Ники Персико
Райские Спагетти

Об авторе

Ники Персико – адвокат, журналист, публицист, написавший множество статей для национальных изданий, увлекающийся различными творческими занятиями: от фотографии до написания сценариев, от музыки до актерского мастерства. Был удостоен премии культуры города Монополи, а в 2015 году выиграл международную литературную премию «Giallo Garda» с романом «Райские Спагетти».

Сотрудничал с различными литературными фестивалями и выступал уполномоченным членом правления коммуны Бари в продвижении издательского дела.

Бывший стюард «Alitalia», путешествующий по всему миру, собирающий и хранящий внутри своего сознания обширные многокультурные знания.

Трудоспособный писатель, всегда способный удивлять как разнообразием жанров, с которыми он работает, так и оригинальностью, которая в различной степени всегда присутствует в его произведениях.

Он начал свою писательскую деятельность в 2010 году с коротких рассказов, по одному из которых – «Тереза покачивалась» – был снят короткометражный фильм, удостоенный премии «Piedigrotta Barese». За короткий период автор стал популярным из-за своего инновационного стиля и умения гармонично смешивать различные повествовательные приемы, в результате чего после выхода романа «Райские спагетти» был назван создателем жанра «смарт-триллер». Он также является автором сюжетов и сценариев для кинематографа, опубликованных рассказов и стихотворений.

Ты нарисовал ад тех женщин, у которых нет голоса, которые больше не умеют просить о помощи.

Потому что у них не получается, потому что они не могут, потому что не хотят.

Или потому что они так думают.

Это лишь гадание, смертный приворот.

Они вкусили плохое яблоко, которое выглядело хорошим, а оказалось пустым и гнилым.

Гнилым внутри.

БЕЗВРЕМЕННОСТЬ

Темнота. Кромешная темнота. Поздний вечер, почти ночь. Время будто остановилось. Я закрываю дверь в кабинет и, как это часто случается, последним ухожу из офиса. Лифт уже не работает, потому я решительно направляюсь к узкому и запыленному лестничному пролету с бетонными ступеньками. Это одна из тех лестниц, которые обычно ведут к подземным парковкам: с красными и белыми полосками по бокам, с витающим в воздухе типичным запахом влаги и затхлости, с полом, усеянным потухшими окурками.

Преодолев последний пролет, я прохожу еще одну открытую дверь с ручкой «антипаника». Зона парковки полупуста, неоновые лампы горят тускло, с трудом освещая дальние углы и создавая густые тени между колоннами и желтыми полосами на полу. Пандусы все облуплены из-за неумелых маневров. Лишь два автомобиля стоят припаркованными.

Направившись к своей машине, я замечаю в нескольких метрах за углом неподвижную фигуру и застываю как вкопанный. Присмотревшись, я понимаю, что передо мной высокая женщина в длинном темном пальто и широкополой шляпе, из-под которой выбиваются длинные светлые волосы. Я мог бы узнать ее даже со спины! Мы недавно виделись с ней в студии, потом она вышла, опередив меня всего на несколько минут.

Теперь она стоит неподвижно, вытянув вперед руки, сжимающие хромированный пистолет, направленный перед собой. Я смотрю на нее и в то же время пытаюсь понять, что творится вокруг. Мне кажется, что только мое время продолжает свой бег, а все остальное застыло, словно стоп-кадр.

Я делаю еще один бесшумный шаг. Теперь все становится видно куда лучше. Оружие, которое женщина держит в руках, направлено на кого-то, находящегося перед ней, кто мне почти не виден. Я с трудом могу рассмотреть очертания фигуры, но, к своему изумлению, обнаруживаю, что второй человек – тоже женщина в темном пальто и шляпе, с длинными светлыми волосами.

Они совершенно одинаковые!

