Никита Александрович Костылев
Пустынник. Война

–Группа зачистки, прием.

–На приеме, – подношу рацию я.

–Прикройте нас, мы вышли на наших гостей, – прошипела рация, голосом мастер-сержанта.

Мы быстро поднимаемся на второй этаж и занимаем позиции у окон. Отсюда хорошо видно, как багги остановился посередине улицы, а перед ним стоит человек, замотанный в белые одежды. Стоящий перед машиной человек опускает оружие на землю и поднимает темные, почти черные руки. Он терпеливо ждет и просто смотрит на замершую перед ним машину.

–Мастер-сержант, тут что-то не так, – говорю я в рацию, – нефтянники говорили, что их было несколько. В доме мы заметили следы минимум четырех человек.

–Разберемся, – коротко прошипела рация в ответ, – Загорнов, держи нашего гостя на прицеле. Группа зачистки, следите за окнами. Стреляйте без предупреждения.

–Приняли.

Дверь багги раскрылась и из машины выбрался наш командир. Держа замотанного в белые одежды человека на прицеле автомата, он стал медленно приближаться к нему.

–Не нравится мне это, – тихо сказал стоящий рядом со мной Слава.

Мне тоже это сильно не нравилось, но я предпочел промолчать, внимательно глядя за по сторонам. Мастер-сержант тем временем продолжал плавно приближаться к неизвестному, не спуская с него прицела. Его лица не было видно. Окутанный с ног до головы в белые одежды наподобие балахона он походил на араба из фильмов до Дня Первой Экспансии. Сейчас мы видели только темные руки, ярко контрастирующие с его ослепительно белым одеянием. Единственной отличительной чертой было изображение черной птицы, держащей что-то в когтях, которое было нарисовано на груди.

На командир тем временем был в каких-то трех-четырех шагах от него.

–Кто ты такой? Где остальные?

–Je suis un voyageur. Seul voyageur!

–Ты русский понимаешь? – сержант сделал еще один плавный шаг.

– Seul voyageur! – повторил неизвестный, чуть повысив голос.

–На землю! – ствол автомата мастер-сержанта показал вниз.

– Seul voyageur! – неизвестный чуть ли не кричал, не двигаясь с места, но и не опуская рук.

–Я сказал на землю! – заорал Горин.

Странный шипящий свист заставил меня вздрогнуть. Словно в замедленной съемке я увидел, как из одного из подвалов в доме на противоположной стороне улицы в наш багги рванулась извивающаяся ракета. В следующий миг багги объятый огнем подлетел в воздух, а затем грохот стельбы заполонил все вокруг.

Едва я успел выпустить короткую очередь в сторону подвала из которого подбили наш багги, как в наше здание что-то ударило сбоку. От сильного толчка я отлетел в сторону и наступила тьма.

***

Я не знаю, сколько был в отключке, но когда открываю глаза, Слава стоит на одном колене в паре метров от меня и меняет обойму. Стекающая со лба кровь заливает ему лицо. Передернув затвор, он быстро перекатывается к одному из разбитых окон и дает две очереди. В следующий миг он бросается уже в мою сторону, а бьющий с улицы пулемет крошит стену и потолок над нашими головами с секунд десять, после чего замолкает.

–Слав, – бормочу и я пытаюсь встать.

–Лежи! – ефрейтор быстро по-пластунски подползает ко мне.

–Что это за твари, – говорю я, а кажется, словно кто-то другой сбоку выговаривает эти слова за меня.

–Не зна… – голос Славы пропадает в грохоте очередной пулеметной очереди, которая снова долбит по нашему убежищу.

–Они скоро будут тут и нам хана – хрипит Слава мне в ухо. – Идти сможешь?

–Да!

–Через первый этаж не пройдем, придется прыгать! Давай за мной! – Слава делает пару коротких очередей на улицу, не глядя, просто высунув автомат и бросается в соседнюю комнату. Подхватив оружие, я с трудом бегу вслед за ним.

Где-то внизу слышится громкий хлопок и пол сотрясается под ногами. Я падаю на пол и слышу ор ефрейтора:

–Давай, Олег! Они уже тут!

