Наталья Князева
Исповедь детдомовки

Доев, я отправилась в свою комнату спать. Утром, конечно, был резонанс для всего детского дома.

– Беглянка вернулась. Теперь она поедет за тарелочками, – твердили воспитанники детского дома.

42 дня…

Фраза «поездка за тарелочками» была для меня загадкой. За пару недель я быстро вернулась в режим, плюс школа началась, занятия, кружки, уборка. Со мной толком никто не разговаривал по поводу ситуации с бабушкой, лишь ужесточили правила посещения.

В один из школьных дней во время урока к нам зашла Татьяна Степановна:

– Воробьёву можно освободить от уроков? – спросила она.

Учительница молча кивнула. Я собрала все учебные принадлежности в рюкзак и направилась к выходу. Воспитательница была сильно опечалена и озадачена:

– А куда вы меня забираете? – интересовалась я.

– Мы к стоматологу, Наташ, на осмотр.

Спустившись на первый этаж, я зашла в гардеробную, что забрать ветровку. Мы направились к выходу. На улице Татьяна Степановна дала мне новую версию моей поездки:

– Ты поедешь в больницу, у тебя слишком часто болит голова. Тебя полечат.

– Хорошо, – ответила я.

В детском дом у меня забрали портфель и молча посадили в машину.

– А вещи? – обеспокоенно спросила я у воспитателя.

– Они тебе там не понадобятся, тебе все выдадут.

Непонимание. Вот что я испытывала, пока молча ехала в старой волге. Рядом со мной сидела медсестра и обсуждала с водителем свои бытовые вопросы. Со мной не разговаривали, на вопросы отмалчивались. Спустя пару часов мы приехали на территорию, где располагались старинные ветхие здания.

– Наташ, выходи, – обратился ко мне медработник.

На улице было пустынно, мы направились к маленькому двухэтажному корпусу. При входе висела табличка «Администрация», зайдя в здание я обратила внимание, что по коридору ходят врачи в белых халатах и держат в руках папки с историями болезни пациентов. И вместо ожидаемого гула было тихое перешёптывание врачей. Меня взяли за руку и повели на второй этаж.

– Садись на стул, – приказным тоном сказала медсестра.

Я покорно села стул и начала нервно перебирать пальцами. Она зашла в кабинет и пробыла там пару минут:

– Пока, Наташ, скоро увидимся, – попрощалась она.

Я только хлопала глазами, не понимая, почему меня оставляют тут одну. Все слишком быстро и непонятно. Мне не объяснили, где я, почему я тут. Ко мне подошел мужчина в белом халате:

– Руку дай! – строго произнес он.

Я протянула праву руку, мне навязали на запястье красную веревку.

– Пойдем.

Мы спускались по лестнице, я шла рядом, веревка на руке сдавливала кисть, пальцы стали неметь. Я решила поинтересоваться:

– А зачем мне на руку повязали веревку?

– А вдруг ты сбежишь.

Я удивленно подняла бровь и решила не задавать больше вопросов. Со стороны я выглядела как собачка, идущая на поводке у хозяина. Меня вели к центральному трехэтажному зданию. При входе сидел охранник, который при виде меня поднял взгляд и оценивающе посмотрел. Я прошла на второй этаж, около поста медсестры с меня сняли веревку. Я схватилась за запястье и стала его разминать, от короткой прогулки на нём виднелись витые следы от веревки. Мужчина передал медсестре папку с моей историей и удалился к выходу.

– Садись, давай знакомится, – с улыбкой сказала медсестра.

– Здравствуйте, – тихо выдавила я.

– Сейчас я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь на них коротко отвечать.

Я кивнула головой. Она задавала стандартные вопросы: сколько мне лет, из какого я города, чем болела и так далее. Окончив опрос, она сунула мне клетчатую рубашку и штаны.

– Пройдем, первое время поживешь в этой палате.

Меня повели по длинному жёлтому коридору. Со всех сторон было много дверей с прозрачными окнами. Пройдя в конец коридора, я увидела над дверью табличку «Изолятор». Меня завели внутрь и попросили переодеться. Я встала и стала ждать, пока медсестра выйдет из палаты:

– Чего стоишь, переодевайся, – шикнула медсестра.