И та вторая тоже держит пистолет, направленный на своего близнеца. Только держит она его одной рукой и стоит в позе дуэлянта из прошлых эпох: голова повернута к правому плечу, а рука поднята. Могу предположить, что смотрит она в прицел, как стрелок, наводящий дуло на цель. Три точки на одной линии: глаз, прицел, цель.

Обе женщины вооружены и пребывают в боевой готовности. Конечно, это очевидно, что одна пытается защититься от другой. Убийца, жертва и я – внезапный элемент, непредвиденная перемена, помеха или, может, неожиданная удача, в зависимости от того, что произойдет дальше.

Но что я могу сделать? Каким образом мне действовать и стоит ли вообще это делать? Я могу оставаться неподвижным из-за страха или по собственному выбору. Я могу инстинктивно закричать или броситься на землю, попытаться сбежать отсюда или шагнуть к ним, а, может, наоборот, от них. Я могу сделать что-нибудь, а могу ничего не делать, и любое мое действие способно все изменить: жизнь и даже смерть.

Но кое-что ясно точно: одна из этих женщин отныне защищает не только свою жизнь, но и мою. Если убийца попадет в цель, то потом он убьет и меня, потому что я таким образом стану свидетелем.

Я могу подождать, надеясь, что произойдет обратное, а могу действовать.

Но как действовать?

Никто не может представить себе, что ему вдруг придется принимать решение за считанные мгновения. А такое вполне может случиться. И я тоже не представлял себе, что однажды окажусь в подобной ситуации. Более того, я никогда не думал, что когда-нибудь стану судьей, арбитром или определяющим фактором в жизни других людей. Причем людей, которые парадоксальным образом станут судьями и арбитрами моей жизни. И я должен в безвременной ситуации решить, что делать. Или, наоборот, не делать. При этом зная, что передо мной стоит вопрос жизни и смерти.

Понятие времени не всегда одинаково. Иногда года длятся всего лишь мгновение, а иногда короткие мгновения кажутся бесконечными. И они в самом деле такие! Именно это и называется безвременностью.

Возле меня, на выступе в стене, виднеется металлический предмет, возможно, стяжка скамьи, забытая кем-то. Я заметил, как она блеснула на свету, за мгновение до того, как остановился. Я машинально хватаю ее, не раздумывая особо. Она весит килограмма два и весьма холодная.

Инстинкт – это пространство мгновения, которого нет.

Безвременность.

* * *

Со многими случается, например, после аварий, что они абсолютно не помнят, что с ними произошло, а потом обнаруживают, что сумели увернуться, затормозить, одновременно выставив руку, чтобы защитить кого-то. Часто действия оказываются эффективными и правильными, пожалуй, лучшими решениями, которые можно было принять в тот момент.

Однако, пересматривая те события, понимаешь, что никакой остановки или задержки в действии не было: что-то случилось неожиданно, и тут же последовала реакция.

Но в тот момент человек раздумывал над тем, как действовать? И сколько он раздумывал над своими действиями, которые надо срочно предпринять? Когда он прекратил спрашивать себя, что лучше сделать или не сделать среди всех имеющихся вариантов, выбирая и отбрасывая определенные действия из-за их побочных эффектов?

Ответ прост: никогда, потому что человек просто не имел на это времени. Но в этом есть некоторое несоответствие, поскольку по факту он сделал выбор, а потом совершил какие-то просчитанные и разумные шаги, а не действовал случайно или беспорядочно.

Как человек объясняет свои действия после случившегося?

– Я действовал инстинктивно, – говорит он.

Но то, что называют инстинктом, на самом деле является работой разума в тот момент времени, который никогда не существовал.

Безвременность.

Конечно, она существует, просто она неизмеримо мала. Может, правильнее определить это понятие, как «расширенное время». Или лучше: «вечное время». Поскольку его базовое значение не поддается измерению, опускаются все параметры, установленные человеком для его подсчета.

