Наталья Александрова
Часослов Бориса Годунова

– Нет его. Сожгли его за чародейство.

– Видать, не помог ему этот часослов!

– Твоя правда – не помог. Видно, такая уж была его судьба. Но только в этом часослове большая сила скрыта. Не простые молитвы в нем написаны, а сильные заговоры да тайные заклятья. И не простыми чернилами те заклятья написаны – кровью казненных, кровью повешенных.

– Чур меня! – Боярин отшатнулся от страшной книги. – Что ты такое говоришь, старик?

– Правду говорю! Ты меня спрашивал, как царский гнев от себя отвести? Так вот заклятье на такой случай… – Он перевернул страницу и нараспев забормотал:

– На дворе трава, на траве роса, не простая то роса, то кровь заговоренная, заколдованная… кровь трех странников, пяти калик перехожих, семи каторжников заклейменных, девяти колодников замученных… кровью той заклинаю, заговариваю – как коса скосит траву, так ты, роса утренняя, трава заговоренная, отведи от меня лютый гнев государев…

Замолчал колдун. Тихо стало в его лачуге. Снаружи, за тонкой стеной, прокричал козодой.

– Бери этот часослов, – проговорил наконец старик и протянул страшную книжицу боярину. – Много в нем мудрости. Не только от царского гнева он тебя защитит – научит, как получить великую власть и силу…

– Власть и силу… – повторил боярин как завороженный. – Знаешь ты, старик, как сердце человека отворить. Читаешь в нем, как в открытой книге…

– А не хочешь ли ты, боярин, узнать, что тебя ждет?

Боярин замешкался, не зная, что ответить.

– Что – али боишься? – усмехнулся колдун.

– Я, Годунов? – Даже в полутьме землянки видно было, что лицо боярина вспыхнуло. – Я ничего не боюсь! Ладно, показывай, что у меня впереди!

– То-то… – колдун повернулся к очагу, над которым булькало в закопченном котелке какое-то варево, голыми руками схватил этот котелок и поставил его перед своим гостем.

Боярин хотел было заглянуть в котелок, но колдун остановил его властным жестом:

– Погоди, боярин, погоди! Больно ты скорый, боярин, больно горячий! Сперва еще кое-что сделать нужно… протяни-ка мне свою левую руку!

Боярин вытянул вперед левую руку, растопырил пальцы. Колдун неожиданно взмахнул своей костлявой рукой, в которой невесть откуда появился кривой, острый, как бритва, сарацинский нож, полоснул по ладони боярина. Тот вскрикнул – больше от неожиданности, чем от боли, и отдернул руку. Большая капля крови успела упасть в котелок, растворилась в нем. Варево в котелке забулькало, закипело, как будто под ним снова развели огонь.

– Ты сдурел, что ли, старик? – прошипел боярин и потянулся к кинжалу, висящему на отделанном серебром поясе.

– Не серчай, государь мой! Для верного колдовства нужна была малость твоей крови. Теперь можешь глядеть… теперь тебе твое будущее откроется…

Варево в котелке тем временем утихло, успокоилось, поверхность его стала ровной и блестящей, как вода в замерзающем озере перед тем, как покрыться льдом.

Боярин наклонился над котелком и застыл, пристально вглядываясь в него.

– Что ты видишь, боярин?

– Вижу коршуна черного… вижу, как клюет он гусей, да журавлей, да прочих птиц… клюет, так что кровь из них так и брызжет! Что сие значит, старик?

– Видно, еще многих людей сживет со свету грозный царь, прежде чем за ним самим придет костлявая…

Боярин снова вгляделся в котелок.

– А теперь что ты видишь?

– Теперь вижу, как падает тот коршун с небес в черное озеро. Упал, как камень, только вода плеснула. И сразу по озеру рыбы заплавали, заскользили, одна другую проглотить пытается… как сие видение понимать?

– Так понимать, что скоро умрет грозный государь и ближние его бояре перегрызутся, власть деля.

Боярин снова склонился над котелком.

– А теперь что ты видишь?

– А теперь вижу самого себя. Вижу, что стою я под большим дубом, а с того дуба падают на меня не листья да не желуди, а золотые да серебряные украшения – кольца с дорогими каменьями, гривны нашейные, кинжалы сарацинские, искусно изукрашенные… ох… а теперь мне в руки венец дорогой упал!

