Наталья Гимон
Хранитель. Сказки дедушки Корая
– А-а-а, Светлая Голова, вернулся, наконец? – Отец в кожаных штанах и нижней полотняной рубахе сидел у окна их просторной горницы, что-то проверяя в своей тихонько позвякивающей кольчуге. Рядом с ним сидел незнакомый мужчина. И хоть голова его была снежной от седины, а сосредоточенное лицо будто шрамы изрезали морщины, ни у кого не повернулся бы язык назвать его стариком. Скорее уж старцем, которого, словно невидимый плащ, окутывал жаркий запах сухих трав. Он так же, склонившись над стальным полотном, неспешно, как-то рассеянно, перебирал узловатыми пальцами маленькие колечки по краю. Но при этом губы его шевелились, а глаза были закрыты.
– Добра тебе, отец Корай, – ровно сказала мама и отошла к печи.
– Ну, что? – улыбнулся отец Такину. – Рассказывай: что видел, где был?
Но мальчишка, негромко пробурчав «Добра вам, дедушка» и молча поклонившись отцу, прошёл мимо и скрылся за плотной занавесью, отделяющей почивальный угол от остального дома. Там, сняв чеботы, он залез на одну из лежанок и, накрывшись с головой расшитым покрывалом, затих.
– Такин? – вновь позвал отец, но не получив ответа, повернулся к жене. – Что это с ним?
– Пусть он тебе сам расскажет, – как-то уж очень спокойно ответила она и, разжегши огонь в печи, вышла из горницы. Негромко прошелестела отложенная кольчуга.
Такин не видел, как сначала старец, а потом и отец посмотрели в его сторону.
– Вижу я, не до гостей тебе сейчас, воин, – спокойно сказал старый травник. – Ну, да я уже закончил.
– Благодарствую, – ответил тот. – Посиди с нами, угостись. Мы как раз сейчас трапезничать будем.
– Не серчай, но идти мне уже пора, – негромко сказал старец, вставая с лавки, и добавил, вздохнув еле слышно. – До дома хотелось бы поскорее добраться.
– До дома? Так ночь же скоро! Оставайся, отец Корай. В тепле переночуешь, а завтра по утру сыщу тебе дроги попутные.
– Да не нужно, я своими тропами быстрее доберусь, – усмехнувшись, заверил хозяина травник и, кивнув головой на прощанье, неслышно прикрыл за собой дверь.
Наступившая тишина ещё больше придавила сжавшегося под покрывалом мальчишку. Хотелось зареветь в голос, выплеснуть наружу весь стыд и злость на себя. Хотелось, чтобы стало, наконец, не так больно.
Такин лежал на пахнущей ветром постели, потихоньку хлюпал носом и слушал, как за стенами начинает шуршать холодный дождь, когда совсем рядом раздался негромкий отцовский голос:
