Надежда Валентиновна Гусева
Мир Р: Duas Dimensiones
2
– А вы пробовали научить?
– Бесполезно.
Молчание. Шорох бумаги.
– Мм… видите ли… я не вижу проблемы в рисунках. Знаете, вообще по детским рисункам можно составить психологический портрет. А тут… скорее, он просто слишком талантлив для своего возраста. Но вот общение…
– Да-да!
Снова шорох. Родя понял – он смотрит на тигра. Он и сам любил смотреть на него. Это уж было выше его сил. Он поднялся с пола и открыл дверь.
– Мама.
– Родя, я же сказала – подожди.
Человек сидел в кресле. Он был высокий и худой, похожий на сухое дерево. Мелкие серые волосы облепляли вытянутую голову. На узком носу нависали тяжёлые очки в коричневой оправе.
– Родя, поздоровайся. Это Иван Саввич. Он доктор.
Снова стало стыдно за маму. Как та корова – муу.
– Здравствуйте, – сказал Родя.
А потом подошёл и аккуратно спрятал в коробку свои рисунки.
Иван Саввич сидел на узком стуле. Родя утонул в кресле. Они смотрели друг на друга – один-изучающе, другой – сердито. Мама вышла. За окном солнечный свет путался в шевелящихся листьях.
– Когда я был маленьким, я тоже любил рисовать.
Родя вздохнул. Начинается.
– Я и сейчас люблю. Давай порисуем вместе.
Иван Саввич достал карандаши и разложил бумагу. Родя ещё больше насупился. Знал он эти штуки.
– Только чур уговор – людей рисую я. – игриво сказал Иван Саввич. – А уж ты всё остальное. Деревья там, дома… в этом ты мастер.
Родя в тоске посмотрел на дверь. Хотелось домой.
– Этого мальчика зовут… ну, скажем Вова. Так… глаза, нос. Вот такой Вова. Чего ж ты не смотришь? А впрочем, не интересно – не смотри. Только Вову жаль – маленький, такой одинокий – ни домика, ни собаки. Ну, что ж. Пусть Вова останется один.
– Нет.
Маленький Вова притаился в уголке листа – руки в растопырку, уши в стороны.
– Нет. Я нарисую собаку.
– Собаку? А она не страшная?
– Это будет такса – они маленькие… И ещё кота. И ёлку, нет пальму.
– А домик?
– Домик будет красный. Сейчас дорисую кота…
– А Вова будет жить один?
– Нет, с мамой и папой.
– Нарисуешь их?
Родя едва не попался на удочку. Ага.
– Нет, ты… вы сами.
Но Иван Саввич горестно вздохнул.
– Боюсь, у меня не получится. Видишь ли, я тебе не сказал. Я человек пожилой, а у нас, стариков, что-нибудь да болит. И вот руки… каждый день…о…
Родя недоверчиво уставился на ещё недавно такого бодрого Ивана Саввича. Но тот так страдальчески закатывал глаза, что Родя подумал, что ему можно верить.
Потом глянул на Вову. У того тоже был несчастный вид.
– Давай-ка сделаем так. – слабым голосом сказал Иван Саввич. – Ты возьмёшь рисунок с собой. Кто, знает, может у тебя получиться нарисовать друга для Вовы. А то вдруг ему станет страшно ночью.
Родя весь напрягся. Уж он-то знал – что изображено на бумаге – то взаправду, и страх маленького Вовы, его нарисованное одиночество, мигом заполнили его голову.
3
По пути домой он всё думал – как.
Как? Ведь одно дело – рисовать горы и реки. Дуб можно нарисовать. Дом. Самолёт. Петуха, слона или мартышку – да, куда сложнее, но тоже можно.
Но человека!
На это он решиться не мог.
За окном сгущался вечер. За стеной приглушённо говорили родители.
– Водишь к каким-то шарлатанам! Заговорил ведь, и слава Богу!
– Он прекрасный специалист, молчи уже. Родю надо развивать.