– Видать, государь мой, что после смерти грозного царя достанутся тебе слава и богатство невиданные, а спустя какое-то время будешь сам ты венчан на царство!

Боярин отшатнулся от котелка, уставился на колдуна, потом схватил его за отворот кафтана и встряхнул:

– Правду ли ты говоришь, старик?

– Я тебе ничего не говорю, это тебе колдовское зелье сказало. А я только толкую то, что ты сам видел.

Боярин отпустил старика и снова склонился над котелком.

– Не довольно ли тебе, государь? – окликнул его колдун. – Может, остановишься?

– Не мешай мне, старик! Я должен знать все… все, до конца! А ты только толкуй мне видения…

– Ну, воля твоя… говори, что ты видишь!

– Вижу, как курица клюет своего цыпленка… как овца пожирает своего ягненка… вижу, как корова гложет теленка… что сие может значить?

– Голод большой будет в твое царствование. Такой голод, какого не видывали прежде на Руси!

– Голод? Велика ли беда! Главное, что я заранее о нем узнаю, велю приготовить большие запасы… казны не пожалею, но людей от голода спасу…

Он снова склонился над волшебным котелком – и отшатнулся в испуге, вскрикнул:

– А это что?

– Что ты увидел, государь?

– Увидел лицо младенца… мальчика малолетнего… в крови, весь он в крови! И свои руки увидел – а на них кровь… что это видение значит, старик?

– Не знаю, государь мой, ничего не ведаю! – колдун отвел глаза. – Ты сам про то больше моего знаешь. Что ты там видел – это только тебе самому ведомо… только тебе самому открыто… а сейчас уходи, прощай, государь мой, оставь меня, мне помолиться нужно, замолить нужно грехи свои тяжкие… столько на моей душе грехов накопилось, что вовек не отмолить…

– Ты мне, старик, зубы-то не заговаривай! – Боярин снова схватил колдуна за ворот. – Говори, что сие видение значит! Говори толком, а не то сей же час снесу тебе голову!

– Голову снесешь? – Колдун страшно, хрипло захохотал, ловко вывернулся из рук боярина, выпрямился во весь рост и вдруг стал вдвое выше самого боярина, вдвое выше любого человека.

Голова его уперлась в потолок землянки, он согнулся, нависнув над боярином. Лицо его осунулось, обтянулось сухой желтой кожей, а потом и вовсе превратилось в череп с пустыми страшными глазницами.

– Голову снесешь? – прошамкал череп безгубым ртом, и тут же колдун сам оторвал свой череп и швырнул его под ноги боярину.

Череп подкатился под ноги Годунова, сверкая черными провалами глазниц, открыл рот и прохрипел:

– Голову снесешь? – И дикий, отвратительный хохот заполнил всю землянку.

Боярин в ужасе вскрикнул, вылетел из землянки и побежал прочь, не разбирая дороги, спотыкаясь, крестясь на ходу и бормоча слова молитвы.

И бежал так, пока не выбежал на проезжую дорогу…

– …а еще есть навзрыд-трава, – бормотала бомжиха, – она растет на помойках позади круглосуточных магазинов, и собирать ее нужно непременно по понедельникам, тогда же, когда стеклотару. Если кто ту траву заварит с чабрецом и мятой да выпьет – ему непременно будет прибавка к пенсии…

«Господи, что я слушаю! – подумала Ирина, с отвращением глядя на Лялю. – Бред какой-то! Ничего я здесь не узнаю, только время впустую потрачу. Нужно скорее уходить, а то еще подхвачу от нее какую-нибудь заразу!»

– А еще есть трава-кровохлебка… – не унималась Ляля. – Если ее к ране вовремя приложить – кровь тут же остановится. Только ей никто ту траву к ране не приложил, вот она и померла, болезная! Померла, несчастная!

– Кто помер? – машинально переспросила Ирина. – Про кого это ты говоришь?

– Дык, она же! Та самая бабка! – ответила Ляля убежденно. – Вот тут она как раз лежала, а вокруг нее – крови целая лужа!

Ляля показала на асфальт под ногами Ирины.