Я никогда не слышал ничего подобного. Да, к вопросу о скорости света: если стало бы возможно перемещаться с этой скоростью, мы смогли бы видеть, что творится за углами. Об этом я в какой-то степени слышал в контексте с Марадоной. Марадона был чемпионом, потому что был быстрее других в своих решениях. Всего лишь на тысячные доли секунды, но этого достаточно, чтобы быть непредсказуемым, когда противник понимает, что уже слишком поздно реагировать. Мысль и действие, нейронная передача, динамический расчет – именно это называется талантом.

Кто-то называл его «коротконожкой». Как бы то ни было, магия Марадоны возникала на глазах у всех, когда мяч попадал в сетку ворот. В действительности же магия возникала, когда прекращался физический контакт кожаного мяча с его ногой. Именно в тот момент все и происходило, только результат еще не был виден. И по сути, после того момента уже никто не мог бы изменить событие. Оставалось лишь наблюдать и – болельщикам – надеяться.

Но Марадона, единственный в мире, знал и чувствовал, что мяч окажется в нужном месте и в нужное время, заранее оценив позиции, расстояние, скорость и движения противников, товарищей по команде, вратаря, расположение ворот и все остальные возможные факторы во всей динамике изменений между ними. Марадона это чувствовал, но даже он не верил до конца в успех. Он праздновал гол, только когда мяч оказывался в сетке. И если бы его спросили, «когда» он сделал все те разумные расчеты, которые привели к такому впечатляющему результату, он бы, несомненно, ответил, что все делал инстинктивно.

Тем не менее, когда мяч отрывается от поверхности бутсы, наступает момент, когда нельзя уже вернуться назад, и результатом этого момента станет радость либо огорчение Марадоны.

Этот момент времени, именно этот, на самом деле бесконечен, и многим он кажется таковым. Это именно тот момент, когда все происходит, и после которого все последующие события можно только наблюдать, но невозможно измерить никакими часами в мире.

* * *

Я совершаю неожиданное действие, быстрое и решительное: протягиваю руку, сжимаю пальцами металлический предмет и начинаю поднимать его широким движением руки, резко разворачивая плечо. Как в теннисе при подаче мяча.

Тяжелый металлический предмет тем временем начал набирать скорость в тот момент, когда я совершил движение, на короткий бесконечно малый миг отведя взгляд от двух женщин.

Я улавливаю, что они меня заметили, но в такой ситуации они могут обратить на меня только ничтожную часть своего внимания, ведь отведение взгляда от противника может стать для них фатальным, и ни одна из женщин не станет этого делать. Потому они остаются неподвижными, чувствуя мое присутствие.

Насколько же надо быть холодными и сосредоточенными, сколько адреналина должно быть у них в теле, чтобы отвлечься друг от друга на мгновение, достаточное для понимания того, что происходит вокруг. Их рассудок, не желая того, должен принять в расчет движение, неожиданно возникшее в самом темном углу парковки, которое явно означает, что я передвигаюсь.

Я слышал, что в среднем непрофессиональные теннисисты могут во время подачи мяча придать ему скорость более 180 км/ч. Я высокий, примерно метр восемьдесят, вешу 78 кг, и я играл в теннис. Но главное – я еще с юношества был способен бросить камень на треть дальше, чем кто-либо из моих друзей. Я действительно хорошо умел это делать. А еще я обладал верным прицелом. Это один из тех странных талантов, которые имеет каждый, нечто, что чаще всего совершенно бесполезно. Это дано от природы, только непонятно, зачем.

Женщины, тем не менее оказались вынужденными обратить на меня свое внимание. Обе обдумывали сложившуюся ситуацию. Они старались понять, что происходит в тени, отчего возникло это неожиданное движение.

