Н. Ланг
Город теней

В недалёком прошлом жена писала трогательные страстные записки и оставляла их в карманах брюк. Когда Вадим находил любовное послание, он чувствовал, что дорог ей. Теперь же она ограничилась электронным сообщением, полным яда.

– И кто этот несчастный? – с иронией спросил Марк.

Он редко переписывался с близкими во время командировок, полагая, что подобные мелочи отвлекают от важных вещей.

– Несчастная! – поправил его Вадим. – Моя жена.

Платонов с сожалением посмотрел на монитор, где возникло новое письмо, от которого веяло холодом одиночества.

"Развожусь с тобой" – прочитал он.

– И всё же бабы – вероломные создания, – произнёс Вадим.

– Прошла любовь. Ей, должно быть, надоело ждать тебя, не каждое сердце на это способно. Ожидание – самое сильное испытание отношений на прочность. А, может быть, она боится, что вместо тебя получит твоё безжизненное тело? – сказал Марк, сев рядом. – И что теперь?

– Здравствуй, грусть! В конце концов, готовить я умею.

Марк усмехнулся, он как никто другой был знаком с прелестями холостяцкой жизни.

– Любовь – искусство компромиссов, – всё ещё улыбаясь, изрёк Марк.

– Но, что такое компромисс? Отказ от своих убеждений! Я не намерен уступать! – побагровев, воскликнул Вадим. – Она требует, чтобы я поменял профессию, хочет, чтобы я больше не занимался съёмками военных действий.

– И ты выбрал работу, выбрал кровь, грязь и деньги вместо любви, – задумчиво нахмурив брови, заключил Марк.

– А ты бы как поступил?

– Я бы выбрал работу, – без колебаний ответил Марк. – Возможно, когда-нибудь я предпочту простое, незатейливое счастье. Но, видишь ли, я такой человек, которому, чтобы начать заново жить, нужно разрушить старую жизнь, нужно умереть и возродиться.

Вадим рассмеялся, хотя эта мысль и показалась ему странной.

– Я не столь радикален, – признался он и вернулся к электронной почте.

Покончив с последним письмом, Вадим вдруг почувствовал небывалое опустошение и облегчение одновременно, словно кто-то избавил его от ответственной миссии. Не в первый раз отношения с девушками обрывались на минорной ноте.

– Наконец-то всё прояснилось, – с горечью осознал Вадим.

Он не любил недосказанности и тонких намеков, ценил людей за откровенность.

– Пора ужинать, – тихо напомнил Марк.

Они спустились в столовую, где находились только хозяин – коренастый ливиец, увешанный оружием, и повар.

– Что на ужин? – дружелюбно спросил Ланской по-английски.

Хозяин гостиницы и одновременно администратор широко улыбнулся, сверкнув золотым зубом. Он провёл их на кухню, где в спокойные времена трудилось множество поваров, а ныне остался лишь один подмастерье. Хмуро глянув на них, повар выложил эришту на плоское блюдо и поставил на старый поднос.

В воздухе витал пряный запах восточных приправ, которыми испокон веков любили сдабривать блюда местные кулинары. Пожалуй, кухня оставалась единственным местом, куда революция не добралась, хотя перемены в меню стали уже заметны. На столе Марк увидел наполовину полную бутылку джина Бифитер.

– Разве в Ливии отменили сухой закон? – удивился Вадим.

– Нет, что вы, – ответил хозяин отеля.

Подмастерье что-то сказал по-арабски, Вадим и Марк недоуменно переглянулись.

– Он сказал, что вы можете забрать выпивку, если хотите, разумеется, – перевёл хозяин отеля, – также мы накормим вас вкуснейшими блюдами ливийской кухни. Нигде в Триполи вы не найдете места, где бы подавали такую великолепную эришту.

– Можно? – Марк указал на бутылку.

Повар угрюмо кивнул. Он, похоже, не был расположен к общению.

– Что с ним стряслось? – поинтересовался Вадим у хозяина отеля.

– У него вчера мать убили повстанцы, – объяснил ливиец.

Повисло напряженное молчание. Такова была правда в Ливии: знать, что тебя могут убить, но гораздо страшнее, когда погибает любимый человек.

– Он потерял мать и теперь, знаком с войной очень близко, – сказал хозяин гостиницы.

