Наталья Апрельская
Судьбы не придумать

I Я пишу этот город…

***

Какой незыблемый покой

На улицах осенних:

Как будто лиственной строкой

Писал погоду гений.

Янтарный свет и неба гжель –

Итоги вдохновенья!

И листьев жёлтых карамель,

И алые каменья

Созревших ягод,

что в листве

Видны подвеской модной …

Но всё – в коротенькой главе

Поэмы ежегодной.

***

Так хочется пройтись по Невскому,

Не торопясь, всё прямо, прямо.

Не подвергать разбору резкому

Огни навязчивой рекламы.

Не натыкаясь на гуляющих

И на спешащих на работу,

Пройти, кивая окрыляющим,

Привычным, в общем-то, красотам.

И озирать дома восторженно,

Любуясь тем, что всем неважно:

Но как же всё прекрасно сложено,

Как велико малоэтажно!

Иду, толпою незамечена

С улыбкой истинного счастья.

Иду по Невскому, по вечному,

Его судьбы живою частью!

Александровский парк

Не заблудишься – слишком знаком

Лабиринт бесконечных дорожек.

Старый пруд под дырявым платком

Бурой ряски. Обширное ложе

Изумрудных подстриженных шкур,

Где в траве поваляться нельзя мне.

Там живёт уникальность скульптур

В приземлённой эстетике камня.

Пара мостиков гнётся дугой

Над замшелым гранитом канала.

В этом парке витает покой

Наряду с суетой карнавала.

Мокнут ветки, баюкая грусть.

Мокнут пони, скамейки, аллеи.

Этот парк я пройду наизусть,

О погоде ничуть не жалея.

* * *

Здесь городское таинство дворов.

Иду бесшумно каждой подворотней,

Вбирая воздух замкнутых миров

Ушедших лет, которых больше сотни.

Там, в тишине глухих дворовых стен,

Гуляет дух исчезнувшей эпохи.

Вокруг него – заброшенность и тлен,

Былых времён оставшиеся крохи.

А для меня есть выцветший мираж,

Который я душою разбираю.

Вот и сейчас старинный экипаж

Покинул свод каретного сарая.

Незримый дух дворовых анфилад

Его выводит бережно и чутко.

Эх, лишь бы там с эпохой невпопад

Не напугала кучера маршрутка.

У Марсова поля

У Марсова автобус тормознёт –

Здесь много лет ютится остановка.

Уже подходит к выходам народ,

И двери раскрываются неловко.

Выходит юность. Сразу станет пуст

Салон-скворечня, выпустив на волю

Грядущий цвет культуры и искусств,

Что год назад ещё учился в школе.

Исчезнут смех, улыбки, суета,

Уйдут в толпе, с гитарой за плечами.

И дух салона, словно цвет холста,

Оттенок сменит в сторону печали.

Подумать если, что произошло?

Мелькнули вдруг забытые страницы.

Припомнилось, как будто бы назло:

Ни вычеркнуть уже, ни возвратиться.

Дача Белосельских-Белозерских

на Крестовском острове

Крестовский остров. Мост. Причал.

Скамья из камня. Парк. Дорожки.

Дворец. Он так красив и мал,

Что весь – как будто понарошку.

Неповторимый дачный стиль.

Итог «трудов и вдохновенья».

Снаружи – сказочная быль.

Внутри – ушедшего виденье.

Два входа. Лестниц полукруг.

Гербы на розовом фронтоне.

И ждёшь, что выйдет кто-то вдруг

И тишину словами тронет.

Из четырёх кариатид

Две повернутся вдруг… спиною.

Мне это вовсе не претит!

Пускай любуются стеною.

Петроград

Петроград. Далёкая война

Городу свалилась прямо в ноги.

Девятьсот пятнадцатый. Весна.

Первые неясные итоги.

На Большой Пушкарской в доме три,

Где чудные сфинги на фасаде,

В комнате нетопленой, внутри,

Стопками – листочки и тетради:

Тронута словесная струна

Лирикой по-женски невоенной.