Именно в этот момент, необходимый для прояснения ситуации, моя рука закончила свое дугообразное движение. Теперь мои пальцы, согласно точным нейронным сигналам, отпускают металлический предмет, и он летит к заданной цели с впечатляющей скоростью и силой. Оценивая цель, в которую я бросил тяжелую железную деталь, я понимаю, что она находится в 15-20 метрах от меня. Деталь, набрав по умолчанию скорость в 160 км/ч к тому времени, как я ее отпустил, пройдет этот путь за считанные доли секунды, несмотря на то, что объект этот плохо различим в тусклом освещении парковки. Естественно, я выбрал эту цель, а не бросил железку, как попало. Выбрал интуитивно, я уже говорил об этом.

Среди всех человеческих инстинктов инстинкт самосохранения действует быстрее остальных, потому моя цель мгновенно успела понять опасность и предпринять защитные меры: отклонить тело, опять же инстинктивно.

Но этого движения оказалось недостаточно. Кусок железа неумолимо попадает в нее, прямо в череп, отчего раздается отвратительный звук. Женщина, получившая удар, падает на землю, как тряпичная кукла, а другая, не задетая предметом, начинает оборачиваться, чтобы посмотреть на меня.

События уже произошли. Дороги назад нет, и последствия моих действий неизвестны. Возможно, я спас хорошего человека и себя одним ударом. Может быть. Если же я, наоборот, ошибочно выбрал цель, то я вывел из игры единственного человека, который мог бы спасти мне жизнь, и женщина, что стояла ближе ко мне, сжимая пистолет двумя руками, убьет меня после того, как повернется. Почему я решил действовать именно таким образом, как я сделал свой выбор, когда я принял это решение – я не мог бы объяснить. «Я действовал инстинктивно».

И вдруг все задрожало вокруг меня, стало темным. Ни звука.

Я пытаюсь сосредоточиться, мыслить разумно. Я оглушен. Сердце бьется, как сумасшедшее, мышцы не реагируют на призывы мозга. Я пробую пошевелиться. С трудом подняв веки, я понимаю, что вокруг царит ночь. Глубокая ночь.

Я как всегда пытаюсь успокоиться. Ничего не произошло, повторяю я себе, ничего не произошло. Опять ты за свое! Это уже случалось! Это было сном! Сном, который я теперь уже хорошо знаю. Он всегда был одним и тем же и всегда заканчивался именно так, потому что на этом моменте я каждый раз резко просыпался.

МАФИЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ

Когда я впервые увидел адвоката Спанну, меня сразу же привлекла одна деталь: обувь. Его ботинки. Они были старыми, очень старыми. Но при этом хорошо сохранились. Черные, с английской прошивкой, начищенные – они, вероятно, совсем недавно побывали у обувщика и обзавелись новыми набойками. Скорее всего, это ботинки фирмы «Church Burwood». При каждом шаге они издавали особый легкий стук, который придавал еще больше серьезности походке немолодого мужчины, подтянутого и ухоженного.

Итак, обувь. Когда я встретил его впервые, эти ботинки привлекли мое внимание куда сильнее, нежели весь остальной вид. Почему-то мне вспомнился кадр из фильма «Крылья свободы», где крупным планом были сняты ботинки Брукса. Брукс являлся одним из приговоренных, который состарился, выполняя социально полезные работы. По факту он был свободен, но совершенно не приспособлен к жизни вне стен тюрьмы, потому даже сожалел о своем освобождении. Он был худощавый и мускулистый, несмотря на возраст, низенького роста, сгорбленный, с руками, напоминающими клешни. Сцена начиналась именно с кадра с изображением его старых, но ухоженных ботинок: черных, блестящих и прочных, как у американских моряков. Что-то вроде марки «Church Shannon». Телекамера начала медленно подниматься, снимая ноги пожилого мужчины, потом развернулась, а затем остановилась на всей фигуре: забравшись на деревянный стол, он собирался вырезать перочинным ножиком надпись «Brooks was here» на балке, на которой повесился несколько мгновений спустя.