Мне было некомфортно, потому что над моей душой стоял человек и смотрел на мои действия. Но выбора не было, судя по ее настойчивости. Покорно выполнив требование, я отдала свои вещи. Медсестра сложила их в пакет и маркером написала на нём мою фамилию с инициалами.

– Получишь их при выписке, – медсестра развернулась и вышла из палаты.

Закрыв за собою дверь, она достала ключ и два раза провернула в замочной скважине. В голове возникало еще больше вопросов, на которые не было ответов. Я села на металлическую кровать с тонким матрасом и стала ждать. Чего? Не знаю, чего-нибудь. Везде стояла гробовая тишина, и на уши давил шум от больничных ламп. Время тянулось слишком долго. Глазами я изучала свою комнатушку. В ней была тумбочка, стул, кровать и окно с решеткой.

Бззззынь…

Прозвучал школьный звонок, я прильнула к стеклянной двери и стала наблюдать за происходящим в коридоре. Из палат стали выходить люди в тех же вещах, что были одеты на мне. Мальчики поголовно были побриты на лысо и смахивали они на заключенных. Люди стали разбредаться по коридору кто-то сидел на лавочке и судорожно качался из стороны в сторону. Девушка подошла к стене и стала ковырять в ней пальцами попутно ведя с ней диалог. Другие ходили по коридору как зомби. Я испугалась, стала плакать и лучшем решением было спрятаться под одеялом, чтобы не видеть происходящее за дверью. Спустя время ко мне пришла медсестра и принесла полдник.

– Вылезай, я принесла поесть.

Когда я высунула голову из-под одеяла, медсестра увидела мои заплаканные и испуганные глаза.

– Ты чего? – поинтересовалась она.

– Где я? – всхлипывая спросила я.

– В психиатрической больнице. Тебе разве не сказали? – удивленно уточнила она.

На моих глазах появилась новая порция слез: «Почему я тут?». Медсестра присела край кровати.

– Душенька моя, в детском доме решили, что ты больна и что тебя нужно полечить.

– За что? – заикаясь, сквозь слезы смогла ответить я.

Меня погладили по голове, оставили поднос с едой и ушли. Аппетита не было, я лишь сидела и гипнотизировала поднос, на котором стояла тарелка с куском запеканки и металлической кружкой с какао. Из коридора стали доноситься истошные вопли, кому-то стало плохо. Я лишь увидела, что его скрутили и утащили в палату двое санитаров. В какой-то момент я словила себя на мысли, что сижу уже несколько часов на кровати и мой живот предательски урчит. Сев на стул около тумбочки, я решила попробовать больничную еду.

– Господи, какая безвкусная гадость.

Творог был кислым, я бы даже сказала испорченным. Я запила все дело порошковым какао и легла обратно в кровать. За окном темнело. Ко мне зашла медсестра, которая держала в руках металлическую тарелку и стаканчик с таблетками.

– Ужин. Но сперва прими лекарства, – поставив на поднос тарелку, она протянула мне стакан.

В нем лежало две разноцветных пилюли.

– А можно узнать, что это?

– Зачем тебе, ты все равно не поймешь.

Но, увидев мой озадаченный взгляд, она тяжело вздохнула и добавила:

– Сонопакс, глицин. Они тебе нужны, чтобы ты лучше спала.

Напрашивается вопрос. Почему ребенок в девять лет интересуется препаратами? Я часто бывала в больницах и интересовалась тем, чем меня лечат, поэтому эти лекарства мне были уже знакомы. После родителей меня месяцами держали на этих препаратах.

Когда я выпила таблетки, медсестра проверила мой рот.

– Позже приду за посудой. Ешь.

Она вышла из палаты, закрыв меня на замок. До меня дошел запах из тарелки. Пахло горохом. Подойдя ближе, я увидела оранжевое пюре. Взяв алюминиевую ложку, я решила попробовать сие больничное искусство.