Анна – несомненно – влюблена.

Анна – неизменно – вдохновенна.

Съёмная нетопленая клеть

Сыростью пронзает. И в болезни

Хочется любить, а не терпеть,

Хоть порой последнее уместней.

Только пару месяцев весны

В доме на Пушкарской задержалась…

В прошлом Петроградской стороны –

Ничего незначащая малость.

На слом

Под туманной луной

Призрак дома живет.

За разбитой стеной

Прячет тёмный пролёт

Маршей лестниц крутых.

Оголён, запылён

И кладбищенски тих.

Был когда-то силён,

А теперь – только скрип,

Только шелест и вздох,

Словно призрачный всхлип

Уходящих эпох.

***

До чего ж достают «киношные»

Петроградскую нашу сторону.

Ладно, сняли бы что хорошее,

С детективною мутью поровну.

Нет, стараются всё – по-быстрому:

Умножаются сериалами.

Цепь машин и прицепов выстроят

От Большого – гуськом – до Малого.

Раскаляют дворы под лампами,

Чтоб снимать эпизоды с драками.

Мой район «заселяют» бандами,

Полицейскими и собаками.

А мечтается, чтоб на улицах

Экипажи рядком с каретами,

Чтоб от сказки могла зажмуриться –

Не от выстрелов пистолетами.

***

Что повторять за теми вслед,

Кто жил и видел лично

Снарядом взорванный рассвет

И снега цвет кирпичный.

Чем младше возрастом поэт,

Тем дальше канонада

Тех четырёх кровавых лет,

И тише звук набата.

В мрак неизведанной войны

Зачем вплетать банальность

Печальных строк, где только сны?

Лишь сны. А не реальность.

Писать стихами о войне,

Блокаде Ленинграда?..

О них рассказано вполне

Свидетелями «ада».

Лопухинскому саду

Есть сад городской за решёткою строгой…

В нем пруд каменистый,

как будто дорога.

И тихо плывут, словно жизни минутки,

По глади пруда гладкотелые утки.

А выход к воде, что с ажурной оградой,

И мостиков пара так радуют взгляды,

Что даже ворона не кажется вздорной,

А важной цесаркой с расцветкою чёрной…

В пруду – отраженье заброшенной дачи.

И вспомнилось вдруг:

всё здесь было иначе…

Не дача – дворец. Цветники и фонтаны.

Концерты, гулянья в саду беспрестанно.

Беседки и гроты. И маленький катер

Для водных прогулок

всегда был «в прокате»….

Всё можно вернуть в этот сад, вероятно.

Всё. Кроме эпохи. Ушла безвозвратно.

У Петропавловской крепости

Весна теплом мурлычет,

Как ласковая кошка.

Заманчивый обычай –

Поддаться ей немножко.

Уже вполне уместно

Подставить солнцу лица.

А если в куртках тесно,

То можно оголиться.

Плевать на злые толки,

Не в целях эпатажа

Срывает люд футболки

Напротив Эрмитажа…

Глядит в молчанье крепость

На вольности людские:

Как пошлы и нелепы

У стен тела нагие.

Традиция? Возможно.

Но почему-то стыдно

За действо, что ничтожно,

Но прижилось, как видно.

Жара

Какой безумный дух

С какой чудной затеей

Вселился в Петербург

и что ещё сулит?

Горячий воздух сух,

Пылинки ветер сеет.

Витают миражи песков и пирамид

И сфинксы – неспроста!

Всё видится в сравненье:

Занудливость дождей

приравнена к мечте.

И только иногда

Электродуновенье

Спасает от жары в домашней тесноте.

Зеленин сквер. Старая фотография

Смотрю на снимок, словно бы в окно:

Зелёный сад. В панамках белых дети.

Сидит народ. Как жаль, что не дано

Поближе рассмотреть скамейки эти.

Фонтана круг, искрится водоём.

Три мальчика – скульптура – над водою.

А дальше, вглубь, знакомый старый дом.

Он жив сейчас. Он полон суетою.

