Надежда Ориевская
История памяти
Глава вторая. Чай с мелиссой
Вера Аркадьевна заметила, что я вернулась не в духе, но виду не подала. Она приютила меня три года назад, после смерти мамы, и вмешивалась в мою жизнь только в случае крайней необходимости.
– Проходи, я уже заварила чай, – вечерний чай был чем-то вроде традиции. Первое время я смеялась над над этим англиканством, а потом разглядела в Вере Аркадьевне неплохого рассказчика. Так вечерний чай из обмена любезностями превратился в беседы о былых подвигах и приключениях.
После моего приезда изящные фарфоровые чашки, которые долгие десятилетия стояли в серванте, стали атрибутами повседневности. Каждый день тетя доставала новую чайную пару – то переливающиеся кремовые розы, то простенькие колокольчики, то изящные ландыши украшали кофейный столик возле двух мягких кресел.
После того что произошло говорить совершенно не хотелось. Как замечательно, что Вера Аркадьевна этого не требовала. Я уже раз пятнадцать слышала историю о театральных гастролях в Риге, но умело делала вид, что мне интересно. Каждый раз в истории всплывали новые подробности. А ты помнишь, какого цвета были глаза у того дирижёра? А платье сохранилось? А по какой именно улице вы гуляли? Подобные вопросы приводили Веру Аркадьевну в детский восторг и заставляли продолжать рассказ. Обычно я слушала с удовольствием, но сегодня то и дело поглядывала на часы. Стрелка ползла мучительно медленно, но наконец встала напротив цифры шесть.
– Ох, как приятно с тобой поболтать, но мне пора на променад – каждый будний день в шесть часов вечера Вера Аркадьевна красила губы алой помадой и шла гулять на набережную. Я вздохнула с облегчением и принялась убирать посуду.
Закрыв за тетей дверь, я уселась в любимое кресло и достала потрёпанную тетрадь с загнутыми уголками. Цветастая обложка с Сейлор Мун долгие годы хранила мои тайны. Когда в ней появилась первая заметка – спутанная, неструктурированная, на волнистых от слёз страницах – мне было 15. С тех пор каждый раз, когда меня настигало тайное проклятие, я записывала видения в эту тетрадь. Надеясь, что когда-нибудь смогу разгадать закономерность, понять смысл, выяснить причину.
Я давно поняла, что нельзя касаться некоторых предметов – я будто вижу их историю, вернее обрывки воспоминаний прежних владельцев. Чем старше предмет, тем сильнее эффект. Лучше всего запоминает металл и дерево, а вот стекло и пластик – относительно безопасны. Но угадать, какое именно прикосновение вызовет видение, невозможно. Поэтому я всегда хожу в длинных перчатках. Но сегодня что-то пошло не так – книги никогда прежде не вызывали такого эффекта. Я вспомнила стихотворение, на котором остановилась. Значит, Маяковский.
Пара кликов – и биография поэта на экране ноутбука. Родился, творил, умер… Лилия Брик. Фото. Рыжая. Жемчуг. 1915-ый. Это она…
Горло сжалось, сердце стало ударяться о рёбра, неужели это правда? И я видела воспоминания женщины, жившей почти 100 лет назад?
Я схватила книгу голыми руками, дважды перечитала стихотворение, и… ничего. Почему именно эти строки? Почему именно в библиотеке? Почему жемчуг, щека и канарейка? Причём тут вообще канарейка? Голова разрывалась от противоречий… Может это вовсе не Брик, мало ли на свете рыжих женщин. Может до меня эта книга принадлежала кому-то еще? Или это просто больная фантазия, бред, галлюцинация. Меня с головой накрыло волной страха.
Ум и рассудок – все, что у меня есть. Если я лишусь и этого, то зачем тогда жить? Я вовремя поймала себя на опасной мысли и приложила все усилия, чтобы успокоиться.
Какой смысл думать о сумасшествии? Если я действительно нездорова, то едва ли эта болезнь излечима. И жить она мешает лишь мне одной. Быть может, однажды мне явится столь прекрасное видение, что я не захочу просыпаться – это было бы замечательным концом истории.
Хлопок двери прервал фаталистические размышления. Я выглянула в коридор, чтобы пожелать Вере Аркадьевне спокойной ночи.
– Ты выглядишь как-то иначе, что-то случилось? Не заболела?
– Нет, тетя, просто устала. Пишу курсовую, – я натянула улыбку. И получилась она настолько многозначительной, что тетя тут же оставила меня в покое.
Забравшись под одеяло, я надела наушники и включила музыку на полную громкость. Слова любимых песен отвлекали от дурных мыслей, а образы, возникающие в голове, становились всё менее реальными. Сон был каким-то тягучим, липким. Казалось, что я вот вот проснусь, но потом он переходил на очередной виток и мутная волна снова захлёстывала сознание.
Утром я с трудом вырвалась из лап морфея, разлепила веки и посмотрела на круглые часы, стоящие на прикроватной тумбе. 6.58, ещё не рассвело.