Постояльцы согласились с ним. С подносами они вернулись на террасу и не спеша, приступили к ужину, глядя на мятежный Триполи. И вечерами город не умолкал, казалось, демоны пожирали повстанцев изнутри.

Солнце уже зашло за горизонт, окрасив небо пурпуром. Ближе к ночи воздух становился свежим, дневная жара отступала. Гостиница построена на небольшом холме, откуда открывалась красивая панорама города, раскинувшегося на берегу Средиземного моря. Неподалёку на Зелёной площади возвышалась Триумфальная арка Марка Аврелия – одно из старинных сооружений, украшавших столицу.

Коллеги по обыкновению обсуждали рабочие будни, сходились во мнении, что во время революций острее ощущается жизнь. В подобных обстоятельствах раскрывается человеческий характер, все его грани – от невероятной низости до благородного героизма.

Марк принёс свой ноутбук и отбирал лучшие фотоснимки. Обычно он оставлял несколько самых удачных и незамедлительно отправлял их в редакцию, где ждали его материалы.

– Я никогда не бываю доволен своей работой! – признался Марк, удаляя хорошие снимки. – Если я сделал, что-то не плохое, то мне мгновенно хочется сделать лучше.

– Просто ты всегда стремишься к совершенству, ищешь идеал, – заметил Вадим, который и сам нередко страдал от приступов перфекционизма.

Они продолжили ужин. Вадим съел мафрум – котлету из картофеля с мясом и эришту – лапшу с бараниной и нутом. Марку нравился салат табуле, приготовленный из рубленой пшеницы и кускуса с добавлением петрушки. Он уже начал привыкать к приторному вкусу ливийской кухни, хотя иногда им овладевала ностальгия по борщу и вкусным домашним пирогам. Асиду, как принято в Ливии, Марк ел руками, обмакивая в мед. Эту трапезу многие ливийцы почли бы за счастье.

Покончив с ужином, Ланской вернулся к отбору фотографий, а Вадим сосредоточенно вглядывался вдаль, мысли были полны грусти. Что-то смутное и необъяснимое тревожило его. Марк внимательно присматривался к каждому фото, чтобы не пропустить ни одной детали, некоторые снимки кадрировал, добавлял яркости и контраста.

– Почему ты редко пишешь? – спросил Вадим, допивая остывший чай.

Он читал репортажи коллеги из предыдущих командировок и нашёл их великолепными. Странно, что столь талантливый журналист выпускает лишь по одному репортажу в год.

– Понимаешь, фотография ярче слов передаёт, то, что происходит на самом деле. Репортаж можно приукрасить, заменить одно слово другим. На фотографии всё происходит здесь и сейчас. Это застывшее мгновение, – с необычайным оживлением рассказывал Марк, – порой невозможно выразить словами эмоции, а снимки совсем другое дело. Доверие тех, кто видит мои кадры для меня важнее всего. Мне хочется заставлять людей думать. Так я могу изменить мир.

Когда Марк говорил о работе, он преображался. Замкнутый и нелюдимый он превращался в увлечённого своим делом человека.

Вадим смешал джин с колой и, не найдя иной посуды, разлил по пластиковым стаканам. Коллеги любовались мерцавшими звёздами, и пили маленькими глотками незатейливый коктейль.

– Меня не оставляет чувство бессмысленности всего происходящего. Почему случается такое? – задал вопрос Платонов.

– Жадность, – тихо ответил Марк.

– Жадность? – словно пробуя на вкус слово, переспросил Вадим.

– Жадность губит всё на свете, золото обращает в песок, людей – в животных. Жадность – причина войн и половины техногенных катастроф.

Вновь возникла пауза, Марк вернулся к своим фотографиям. Вадим украдкой кидал взгляды на его снимки.

– Знаешь, что самое тяжёлое и одновременно интересное в нашей работе?

– И что же? – спросил Марк, удаляя очередной снимок.

– Видеть слёзы матерей, лишившихся своих детей, наблюдать искалеченные судьбы – такова наша участь. Ты встречаешь людей, покинувших родные места, они делятся с тобой своей болью, и радостью, от того, что остались живы. Это всё остается в твоей душе, ведь вместе с ними ты проходишь определённый отрезок собственного пути.

– Пожалуй, это не самое интересное, – сказал Марк, не отрываясь от монитора.

– Ты так считаешь?

– Подобраться максимально близко, взглянуть в глаза концентрированного зла и остаться живым. Самое сложное понять зло. Вот, что интересно!