Двадцатый век. Тридцатые года.

Другая жизнь. Иная атмосфера.

Там бабушка моя хоть иногда

Ходила с дочкой по аллеям сквера.

Как странно понимать, что всё в былом:

Жизнь изменилась, сквер почти разрушен.

Фонтана нет. Громадный новый дом

Блестит стеклом… А прошлое всё глуше.

***

Дворы закрыты на засов…

Трудней с годами

Проникнуть в таинство дворов.

Но меж домами

Есть скрытый узенький тоннель

Длиной в три метра.

Скорее лаз, а может, щель –

Тропинка ветра.

Двор отомкнув своим «ключом»,

Как местный житель,

Скользнёшь в него, задев плечом

Узор граффити,

И во второй заходишь двор,

А после – в третий,

Из подворотен – на простор…

В задворках этих

Я помню каждый поворот,

Все стены знаю:

Здесь десять лет за годом год

Из школы шла я.

Сюда приду ещё не раз:

Мне интересен

Дворовый дух былой.

И лаз

Пока не тесен.

***

Средь пыли загазованного города

Вдруг яркий запах скошенной травы

Над улицей повис, свежо и молодо,

Совсем не схожий с воздухом Невы.

Газон подстригли, и травы излишками

Закидана газонная земля.

Мне вспомнилась картина «Травки» Шишкина.

Некошеные русские поля…

Но в городской природе, обездвиженной,

Живей трава, которая подстрижена.

* * *

О чём шумят друзья мои, поэты,

В неугомонном доме допоздна?..

Николай Рубцов

Я хожу любоваться фасадом

На Таврической. Дом тридцать пять.

Быстрым шагом Таврическим садом

Прохожу я опять и опять.

Почему так влечёт к этой башне,

Где этаж окружает балкон?

Словно я наполняюсь вчерашним,

Мне знакомым еще испокон…

Словно помню… А, может быть, знаю

Пыл живых поэтических встреч,

И поэтов крылатую стаю,

И горячую критиков речь.

Тянет к дому с мистической силой

Века прошлого творческий след.

Видно, башня ещё сохранила

Дух известных «Ивановских сред».

О Матвеевском саде

Давно ли? Недавно? Лет сорок назад

Немного другим был Матвеевский сад.

Деревья повыше, кустарник почаще,

Детишек побольше и воздух послаще.

В огромную горку садовый пригорок

Зимой превращался.

И минимум сорок

Летело с него одновременно санок

И круглых огромных тарелок-ледянок.

Ещё был каток. Много лавок-скамеек,

Качели из длинных покрашенных реек.

Ракета овальная круглым окошком

Манила взлететь на Луну понарошку.

И домик резной был в саду. И скрипели

Истёртым железом большие качели.

Меняется всё.

Я не буду о грустном…

Но как же теперь там просторно и пусто!

И снова я вижу – напротив холма,

Что горкой служил, чуть настанет зима,

Красуется дерево толстым столбом,

В чей ствол я на санках заехала лбом.

* * *

Берёзы в центре города в апреле

В разбрызганной зелёной акварели.

Чуть видимая дымка изумруда

На нитях тонких веточек. Откуда

Живая эта трепетная зыбкость,

И нежность деревенская, и гибкость

На фоне стен кирпичных и бетонных

И транспортных потоков многотонных?

Вот так, совсем обыденное, вроде,

Вдруг кажется загадочным в природе.

И, может быть, заметить рядом чудо

Важнее пояснения «откуда»…

***

У католического храма

На шумном Невском – вернисаж:

Картины, в раме и без рамы,

В привычной стадии продаж.

Я всё скупила бы, наверно:

Пейзажи с лесом и водой,

Вид Петербурга эфемерный

И сад осенний золотой.

Ещё купила бы портреты

Котов, собак и балерин,

Все те приятные сюжеты,

Что в квинтэссенции картин.

Но прохожу, тоскливо глядя

На живописный сей кураж.

Рокфеллер мне, увы, не дядя.