Гороховое пюре, серьезно? Более отвратного блюда я не видела. Тут, видимо, любят музыкантов.

Впихнув в себя пол тарелки этой оранжевой гадости, я предпочла свое свободное время потратить на сон.

Утром я проснулась от больничного звонка. В палату зашла медсестра, принесла поднос с едой, протянула таблетки:

– Ешь, позже пойдем на психологическое освидетельствование.

– Хорошо.

Наконец-то я выйду за пределы четырех стен. Поводив ложкой по тарелке, где вместо каши была мутная белая жидкость, в которой плавал рис, и сморщив нос, я отодвинула её от себя, предпочла выпить какао и ждать, когда за мной придут. Я сидела на стуле и стала считать секунды.

– Двести девяноста пять, двести девяноста шесть… – на пяти ста я сбилась со счету, язык уже заплетался от такого количества цифр.

Наверное, прошло около часа, когда за мной пришли. На руку повязали веревку и повели в административный корпус. Мы шли вдоль коридоров, проходя один кабинет за другим, поворачивали то направо, то налево. Дойдя до кабинета, я получила приказ ждать на стуле. Я села на стул и стала по привычке болтать ногами. Из кабинета выглянул врач:

– Заходи.

Спрыгнув со стула, я прошла в кабинет врача.

– Давай знакомиться. Меня зовут Нина Владиславовна.

– Здравствуйте, – стоя в двери, ответила я.

Врач жестом показала на стул, находящийся напротив ее стола.

– Давай поиграем. Я сейчас буду называть десять предметов, а ты должна повторить их за мной.

Я кивнула головой и стала слушать слова, которые она мне произносила. Все они не имели никакого отношения к друг другу. Дерево, самолет, солнце, чайник, стул, вода и так далее. С третьей попытки я произнесла все десять слов, не запнувшись.

– Отлично. Теперь нарисуй мне дерево с птицами, потом мост и речку.

Я активно ударилась в художество и с полным энтузиастом стала рисовать предложенный мне вариант вещей. Закончив рисунок, я протянула его Нине Владиславовне. Она пристально изучала мое творение, изредка поглядывая на меня. Подняла голову:

– Так, давай пройдем тест. Я буду задавать вопросы, а ты мне будешь на них отвечать.

Какие конкретно вопросы она задавала я не помню, но они были связанны с тем, как бы я поступила бы в различных стрессовых ситуациях, что мне нравится, что мне не нравится. Закончив опрос, она печально вздохнула.

– Ты, конечно, нервный ребенок, но не психически больной. Почему тебя сюда привезли?

– Не знаю. Может быть, потому что с детьми дерусь, когда они обзываются, и потому что с бабушкой уехала из детского дома без разрешения, – рассуждала я.

– Я бы с радостью отправила бы тебя домой, но, пока твои опекуны сами тебя не заберут, я не имею права в первый день тебя выписывать. Так что какое-то время побудешь у нас. Будешь ходить в школу на занятия и помогать в огороде с другими более стабилизированными детьми. Иногда мы с тобой будем видеться и проводить беседы. А сейчас выйди в коридор, посиди, я поговорю с медсестрой.

– Хорошо, до свидания.

– До встречи, Наташа.

Выйдя в коридор, я села на стул и занялась для себя уже привычным делом: ожиданием. Мои ноги болтались, не касаясь земли, чем завораживали мой детский разум. Спустя пару минут вышла медсестра, я протянула ей руку для того, чтобы мне навязали веревку.

– Она тебе больше не нужна, пойдем, – сказала мягким голосом медсестра.

– Простите, а как вас зовут?

– Можно просто Валя, – с улыбкой ответила она.

Позже мы с ней подружимся, я буду ей помогать вечерами убираться и играть с ней в карты.