Не знаю, почему мне вспомнился тот кадр. Я много раз задавался этим вопросом, но никогда не находил на него ответа. Никогда. Может, мне пришел в голову этот кадр, потому что я всегда полагал, будто по обуви можно много чего понять о человеке. А может, потому что Брукс тоже был ухоженным, серьезным и уравновешенным во всем. Он оставался таким даже на смертном одре. Или потому что в его образе меня тоже поразила именно обувь…

Так вот, адвокат вошел в кабинет в своих примечательных ботинках, на отстроченные подъемы которых плавной складкой спадали кромки синих брюк в светлую узкую полоску. Штанины были безупречно правильной длины, ни миллиметра больше или меньше. Под пиджаком, точно подогнанным по фигуре, виднелась рубашка фирмы «Turndown collar» со стоячим воротничком, белая в голубую полоску. Образ дополнял галстук «Regimental», завязанный не слишком тугим узлом, разумеется, классическим способом.

Этот образ идеально соответствовал профессии адвоката, поскольку подходил для любых случаев, подчеркивал авторитетность, но делал это ненавязчиво. Он как бы ставил адвоката в правильную позицию относительно любого собеседника в любом контексте. Этот образ будто говорил: «Я значу не «больше» тебя, но и не «меньше». Я не хочу казаться высокомерным, но, уважая тебя, я прошу уважать и мое положение. Я ничем не хвастаюсь, не пытаюсь скрыть недостаток каких-то важных качеств, а это значит, что у меня нет личных слабых точек. Я уравновешен. Что произойдет дальше, зависит также и от тебя. То есть я авторитетный с клиентами, безупречный с сослуживцами, подчиняюсь должностным лицам, который нуждаются в подчиненных. И никаких исключений».

Спанна избегал и предотвращал возможные недоразумения и противоречия на невербальном уровне, используя в этих целях костюм: если костюм был темным и плотно сидящим, то адвокат казался неприступным, будто всем своим видом напоминая о принадлежности к определенному сословию. Если костюм был более светлыми и сидел свободнее, это означало, что адвокат готов отступить, быть толерантным, прийти к новому соглашению, внести смелое предложение, иногда не совсем пристойное, если это необходимо. Спанна подстраивался под обстоятельства, да, но всегда ради закона. Он был безупречным с коллегой-противником, исполняя свой долг. Он доверял должностным лицам, уважал реестры, но также уважал надлежащее применение законов или исключений из них, даже если они не совсем справедливые. И так далее.

«Убедительный» – вот правильное определение для его манеры одеваться.

На самом деле, в его образе не существовало никаких контрастов. Он носил седую шевелюру, густую и подстриженную, и очки, которые имели элегантную хромированную оправу и безупречно чистые линзы.

Адвокат Эджидио Спанна вошел в кабинет, не произнеся в мой адрес ни единого слова, и что-то сказал своему секретарю, которая тут же выпрямилась, приняв более подобающую позу. На мгновение Спанна обратил на меня свой взор, всего лишь на долю секунды, поскольку мог позволить себе посвятить мне именно такое количество времени. Затем он направился, постукивая каблуками своих черных ботинок, к большому кожаному креслу, стоящему за письменным столом, и сел в него, не произведя почти никакого шума, кроме легкого скрипа кожи.

После быстрого взгляда на записку, оставленную секретарем, он медленно снял свои очки, положил их на поверхность стола, расслабленно откинулся на спинку, а затем поднес обе руки к лицу. Это была единственная минутка отдыха, которую он мог себе позволить только наедине со знакомыми людьми: коллегами, друзьями и родственниками.

Снова надев очки, быстро и решительно, он взглянул на меня.

Я, с тех пор, как вошел в кабинет, сидел на одном из двух деревянных стульев с противоположной стороны письменного стола. Стулья были совершенно неудобными, и мне почему-то кажется, что это неслучайно.

К этому времени я уже очень хорошо смог понять этого мужчину, и теперь настал тот день, когда я кое-что ему выскажу. Я устал, и меня не обманут его уловки и изящная манера выражать свои мысли.

