Тирасу. – Кто идет?
– Плывет, я хотел сказать. – Фракиец Тирас указал в сторону порта.
Теперь уже и Константин Германик различил два огонька, которые быстро перемещались в открытом море. Скоро стало видно, что это – факелы на носу и корме большой лодки, подгоняемой слаженными ударами гребцов по направлению к их кораблю.
– Быстро! Парадный панцирь и шлем с красным гребнем! – скомандовал трибун Эллию Аттику. – На Цербера ошейник надень! Да не мешкай, театр начинается!
Первым через борт корбиты перевалился капитан Аммоний.
– Все нормально, – успел он прошелестеть на ухо трибуну, забыв даже о громадном псе. – Таможня «железо» приняла, уже и цену дают отменную.
Какую именно цену, Германик даже не поинтересовался. Не захотел, да и не успел бы. Почти сразу же за навклиром на борт судна, запросто вскарабкавшись по сброшенному канату, поднялся знакомый офицер-гот.
– Извини, трибун, – кивнул Германику. – Служба, сам понимаешь.
Уже при свете подставленного гребцами факела, рассмотрев римского офицера в полном боевом облачении, он одобрительно кивнул:
– Тебя во дворце ждут. Наместник.
– Я – готов, – скромно заявил Германик, польщенный тем, что местный офицер заценил его доспехи, стоившие целое состояние.
– Постой, погоди немного, мы о главном забыли! – Офицер таможенной стражи, перегнувшись через борт корбиты, что-то приказал гребцам в лодке. Почти сразу же потянул канат, и в руках у него оказался увесистый пакет, завернутый в холстину. – Я твоему псу свининки прихватил. Следует покормить бойца перед смотром!
Нет, определенно, чувство юмора у поданных короля Германариха… «имело место быть!», как наверняка бы в подобном случае образно выразился обожаемый трибуном Германиком солдатский император Флавий Юлий Валент.
Путешествие до порта оказалось недолгим, опытные гребцы свое дело знали, и скоро большая лодка, совершив виртуозный поворот, пристала бортом у длинного каменного пирса.
– Наш парадный вход, специально для особых гостей, – веско прокомментировал выход Константина Германика на широкий, выложенный из идеально подогнанных и тщательно отшлифованных валунов причал офицер таможенной стражи. – Говорят, еще ваши строили при Септимии Севере, легионеры из Первого Италийского.
– Откуда знаешь? – быстро спросил Константин Германик, с удовольствием постучав сапожком о твердую поверхность.
– Там надпись есть, в самом начале, в основании одного из камней. Сейчас не видно из-за прилива, но кто-то из ребят постарался: «Гней из Италийского посвятил всаднику Ресу».
– Две сотни лет назад! – восхитился трибун. – Легионы уходят, а память остается.
– Легионы не уходят, – веско возразил готский офицер. – Твое появление на этом причале тому доказательство. Кстати, коль ты уже тут. Объясни мне, готу, почему твой Гней поклонялся фракийскому богу, всаднику Ресу?
– А Митра его знает! – честно признался Германик.
– Митра? – с каким-то очень знакомым выражением переспросил готский офицер. – Что значит Митра? Ты разве в Спасителя нашего не веруешь?
На причал уже поднимались гребцы, свободные от вахты. Ярко разгорелись сразу несколько смоляных факелов. Сдерживая взбудораженного пса (готский офицер сам настоял, чтобы Германик взял Цербера), трибун замешкался, подыскивая правильный ответ. Теперь он вспомнил, что именно упоминание об азиатском солдатском боге Митре то ли позабавило, то ли насторожило его прекрасную супругу, чуть не омрачив минуты прощания.
– Дело в том, – осторожно начал Константин Германик, тщательно подбирая слова, – что я, конечно же, крещен. И в Спасителя нашего, Иисуса Назаретянина, верую безгранично. Но, сам понимаешь, иногда прорывается… Вроде как словцо крепкое.
– А-а, – собеседник если и был не удовлетворен ответом, то по крайней мере не показал этого. – Твое дело. Но вот что я тебе посоветую, как солдат солдату. В присутствии Наместника не вспоминай языческих богов, если не хочешь завтра рано утром отплыть обратно, так и не выполнив приказа. Наместник – человек набожный, исповедует учение святого Ария.
– А кто это? – недоуменно спросил Константин Германик.
Готский офицер издал глубокий вздох и кивком головы предложил следовать за ним.