Вадим ничего не ответил, но в глубине души он согласился с Марком. На мгновение стало тихо. Они были единственными постояльцами отеля, некогда славившегося своим гостеприимством. Кроме них здесь жил только хозяин, который был оснащён оружием не хуже военных.

Марк, включив плеер на полную громкость, надел наушники. Реальность перестала существовать для него. Вадим всматривался в тёмную линию, что разделяла небо и землю. Здесь даже вечер казался другим, нежели на родине. Враждебные, чёрные, как вселенская скорбь, сумерки окутали город, подобно погребальному савану. Вдалеке Вадим заметил яркие огни. Сепаратисты жгли машины и палили в воздух из автоматов на Зелёной площади. Вооружённые до зубов повстанцы собрались у фонтана, который в прежние мирные времена считался одной из достопримечательностей столицы. По окраинам города сделалось совсем темно, не было ни одного фонаря. И вдруг настала удивительная безмятежность – смолкли выстрелы и крики, даже ветер затих.

Погрузившись в музыку древних кельтов, Марк разбирал, сделанные днём фотографии, и почти не обратил внимания на воцарившееся безмолвие. Вадим же насторожился, какое-то странное чувство родилось в груди и не давало ему покоя.

– Слышишь? – он дёрнул Ланского за рукав.

Выключив плеер, Марк прислушался.

– Тишина, странно, – нахмурившись, заметил он.

Тягостное предчувствие надвигавшейся неминуемой катастрофы не покидало их.

– Сейчас рванёт, – прошептал Вадим.

– Я за фотоаппаратом, – произнёс Марк, схватив ноутбук, сорвался со стула и через мгновение был в своём номере.

Что-то ухнуло поблизости с отелем. Взрывной волной выбило все окна в здании. Марк упал на пол рядом с кроватью, стеклом ему посекло щёку.

– Марчелло, где ты? – из коридора донёсся голос Платонова.

В комнату вбежал обеспокоенный Вадим. Он успел собрать вещи, на плече сумка с ноутбуком, объективами и камерой. Марк едва встал, его ненадолго оглушило взрывом.

– Порядок? – спросил Вадим.

– Полный, – отозвался Марк и схватил фотоаппарат.

– Должно быть, революционеры захватили Триполи, – с восторгом проговорил Вадим. На его глазах вершилась история. – Я позвонил Абдалле, он заберёт нас.

Марк торопливо бросал необходимые вещи в рюкзак. Вновь раздался мощный хлопок, рядом с гостиницей. Стены затрещали, казалось здание рухнет, с первого этажа послышались вопли и автоматные очереди.

Через секунду военкоры спускались по лестнице – лифтом пользоваться было опасно. Покинув отель, они передвигались непродолжительными перебежками, почти согнувшись. Темноту тут и там вспарывали оранжевые с кровавыми всполохами огни. Бомбы сыпались с воздуха, как горошины из порванного мешка. Послышался звук пролетавшего самолёта, казалось, миру пришёл конец. Триполи, не защищённый светомаскировкой, представлял собой идеальную цель для бомбардировки.

Марк обернулся, прощаясь с прибежищем. Часть крыши отеля обрушилась, а в стенах появились большие трещины, в них проглядывала мебель.

Защищаясь от сторонников полковника Каддафи, оппозиционеры накрыли местность градом пуль. Мирные жители в панике кинулись врассыпную. Вадим старался не отставать от коллеги, не отпускал ни на минуту сумку с объективами и блендами. На плече висел фотоаппарат – верный боевой товарищ. Поблизости вспыхивали снопы огня. Марк был налегке и бежал впереди. Он всегда старался опережать события, жил на острие и ещё успевал на бегу делать снимки. Он помнил, что в редакции от него ждут ярких кадров с места военных действий.

Сквозь серую пелену дыма и пыли Вадим видел песочные берцы друга и это делало его необъяснимо спокойным.

– Ты как? – поинтересовался Марк.

– Отлично, – произнёс Вадим, споткнувшись.

Его подхватил местный житель, в ту же секунду рядом с ними прогремел взрыв. Мужчину, что помог Вадиму, отбросило на несколько метров, а самого Платонова посекло шрапнелью. Резкая боль пронзила его руки, ноги и живот, под разорванными рукавами рубашки выступила кровь. Марк не пострадал, хоть и не был одет в бронежилет. Неловко барахтаясь, Вадим безуспешно пытался встать, без помощи ему было не обойтись. Марк взял друга за руку и помог подняться. Он был почти на голову ниже Платонова и уступал ему в физической стати, но Вадим ощутил его силу. Путь к гуманитарному коридору, где их ждал "Форд", они прошли вместе.