После посещения врача меня перевели в общую палату с менее буйными девочками. Палата была гораздо просторнее, чем та коморка, в которой я ютилась прошлые сутки. В ней располагалось шесть двухъярусных деревянных кроватей, у каждой их них стояло по две тумбы. На окнах висели шторы, на полу лежал ковер. Здесь было гораздо приятнее и уютней в сравнении с другими палатами. Расстелив новую постель, я стала изучать помещения, потом прошлась по коридору и мельком заглядывала в другие палаты. Новая палата кардинально отличалась от других. Другие были уставлены металлическими кроватями с изголовьями, в некоторых из них были привязаны дети, которые истошно кричали и выгибались. Жуткое зрелище. Пройдя дальше, я наткнулась на небольшой холл с книжными полками и телевизором, около которого собрались несколько детей и смотрели мультики. Судя по всему, сегодня был выходной, раз в такое время никого не было на занятиях. Я пошла к полкам и стала изучать книжные ряды. Многие писатели мне были не знакомы, некоторые книги были в неподобающем виде. Наткнувшись на более-менее знакомую мне обложку Гарри Поттера, я взяла ее для прочтения. На обложке был нарисован главный герой и большими буквами написано «ТАЙНАЯ КОМНАТА». Тихий час тут длился четыре часа, и себя в это время в кровати нужно было чем-то занять. Прижав книгу по ближе к себе, я пошла на пост медсестры, чтобы просить разрешения на ближайшую приватизацию данной литературы. На посту сидела новая медсестра, я молча подошла к ней и ждала, пока она обратит на меня внимание. Дописав в журнале, она положила ручку и повернулась в мою сторону.

– Здравствуйте, можно у вас спросить?

– Конечно, спрашивай.

– Я тут книгу нашла, могу ли я ее читать в тихий час, пожалуйста?

– Если ты никому мешать не будешь в это время своим прочтением, я не буду против. Ты у нас новенькая?

– Угу.

– Хорошо. Положи пока книгу в тумбочку, тебе пора на обед.

Обрадовавшись разрешению, я зашла в палату, спрятала книгу в нижний ящик тумбочки. Прозвенел звонок, все стали выходить из палаты и двигаться в конец коридора. Я проследовала за всеми и зашла в длинное помещение, где располагался ряд объединённых столов, к которым были приставлены лавочки. На столе стояли металлические тарелки, у каждой лежала алюминиевая ложка и кусок черного хлеба. Найдя свободное место, я взглянула на странную субстанцию в тарелке.

– Это рыбный суп, – сказала мне девочка, сидевшая рядом.

Видимо, я сегодня голодаю. Съев кусок черного хлеба, я ждала, пока остальные поедят. Позже зашла медсестра и объявила, что обед окончен и все должны разойтись по палатам.

Вот так длились мои дни. Все было по звонку или приказу медперсонала. Я исправно принимала лекарства, ходила в «школу», ела по звонку и много спала. Почему я выделила школу? Четыре раза в неделю на три часа нас заводили в кабинет и выдавали учебники за пятый и шестой класс. Как говорится, учили тем, что было.

За своё хорошее поведение я выходила гулять с некоторыми ребятами, помогала им в теплицах. Соседние церквушки для нас организовали экскурсию в местный музей, а потом у нас были импровизированные шашлыки с сосисками. Можно было назвать это место домом отдыха, но периодические крики детей и вид качающихся больных мне напоминал, где я.

Я вела отчет дней. На сорок второй день мне объявили:

– Воробьева, на выход, за тобой приехали, – объявила медсестра.

Я ломанулась в гардеробную, с нетерпением ждала, пока мне выдадут мой пакет с вещами. Самое прекрасное чувство – это почувствовать на себе размер своей одежды. Приятно было одеть то, что не пахнет хлоркой и приятно облегает тело. На выходе меня ждала медсестра из детского дома. Протянув мне руку, она повела меня к старой серебристой волге, где ждал водитель, чтобы отвезти нас в детдом.

Сев в машину, я почувствовала, как моё хорошее настроение моментально улетучилось. Ведь по приезду меня будут ждать измывательства, придирки и обзывательства в мою сторону. Я же приеду из дурки, грех над таким не пошутить. Мы ехали молча, но в моей голове были мысли:

– Где я так нагрешила? За что мне все эти испытания? Почему я? На сколько меня еще хватит?