Губы пересохли, в животе неприятно тянуло – вчера забыла поужинать. Пришлось тихо выбраться из постели, натянуть халат и проскользнуть на кухню. Освещаемая одной настольной лампой, кухня Веры Аркадьевны казалась чужой и таинственной. Практически всё, что было в этой комнате, принадлежало прошедшей эпохе – тумбы на ножках с маленькими круглыми ручками, пожелтевший холодильник “Зил Москва”, фарфоровый заварник, стол с кружевной скатертью и белоснежные тарелки на открытых деревянных полках. Казалось, будто все эти вещи совсем новые – до того бережно с ними обращались. Готовили на кухне редко. Детей у хозяйки не было, зато был театр. На протяжении 40 лет она пила на этой крохотной кухне утренний кофий, а потом отправлялась в свой настоящий дом. В театральной столовой Вере Аркадьевне подавали и обед, и ужин, и всё прочее. А в 64 года, когда заслуженная артистка наконец вышла на заслуженную пенсию, стало ясно, что утреннего кофе бывает недостаточно. Возможно, именно поэтому она предложила мне переехать. А эта кухня, уставленная вазами из чещского стекла и не имеющая в распоряжении ни одной сковороды, стала символом прошедшей, но не прожитой жизни.
Я поставила чайник, достала перламутровый кофейник, одну крошечную чашку, – надо же, когда-то такие делали – и принялась ждать. В этой трагической истории есть и положительная сторона – я могу не носить перчатки. Похоже, ни одна вещь в этом доме не была свидетельницей великой радости или большой трагедии. Вера Аркадьевна по-прежнему проводила вечера за прогулками, а обеды в кафе со старыми знакомыми. И в театр она, разумеется, ходила. Хоть и ворчала постоянно, “эти бестолочи всё развалили!”. А эти бестолочи, в самом деле, просто жили и творили, как умели. Вот и я живу, как умею. Придумываю себе правила и беспрекословно их соблюдаю, а главная моя цель – не угодить в сумасшедший дом. Сначала я писала “Не сойти с ума”, но позже приняла неизбежное – эта грань уже пройдена.
Чайник вскипел. Я заварила кофе и дала ему настояться. Светало – пришло время подумать о новом дне. Что сказать Поле? Долгие годы я храню в секрете свои особенности – дело привычное, но что насчет историка? Подруга наверняка захочет узнать о вчерашней поездке. Но эти воспоминание не вызывали ничего, кроме чувства неловкости. Я налила светло карий кофе в чашку и подошла к окну. Серо-рыжий город медленно просыпался.
Глава третья. Мартовский вечер
– Маргарита, Маргарита, Аксёнова! – Поля пихнула меня локтем в бок и я подняла глаза на стоящего рядом преподавателя.
– Извините, Олимпиада Юрьевна, задумалась, – я старалась быть вежливой, хотя на дух не переносила эту женщину с прилизанной прической. Громадные очки в черепаховой оправе делали её круглые водянисто-голубые глазенки почти бесцветными, а тонкие, выкрашенный бордовой помадой губы расходились в кривой улыбке только тогда, когда кто-то совершал ошибку.
– Это весна на вас так действует, Аксенова? Лучше подумайте об экзаменах, в этом семестре никто вам спуску не даст! – злобно прошипела змея и поползла дальше, так и не задав свой вопрос.
Я проглотила издёвку и заговорила, чтобы отвлечься.
– Так что ей надо было?
– Она спрашивала о выборе темы для презентации. Рубежный контроль через три недели, – Поля старательно записывала в блокнот все возможные варианты. Ещё бы, в прошлом семестре она чуть не вылетела из-за недопуска по экономике.
– Если сделать презентацию о преимуществах плановой экономики перед рыночной, она точно расстает, – я подбросила подруге отличную идею. СССР – это, можно сказать, фетишь Олимпиады Юрьевны.
– Звучит заманчиво, но я не готова на такие компромиссы, – подруга прыснула в кулак.
– Аполлинария! Что вас так рассмешило? Может и нам расскажете? – грымза уставилась на мою собеседницу, будто действительно ждала ответа.
Подруга поежилась и покраснела. Больше своего полного имени она ненавидела лишь одно – публичные унижения. Зато Олимпиада Юрьевна, напротив, питала к ним особую страсть.
К всеобщему облегчению, в кабинет зашёл Савельев, и отвлек ядовитую кобру от трапезы.
– Когда-нибудь, я придумаю, что ей ответить, – глаза у Поли сузились, челюсти сжались, звучала она убедительно.
– Так что там с Сашей? Вы решили, куда поедете на выходные? – я перевела тему, чтобы разрядить обстановку. И оставшиеся 10 минут пары мы обсуждали поездку к сашиным родителям в Зеленоград.
Его мама, Валентина Павловна, встречалась с Полей всего раз – в калининградской больнице, куда Саша попал с сильнейшим отравлением. Отметив искреннюю заботу, Валентина Павловна пригласила Полю в гости. Но, не желая торопить события, подруга то и дело откладывала визит. Тянуть дальше не позволяли приличия, поэтому в эти выходные Поля с Сашей планировали перейти на очередную ступень близости.