Он вопросительно посмотрел на меня и произнес доброжелательно, почти по-отечески:

– Итак, Алессандро, как дела?

Обычный вопрос, просто чтобы прощупать почву.

– Хорошо, – с готовностью ответил я. – Вливаюсь в работу, адвокат.

Односложный ответ. Но подожди, сегодня я тебе все расскажу.

Я уже понял, что с этим человеком ничего нельзя бросать на ветер, тем более слова. Потому что слова занимают время, а, брошенные впустую, они требуют дополнительных усилий, приводят к разбросу понятий, создают эффект домино, который необоснованно затрудняет любые обсуждения. Магическим словом в разговоре с адвокатом Спанна являлось слово «суть».

Полагаю, что одна из причин, почему я ему понравился, – это неоспоримый факт того, что я сразу уловил его посыл: «говори мало, слушай много, будь кратким и быстрым». Чтобы стало понятней: с адвокатом Эджидио Спанна ты имеешь полное право быть даже настоящей сволочью, но он тебя будет терпеть, если ты поторопишься.

После моего ответа Эджидио Спанна некоторое время оставался неподвижным, и это означало только одно: ответ поверхностный, этого недостаточно, а значит, я должен продолжить свою мысль.

– Я начал многое понимать о правах и реальности. Шесть месяцев я прихожу в эту контору и работаю, – добавил я, удивляясь той убедительности, которая прозвучала в моем голосе, – и мне очень нравится. Особенно мне нравится уголовное право. Оно самое прагматичное в процессе, самое интересное при практическом применении.

Адвокат слегка нахмурился, уловив некое несоответствие моих слов и выражения лица.

– Но что несомненно – так это путь, который мне еще предстоит пройти, – продолжил я.

Его взгляд стал прежним, мне даже показалось, что глаза его заулыбались от того, что я вернулся в реальность. Он снова откинулся на спинку, собираясь заговорить.

– У тебя есть много качеств, – начал он, но, судя по его тону, мои качества он считал негативными. Меж тем он продолжил: – Может, даже очень много качеств для этой профессии.

Пауза. Возможность для меня вставить слово, и я ею воспользовался.

– И что право иногда слишком убогое, схематичное, устарелое, – аргументировал я, – и к этому нелегко привыкнуть.

У меня тут же возникло стойкое ощущение, что я изрек невероятную чушь, хотя в реальности я просто высказал свое мнение, что допустимо. Не знаю, где именно я совершил ошибку. Два слова – а я уже в затруднении.

Адвокат снял очки, казалось, нерешительно.

– Убогое, схематичное и… ах, да, устарелое.

Он повторял мои слова, прикрыв глаза и массируя себе виски.

– Именно, – добавил я с плохо скрываемым замешательством человека, который был настолько небрежен, что встал в самую лучшую позицию для получения удара в лицо.

Адвокат поднял глаза и уставился на меня.

– Что такое мафия? – задал он вопрос в упор.

– Хм… В каком смысле, адвокат?

– Я спросил тебя, что такое мафия? Ты практикант с юридическим дипломом. Ты шесть месяцев провел в этой конторе и в судах. Так что такое мафия? Объясни мне.

Ублюдок.

– Ну… Мафия – это… – старался я вспомнить статью на этот счет. – 416 статья уголовного кодекса… Хотя нет! 416-bis… да… «Объединения мафиозного типа». То есть это форма действий, совершенных при отягчающих вину обстоятельствах, лицами, объединенными с целью совершения преступлений… когда, скажем, присутствуют разные отягчающие… да… то есть…

Адвокат Спанна расслабился, почти задремал. Я, возможно, впервые видел его в таком состоянии.