Слезы капали из моих глаз, я молча стирала их рукавом и мечтала стать невидимкой в детском доме, чтобы меня не видели и не трогали.

Время близилось к обеду, когда машина въехала на территорию детского дома. Меня проводили до группы и первое, о чем я мечтала эти долгие дни, лечь на удобный матрас своей кровати. Какое блаженство для моего тела, приятная постель, удобный матрас. Закрыв глаза, я не заметила, как провалилась в сон. Проснулась я от дикого гула детей, приходящих со школы. Подорвавшись с кровати, я села за стол и сделала вид, что чем-то занята. В комнату зашла Света, при виде меня она улыбнулась:

– Привет, ну, как ты?

– Нормально, что нового было в моё отсутствие?

Я не вспомню, что она мне тогда рассказывала, но, скорее всего, это были очередные сплетни нашей «Тюрьмы». К вечеру я адаптировалась к привычному ритму жизни, и все делали вид, будто бы я не уезжала.

Странно, а где издевки?

Но, кроме перешёптывания из репертуара: «Смотри зубастик вернулся», – ничего другого не слышала.

Шло время…

На дворе стояла зима, мы с группой вышли на прогулку. Любимой игрой у нас была «Гори, земля». Правила игры: выбирается ведущий, ему натягивается шапка до носа, чтобы он ничего не видел, а мы, остальные игроки, на определенной площадке (чаще всего, это была высокая горка с многоуровневыми препятствиями) прыгали и бегали. Он пытался нас поймать и в какой-то момент кричал:

– Гори, земля.

Задачей была такова, чтобы твои конечности не оказались на поверхности. То есть ты цепляешься руками, ногами за перила или другие поверхности, поднимая ноги. В этот момент, если он найдет тебя и осалит, ты водишь.

Часто в порыве игры мы себя травмировали по неосторожности, за что получали выговор от воспитателей. Но для меня зимнее время в детском доме обернулось еще одним испытанием. Если я оставалась наедине или прогуливалась по территории, кто-то из старшаков находил меня и начинал резвиться. Если снег был липким, меня закидывали снежками. Чаще метились в голову, да так, чтобы я заорала от боли. Часто к такому развлечению подтягивались многие и мутузили меня снежками до тех пор, пока не приходил воспитатель на мой крик. Она разгоняла их и говорила мне гулять рядом с ней до конца прогулки. Так что чаще всего на улице меня можно было встретить только рядом с воспитателями.

Еще я столкнулась с такой вещью, как стукачество. Если меня обижали, и я шла жаловаться, то потом меня вылавливали где-нибудь за углом и устраивали темную. Усвоило я это правило не с первого раза, поэтому сначала жаловалась взрослым в надежде, что меня спасут. Я надеялась, что меня перестанут обижать, но воспитатель ведь не может ходить со мной везде.

Летом за стукачество меня проучил Саша, сбив меня на велосипеде так, что у меня был ушиб ребер, и долгое время я попросту не могла спокойно спать и дышать. Сережа вогнал в мой затылок шестерёнку от велосипеда. Меня, как тряпичную куклу, кидали в гардероб с верхней одеждой. И на все были отговорки:

– Она шла по дороге, я не заметил.

– Я хотел кинуть в стену, но она зашла в этот момент.

– Я просто толкнул, она огрызалась.

Эти парни на две головы порой были выше и старше меня, но для них я была грушей для бить и развлечения.

Перемирие в издевках наступало очень редко. Это было, когда приезжали спонсоры, во время праздников или в пионерских лагерях. Тогда все друг к другу относились по-доброму.

Нас каждое лето отправляли на три месяца в пионер-лагеря и чаще всего туда съезжались другие детские дома Московской области. С нами на месяц отправляли воспитателей, чтобы они помогали вожатым в нашем воспитании, ибо дети из таких учреждений порой не предсказуемы, а жесткая рука нужна нам была постоянно. Наш детский дом был самым большим по количеству воспитанников, и делили нас на три отряда: старший, средний и младший. После двадцати одного дня пребывания в лагере мы ехали обратно в детский дом, на «пересмену». В течение недели мы жили на территории детского дома, перестирывали свою одежду, нам выдавали новые средства гигиены, и мы ехали в новый лагерь. Чаще нас старались отправить на море в санаторий.