Автомат, который я буквально волоку на ремне, стучит по разбитому полу, когда я бегу к балкону, выходящему на другую сторону улицы. Оказавшись на балконе, я вижу, что Слава уже спрыгнул вниз и, припав на одно колено, бьет очередями по окнам первого этажа.

Я прыгаю неудачно и резкая боль в колене отдает так, что я кричу и падаю на землю. Резко приподнявшись, я вскидываю автомат в сторону окон. Автомат бьет по черным провалам окон и мне кажется, что я слышу крик. Слава быстро бросает гранату в окно и мы бежим с соседнему домику. Стоящий дом, видно, был раньше частной территорией. Пробежав мимо того, что когда-то было изгородью, а теперь это просто торчащие из потрескавшейся желтой земли прутья, мы прячемся за проржавевшей машиной.

–Рация при тебе? – спрашивает Слава.

–Твою мать, – я чувствую, что нагрудный карман пуст.

–Хреново, – качает головой он. – Но в нефтяной крепости уже наверняка слышали выстрелы и вызвали подкрепление из цитадели.

–Будем пробиваться к нашим возле ж/д путей?

–А че еще делать, – кивнул Слава, – давай, работаем переходя от дома к дому. Прикрывая друг друга. Ты сам то как?

–Голова еще кружится.

–Ладно, нам главное домов пять сейчас пройти. Там уже до наших рукой подать.

Я бью одиночными по чернеющим окнам нашего уже бывшего убежища, когда Слава бросается за угол стоящего рядом дома. Ответная автоматная очередь из здания заставляет меня буквально вжаться в землю. Над моей головой пули прошивают ржавую машину и вокруг вздымаются мелкие пучки высохшей земли.

–Давай! – Слава бьет длинной очередью по окнам, когда я срываюсь с места, чтобы добраться до спасительного угла.

До следующего дома мы добираемся под грохот автоматных очередей. Мы бьем в ответ по нашим преследователям, едва заметные силуэты которых мы видим мелькающими среди развалин домов. Нам нужно пройти метров двести, прежде чем мы выйдем в зону, где нас прикроют пулеметным огнем.

На какой-то момент нам кажется, что преследователи отстали. Автоматные очереди больше не колотят по домам, за которыми мы прячемся и я не вижу никакого движения.

Засев возле полуразваленной стены, мы тяжело переводим дух. Слава вытаскивает бинт и наскоро обматывает кровоточащий лоб. Надолго не поможет, но кровь хотя бы какое-то время перестанет заливать лицо.

Я вставляю новую обойму, передергиваю затвор и спрашиваю:

–Готов?

–Да, – коротко кивает он.

Нам хватает десяти секунд, чтобы добежать до следующего домика и спрятаться за ним. Когда Слава пытается перебежать к старому разваленному гаражу, внутри которого виднеется остов проржавевшего автомобиля, я слышу грохот откуда-то слева и бегущий Слава вдруг спотыкается и падает. Я поворачиваю автомат в сторону, но прежде чем успеваю нажать на спусковой крючок, слышится еще один взрыв и я отлетаю назад, нелепо раскинув руки.

На этот раз сознание не покинуло меня, если не считать дико кружащуюся голову. С трудом едва приподнявшись на земле, я пополз в сторону лежащего Славы. «Мы на открытой местности» – вяло, где-то за ухом прошептало сознание. Плевать. Ухватив окровавленной рукой Славу за погон, я только прохрипел:

–Слав… Слав… давай, нам нужно…

Затуманенное сознание уловило движение прямо передо мной. К нам приближались три фигуры в белых балахонах с оружием в руках. У одного из неизвестных был на плече гранатомет.

–Эй, куда вы, – со странным акцентом спросил один из них, разводя руки в стороны.

Присев на корточки, неизвестный стянул лыжные очки, точь-в-точь такие же как у нашего мастер-сержанта и на меня уставилась пара темных, почти черных глаз:

–Спешишь куда?

Сильный удар в живот заставил меня сложиться пополам на пыльной земле.

–Слава, да? – неизвестный в белом балахоне нагнулся над ефрейтором. Он схватил моего товарища за подбородок и повернул ко мне: – куда ты его зовешь? У него дыра в полголовы!

–Суки, – я пытаюсь встать.

–Надо валить его, – говорит тот, что держит гранатомет, – потом уходим. Скоро эти бараны из крепости приедут. Коммандер велел просто разведать обстановку.