– Да нормальный он! Подумаешь – людей не рисует! Мне вон тридцать пять, а я тоже их не рисую. И не рисовал никогда!
– Сравнил…
Он не двигался. Это было очень важно. Пальцы побелели, сжимая жёлтый фломастер.
Потом подошёл к зеркалу. Долго смотрел. Потрогал отражение своего пальца.
Нет, оранжевый.
Нет, карандаш.
Сердце стучало.
Лист лежал на столе. Руки разгладили его. Теперь для Роди не существовало ни Вовы, ни Кота, ни Дерева…
Только Первый Человек.
Когда мама посмотрела, у неё задрожала нижняя губа, а глаза быстро-быстро заморгали.
Когда посмотрел папа, он забыл, что год назад бросил курить, сходил к соседу, вернулся, вышел на балкон и искурил полпачки.
На следующий день они снова шли по светлому коридору. Родя старался не наступать на солнечных зайчиков. В его руке была папка с рисунком. Мама в кабинет не зашла.
Иван Саввич посмотрел, и на секунду Роде показалось, что в лице его что-то треснуло и сейчас посыпятся осколки. Но Иван Саввич был не так прост, чтоб позволить расколоть своё вытянутое лицо одним единственным детским рисунком.
– Оочень хорошо! Да ты просто молодец! А как его зовут?
– Бры.
Иван Саввич поперхнулся.
– Какое хорошее имя… А знаешь что? – он снова игриво подмигнул. – У меня сегодня совсем не болят руки. И я сделаю – угадай что?
Родя был не любитель угадывать. Он хмуро смотрел, как Иван Саввич взял карандаши – его карандаши! – и рядом со злосчастным Вовой нарисовал девочку.
– Когда Вова вырастет большой, – вещал Иван Саввич – а он, конечно, вырастет большой и станет взрослым, он женится на ней, и они станут мамой и папой. У них будет много детей!
Иван Саввич ликовал. И было от чего! Им удалось провести Родю. Именно ИМ, потому что Вова в своём углу ухмылялся так же хитро, как Иван Саввич. Это после того, как Родя подарил ему целый мир!
Родя ничего не сказал. Он упаковал листок и вышел в коридор, где его ждала мама.
С тех пор мама рассказывала всем знакомым, какой Иван Саввич замечательный специалист, просто гений.
А Родя рисовал как ненормальный.
Краска во фломастерах кончалась махом, карандаши тупились и ломались, бумага исчезала пачками.
Он рисовал мир.
И мир наполнялся людьми.
Он не мог позволить, чтобы у какого-то подлого Вовы была девочка и куча детей, а его Бры как дурак торчал под пальмой в одиночестве.
Первым делом он нарисовал множество друзей – чтоб уж было весело наверняка. Они были разными – по внешности и по характеру. Они любили болтать и играть (на-ка, Вова, утрись – поглядим ещё, кто круче!).
И как только он их нарисовал, ему самому вдруг захотелось играть и бегать. Он вдруг вспомнил, что всё это время вокруг него были дети. И чуть не завыл от досады – сколько времени потеряно зря!
От рисовал взрослых, совершенно разных – толстых, худых, смешных, весёлых, растерянных, серьёзных, строгих, похожих на знакомых и совершенно фантастичных – Продавщицу, Директора, Велосипедиста, Старичков; цирковых Акробатов, Супергероев, Учёных, Космонавта, Уборщицу, Балерину, Витязя на коне, Человека с лицом собаки, Человека с крыльями бабочки, Человека-звезду и Человека-ветра…
И как только он их нарисовал, сразу понял – ему хочется говорить, говорить без умолку, и задавать тысячу вопросов, и спорить… А ещё узнать. Очень многое.
Толстый животик таял. Ватные ножки загорели и окрепли. Под глазом хвастливо разлился синяк. Родя жил.
И жил, наполняясь, радуясь, споря и ликуя – его Мир.
Пухлые коробки с рисунками заполнили всё место под кроватью.