– Если не знаешь, кто такой епископ Арий, лучше помалкивая и поддакивай. А когда тебе Наместник Священное Писание покажет, прояви внимание и восхищение!
– Так я по-гречески читать умею! – обрадовался Германик.
Офицер стражи резко остановился, пропустил вперед гребцов.
– Священное Писание, которое тебе покажет Наместник, уже переведено на наш язык, понял? Оно звучит на готском!
– Вот оно что! – только теперь неискушенный в сложных переговорах Константин понял, какую услугу оказал ему незнакомый офицер. – Благодарю, друг, – искренне молвил трибун, совершенно забыв о том, что готы могут составить угрозу его стране, его семье.
Гот понял его по-своему.
– Я не всегда служил в порту. Списан по ранению, надеюсь вернуться в строй, – произнес он. – Услуга за услугу. Будет возможность, молви за меня слово Ульрике, сестре Наместника. Зовут меня Атаульф. Запомнил, офицер? Только не спутай Атаульфа с Арием!
Пока шли при свете факелов широкой дорогой, поднимавшейся к крепости, Германик незаметно обратился к Эллию Аттику, переодетому по случаю в чистую тунику и послушно следовавшему за военными.
Хитрый египтянин Аммоний в последнюю минуту надоумил трибуна взять с собой грека: «Мол, если что, он последит за твоим могучим четвероногим другом. Да и вообще…»
Совет египтянина оказался как нельзя кстати.
– Слышал про Ария? – тихо осведомился Германик у грамотея Аттика.
– А как же! Епископ из Александрии. Удостоен внимания при царствовании Константина, потом отправлен в изгнание. Позже снова обласкан, уже при Юлиане Отступнике. Готы исповедуют арианство, Арий – их главный учитель и духовный пастырь.
– Если понадобится, выкажешь свои познания перед Наместником, – быстро решил трибун. – Только рот рукавом прикрывай, а то нас точно обратно отправят. Понял, беззубый?
В темноте прошли через узкую калитку в широких крепостных воротах. Миновали Нижний город, как назвал его готский офицер. Судя по запаху, позади остались рыбные лавки, а вот ноздри пощекотал запах хлеба из ближайшей пекарни. Пересекли кузнечный ряд. Из открытых настежь дверей видны были языки пламени, слышны издали глухие удары молотов по наковальням. Да, работы местным кузнецам хватало. Германик пожалел, что не удалось посмотреть: чем это готские умельцы заняты даже ночью? Вряд ли такая спешка к мирной жатве!
В Нижнем городе, особенно когда вступили в район одноэтажных длинных жилых домов, процессию сопровождал псиный лай: готские собаки учуяли чужака.
– Верхний город, – прокомментировал готский офицер, – это уже совершенно иная архитектура. Тут у нас все, как в столице Империи. И трехэтажные дома с портиками, и вон оно, не видно, правда, в темноте, но, поверь, большое здание суда. Разумеется, гимнасий с бассейном. Бани. Там дальше: церкви. Наши, христианские. Но есть также и храм Аполлона, которому здесь поклоняются чуть ли не со времен колонизации этой местности греками-милетцами. И, ты не поверишь, но местный люд охотно посещает храм Абрасакса, неведомого ни тебе, ни мне языческого бога, представляющего мировую душу.
– Епископ Арий, сам многократно гонимый, с пониманием относился к чужим заблуждениям, – подал голос грамотный Эллий Аттик.
– Точно, – подтвердил гот. – Впрочем, не нашего ума это дело, а если захотите выяснить истину, то лучшего собеседника, чем Наместник, вы в пределах нашего края не найдете. Кстати, мы пришли.
Здание королевского дворца освещалось по всему периметру факелами. Вдобавок во дворе ярко пылали десятки костров, на фоне которых отчетливо виднелись фигуры стражи в полном боевом вооружении. Сцена эта разительно отличалась от нравов столичного Палатия, где охрана, набранная преимущественно из варваров, блистала украшениями не хуже, чем придворные вельможи. Впрочем, кроме чисто представительской функции личной охраны императора, существовала палатийская гвардия, которая несла охранную службу на входах во дворец. Но дежурные гвардейцы уж точно не разводили громадные кострища перед окнами императора и не слонялись по двору в ночное время в таком количестве с оружием наизготовку.
– Что это они, к войне готовятся? – мысли Константина Германика озвучил Эллий Аттик, подошедший сзади, чтобы взять у трибуна поводок молосского дога.