–Погоди, дело одно у меня есть, – неизвестный отпускает безжизненное тело Славы и достает нож.

Я вижу, что до стены ближайшего дома каких-то полтора метра и выдергиваю чеку. Светошумовая граната летит под ноги неизвестным и я только успеваю перекатиться быстро в сторону, чтобы вжаться в землю. Слышится громкий хлопок и когда я поднимаю голову, я вижу, что один пустынник сидит на земле, обхватив голову руками, а остальные двое нелепо кружатся на месте, оголтело стреляя в разные стороны и крича.

Я знаю, что времени у меня остаются считанные секунды и, выхватив отцовский нож бросаюсь на них. Первого я убиваю, воткнув лезвие по самую рукоятку в гортань. Он только издает булькающий звук и оседает на землю. Второй боевик уже приходит в себя и пытается направить на меня автомат, когда я хватаю его за оружие левой рукой и толкаю назад. Мы падаем вместе на пыльную землю, автомат стучит очередью, но пули крошат только стену. С каким-то звериным отчаянием я прижимаю левой рукой автомат к горлу своего противника, а нож в правой руке мягко входит в его живот. Лежащий на земле боевик отчаянно брыкается и бьет меня по лицу, но я словно не чувствую его ударов. Когда я резко кручу нож в его кишках, он перестает рычать и уже просто хрипит, все сильнее колотя ногами по земле и раздирая ногтями мое лицо. Я не ослабляю хватку до тех пор пока он не перестает биться. Поднявшись на ноги, я резко бью его бездыханное тело ножом еще несколько раз в грудь.

Когда я поворачиваюсь к третьему, который издевался над трупом Славы, боевик в белой одежде уже не сидит на земле. Он медленно поднимается на ноги и стоит, сгорбившись, глядя исподлобья на меня.

Подняв нож и наставив его в мою сторону, он тихо говорит:

–Начинай.

***

Первое время мы кружим напротив друг друга, не делая резких выпадов. Мой противник только улыбается ослепительно белыми зубами, играя ножом. Глядя как он обращается с ним, я понимаю, что это, похоже мой конец. Он легко крутит нож и играется с ним, насмешливо глядя на меня. Судя по всему, он окончательно пришел в себя.

В этот момент мне страшно. Никогда еще в жизни я не испытывал такого животного страха. Я смотрю на эту ослепительную улыбку и понимаю, что сейчас эта тварь меня зарежет. Слишком хорошо обращается с ножом, а у меня уже просто не осталось сил. Он делает резкий выпад в мою сторону, я отчаянно отмахиваюсь и делаю шаг назад.

–Ссышь? – он смеется, – правильно. Скоро мы вас всех тут перережем. Недолго осталось.

Я ничего не говорю, только не отрываясь смотрю на клинок, играющий лучами солнца. Пот стекает по лбу, я уже тяжело дышу и понимаю, что этот ублюдок выпад за выпадом меня просто изматывает. Нога отдает с каждым шагом дикой болью, голова гудит и я просто начинаю слепнуть, в то время как эта тварь делает выпад за выпадом и смеется. Смеется.

Неужели это будет так? Он сейчас проткнет мне печень и все? Так закончится моя жизнь?

–Ссышь? – азартно орет этот ублюдок и снова играет ножом. Еще выпад, я едва успеваю отпрыгнуть в сторону, но уже точно понимаю, что на следующий рывок у меня просто не хватит сил.

–Ссышь? – он снова смеется.

Сначала я слышу грохот слева, после чего улыбающийся передо мной боевик отлетает в сторону, врезаясь в желтую стену. Я поворачиваю голову и вижу наших стрелков-мотоциклистов, которые должны были прикрывать отступление, заняв позицию возле вокзала.

Младший сержант стоящий с пулеметом наперевес не произносит ни слова. Подойдя ближе, он смотрит на лежащего на земле Славу, потом переводит взгляд на отлетевшего к стене боевика и снова стреляет в него, кроша на кровавые части еще живого пустынника.

–Они могут быть не одни, – тихо говорю я, падая на колени.

Нож я все так же не выпускаю из рук.

