Надежда Флайг
Не помню, значит не было

В 1989 году мне было 12 лет. Мы с моей подружкой Ленкой любили ходить в летнее кафе «Прохлада» рядом с нашим универсамом. Там продавали самое вкусное мороженое. На развес. 28 копеек за 100 грамм. Такое, знаешь, цвета крем-брюле. Хотя может это и было крем-брюле с прослойками из замороженной сгущенки или карамели. Никогда и нигде, ни в детстве, ни потом я не ела такого вкусного мороженого. Мы брали по 250 грамм в железные креманки на толстых ножках. Там всегда была очередь. Однажды в той очереди стоял мужчина. Удивительно…Я уже не помню лица своей бабушки, молодые лица своих родителей… А того мужчину вижу как сейчас.

Сначала он заинтересованно смотрит на меня. Когда я это заметила, начинает мне улыбаться и даже подмигивать. Я очень смущаюсь. Но мне приятно. Потому что рядом стоит Ленка. Но ему понравилась я. Хотя в большинстве случаев все начинают интересоваться сначала ею. И мне непонятно, почему я всегда в тени. Ведь я наконец-то сама себе нравлюсь. Мне идут джинсы, которые я подворачиваю до середины икры. Мне так идет эта прическа из двух хвостиков. Поэтому я недоумеваю, ну почему звезда в нашей паре моя подружка. Наверное, потому что она умеет смело смотреть в глаза. А если надо, нагло отвечать и постоять за себя. В ней чувствуется бунтарство. Свобода и дерзость, которые хочется покорить.

А я не умею даже защищаться. Зачем. На меня никогда не кричат дома и не обижают. Я очень послушная и приличная девочка. Мои родители страшно не одобряют моей дружбы с Ленкой. Но она – то единственное в моей жизни, за что я вступила в противостояние с ними.

Ленка даже не видит, как тот дяденька мною интересуется. Я наконец-то чувствую себя более привлекательной, чем она. Но мне как-то неудобно и страшно, от того, что я пару раз улыбнулась ему в ответ. Пока мы стояли в очереди, а потом если мороженое, и он не сводил с меня глаз за одним из соседних столиков.

Ленка живет ближе к «Прохладе». Мы доходим до ее пятиэтажки, и она скрывается в подъезде. А я иду дальше. В горку, к своему дому. Я уже заметила, что тот мужчина шел за нами. Теперь он догоняет меня и начинает разговор. Внутри что-то ухает вниз. Мне приятно, что он меня догнал, но я чувствую неправильность этой ситуации и неловкость от нее. И где-то в глубине скребется тревога, словно щенок, пытается открыть лапой закрытую дверь. Внутренний голос все настойчивее повторяет «иди домой», «не разговаривай с ним». Но вместо этого я иду вместе с ним в сторону зарослей высоких кустарников у одной из серых панельных пятиэтажек. Когда он предлагает пойти в эти заросли, я почему-то иду снова, хотя внутри все кричит «беги». Он толкает меня на землю, я падаю. Но чей-то скрипучий крик из окна на первом этаже «ах ты шалава, проститутка, ни стыда, ни совести, развелось вас тут!» подбрасывает меня с колючей травы и веток и заставляет выбежать на дорогу, по которой люди снуют со своими сумками в универсам и обратно.

Мужчина бежит за мной. Он кричит «Оксана! Оксана!» Я останавливаюсь. Не знаю, зачем. Словно покорная овца. Девочка, которая не умеет сказать «нет». Меня трясет от стыда, страха и чувства вины за что-то. И я опять не понимаю, почему остановилась. И почему дала ему адрес, который он, не торопясь записал огрызком простого карандаша в какую-то маленькую засаленную записную книжку.

Я побежала домой. И лишь взлетев на свой третий этаж в ужасе осознала, что не догадалась выдумать какой-нибудь адрес, а назвала ему свой настоящий.

Меня знобит. Я с тревогой смотрю на Галину. Сочувствие в ее глазах помогает мне продолжить.

– Потом я целый год вздрагивала от звонка в дверь и пугалась непонятных писем в почтовом ящике. Я начинала волноваться, когда учителя в школе, как мне казалось, как-то странно на меня смотрели. Боялась, что он напишет родителям. Или придет и расскажет, что я сама пошла с ним в те заросли. Я знала, что каждый скажет мне: «Сама виновата. Ты же могла отказаться. Но ты пошла». Я чувствовала себя грязной и недостойной ни сочувствия, ни жалости. Потому что была уверена, что не получу их. Сейчас я знаю подходящее слово тому, как тогда себя на самом деле чувствовала. Словно изнасилованной. Хотя этого не случилось. Спасибо той бабке, сидевшей у окна. Ее, не увиденную, я тоже боялась. Думала, она запомнила меня, и теперь если встретит в том же универсаме или «Прохладе», ткнет в меня пальцем и назовет шалавой. Поэтому я месяц не ходила той дорогой.