– Я многим людям задавал этот вопрос, – спокойно произнес он с выражением разочарования на лице. Или, может, не разочарования, но сожаления, хотя, вероятно, это было только моим предположением. – И многие не знали, что ответить. Кто-то отвечал туманными определениями, примерно как ты сейчас. Но ведь о мафии так много говорят. Это слово всем известно. «Борьба с мафией», «средства борьбы с мафией», «протесты и манифестации, инициативы против мафии». Многие пытаются ответить на этот вопрос, но многие, по сути, ищут определение только в тот момент, когда их об этом спросили, удивленные очевидностью вопроса. Это ведь все равно, что спросить, откуда берется молоко или какого цвета смола? Но видя мое неподвижное ожидание, они начинают понимать, что ничего об этом не знают, только это им не по душе. Потому они выдают все, что слышали: вооруженные банды, мафиозные группировки, которые просят взятки, убивают, крадут, контролируют поток наркотиков, управляют незаконной деятельностью, получая за все это «грязные» деньги… Все говорят нечто подобное. Но я настоятельно указываю им: то, что они описывают, является элементами, определяющими феномен преступного сообщества, и эти элементы присущи любой преступной группировке. Потому я повторяю свой вопрос: что такое мафия? Когда и почему криминальное объединение называется «мафиозным»? Или лучше скажем: мафиозного типа? Государство очень строго наказывает такие организации. С чем конкретно борется государство и по какой причине, учитывая принятые меры, оно считает эти группировки такими опасными?

Я очень сильно увлекся его речью, мне было любопытно понять, к чему он клонит.

– Я часто вижу нежелание признать очевидные факты: что люди не знают ничего о том, в чем они парадоксально считали себя сведущим. Например, что такое мафия. Это ведь ясно, что люди не могут знать все. Это святая правда. – Он снова посмотрел мне в глаза. – Но ты, который так хорошо определил право, как убогое… и… ах да… устаревшее, ты должен был бы дать мне конкретный ответ, тебе не кажется?

Однажды я видел по ТВ бегущую строку. Там было написано: «Мафия – это гора дерьма». Вот, в тот момент я себя чувствовал находящимся под той горой. Мое молчание было красноречивее любого ответа. Спанна не рассвирепел, не сказал мне, что я наглый недоумок, но он заставил меня почувствовать нечто худшее.

– Видишь ли, многие знают, что не имеют никакого понятия о разных вещах: как пишется химическая формула магния, какой точно вес у Плутона и тому подобное. Они этого не знают – и ладно. Это не их работа, они никогда об этом не слышали, у них не было необходимости это знать. И в этом они не находят ничего зазорного. Если ты их об этом спросишь, они ответят: «Не знаю». Но если речь заходит о мафии, то ситуация становится прямо противоположной, поскольку почти все убеждены, что они знают, что это такое, хотя на самом деле имеют об этом понятии очень нечеткое, непонятное, невразумительное представление.

Он даже не хмурился. И я впервые видел его таким разговорчивым. Я напоминал себе человека, который начал смотреть фильм и не может дождаться момента, когда станет ясно, кто убийца.

– Но самое трудное – это поверить, понять, объяснить, что ничто не происходит просто так. Ведь чаще всего, что бы там ни говорили, а мафия «не существует». Или лучше: не должна существовать, по мнению ее членов. Ты знал, что так считают те, которые называют себя «Коза Ностра»? Кажется, что изначально – я говорю это уже много лет – членам запрещалось давать название этой организации. Потому что это сделало бы ее идентифицируемой, а значит, определяемой. Куда сложнее бороться с врагом, которого нет как такового, когда ты даже не знаешь, каков он. Если тебе приходится бороться со сложным явлением, необходимо понимать его хотя бы в общих чертах, и не только симптоматику, составляющую элементы преступности. Если ты знаешь только некоторые черты, фрагментарно, тебя можно обмануть, воспользовавшись твоим невежеством. В этом и заключается коварство механизма мафиозных организаций. Кто научился узнавать его и раскрывать, тот знает ее слабые точки. На самом деле свои слабые точки мафия сама хорошо знает и старается скрыть их, сбивая тебя с толку. Государственные деятели, которые раскусили их, которые смогли распознать этого невидимого монстра, моментально вызывали яростный и безудержный гнев и даже платили за это своей жизнью. Потому что мафия не хочет, чтобы ее раскрыли, и когда появляется кто-то, кто в состоянии понять их истинные механизмы, обличить их, того мафия убивает. Убивает, чтобы самой не оказаться убитой.