Младший сержант молчит, а тем временем на небольшую площадку, которая когда-то видимо, была частью огорода при небольшом домике, выходит еще около десятка дозорных с оружием. Повернув голову на рев двигателей, я вижу, как между домами мелькает силуэт танка.

С трудом поднявшись на ноги, я подхожу к развороченному выстрелами трупу лежащему возле стены. Опустившись на одно колено рядом с ним, я вижу, что на белом балахоне пришит странный шеврон: черная птица держит в когтях череп, а ниже одно единственное слово – «Invasion».

Поднеся нож к балахону, я срезаю шеврон.

Глава 3.

В госпитале, если можно назвать госпиталем небольшой грузовик, внутри которого всего четыре узких койки, я провел два дня. От поездки в поселок мне остались на память пара сломанных ребер, ссадины и синяки, которые испещрили все тело да сильный ушиб ноги. Благо, кость после прыжка со второго этажа я не сломал. Так что долго валяться мне не пришлось. У нас вообще в цитадели нет тех, кто ничем не занят. Ты либо с автоматом на посту, либо в экспедиции в соседние общины и аванпосты, либо на фермах или уборке территорий. Тех, кто халтурит нет. Даже если тебя пару дней назад чуть не убили. Впрочем, мне как дозорному не приходится жаловаться: в этом и есть работа. Правда Мари от моего потрепанного вида было очень плохо: каждый раз после смены она шла ко мне, чтобы проведать, а я лишь отмахивался, что со мной все в порядке. Мои убеждения что все нормально ее не сильно утешали и она лишь просила, чтобы я оставил дозорную службу, переведясь на работу в теплицы. Спорить было бесполезно, т.к. она при моем отказе включала классическое женское оружие – слезы. Только когда я сказал, что очень сильно устал и у меня немного кружится голова (я тоже кое-какие способы манипуляции знаю, к слову), она перестала плакать. При этом она, естественно, успела взять с меня обещание о том, что я хотя бы об этом подумаю. Только после того, как я его дал и сделал вид что очень ослаб и мне нужно отдохнуть, она закрыла эту тему.

Честно говоря, обещание я сдержал: когда Мари покинула госпиталь, я тихо сказал:

–Подумал. Нет.

После чего с не совсем чистой совестью лег спать. А на следующий день стоит нашему врачу отпустить меня, как тут же меня встречает наш лейтенант прямо на выходе.

–Как самочувствие, Смирнов? – заботливо спрашивает Хадин.

–Лучше, товарищ лейтенант.

–Это хорошо, – улыбается он, положив мне руку на плечо. – Пошли пройдемся, я тебе чаю налью. Пойдем?

Я иду вслед за лейтенантом и уже чувствую неладное. Наш лейтенант не любитель нежностей, особенно с каким-то никому не нужным рядовым. Лейтенанта Хадина у нас не любят. Грузный тридцатилетний лейтенант формально возглавляет дозорную службу, которая отвечает за патруль окрестностей и защиту стен цитадели. Для таких как я, лейтенант царь и бог. С чего ему со мной любезничать? Сраный рядовой с вышки идет с офицером пить чай? Видать чего-то хочет наш офицер от меня. Долго свои намерения Хадин не скрывает, поэтому налив мне ароматного чая, который бесплатно доступен только офицерам, он говорит:

–Это твои первые убитые были?

–Нет.

–Хорошо, – кивает он, затем спрашивает: – Скажи, тебя уже вызывал к себе полковник, командир части?

–Нет, а зачем?

–Ну как же, – вздохнул лейтенант. – Три человека погибло. Багги потеряли с пулеметом. Думаешь, командир части не захочет разобраться, как так произошло?

–Мы попали в засаду.

–Вы попали в засаду, – кивнул лейтенант, – а как так вышло, что вы попали в засаду?

–Ну…

–Мастер-сержант пошел с тремя людьми проверять поселок, вместо того, чтобы вызвать подкрепление. Если бы сразу вышел ударный корпус, этого удалось бы избежать, так? – лейтенант словно не спрашивал, он говорил это с такой интонацией, как будто так и было на самом деле.

–Мы привыкли уже, что нефтянники вызывают по поводу и без…да и мастер-сержант вызывал подкрепление, – сказал я. – Я точно помню это.