Так что я могу смело заявить: за все свое детство я объездила почти весь берег краснодарского края.

Однако отдыхом это не назовёшь. Санатории находились в горах. Поход куда-то был целым квестом. Все ходили гурьбой под присмотром воспитателя: шаг влево, шаг вправо – расстрел. Жили по расписанию. Еда, сон, процедуры и выступления. Но чем старше мы становились, тем больше вольности у нас было. Лет в одиннадцать мы в очередной раз приехали в пионерский лагерь. Его особенность была в том, что к нему примыкал небольшой частный сектор. На его территорию можно было попасть через мост на окраине лагеря. Во время обеда я услышала разговор двух ребят:

– Да там сады с яблоками! Кусты с ягодами! Все что хочешь: смородина, малина, ежевика!

– Да ты гонишь!

– Нет, серьезно, пойдем покажу!

Меня охватило любопытство, что там за сады такие, которые они так красочно описывают. После тихого часа я нашла мост, о котором говорили ребята и подошла к ближайшему домику. Встав около сетчатого забора, я стала разглядывать, что интересного растет в саду. Яблони, вишни, различные кусты ягод и цветов… И вдруг мне в глаза попались огромные кусты малины. Дверь дома скрипнула, и оттуда вышла старушка, которая злобно на меня посмотрела:

– Здравствуйте, меня зовут Наташа. Могу я вам чем-нибудь помочь?

Ее выражение лица резко изменилось, и она расплылась в улыбке.

– Что ты, доченька, не нужно, – отмахиваясь рукой, отвечала старушка, – может, ты что-нибудь хочешь?

Я жадно смотрела на куст малины, на котором красовались спелые ягоды. Она увидела, куда я смотрю и предложила мне пройти к ней на участок и собрать себе стаканчик. Открыв калитку, старушка проводила меня до кустов. Собирая малину, я по ягодке засовывала себе в рот. Пока я обдирала куст малины, параллельно беседовала с милой старушкой. Оказывается, она работает в пионерском лагере в столовой поварихой, и ее жутко достали ребятишки, которые повадились без спросу лазить в ее огород:

– Мне не жалко, просто они ломают забор и деревья. Может, ты знаешь, кто это делает? – поинтересовалась у меня старушка.

Сдать никого я не могла, поэтому предложила сходить к директору лагеря, может, он придумает как решить её проблему. Поблагодарив за радушный прием, я побежала на территорию, чтобы меня не спохватились и не начали искать.

Больше мы со старушкой не виделись, так как некоторых ребят (в том числе и меня) забрали из пионерского лагеря на неделю раньше, потому что мы играли в ансамбле. Нужно было ехать выступать за Московскую область.

Отправили нас тогда в Белгород. По приезде нас поселили в маленькую гостиницу, владельцы которой держали на территории небольшую кольчатую ферму. Когда мы приехали, нам быстро провели экскурсию и отправили спать после утомительной дороги. На утро нас ждала репетиция, экскурсия по историческому городу, отдых и снова репетиция. Заготовленные наряды на выступления у нас были простецкие. У девушек длинные в пол красные сарафаны на толстых золотистых бретельках и поношенные временем кокошники на лентах, у парней классика черные брюки, красная косоворотка и шляпа с гвоздикой. Ансамбль был у нас небольшой: бас балалайка, три балалайки, две домры, три баяна, треугольник и щетка. Первый день пролетел незаметно. На второй день нас ждало выступление. Позавтракав, мы поехали в дворец культуры и стали ожидать своей очереди. Волнение нарастало особенно тогда, когда мы прошли на сцену и стали выступать. По окончанию всех выступлений мы заняли почётное третье место, надо бы радоваться, но… Одна из девочек обвинила меня за снижение баллов. Что во время выступления из-под платья были видны мои порванные сандали и тем самым я испортила имидж и поэтому нам снизили баллы. Конечно, все подхватили, стали обвинять в нашем третьем месте. Во время прогулки она специально наступила мне на ногу и дорвала мою единственную обувь. Так что эмоции и настроение после всей поездки было омрачено моим позором и шарканьем ноги во время прогулок.