– Прямо даже удивительно, сколько в одном человеке крови может быть! Целая, говорю, лужа натекла! Если бы ей тогда траву-кровохлебку приложили – все бы, может, и обошлось, но где же ее взять, кровохлебку? Тут-то, в городе? Она ведь, трава эта, только по старым дорогам растет, по которым больше никто не ходит и не ездит, и собирать ее нужно непременно после грозы… ох, и люблю я грозу, особенно если в начале мая… когда весенний первый гром…

– На этом месте кого-то убили? – Ирина попыталась вернуть бомжиху к интересующей ее теме.

– Ну да, а о чем я тебе толкую? Вот на этом самом месте… вот прямо где ты сейчас стоишь…

Ирина невольно отступила в сторону.

– А когда это случилось?

– Известно – когда. В прошлый вторник…

– Точно – во вторник? Двадцатого? Ты ничего не путаешь? Подумай хорошенько, Ляля!

– Насчет того, двадцатого или другого какого – это я не скажу, врать не буду, а что во вторник – это точно!

– Почему ты так в этом уверена? – недоверчиво переспросила Ирина. Она сомневалась в достоинствах Ляли как свидетеля.

Ляля наверняка не знала, какое сегодня число и даже какой год, откуда же она так точно знает, какой тогда был день недели?

– Потому уверена, – отвечала бомжиха рассудительно, – что по вторникам нам возле Пяти углов одежку раздают благотворительную, и я как раз оттуда шла. Кофту мне хорошую дали, теплую. Натуральная кофта, чистая шерсть.

– И где ж та кофта? – Ирина с насмешкой показала на засаленный костюм бывшего фиолетового цвета. – Пропила уже? Или, может, потеряла?

– И ничего не пропила, – насупилась Ляля, – у меня привычки такой нету, чтобы хорошую вещь пропивать.

Она приосанилась и поучительным тоном проговорила:

– К одежде надо трепетно относиться, об ней надо заботиться. Чистить ее надо, не кидать на пол комом мятым. Тогда она тебе тем же отплатит, поможет тебе в трудную минуту. Платье так сядет, что все недостатки скроет, пальто обычное так запахнется, будто оно от самого «Диора». А вот если будешь к одежде пренебрежительно относиться, мять да пачкать – то она тебе обязательно отомстит. В самый неподходящий момент подол оторвется, да и провиснет. Или лямка у бюстгальтера лопнет. Что колготки поползут, я уж и не говорю.

– Пуговицы опять же… – машинально поддакнула Ирина, – или молния застрянет…

Она поразилась Лялиным рассуждениям. Надо же, никак от нее такого не ожидала… Вроде бы рвань рванью, а туда же, об одежде рассуждает. И ведь все правильно говорит.

Ирина с детства была приучена к порядку, оттого Гошка так и раздражал ее своей неряшливостью и жутким пофигизмом.

Вспомнив про Гошку, она расстроилась. Вот ведь, человека нет, говорят, о мертвых нужно помнить только хорошее, а она о нем только плохое вспоминает.

– Так что кофту ту я припрятала, чтобы на выход надеть, – сообщила Ляля.

«На выход? – удивилась Ирина. – Ну, надо же! Куда этой Ляле еще выходить?»

Но вслух ничего не сказала.

– Вот, значит, иду я оттуда, где вещи раздают, и смотрю – женщина упала, как раз вот на этом месте, и кровь вокруг… кровищи было – ужас! И машина та – прямо как кровь!

– Машина? – ухватилась Ирина за последнюю Лялину реплику. – Какая машина?

– Я же говорю – красная, как кровь! А травы-кровохлебки никто к ране не приложил, вот она и померла. Эти-то когда приехали, на «Скорой», она уже мертвая была… Совсем как есть мертвая, живые так не лежат. По живым-то видно, как им лежать неудобно да холодно, а мертвым – все едино, хоть жар, хоть холод, хоть под ними гвозди, хоть перина пуховая… уж Ляля знает…

– Нет, постой, что ты говорила про красную машину? При чем тут красная машина?