–Знаю-знаю, – вздохнул лейтенант. – Вызывал. Только давай, если полковник у тебя спросит, вызывал или нет, ты скажешь то, что говорил я сейчас: подумали, что ничего страшного, нефтянники могли ошибиться. Могли померещиться им люди с оружием. Поэтому сержант и сказал идти малыми силами. Сказал, мол, обычная прогулка, так и сказал, Олег.

–Но ведь.. – начал я.

–Смирнов, – голос лейтенанта перестал быть дружелюбным, – сержанта уже нет. С него никто не спросит. А вот я могу здорово попортить твою жизнь, если не сделаешь так, как скажу. Ты уяснил?

–Да.

–Ты входишь в дозорную службу. – резко отчеканил Хадин. – Ты на фермах что ли работаешь? Откуда «да»?

–Так точно! Разрешите идти?

–Свободен. И подумай о чем я сказал, – лейтенант откинулся на спинке старого скрипящего офисного кресла. – На пост не иди. Сегодня отдохни пока. А завтра к работе приступай, на фермах рук не хватает. Недельку поработаешь там, а потом снова в строй. Может уже в новом звании, кто знает.

–Есть.

Я отдаю воинское приветствие и покидаю маленький кабинет. Выйдя во двор, я стою с несколько минут на месте, затем поднимаюсь на стену. Кивнув проходящему мимо патрулю, я прохожусь по стене, затем усаживаюсь недалеко от ворот в цитадель. Серебряная капля корабля Чужих все также висит над мой головой. Впрочем, что ей, уже второй десяток лет она висит над нашими головами и исчезает из виду только когда наступает очередная песчаная буря. Сидя на стене, я размышляю о том, что сказал мне лейтенант. Жирный боров сделал сразу несколько прямых намеков, которые не понять было невозможно. Очевидно, что мы попали в засаду не только потому что неизвестные были хитрые и сильные ублюдки с гранатометами, но и потому что лейтенант отказался отправлять подкрепление когда мастер-сержант его запросил, да и изначально он нас отправил на одном багги. И теперь очевидно, что с кого-то из нас будут за это спрашивать. Лейтенант, как начальник дозорной службы должен отвечать за гибель людей и техники, но гораздо проще в его случае свалить все на погибшего мастер-сержанта. Тут все просто – Горин понадеялся, что это будет очередная «пустая» разведка по развалинам, где мы найдем только бродячих собак. Начальству не доложил, решил отправиться один, за что поплатился своей жизнью и своих людей. Но с мертвого не спросишь, в этом случае лейтенанта максимум пожурят, но вот если выяснится, что лейтенант не дал подкрепление когда его просили и погибли люди, то полковник может отправить офицера под трибунал. Закончится это все может для лейтенанта тем, что его выставят за ворота цитадели.

Хотя нет, выставят вряд ли. Он как никак родственник главы цитадели, чем и обязан своему посту. Место теплое – знай расставляй себе людей по стенам, отправляй в патрули да экспедиции и получай тройную пайку. За стену не выставят. Но вот полковник, который возглавляет всю оборону цитадели и нефтяной крепости с родственничком главы цитадели особенно не будет церемониться. Может и не выставит за ворота, но вот в звании разжалует и поставит на его место кого-нибудь из своих родственников или приближенных. У нас в принципе в цитадели многое решается родственными связями. Если ты принадлежишь к какому-нибудь клану, чья родня на высоких должностях, то со временем займешь теплое место. Будешь сидеть в цитадели, пока остальные шарятся с оружием по пустоши и ковыряются в говне свиноферм.

Не думаю, что полковнику особенно важны я, Слава, пулеметчик Загорнов или мастер-сержант. А вот вышвырнуть родственничка главы цитадели с насиженного места не по надуманному поводу, а по самой серьезной причине – это настоящий подарок.

Вот лейтенант и суетится. Сразу сказал мне, что будет и как, а чтобы я не забывал своего места в пищевой цепи, с недельку поработаешь на свиноферме, дружок, выгребая дерьмо. А будешь эту недельку паинькой, может и станешь новым мастер-сержантом. Только вот если я открою рот и скажу людям полковника не то, что нужно, то быть мне по локоть в говне свиноферм до конца жизни. А может и того хуже: я ведь ни к какому клану не принадлежу.