На обеденный перерыв у Поли были планы, поэтому в столовую пришлось идти в одиночку. Без бойкой подруги я чувствовала себя неуютно – приходилось поддерживать диалог с людьми, которых я плохо знала и почти не понимала. В столовой с бежевыми стенами и облезлыми деревянными столами пахло вареной капустой – аромат не из приятных, но еда была вполне сносная. Мы сидели в дальнем углу, сдвинув несколько столов, и больше болтали, чем ели. О рубежке, курсовой, выходках Олимпиады, предстоящем весеннем балу и, разумеется, о новом историке.
– В пятницу будет его пара. Есть время подготовиться, чтобы блеснуть, – длинноногая и пышногрудая Катя ни капли не сомневалась в силе своего очарования. Достаточно лишь подтянуть матчасть и вот он, загадочный историк, уже лежит на блюдечке.
– А ничего, что он препод? Такие истории добром не заканчиваются. Он может вообще старый, просто издалека симпатичный, – встряла Яна, которая больше прочих ценила правила.
– А если он женат? Кольцо кто-нибудь видел?, – с интересом спросила Алина.
Я видела кольцо, но не обручальное, а скорее фамильное – печатка с каким-то гербом на указательном пальце. И знала, что вблизи этот человек выглядит ещё притягательнее. Но делиться впечатлениями не стала.
– Уверена, Катя всё разузнает.
Спустя полчаса бесполезной, но довольно увлекательной болтовни, девочки стали расходиться. Пар после обеда не было. Распрощавшись с одногруппниками, я убрала за собой посуду и отправилась в библиотеку. В голове уже строился план курсовой – впереди ещё две главы. Чем ближе я подходила к библиотеке, тем меньше людей встречала на пути. В пятое крыло, где были еще музей и конференц зал, почти никто не ходил. Не удивлюсь, если большая часть студентов даже не знает, что у нас есть библиотека – все предпочитают центральную. Я вошла в светлый зал, обогнула несколько столов и, увидев Полю на привычном месте, ускорила шаг. Вдруг из-за стеллажа выскочил историк, как чёрт из табакерки. Он нес в руках какие-то бумаги и, остановившись напротив, заговорил, будто мы старые знакомые.
– Добрый день, Маргарита. Как ваше здоровье?
Не помню, что я промямлила в ответ – то ли хорошо, то ли спасибо, но уже через две секунды я сидела рядом с Полей и делала вид, что страшно занята. Историк пожал плечами и грациозно удалился. А меня ждал допрос с пристрастием.
– Какая говоришь у него была машина? – Поля не унималась уже минут двадцать.
– Серая. Цвета мокрого асфальта, – я старалась проявлять терпение.
– Да ясен пень, что не малиновая. Марка какая? Кроссовер, седан, джип?
– Господи, спроси что попроще!
– Ну значок ты запомнила? Галочка, колечки, газель?
– Ну нет, газель я бы точно запомнила, – мы хихикали, словно школьницы, – на руле был какой-то знак. Красный крест и змея, кажется.
– Он водит машину скорой помощи? – Поля смотрела на меня, как на идиотку. Мол, неужели сложно выучить все марки автомобилей наизусть?
– Я серьезно. Крест и змея. По крайней мере, мне так показалось.
Как любой миллениал, она полезла за ответом в Google. Пара секунд и передо мной десяток круглых значков, везде змея с крестом.
– Только не говори, что учитель истории водит Alfa Romeo. У нас на таких не ездят, – Поля открыла еще с десяток картинок с изображением серебристых авто.
Я ткнула пальцем в ту, которая казалась мне наиболее похожей.
– Ахренеть. Я не верю, просто невозможно! Она же стоит целое состояние! Может все таки Газель?
Я закатила глаза.
– А они бывают легковыми?
– Да черт его знает, я вообще всю жизнь думала, что это холодильник, – настроение у Поли взлетело до небес. Что может быть лучше, чем свежая порция сплетен?
Мы обсудили всё – цвет волос, текстуру кожи и форму носа. Провели лексический анализ каждой его фразы, истолковали каждый взгляд и пришли к выводу, что новый историк – сердцеед и выпендрежник. Безапелляционно.
Вчерашняя неловкость будто испарилось. Я чувствовала себя такой обыкновенной, такой нормальной. Две подруги перемывают кости симпатичному мужчине – что может быть естественнее?
Библиотекарь шикнула на нас в третий раз. Мы решили покинуть обитель знаний и пойти гулять. Разговор плавно перетёк к Александру, как это всегда бывает, и Поля принялась в очередной раз рассказывать, какой он замечательный: да, не богат; да, не слишком красив; зато имеет хорошее образование, спокойный нрав, заботлив и вообще – просто сын маминой подруги.
Так и прошёл очередной день моей студенческой жизни. Позже я буду часто вспоминать этот день – такой спокойный и беззаботный, наполненный простыми житейскими радостями, маленькими победами и неудачами. День из жизни самого обыкновенного человека, который только потом осознал, насколько был счастлив.