– Как это – при чем? Он же в этой машине сидел, который ее убил. Выстрелил – и сразу уехал, только его и видели… а еще есть трава-ворожея, если ее под подушку положить, непременно вещий сон приснится, и ты все узнаешь, что было и что будет, и даже чего отродясь не было… если бы эти, что потом приехали, положили эту траву себе под подушку – они бы непременно узнали, кто ту женщину убил. Но только где же они ее достанут? Она ведь только под виселицей растет, а где сейчас найдешь виселицу? Они вместо этого стали людей спрашивать – кто что видел. А никто ничего и не видел, одна Ляля видела. Потому как все люди спешат, торопятся… ничего не замечают. А куда торопятся? Все равно дальше кладбища не убежишь. Им бы у Ляли спросить…

– А они не спросили?

– Не, не спросили! Им с Лялей разговаривать неохота, они Лялю вообще не замечают, как будто ее нет, как будто она не человек. А вот ты со мной поговорила, и я тебе все рассказала, что знала да что видела. И даже про травы всякие. А вот ты еще его спроси, он тоже может тебе много чего порассказать…

Ляля показала пальцем куда-то за спину Ирины.

Ирина обернулась, но позади нее не было никого, заслуживающего внимания – только озабоченные, спешащие по своим делам пешеходы. Да еще черный кот, который сидел возле водосточной трубы, сосредоточенно вылизывая заднюю лапу, как будто находился не на оживленной городской улице, а в тихом провинциальном дворике.

Уж не его ли имела в виду Ляля?

С нее станется…

Ирина повернулась к Ляле, чтобы попросить у нее пояснений, но той уже не было в пределах видимости. Вроде бы только что сидела вот здесь со своим скарбом – и нету ее, ни сумки, ни коробочки, и даже запаха не осталось.

Ирина удивленно огляделась.

Не привиделась ли ей эта колоритная личность? Не померещился ли удивительный разговор? А что – день сегодня жаркий, прямо как летом, душно, парит, перед грозой, что ли…

Да нет, не может быть, никогда с ней такого не случалось. Только что она разговаривала с Лялей и узнала от нее, что на этом самом месте двадцатого мая, в тот самый день, о котором расспрашивал ее следователь Дятел, убили какую-то женщину.

И, по Лялиным словам, убийца стрелял из красной машины. Из машины цвета крови…

А по документам цвет ее собственной «Мазды» так и называется – «бычья кровь»…

Теперь понятно, почему следователь Дятел заинтересовался ее «Маздой»…

Хотя… мало ли в городе красных машин? Почему именно ее машина так заинтересовала следствие?

Ладно, надо уезжать отсюда, ничего она больше не выяснит, только себе навредит.

Ирина шла по проспекту, задумавшись, – и вдруг она почувствовала какой-то смутно знакомый запах.

Резкий, неприятный запах. Запах зверя. Запах крупного, опасного хищника. Точно такой же запах она ощутила, когда после командировки в первый раз оказалась в своей машине…

Ирина вздрогнула и обернулась.

Рядом с ней шел мужчина средних лет с желтовато-смуглым лицом и узкими рысьими глазами. Встретившись с ней взглядом, он прошипел, почти не открывая рта:

– Иди вперед, не поворачиваясь и не оглядываясь! Иди, я сказал, не пялься!

Ирина хотела возмутиться, хотела ответить ему резко и решительно, но во рту у нее неожиданно пересохло, язык прилип к небу, и даже дышать ей стало тяжело. С трудом вдохнув, она смогла выдавить из себя только одно слово:

– Почему?

– Вот почему! – узкоглазый незнакомец положил ей руку на талию, словно ласково приобняв, а другой рукой дотронулся до левого бока.

Ирина дернулась было, но почувствовала легкий укол. Она скосила глаза влево и увидела, что в руке незнакомца зажато маленькое шило с тонким, как швейная игла, жалом.

– Дернешься – и тебе конец. Я воткну шило тебе в сердце. Мгновенная смерть…

Ирина почувствовала, как кровь отлила от лица. Ноги у нее стали ватными, и она едва не упала. Не упала она только потому, что ужасный незнакомец поддержал ее.

Она огляделась.

Вокруг по-прежнему текла человеческая река. Десятки, сотни человек спешили куда-то по своим делам, и никому не было до нее дела. Да ее просто никто не замечал. Точнее, замечали на мгновение, потому что она стояла у многих на пути, и ее приходилось обходить.