Я морщусь от солнечного света и прикрываю рукой глаза. Посмотрев на ближайшую вышку, я вижу, как там стоит Пашка возле пулемета и играется осколком стекла, как я несколько дней назад.

–Эй, выживший! – весело кричит он. – Заходи!

Я поднимаюсь на ноги и быстро иду к нему. Легко взобравшись по лестнице, я обнимаю друга.

–Здорово, друже.

–Ну как ты? – спрашивает дозорный.

–Бывало и лучше.

–Ну, рассказывай, – Пашка оперся на пулемет. – Что это были за твари?

–Не знаю, Паш, – качаю головой я.

–В цитадели был дикий аврал, когда ваш отряд атаковали, – сказал Пашка, глядя в сторону безлюдной пустоши, – я тогда тоже на вышке был. Как резко ударный батальон сорвался и давай ворота открывать. Человек сорок бойцов поехали, оба бэтэра и танк. Они целый день поселок шерстили и ничего не нашли, кроме тех троих, что ты завалил.

–Двоих, – поправил я. – третьего Дима завалил. Мотоциклист. Если бы не он, зарезал бы меня этот отморозок.

–Ну не знаю, – Пашка пожал плечами. – Мне говорили, что ты всех троих завалил. А Димку не спросишь, его и второго мотоциклиста перевели в нефтяную крепость, на усиление. С ними связи нет.

–Понятно, – я усмехнулся.

Лейтенант не стал терять времени: наверняка мотоциклистов после профилактической беседы перевели в нефтяную крепость от греха подальше. Там слухов про то, как они отправились шестеро на проверку поселка не разболтаешь особенно: как никак режим у них другой там. Не будет и слухов о том, что лейтенант зажопил бензина и из-за его халатности погибли люди. Нефтяная крепость считается у нас привилегированным местом, где повышенные пайки и не пыльная работа. Значит, мотоциклистов лейтенант решил подкупить и отправить подальше от ушей полковника, которые были тут повсюду. Хороший ход. Мне звание мастер-сержанта после недели ковыряния в говне свиноферм, а через неделю-другую все окончательно уляжется, если я дам правильные показания и вина за гибель людей и техники ляжет на плечи уже мертвого мастер-сержанта.

–Ты сам то как? – спрашивает Пашка.

–Я? А что я?

–Ну… после такого то.

–Да никак, – тихо ответил я. – Жалко парней. Загорнова этого жалко, смешной он был. Все говорил, мол, настанет время, надерем задницу Чужим, когда все вместе объединимся и перестанем по норам прятаться. Мастер-сержант… не любил он меня. Ну что теперь, если дерьмовые дежурства на самом пекле мне ставил, не вспоминать его теперь что ли, – я вздохнул и добавил самое главное имя: – Слава… он же мне жизнь спас.

–Да?

–В самом начале боя я отключился, а он оборону на втором этаже держал. Если бы не он – меня оглушенного просто прирезали бы. Хороший он был мужик, мы с ним не часто общались, он в основном на Большой Башне дежурство нес, а все равно…

–Мать у него осталась, знаешь об этом? – Пашка посмотрел на меня.

–Мать?

–Да, она на складе работает.

–Его уже похоронили?

–Да, в первый же день, на Алее. Сразу с поселка повезли, – ответил Пашка, – ты же знаешь правило. Хороним сразу же, чтобы заразу не занести.

–Знаю. Что еще говорят?

–Да ничего, – пожал плечами Пашка. – Все Астраханский караван ждут. Видишь, уже второй день от графика выбиваются, вонючки. Опаздывают. От них хоть новостей послушаешь, да на рынок можно сходить, прикупить можно чего. Куртку хотел себе новую, а то скоро похолодает, ночью задрогнешь на посту, да и на выезде удобнее. Говорят, из Астраханского аванпоста должны много шмотья привезти.

–Модник, – усмехнулся я.

–А то, – Пашка перевел взгляд на мой рукав. – А что это у тебя такое?

–Это? – я посмотрел на новый шеврон. – Это на память. Срезал с рукава того урода, что зарезать меня хотел. Делать в госпитале было нечего, вот и лежал, шитьем занимался.