У меня начинает болеть горло, я уже устала, но хочу проговорить все, до конца.

– Я не понимаю, почему, если внутри все сопротивлялось и кричало, я все равно шла с ним? Почему почувствовав дискомфорт внутри, не могла просто сказать «нет»?! Или хотя бы убежать?!

Я жду, что Галина здесь и сейчас объяснит, что со мной было и есть не так. Ведь я и в свои почти 30, не могу говорить «нет». Пусть она даст волшебную пилюлю, которая научит меня не заискивать и не заглаживать вину за свои редкие отказы.

2005 год

Я познакомилась с Игорем в кафе нашего офисного центра. Здания бывшего когда-то большим советским учреждением. Странно, что за целый год моей работы в нем, я ни разу его не встречала.

Был вечер пятницы, и мы с коллегами шумно ввалились в уже полутемное помещение. За одним из столиков у барной стойки Игорь скучал с бутылкой пива. Я увидела его и замерла. Потому что еще никогда в обычной жизни не встречала таких мужчин. Я думала, что такие они ходят по киностудиям или подиуму. Поймала себя на мысли, что стою как дура и таращусь на него, и это может броситься в глаза. Некоторые мои коллеги поздоровались с ним. Это меня обеспокоило и успокоило одновременно. Это значит, нас могут познакомить. И что?

Мы сдвинули три белых пластиковых стола. Кто-то пригласил Игоря подсесть к нам. Я старалась не показывать свой интерес. Лишь изредка скользила взглядом по его смуглому лицу, но в основном рассматривала плечо его темно-серого пиджака напротив меня. Игорь понравился мне еще больше, когда я поняла, что он относится к тому редкому типу красивых людей, которые ведут себя так, словно не знают о своей привлекательности.

Он почти не смотрел на меня. Я ощущала смутную тревогу, но игнорировала ее и пыталась привлечь к себе его внимание. Из-за этого мой высокий голос звучал еще звонче и в какие-то моменты напоминал ведущих из почти забытой «Пионерской зорьки». Я обхватывала бокал с пивом «Балтика 7» обеими руками, чтобы никто не заметил, как они дрожат. Доесть салат «Столичный» из прозрачной коробки после того, как Игорь подсел к нам, не удалось из-за страха выронить вилку. А еще очень хотелось курить.

Когда кафе в офисном центре закрылось, мы решили продолжить отмечать наступление уикенда в парке неподалеку, в одной из избушек шашлычной. Игорь пошел с нами. Я по-прежнему пребывала в изумлении от его внешности и от того, что видимо, у него никого нет. При мысли, что у меня могут быть шансы, внутри сжималась и разжималась какая-то пружина.

Все семейные коллеги давно разъехались к своим женам и мужьям. Остались только те, кто не знает куда идти, и не хочет проводить пятницу впустую. Пахло ночным холодом, чужими шашлыками и приближающимся дождем. В избушке Игорь уже сидел рядом, держал меня за руку под столом и слушал весь пьяный бред, что я несла. А я смотрела на него и сходила с ума от того момента, когда невозмутимость лица нарушала улыбка, робкая и снисходительная одновременно.

Утром мне было плохо, потому что, перебрав, я становлюсь крайне громкой и окончательной дурой. Из ямы осуждения и стыда за себя вытаскивало сладкое предвкушение романа. Потому что Игорь, кажется, взял мой номер телефона.

Так все выходные меня и мотало словно на качелях. В самую нижнюю точку – отвращения к себе за то, что напилась, а потом снова вверх – в надежду на то, что может все было не так уж и плохо, и Игорь позвонит.

Он не позвонил.

Всю следующую неделю я пыталась его встретить. Как бы случайно. Поэтому без конца ходила курить. И каждый вечер, уходя с работы, заглядывала в кафе на первом этаже.

Нет, я не влюбилась. Я говорила себе, что мол испытываю эстетическое удовольствие, глядя на Игоря. Любуюсь в общем.

То, что он не очень высокого роста и недостаточно фактурный для того, чтобы сделать карьеру модели, давало мне смелость представлять себя рядом с ним. Потому что с почти идеальным и успешным и вообще самым-самым я себя не вижу. Буду честной. Я даже не смотрю в сторону таких. Боюсь того, что они не заметят меня. Нет. Не так. Они замечают меня. На время. Но что с того? Все происходит по одной схеме. Замечают, а потом настолько быстро теряют интерес, что от этого становится только хуже.