На третий день нас повезли кататься на аттракционах. Так как я опозорила коллектив, я смогла прокатиться только на одном из них, а потом с завистью смотрела, как другим весело без меня.

Вообще выступления у нас были часто. Раз в год на территории нашего детского дома проводился областной конкурс среди детских домов «Созвездие». К нам съезжались дети из детских домов, и в течение нескольких дней мы соревновались в различных возрастных и творческих категориях. Инструментальный, театральный, поэтический, танцевальный, вокал и многое другое. По истечению трех конкурсных дней проводилось награждение.

В первый год обучения Ольга Владиславовна заставила меня выступать перед публикой с небольшим этюдом, тогда я получила свой первый приз зрительских симпатий и фотоаппарат-мыльницу.

А вот наш оркестр каждый год получал заслуженное, а, может, и нет первое место. Я не смотрела другие выступления, так как с каждым годом старалась охватить все больше и больше направлений и в период «Созвездия» превращалась в маленького энерджайзера. Выступив в оркестре, я бежала переодеваться, чтобы отыграть на скрипке, после бежала в поэтический зачитывать стихи, а после этого танцевала или играла в театральном. С каждым годом я занимала все больше и больше призовых мест, но, видимо, директора детского дома это жутко бесило, и в один из годов она убрала меня из списка участников абсолютно везде. Придя на урок по скрипке, я со слезами на глазах пожаловалась Ольге Владиславовне на несправедливость. Она меня успокоила и предложила выдвинуть мою кандидатуру от школы искусств.

– Но меня не пустят выступать, – расстроенно ответила я.

– С чего это? Ты выдвигаешься участницей не от детского дома, а от музыкальной школы. Я сижу в жюри и только пусть попробуют тебя не допустить! – заверила меня учительница.

Тот день я запомнила на всю жизнь. Мне двенадцать лет. Объявляют мою фамилию, я выхожу со скрипкой и играю как никогда раньше. Меня наполняла злость и обида. Я хотела доказать, что я лучшая и мои старания оправдались. В день награждения наш оркестр получает первое место, жюри немного замялись и, взяв микрофон, добавили:

– Первое место делит Воробьева Наталья по классу скрипка.

Под аплодисменты я входила на сцену и смотрела в глаза Наталье Семеновне. Ее злость, наверное, была главной наградой для меня.

Я безумна благодарна Ольге Владиславовне, потому что она помогла мне и не дала опустить руки, чем вселила в меня уверенность и надежду.

Мы в ответе за тех, из-за кого получаем зарплату….

В детском доме была большая текучка воспитателей и младшего персонала. Задерживались только самые стойкие. О ярких представителях педагогической профессии сейчас я вам расскажу.

От одной воспитательницы всегда жутко пахло тухлой рыбой и потом. Нас она воспринимала как животных и разговаривала с нами на жаргоне дрессировщика собак. Поэтому, пока она спала, девочки залили ее волосы клеем и подкрасили сие искусство ядерно-красной краской. На утро нас разбудил ее дикий крик и злобная физиономия с торчащими красными клоками на ее белоснежной гриве. Уволилась она на следующий день, опустим тему разбирательств, скажу одно: виновных тогда не нашли. Потом к нам устроилась суровая воспитательница, работавшая до этого в детской колонии. Ей тоже оказалось не так сладко с нами, и увольнялась она с криками:

– Вы хуже зверей, в колонии себя дети так не ведут, как вы тут.

Кто-то не выдерживал и пары недель общения с детьми и молча писал заявление на увольнение. Но самые хитры находили выход, как задержаться в должности воспитателя и начинали заводить дружбу с самыми отбитыми воспитанниками.

Ведь проще управлять стадом, когда есть вожак.