–А лейтенант не возьмет за задницу, за такие шевроны, которые пустынники носили?

–Да пошел он в жопу, твой лейтенант, – окрысился я.

–Эй, ты поосторожней с такими словами, – Пашка оглянулся по сторонам.

–Знаешь, почему нас чуть не перебили в поселке? – тихо спросил я.

–Так, эти же пустынники…

–Потому что лейтенант зажопил бензина на большой отряд. Он нас всегда так отправлял и вот наотправлялся. А теперь хочет все на мастер-сержанта свалить, – я притянул Пашку за китель к себе и еще тише прошептал ему в самое ухо: – если бы не зажал он бензина, то может и был бы жив наш Слава, мастер-сержант и даже этот дурачок Загорнов, который с Чужими воевать собрался.

–Ты это, – Пашка настороженно посмотрел на меня, – ты чего хочешь делать?

–Не знаю, – я отвернулся. – Лейтенант предложил сделку, мол, будешь молчать в тряпочку, станешь новым мастер-сержантом. На Горина мертвого хочет все свалить за провал.

–И че ты думаешь, – Пашка наклонился ближе, – Горину и остальным уже не поможешь. А мастер-сержант это полуторная пайка.

–Ты что, с ним заодно? – я резко повернулся к старому другу.

–Головой ты поехал смотрю, – вздохнул Пашка. – Просто советую тебе. Ты же знаешь, чей родственничек лейтенант. Ничего ты ему не сделаешь, если полковнику сдашь, когда тот спросит.

–Ладно, пойду я. Астраханский караван увидишь – скажи. А лейтенант… может и не будет он скоро лейтенантом, когда я полковнику расскажу. А не поможет полковник – сам решу с ним вопрос. Но это между нами.

–Конечно, друже, – улыбнулся Пашка, потом он ухватил меня за рукав, прежде чем я спустился по лестнице и сказал: – а до матери Славы сходи. Она должна знать, как погиб ее сын.

В ответ я только киваю. Когда я спустился с лестницы и прошел метров десять по стене, то повернулся и помахал Пашке рукой. Он улыбнулся и помахал в ответ.

Вышагивая по стене, я размышлял над его словами: «Даже если полковнику сдашь, когда тот спросит» – про то, что полковник может спросить, я Пашке не говорил. Это говорил мне только лейтенант, когда вызывал на беседу. Впрочем, Пашка не дурак и сам мог догадаться, кто может в первую очередь спросить о произошедшем. Совпадение ли, что он сразу сказал про полковника, только я заикнулся о том, чтобы сказать правду?

Медленно шагая по стене, я тихо, одними губами сказал:

–Паш, надеюсь, что это совпадение.

***

Спустившись со стены, я иду в Муравейник. Так называется самая большая жилая часть цитадели, в железных перегородках которой ютится около трех тысяч человек. Да, крепость у нас большая по сравнению с округой. По сути своей, Нижнекамская цитадель это самая большая крепость в округе километров на сто. Пробираясь среди железных комнатушек, спаянных из уже давно ржавеющих металлических конструкций, я дохожу до своей маленькой комнатушки. Она у меня всего два на два метра, никак кроме как конурой не назовешь. Зато она у меня отдельная и не приходится жить в здоровенных бараках на 30-40 человек. Заперевшись изнутри, я падаю на свой гамак и закрываю глаза.

Над головой светит только одинокая 40-ваттная лампочка. Можно было бы пойти к Мари, но я боюсь что она опять заведет разговор об уходе из дозорной службы, а вечно прикидываться больным я просто не смогу. Потянувшись к единственной полочке, я достаю потрепанную записную книжку и карандаш.

Кроме ножа это то немногое, что осталось мне от отца. Матери я никогда не знал, а отец умер спустя восемь лет после Первой Экспансии. Мне тогда было уже двенадцать, когда отца не стало. Забавно, но я даже не помню точно его лица: только смутный образ в памяти. Это был самый близкий человек в этом мире, а лица я его не помню. Смутно помню я и свое детство – большую часть времени мы проводили в этих железных катакомбах и взрослые только изредка разрешали нам выбираться во внутренний двор цитадели. Оно и понятно, раньше цитадели приходилось гораздо больше драться, чем сейчас. Первые годы после Экспансии прошли в жестокой резне и я слышал, что были дни, когда пулеметы на вышках не успевали охлаждаться, отбивая штурм за штурмом.