Ирина увидела себя со стороны. Себя и своего страшного узкоглазого спутника.

Мужчина и женщина стоят рядышком, мужчина заботливо обнимает свою спутницу – а что она бледна, как полотно, так этому может быть множество причин. Ну, голова у нее закружилась от духоты, сегодня и правда душно, наверное, гроза будет. Или вообще беременная… (тьфу, чтоб не сглазить…)

– Иди вперед! – повторил узкоглазый.

– Я… я не могу! – пролепетала Ирина, с трудом справившись со своим голосом.

– Жить захочешь – сможешь! – И он ощутимо кольнул ее в бок кончиком шила.

Он вскинул голову и посмотрел по сторонам – так хищная птица оглядывает окрестности в поисках добычи.

Ирина взяла себя в руки – и действительно сделала один шаг, и еще один, и медленно пошла по проспекту.

– Так-то оно лучше! – прошипел узкоглазый удовлетворенно. – Теперь налево…

Она послушно свернула – и тут же оказалась перед запертыми железными воротами, которыми была перекрыта ведущая во двор арка. В этих воротах имелась небольшая калитка. Она тоже была заперта на кодовый замок.

– Здесь закрыто! – вполголоса констатировала Ирина, почувствовав странное злорадство.

– Закрыто – откроем! – Узкоглазый скользнул свободной рукой по замку, и он с негромким щелчком открылся.

Узкоглазый втолкнул Ирину в калитку и шагнул следом, по-прежнему прижимая кончик шила к ее боку.

Они оказались в узком дворе, заросшем сорняками. В углу двора был железный бак для отходов, на котором сидел облезлый кот с драным ухом. Узкоглазый подтолкнул Ирину к этому баку. Глаза его вспыхнули недобрым тусклым огнем.

В этих глазах Ирина увидела свою смерть. Эта смерть была настолько близка, настолько неизбежна, что Ирина даже не испугалась – она только огорчилась, что умрет в этом грязном, запущенном дворе, рядом с переполненным помойным баком, и единственным свидетелем ее смерти станет облезлый дворовый кот… И небось, пихнет ее тело этот злодей прямо в бак, а там воняет… Тут Ирина сообразила, что ей уже будет все равно, и покорилась судьбе.

Узкоглазый поднял руку с шилом.

Ирина попятилась – но отступать ей было некуда, за спиной у нее был тот самый бак для отходов. Она выдохнула и собралась закрыть глаза, чтобы больше не видеть страшное узкоглазое лицо, вообще ничего не видеть…

И в это мгновение за спиной убийцы промелькнула какая-то стремительная тень, и что-то большое и, наверное, тяжелое опустилось на его голову.

Узкоглазый от неожиданности присел, вскинул руки, защищая голову, при этом выронил свой страшный инструмент. Шило покатилось по земле и укатилось под бак.

А Ирина разглядела, наконец, того человека, который отменил или, по крайней мере, отсрочил ее смерть.

Это было существо предположительно женского пола, одетое в некогда лиловый, а сейчас просто грязный спортивный костюм немыслимого размера и кокетливую соломенную шляпку с грязно-голубой шелковой лентой.

Короче, это была бомжиха Ляля – и сейчас ни один другой человек не вызвал бы у Ирины такой симпатии. Ирина готова была ее расцеловать – несмотря на запах.

Ляля огрела узкоглазого убийцу по голове той самой пластиковой сумкой из супермаркета, полной непонятных коробок, пакетов и свертков.

Сумка на вид казалась легкой, и Ирина не поняла, почему удар этой сумкой по голове произвел на убийцу такое сильное впечатление. Он все еще не мог прийти в себя, вертел головой, таращил глаза и тяжело дышал, как выброшенная на берег рыба.

Тем временем Ляля снова подняла свою сумку и снова с размаха опустила ее на голову узкоглазого. Тот покачнулся и упал. Ляля взглянула на него удовлетворенно, затем схватила Ирину за руку и потащила прочь, выпалив:

– Убегать, однако, нужно, долго он не пролежит! Крепкий мужик, быстро оклемается!

Ирина придерживалась того же мнения и побежала вслед за Лялей. Ее, правда, немного удивило, что та бежит не к железным воротам, которые ведут на улицу, а в глубину двора, где, казалось бы, нет никакого выхода – но она доверилась Ляле, решив, что та наверняка хорошо знает все местные закоулки.