Мы почти подошли к сути, подумал я. Сейчас он мне объяснит все. Может быть.

– А теперь, Алессандро, возвращаясь к нам с тобой, не думаешь ли ты, что люди вроде тебя, со всеми твоими качествами и характеристиками, вплоть до того, чтобы чувствовать себя способными определить наше право, как устаревшее, должны быть в состоянии сначала найти ответ на этот простой вопрос? И ты, разумеется, знаешь, что кодекс дает этому понятию весьма точное описание…

Нет. Он мне не скажет, кто убийца.

Из-под горы дерьма раздался мой жалобный голосок:

– Да, полагаю, что мне стоит лучше изучить кодекс, адвокат.

Я был разрушен. Он меня опустил, и я это заслужил.

Я поднялся, чтобы уйти, но Спанна меня остановил:

– Подожди, я хочу тебе кое-что сказать.

– Да, адвокат…

– Я хотел бы поручить тебе одно дело. Послушай меня внимательно.

Поручить мне дело? После всей этой фигни? Я ничего не понимал.

Однако если он сказал «послушай меня внимательно», мне остается сделать только две вещи: молчать и запоминать все, что он говорит. Полагаю, в случае ошибки в качестве наказания я мог бы быть казнен в конференц-зале, а мое тело, лишенное жизни, на несколько дней подвесили бы к люстре, а на грудь поместили бы табличку: «Он плохо запомнил, что должен был сделать».

Я снова сел на стул.

– Есть одна девушка, подруга одного моего друга. Я очень доверяю этому другу, мы с ним давно знакомы.

– Да, адвокат.

– Это человек… как бы сказать… важный. Он у всех на виду, солидный, уважаемый и влиятельный. Но очень замкнутый.

– Да, адвокат.

– Прекрати говорить мне «да, адвокат», – продолжил он ровным тоном. – Эта девушка, его подруга… У них с моим другом возникла одна проблема, и он обратился ко мне. Я хотел отказать, но вынужден был поговорить с ним, не вдаваясь в подробности. Я только попросил в общих чертах обрисовать проблему, и он объяснил. Речь идет об одинокой бедной женщине, он заботится о ней, как может, но сейчас у нее наступил тяжелый период, и она обвинила его в разных вещах… Это те обвинения, которые могли бы испортить его имидж. На самом деле, у нее не все в порядке с головой, поскольку она пребывает в сложной семейной ситуации. Он попросил меня не отказываться от этого дела, а, напротив, взять его. Помогая этой женщине, он не позволяет ей причинить вреда себе, потому что иначе ему придется реагировать, и, возможно, это навредит ей. К тому же, он опасается, что она может оказаться в руках некоторых бессовестных коллег, которые ради денег могли бы обмануть ее и использовать в качестве орудия для достижения собственных интересов. В любом случае, он ее любит и хочет избежать той ситуации, когда ему придется причинить ей вред, защищая себя. Короче говоря, я хочу, чтобы ты этим занялся.

Мне хотелось сказать «да, адвокат», но я промолчал.

– Ты человек, у которого много врожденных качеств, среди которых есть эмпатия. Ты знаешь, что я так думаю на самом деле. Скажешь ей, что я очень занят и передал это дело тебе, а потом я оценю результаты и подумаю, как разрешить эту ситуацию. Короче говоря, ты должен вернуть ее к разумному поведению, но не нанести ей при этом вреда. Сможешь?