Я часто думаю, какой я все-таки слабак по сравнению с отцом. Он ведь сделал почти невозможное: вытащил малолетнего меня из стремительно погрязающего в разрухе мира. Бился и бился день за днем для того, чтобы я выжил. И я смог выжить. Я не помню его лица, но помню день, когда его не стало и что произошло потом. Это был один из тех редких дней, когда детям разрешили играть во внутреннем дворе цитадели.

Мы играли, кажется, в казаков-разбойников и носились среди металлических перегородок. В один момент ворота крепости раскрылись и внутрь стали заезжать тяжелые бронетранспортеры.

–Так, а ну кыш, детвора! – прикрикнул на нас усатый военный, который до этого весьма благодушно смотрел на наши догонялки.

–Погодьте, – с брони машины спрыгнул один из рослых бойцов. – Смирнов Олег кто?

–Я… – я подался вперед, чуть сжавшись под взглядом здоровенного разведчика.

Он пристально смотрел на меня, а я, смущенный его взглядом, опустил глаза вниз, время от времени поглядывая исподлобья, не подойдет ли отец.

–Подойди сюда, – он опустился на одно колено.

–Меня папа ищет? – только спросил я.

–Твой папа не вернется больше, сынок, – тихо сказал тот, положив мне руку на плечо, – погиб твой папа.

Я не расплакался тогда. Сам не знаю почему, вроде должен был. Просто стоял и смотрел на этого человека в форме песчаного цвета и судорожно вдыхал сухой воздух. Потом я убежал. Меня пытались поймать, но я шмыгнул между цепких рук и побежал. Зашмыгнув в нашу с отцом каморку, я запер ее на замок и забился в угол. Мне тогда вдруг стало очень-очень страшно. И одиноко. Я хотел заплакать. Хотел просто зареветь, где-то в глубине души я понимал, что мне стало бы от этого легче. Но нет, я просто сидел в углу каморки и жевал край грязной футболки, пока чьи-то мощные кулаки колотили по запертой двери.

Сообщивший о гибели отца офицер позаботился обо мне. Его звали Игорь. Игорь Самойлов, лейтенант ударного корпуса. Благодаря ему, наверное, я не умер от голода где-нибудь на окраинах крепости. Главное, что он для меня сделал произошло на следующий день.

Если вы думаете, что администрация цитадели заботится о сиротах, то вы глубоко ошибаетесь. Пайки получают только те, кто работает. Стандартную пайку получают гражданские, работающие на фермах, теплицах или на административной работе. Свою особенную, военную пайку получают все, кто носит оружие и защищает цитадель. Для сирот погибших военных своих отдельных паек нет. Для них нет отдельных кубриков, нет ничего. Выживешь на подачках со столовой – хорошо, сдохнешь – еще лучше.

Соседи не стали тогда со мной церемониться. Не следующий же день, стоило мне выбраться из кубрика, как меня уже ждали гости. Когда я отпер железный засов и вышел наружу, проголодавшись, я увидел своих соседей. Прямо возле двери стоял мой сосед по кубрику, кажется, он работал на свиноферме, рядом с ним, устроившись на табурете сидел его сын.

–Здравствуй, Олег – улыбнулся дядя Гриша, наш сосед.

–Здравствуйте, дядь Гриш, – шмыгнул носом я.

–Папа у тебя я слышал, погиб, – сочувственно покачал головой сосед. Приобняв меня за плечи, он завел меня в кубрик обратно. Его сын последовал за мной.

–Что вам нужно, – пробормотал я.

–Сочувствую твоему горю, – покачал головой дядя Гриша, садясь на покошенный табурет, который был единственной мебелью кроме старой двухъярусной кровати, занимавшей тогда почти все пространство кубрика. – Трудно теперь тебе будет без отца то, – он вздохнул, – помочь тебе хочу. Давай так, я поговорю с бригадиром, определит тебя к нам на ферму. Начнешь работать руками, вон как Витька мой, он на год тебя старше, а уже с полгода на ферме. Так хоть голодать не будешь. Сам знаешь, Олежа, что у нас в цитадели не едят те, кто не работает.