Действительно, когда женщины подбежали к самому углу, оказалось, что стены домов в этом месте сходятся не вплотную, между ними оставался узкий зазор, куда Ляля и ввинтилась, недвусмысленным жестом предложив Ирине следовать за собой.

Особого выбора у Ирины не было. Она решила, что если довольно толстая Ляля без опаски протиснулась в этот проход, то она пройдет и вовсе свободно.

Так и вышло.

Протиснувшись между двумя стенами, женщины оказались в следующем дворе, более просторном и ухоженном, чем первый.

Ляля остановилась и огляделась.

Воспользовавшись этой паузой, Ирина задала ей мучивший ее последние минуты вопрос:

– Как это ты так ловко того мужика отключила? Вроде нетяжелая у тебя сумка, а как приложила его – он тут же выпал в осадок! Вообще отключился!

– Не тяжелая, говоришь? – Ляля усмехнулась, поставила свою сумку на землю, порылась в ней и достала кирпич. – А это ты видела? У меня сумочка не простая, с секретом! У нас, у бездомных, жизнь трудная и опасная, всегда нужно при себе иметь какое-никакое оружие! Кстати, зря мы остановились, тот мужик скоро очухается! – И она снова побежала, направляясь в дальний угол двора, где виднелись несколько стертых каменных ступеней, ведущих к двери в подвал.

Ирине ничего не оставалось, как послушно последовать за ней.

Спустившись по этим ступеням, Ляля остановилась и постучала в дверь условным стуком.

Из-за двери донесся кашель, и затем чей-то хриплый, недовольный голос проговорил:

– Кого еще нелегкая принесла? У меня закрыто! Сегодня больше не принимаю! Завтра приходите!

– Профессор, это я! – проговорила Ляля в дверь.

– Это какая же такая «Я»? – недоверчиво спросил тот же хриплый голос.

– Я, Ляля!

– Ах, это вы, мадам? – голос за дверью стал оживленным и радостным. – Так бы сразу и сказали!

Щелкнул замок, дверь открылась.

На пороге стоял невысокий сутулый мужчина лет шестидесяти, в поношенном пиджаке в крупную клетку. Под пиджаком была рубашка, тоже в клетку, только в мелкую. Завершал образ этого персонажа повязанный на шее яркий галстук-бабочка.

Мужчина учтиво поклонился Ляле и в лучших традициях позапрошлого века поцеловал ее грязную руку с обломанными ногтями. Ляля, подыгрывая ему, слегка присела с грацией бегемота среднего возраста.

Ирина изумленно уставилась на странного человека. Только теперь он заметил ее и спросил у Ляли:

– А это кто, мадам, ваша подруга?

– Подруга, подруга! – ответила та, проходя в глубину подвала. – Можно мы у тебя, Профессор, посидим часок? За нами какой-то отморозок гонится. Мы от него оторвались, но он упорный.

– Для вас, мадам, мой дом всегда открыт! – галантно проговорил обитатель подвала. – А ваши друзья – это мои друзья! Так что будьте как дома!

Ирина оглядела подвал, куда привела ее Ляля.

Это было длинное помещение с низким сводчатым потолком, состоящее из нескольких соединенных между собой арками комнат. Большая часть этого подвала была завалена перевязанными шпагатом стопками книг, газет и журналов. Едва ли не больше бумажного хлама было навалено на полу просто россыпью, грудами и горами, грозящими в любую секунду обвалиться, похоронив под собой скудную обстановку подвала – узкую койку, застеленную клетчатым байковым одеялом, два-три хлипких фанерных шкафчика, несколько колченогих стульев и табуреток, а заодно и самого хозяина.

Перехватив удивленный взгляд Ирины, Ляля пояснила:

– Профессор, он макулатуру собирает. Принимает у людей и сдает куда-то…

– Не куда-то, – уточнил хозяин, – а на фабрику, для переработки. Между прочим, очень нужное и важное дело! – Он поднял руку, подчеркивая важность своих слов. – Каждый килограмм макулатуры спасает дерево! Вы это знали?

– Ну, слышала что-то подобное… – промямлила Ирина, голова которой была занята более важными мыслями.