В пятницу вечером мы с коллегами традиционно завернули в бар нашего центра и встретили Игоря. На этот раз он сидел и словно ждал кого-то. Внутри все радостно затрепетало, потому что я решила, что он здесь из-за меня. Ложное предчувствие взаимной влюбленности спустило тормоза самоконтроля, и я напилась. Еще сильнее, чем в прошлый раз. Не помню, как мы оказались у него. С утра я увидела, что он живет с родителями в старом доме с высокими потолками, в квартире, которой нужен был ремонт еще лет 15 назад.

Именно из-за Игоря я решилась пойти к психологу. Потому что спустя месяцы странных с ним отношений, не могла понять, что держит меня рядом с алкоголиком и игроманом, в которого я даже не влюблена. Я не люблю ни эту гладкую смуглую кожу, ни эти карие до черноты глаза с длинными ресницами. Мне нравится на это смотреть и вроде как хочется, чтобы это стало моим. Но он остается мне чужим, а я чужой ему. Я почти ничего про него знаю – мы мало разговариваем друг с другом. Вернее, говорю в основном я. Он внимательно слушает. Пока мы вместе пьем. А после едем к нему домой. Иногда нет. И я не знаю, от чего мне хуже. Когда приезжаю к нему, и мы стараемся, чтобы с утра я ушла, не столкнувшись с его родителями. Или когда я, сидя в одиночестве на трамвайной остановке в полночь вызываю себе такси, а он уже пошел домой пешком. Мутный тип, странный, непонятный. Просто красивый. Но каждый раз, когда он появляется в поле видимости, я веду и чувствую себя так, словно мы можем стать парой.

Когда я пришла к Галине, то хотела для начала прекратить давать Игорю в долг.

Спустя несколько сессий я перестала искать с ним встреч. Оказалось, если я не пытаюсь найти Игоря, мы не сталкиваемся ни в коридорах, ни в кафе, ни в курилке здания, в котором работаем.

1982 год

Типичный советский Дворец спорта. Такой есть в Уфе, Барнауле, Казани и других городах. Мы с папой гуляем у Горьковского. До того, как закрытый город Горький снова станет как до революции Нижним Новгородом, меньше 10 лет. Десятилетие – временная песчинка в масштабах истории, но она сотрет всю прежнюю жизнь. Клумбы, к которым мы с папой приходим летними будними вечерами в эпоху застоя, в 90-ые станут неухоженными газонами. А сейчас на них выложены цветочные узоры. Мне они кажутся невероятной красотой. Даже не верится, что это дело рук людей, а не каких-нибудь волшебников или хотя бы сказочных гномов.

Я подолгу брожу вокруг небольшой горки, обсаженной невзрачными пастельно-зеленого цвета растениями. Папа говорит, что это декоративная морская капуста. Я ему верю. Цветы и правда выглядят немного как капуста с острыми толстыми листиками похожими на алое. Я удивляюсь про себя, что такая мерзкая на вкус морская капуста из консервных банок может быть такой красивой. А как же она растет рядом с Дворцом спорта на земле? А не в море? Но папа не мог ошибиться. Наверное, это я неправильно понимаю.

Мы часто ходим сюда весной и летом. Потому что Дворец спорта всего в паре остановок от нашего дома. Папа любит ходить пешком. И я тоже. Мама нет. Она с нами не ходит. Меня это не огорчает. Папу, наверное, тоже. Нам хорошо вдвоем. Я иду с ним за руку и чувствую себя в абсолютной безопасности. И я уверена, что так будет всегда.

Я ощущаю себя маленькой частью папы. Поэтому, когда я без него, мне плохо. И я хочу, чтобы вся моя жизнь была одним сплошным летним вечером, когда мы бродим вместе вокруг разноцветных клумб. Он приноравливается к моим маленьким шагам. Говорит на моем детском языке. Мне тепло и уютно только рядом с ним.

В кабинете психолога

Галина в очередной раз закидывает назад свои длинные, почти до пояса волосы. В первую нашу встречу я подумала, что она волнуется. И мне это очень понравилось, потому что будто бы сблизило с ней. Неужели психологи умеют волноваться?! Но потом я поняла, что это просто привычка. Никак не связанная с волнением.

Как, например, у меня есть привычка со всем соглашаться, даже если соглашаться совсем не хочется. Кипеть внутри, но продолжать делать вид, что все в порядке. Терпеть, одним словом. Я считаю это своим достоинством. Потому что умею выключить эмоции и чувства и ждать, когда наступят лучшие времена. Обнадеживая себя заученными «потерпи еще немного», «все ждут, и ты подождешь», «хочется-перехочется» и «много хочешь – мало получишь».