Увы, мой дом – не Эрмитаж…

***

Мне говорят: довольно о домах!

Наскучили задворки и фасады.

Я с этим согласилась бы сама,

Но каждый дом – душе моей отрада.

Моей душе. Не знаю о других,

Ведь каждый человек – отдельный случай.

Не всех наш город вдохновит на стих,

Не всех людей смотреть и видеть учит.

Всё это – страсть, а, не пустая блажь –

Всё, что пишу, мой город озирая.

Ну как не засмотреться на гараж,

Что сделан из каретного сарая?

Как во дворе ко львам не подойти*?

Как не заметить стену с горельефом?

Атлант балкон пристроил… на груди **–

Кому расскажешь, посчитают блефом.

Могу пройти… Могу не написать…

Нет, не могу!

Что уверять без толку?

А муза поглядит в мою тетрадь

И подведёт к фасаду втихомолку.

_________

* Кронверкский пр., дом 5

** ул. Чайковского, дом 17

***

В загазованном центре нарушена

Уникальная слаженность города.

Запылилось чугунное кружево,

Глохнет день от моторного рокота…

Цепенеют старинные улицы –

Перекрыто дыханье машинами:

Вдоль домов многорядно паркуются

И ползут караванами длинными.

Во дворы пролезают закрытые –

Завывают в них неуважительно…

«Да заткнитесь, жестянки убитые!» –

Им кричат сверху местные жители.

На Невском

Она бежала от толпы на Невском,

Газоном вдоль Казанского собора

Средь роз зелёных, точно перелеском,

Предпочитая заросли простору.

Она была простой трёхцветной Кошкой.

И не было ей никакого дела

Ни до машин, ни до людей. Дорожкой

Спешила, знай, в кошачие пределы.

Несла котятам свежую добычу –

Поймала где-то голубя. Похоже,

Ей было всё знакомо и привычно.

И дичь не раз она ловила тоже.

Мила своей естественной повадкой –

Средь суеты людской – инстинкт заветный…

Растёт потомство кошкино украдкой.

Три малыша: два белых и трёхцветный!

***

В Матвеевском саду когда-то был каток.

Неровный лёд крошился под коньками,

Расчерчен был «восьмёрками», кругами –

Во всём видна работа сотни ног!

Светили лампочки вверху, бросая взгляд

На кучку фигуристов неумелых:

Катались неуверенно, несмело

И падали на льду кто на бок, кто на зад.

В рейтузы толстые одета и в мутон,

Я тоже нарезала круг за кругом,

Шарахаясь от мальчиков с испугом:

И даже здесь у них манеры моветон.

Меж клюшками и шайбой каждый раз

Лавируя неловкой фигуристкой,

Была помехой я, настолько близкой,

Что мне вослед летел лихой словесный «пас»…

Я думала: «Тьфу, дураки, на вас!»

Трамвайное настроение

Трамвай набит «начинкой» из людей.

Он, словно людоед или злодей,

В прожорливой невзрачности нутра

Развозит человечество с утра.

Качаясь и звонками хохоча,

Скрипя на поворотах и ворча,

Он нервно перемешивает люд,

Как полуфабрикаты разных блюд.

А после всех выплёвывает вне,

Уставших и изжёванных вполне.

Снаружи на свободе – просто Рай!..

Так для чего же создали трамвай?

* * *

На Петроградской – необычный дом.

Живёт себе, вбирая звук проспекта.

И хоть кому-то верится с трудом,

Мне кажется, на нём играет некто…

Дом вознося как будто в небеса,

Звучат пилястры каменной сонатой…

И я смотрю на дом во все глаза,

Как в детстве удавалось мне когда-то

С немым восторгом вслушиваться в звук,

Внимая необъятному органу.

Мне станет страшно, если в жизни вдруг

Я сердцем видеть звуки перестану.

Тридцатое ноября

День до вторжения зимы.

Пустые ветки.

Дома в осаде полутьмы.

Дворы в подсветке.

Десантом сброшены с небес

Пылинки снега.