– Таким образом, за свою жизнь я спас целую рощу! Целый лес! Кроме того, в грудах макулатуры, которые проходят через мои руки, иногда попадаются самые настоящие жемчужины!

– В каком смысле жемчужины? – недоверчиво переспросила Ирина.

– В самом прямом! – Мужчина показал на стопку книг в углу, возле маленького окошка, выходящего во двор. – Это то, что я отобрал только за последний месяц! Первое издание сборника речей знаменитого адвоката Плевако, редчайший экземпляр книги Чарльза Дарвина «Путешествие натуралиста на корабле Бигль», прижизненное издание стихотворений великого князя Константина Романова, известного как К.Р… и это только за месяц! А в прошлом году мне попался – вы просто не поверите! – манифест футуристов «Слово как таковое»! Редчайшее, бесценное издание! Подлинный раритет!

Хотя Ирина не очень-то разбиралась в редких книгах, в голосе хозяина подвала звучал такой неподдельный восторг, что она посчитала себя обязанной проявить соответствующие эмоции.

– Да что вы говорите! – воскликнула она с энтузиазмом. – Не может быть!

– Я сам так подумал, когда увидел эту книжку, – не может быть! Такого просто не бывает! Но нет, все точно, это была именно она! Вот почему я занимаюсь этим с виду неблагодарным делом! – с пафосом закончил мужчина свою тираду.

Затем он повернулся к Ляле и проговорил:

– Мадам, не хотите ли чашку чаю? У меня есть очень хороший чай – «Лондонское утро».

– Чаю? – Ляля взглянула на него искоса. – Ты же знаешь, Профессор, я чаю не пью… мне бы этого… сам знаешь…

– Но, мадам, это вам повредит… – протянул Профессор. – Это может испортить ваш голос, и вообще…

– Профессор, ты мне друг или нет?

– Но, мадам, вы знаете, что друг… самый преданный друг… другого такого у вас нет…

– А тогда – налей!

Профессор тяжело вздохнул, проковылял к одному из своих шкафчиков, достал оттуда пыльную бутылку и стакан, протер стакан не слишком чистым посудным полотенцем, наполнил его до половины мутноватой жидкостью и протянул Ляле:

– Ну вот, мадам… раз уж вы настаиваете…

– И себе! – строго заявила Ляля. – Не буду же я одна пить! Я еще до такого не дошла!

– А ваша подруга? – хозяин покосился на Ирину. – Может быть, она составит вам компанию?

– Не, она точно не будет. Себе наливай!

– Но, мадам, вы знаете, мне нельзя…

– Ты мне друг или нет?

– Друг, конечно, друг!

– Тогда пей!

Профессор снова тяжело вздохнул и достал из шкафчика второй стакан. Вдруг он забеспокоился и показал на окно:

– Смотрите-ка, мадам, кто-то пришел! Это не тот ли человек, который за вами гнался?

Ляля повернулась к окну. Профессор в то же мгновение достал из шкафчика бутылку минеральной воды, наполнил из нее стакан и снова спрятал бутылку.

– Никого не вижу! – проговорила Ляля, разочарованно отвернувшись от окна.

– Значит, показалось! – Профессор подал ей стакан, второй, с минералкой, поднял к потолку и провозгласил:

– За ваше славное прошлое, мадам!

С этими словами он опустошил стакан, незаметно подмигнув Ирине.

Ляля тоже осушила свой стакан, глаза ее в ту же минуту остекленели, она, пошатываясь, подошла к койке, повалилась на нее и заснула, издавая богатырский храп.

Профессор заботливо накрыл ее пледом, повернулся к Ирине и проговорил со вздохом:

– Ничего не поделаешь… нельзя ей пить, но я не могу ей отказать! Ни в чем не могу! Хотя и знаю, что это ей очень вредно, но не могу. Она это знает и пользуется моей слабостью. А какая была актриса!

– Актриса? – удивленно переспросила Ирина.

– Конечно! А вы не знали?

– Понятия не имела! Я ведь с ней только сегодня познакомилась! Часа не прошло!

– Вот как? Тогда подождите, я вам сейчас покажу…

Он открыл другой шкафчик и достал оттуда сложенный вчетверо глянцевый лист. Развернул его – и Ирина увидела немного выцветшую афишу.