Парочка из таких воспитателей оставили в моей жизни не лучший отпечаток. Юлия Викторовна, мерзкая блондинка, наносившая на свое лицо тонны штукатурки, продержалась в должности воспитателя пару месяцев, поняв свою власть, она оскорбляла детей, била их половыми тряпками. Для меня это было унизительно, ведь тебя бьют половой тряпкой, которая предназначена для мытья полов в туалете. Позже старшаки довели ее и, получив нервный срыв, она подала заявление на увольнение.

На моей памяти самой злющей была младший воспитатель. Она была узбечка, кликали ее Джафоровна. Она работала в нашей секции и подружилась с одним мальчиком, который любил издеваться над теми, кто младше него. Тот ещё придурок, вечно задирал всех и имел дебильную привычку плевать в лицо людям. А теперь история о том, как эти двое испортили моё здоровье.

Осень. Мне было двенадцать лет, когда в очередной раз он начал меня дразнить и, не выдержав, я полезла драться, но, так как он был крупнее меня, он затолкал меня в комнату. Вместе с Джафаровной и еще парой ребят он загнал меня в угол и стал надо мной измываться.

– Эй, зубастая, почему ты такая страшная? – крикнул Денис, попутно харкнув в мою сторону.

Другие последовали его примеру и повторили жест. Я пыталась встать, но меня с ноги загоняли обратно в угол. В какой-то момент у меня не хватало воздуха, и я стала задыхаться. Резко встав, я попыталась открывать окно.

– Ты куда, зубастая? Суицидом решила все закончить? – прижав мои руки оконной рамой и резко толкнув меня в бок, они кинули меня на пол.

От удара в боку начало болеть, и я стала умолять:

– Мне больно, – сквозь слезы говорила я.

– Заткнись, не притворяйся, – крикнула мне Джафаровна.

Из коридора послышался голос воспитателя:

– Завязывай, пошли от сюда, – сказал Денис.

Кто-то напоследок пнул меня с ноги. Я сидела в углу и хваталась за бок руками. Боль была адская. Скрючившись от боли, я аккуратно встала, умыла лицо и направилась в кабинет к медсестре. На мои жалобы толком никто не отреагировал, дав но-шпу, врач отправила меня обратно в группу. Кое-как поднявшись на третий этаж, я легла в игровой и ждала, пока таблетка начнет свое действие.

– На улицу собираемся, – крикнул всем воспитатель.

– Можно я не пойду, у меня сильно болит живот? – попросила я.

– Нет, я тебя в группе одну не оставлю. Иди собирайся! – жестко ответил воспитатель.

Выбора у меня не было, нужно подчиняться. Боль в боку не проходила, а лишь усиливалась еще больше. Кое-как одевшись, я пошла на улицу и стала сидеть на лавочке.

Бум. Мне голову прилетает футбольный мяч. Женя, подбегая ко мне, с улыбкой на лице произнес:

– Сдала нас? – злобно улыбаясь, спросил он.

– Нет, – держась за лицо, ответила я.

– А то смотри, башку отобью.

Просидев час на улице, мы вернулись в группу. По пути я зашла в кабинет медсестры.

– Не проходит боль, можно что-нибудь другое, пожалуйста?

– Нет, на тебе еще но-шпы и иди в группу.

Выпив очередную пилюлю, я поднялась в группу, на ужин идти не хотелось – боль в боку перекрывала мой разум и отбивала аппетит.

– Тебе никто не оставит ужин, – предупредил меня воспитатель.

– Ну и что, – скрючиваясь от боли, ответила я.

Все ушли на ужин, а я уже начала молиться, чтобы боль меня оставила в покое. Я спустилась в очередной раз к медсестре. Она не выдержала моего напора и вызвала скорую. Я лежала на диване в кабинете и смотрела как тикают часы.

Тик-так. Тик-так.

Боль начинала нарастать с большей силой, даже обычный вздох давался с трудом. Приехавшая бригада скорой помощи, бегло осмотрев меня, объявила:

– Подозрение на аппендицит. Увозим.