– Оксана, о чем ты хочешь поговорить сегодня? – спрашивает Галина и готовится внимательно слушать.

Мне отчего-то становится неудобно и даже хочется уйти. Может все-таки не стоило? Ведь мы уже решили ту проблему, с которой я изначально пришла. Я не даю больше Игорю денег в долг. Нет, он всегда отдавал, когда отыгрывался. Но самое неприятное было то, что часто я отдавала ему последние. Сама залезала в долги, потому что не знала, когда он вернет. Не угадаешь же, когда повезет, и автомат нехотя отсыплет монеты…

Ведь так хочется быть хорошей, доброй и понимающей. Порой даже неважно в чьих глазах – случайного любовника, непосредственного начальника или кондуктора в трамвае. Желание настолько отчаянное, что начинаешь действовать во вред себе.

Перестав давать Игорю в долг, я избавилась от тревоги накануне первого числа каждого месяца. Именно в этот день я расплачиваюсь с хозяйкой квартиры.

Что мне еще-то нужно? Зачем я снова в кабинете психолога?

Но все-таки правильно сказала моя приятельница Надя, которая и порекомендовала мне Галину. Психотерапия тот самый хороший наркотик, на который подсаживаешься, когда видишь результат.

Не быть хорошей во вред себе…

Я набираю в два дыхания носом воздух, и это слышно. Так всегда делает мой отец, когда волнуется.

Наконец, я проговариваю то, о чем никто не знает. Да и сама я поняла это не так давно.

– Меня рвет, если я злюсь.

Галина не удивляется. Уже хорошо. Значит я не сумасшедшая.

– Раньше я списывала это на кишечные инфекции. Думала, что желудочно-кишечный тракт мое слабое место. Как у кого-то спина или зубы. Но потом заметила закономерность. И поняла это совершенно точно, когда пару раз меня вывели из себя особо нервные клиенты, и я блевала в своем кабинете в цветочный горшок.

– Ты часто злишься?

– Нет, очень редко, – быстро отвечаю я, словно хочу оправдаться. – Как только я это отследила, то просто не позволяю себе. И даже решила, что может это мне такое наказание за мою злость или раздражение на кого-то. Потому что мне просто нельзя злиться. Вот меня и рвет каждый раз, если переступаю какую-то черту.

– Тебе кто-то сказал об этом? Что тебе нельзя злиться?

– Ну… мои родители. Не знаю, говорили ли они мне об этом. Может и не говорили. Хотя… – мысленно отматываю назад пленку своей жизни. – Каждый раз, когда я начинала злиться или беситься из-за чего-то, мама высмеивала меня за это. Ее замечания раздражали еще больше, но я не могла ответить. Ведь на маму нельзя злиться. И грубить нельзя. Хотя очень хотелось оборвать ее издевки резко и обидно, чтоб она перестала. Но я давила это в себе и проглатывала. Словно ножи глотала. И свою злость, и ее насмешки.

Ненадолго задумываюсь, прежде чем погрузиться в новое воспоминание.

– Я и правда не помню ни одного раза, чтобы родители при мне ругались. При мне они только отпускали в адрес друг друга пренебрежительные колкости. Это выглядело так словно они совсем не уважают друг друга.

Только однажды. Я уже была подростком. Случайно подслушала их ссору. Рано утром. В выходной. Проснулась от злого шепота родителей в комнате отца. Я расслышала его фразу, ядовито брошенную матери: «Да кому ты такая нужна!». Видимо, она заплакала. Потому что сдавленно сказала «оставь меня», когда выходила из его комнаты. Наверное, он пытался схватить ее за руку.

Такой эпизод похоже был не единственным. Эта его фраза… И мне кажется, – я говорю очень медленно, словно осмысляю произошедшее много лет назад лишь в этот момент, – что тогда я восприняла ее так, словно отец сказал ее не моей матери, а мне.

1982 год

Мы живем в маленькой квартире. 20 квадратных метров на втором этаже желтого домика так называемой народной стройки. Вокруг дома растут яблони и вишни. А в палисадниках кусты малины, смородины и крыжовника. Напротив дома – сараи. Наш сарай в последнем третьем ряду. Четвертый ряд – заброшенные. Построек уже нет, только заваленные ветками и поросшие травой ямы подвалов. Родители строго-настрого запретили мне подходить к ним, потому что там можно провалиться. Но я бегаю тайком с приятелями из соседних домов. Замирая от страха, в летние сумерки, мы стоим у развалин и рассказываем про них страшные истории. Мне пять лет, я самая младшая. Мне сыкотно от страха и от своей храбрости, что я с ребятами постарше нарушаю родительский запрет.