На этой афише была изображена молодая женщина в ярком концертном платье. Подпись снизу гласила, что это – актриса Елена Лепесткова и что ее сольный концерт состоится двадцать пятого июня в Доме культуры работников пищевой промышленности. Год не был указан, но по фасону платья и по многочисленным второстепенным деталям Ирина предположила, что это восьмидесятые годы.

При всем желании Ирина не могла найти в женщине с афиши даже отдаленного сходства с Лялей. Конечно, прошло много лет, но все же должно хоть что-то остаться!

– Вы уверены, что она? – спросила она с сомнением.

– Еще бы мне не быть уверенным! – воскликнул Профессор. – Я не пропустил ни одного ее спектакля! Ни одного концерта! Какая это была актриса! Настоящая звезда! Какой голос! Какое обаяние! Какие она срывала аплодисменты!

– И что же случилось? – В голосе Ирины против ее воли прозвучало резонное недоверие. – Как же она докатилась до такого? – Она показала глазами на продавленную койку, откуда слышался немелодичный Лялин храп.

– О, это настоящая трагедия! – Иринин собеседник подсел к столу и снова попил водички. – Я расскажу…

– Я вообще-то тороплюсь… – Ирина поерзала на шатком стуле.

– Молодые всегда куда-то торопятся, – грустно сказал Профессор, – а нам уже торопиться некуда. Никто нас не ждет, никто поздно вечером не сидит у окна, высматривая поздних прохожих, никто не подбегает к двери, вслушиваясь в шум поднимающегося лифта. Вот он едет, едет… вдруг остановится на нашем этаже? Но нет, поехал выше… Никто не сидит перед телефоном, застыв от напряжения, а мерзкий аппарат только усмехается и молчит, молчит…

«Да он прямо поэт, – мысленно усмехнулась Ирина, – ишь, как здорово излагает».

Профессор вдруг бросил на нее быстрый внимательный взгляд, и у Ирины едва хватило времени придать своему лицу соответствующее выражение.

– Вижу, что вы хорошая девушка, – сказал Профессор совершенно другим голосом, – потому что Ляля, она… как бы это сказать… она в людях совершенно не разбирается. За ней надо присматривать, у нее с головой проблемы.

– Вижу уж… – Ирина снова кивнула на койку.

– Это не причина, а следствие, – вздохнул Профессор, – это у нее после аварии случилось…

– Аварии?

– Будете слушать или уж идите, если торопитесь, – строго сказал Профессор, – я вас не держу.

Ирина устыдилась, вспомнив, что, как ни крути, а Ляля спасла ей жизнь, так что можно проявить малую толику внимания и выслушать Профессора. Тем более, и правда интересно, неужели Ляля в молодости актрисой была…

– Значит, Елена Лепесткова… – начал он, – красавица, талантливая, мало того что драматическая актриса, так еще бог дал ей прекрасный голос. Она играла в театре, пела там, танцевала, ее заметил один тогда довольно известный режиссер, дал главную роль в своем фильме, фильм победил в Каннах…

– Неужели в Каннах? – недоверчиво переспросила Ирина. – На том самом фестивале?

– Представьте себе! Вот тут-то все и началось. Признание, интервью с зарубежными журналистами, пресса там просто с ума сошла. Да еще бесконечные фотографии – такую красивую и фотогеничную актрису все захотели снимать. В общем, познакомилась она там с одним фотографом. Помню фамилию, он потом большой известности добился, но называть не буду, потому что он давно умер, говорили, что от передоза, но кто его знает, как на самом деле было.

Короче, вернулась Елена сюда, тут, конечно, тоже пресса положительная – как же, фильм-то победитель самого Каннского фестиваля. Но, однако, дошли слухи про фотографа, видели их вместе и не раз. А надо вам сказать, что время было – начало восьмидесятых, тогда еще о перестройке и не слыхали.

Вызвали Елену в соответствующие органы, сделали внушение. Ей бы повиниться, промолчать, слезу пустить – актриса ведь, все могла изобразить, а она не захотела. Виноватой себя не чувствовала, ничего плохого не сделала, а что любовь у нее с фотографом получилась, то это, она сказала, ее личное дело.