– Чёрт, я потерял камеру и сумку с объективами, – Вадим рванулся в сторону дымившихся руин, но Марк остановил его.

– Ты уже ничего не найдешь там, а вот жизнь потерять можешь.

Они сели в добротный "Форд", и тот без промедления рванул с места. Марк смеялся, как сумасшедший.

– Двигай, двигай! – кричал Ланской и делал снимки один за другим, проворно щёлкая затвором фотоаппарата.

Вадим молился, зажимая рану на животе.

– Он нездоровится? – по-русски спросил Абдалла, глядя на Платонова в зеркало заднего вида.

Машина петляла по разбитой дороге, подскакивала на рытвинах.

– Ужасные будут фотки, – расстроился Марк, просматривая фотографии.

– Ключевое слово – будут.

Вадим побледнел, его сотрясала мелкая дрожь, перед глазами мелькали красные огоньки. Мир сузился до того места на теле, где зияла рана, отнимавшая силы. Платонов вдруг подумал, что не переживёт ночь. Это происходило не где-нибудь далеко в незнакомой стране, это происходило рядом, это происходило с ним. Багровые вспышки на тёмно-синем бархате неба завораживали. Приключившееся было настолько нереальным, что казалось фантазией.

– Ты совсем плох! Сейчас, погоди, – Марк подвинулся ближе к нему, извлёк из карманов-клапанов бинт, пластырь, из рюкзака – джин Бифитер.

– Оптимистичный наборчик, – заметив бутылку, сквозь боль улыбнулся Платонов. – Успел-таки уволочь с собой.

Марк наспех обработал джином раны Вадима и наложил повязки.

"Я выберусь отсюда живым, и всё изменю. Начну, пожалуй, с работы" – думал Ланской, поправляя бинты.

Эта живительная молитва не раз выручала его из опасных ситуаций.

– Ты действуешь, как опытная медсестра, – прошептал Вадим.

Глаза заволокла туманная дымка. Вадим смотрел на уставшее лицо Марка, видел расплывшиеся пятна пота на его рубашке. Сильно кружилась голова, и сосредоточиться хоть на какой-нибудь мысли не удавалось.

– Потерпи, недолго ещё осталось, – прозвучал издалека голос Марка.

Вадим впал в забытье, когда "Форд" остановился у старого здания, сложенного из бесцветного кирпича. Здесь разместили больницу для гражданского населения. На стене висела пыльная простыня, на которой красной краской был нарисован крест. Фиксер Абдалла помог донести Вадима в импровизированный приёмный покой.

– Мы не можем принять его, – замахал руками один из докторов.

– Куда нам ехать? Повсюду стреляют. Я боюсь, что мы не сможем добраться до другой больницы. Помогите нам, умоляю, – просил Абдалла.

– Мы найдём место, но есть одна проблема.

В больнице не хватало запасов крови. Марк предложил свою помощь. Он являлся обладателем первой положительной группы крови. Медицинская сестра проводила его до кабинета переливания крови, оказавшегося небольшой каморкой с окном, сквозь которое пробивался тусклый лунный свет. Закатав рукав повыше локтя, Марк лёг на кушетку. Худая бледная медсестра с печальными глазами закрепила на его руке катетер и через мгновение по тонкой трубке потекла густая кровь.

Наступило раннее утро, когда после короткой операции, Вадима разместили в палате. Его командировка подошла к концу. Платонов спал, и Марк решил не тревожить друга.

Коридоры больницы были переполнены ранеными, их стоны напоминали о преисподней. Всюду царил страх, хаос и удушающая жара. Врачи перебегали из одной палаты в другую, с каждым часом работы у них становилось больше. Здесь ничто не напоминало о стерильных больницах, скорее здание походило на собранный наспех полевой госпиталь.

Замерев у двери, Марк наблюдал, как молодой врач плакал, ампутируя ногу маленькому мальчику. Впервые опытный фотограф видел столь гениальный кадр, в котором отражалась вся боль войны. Не решаясь действовать, Марк замер в коридоре. Выгода боролась с совестью, но первая оказалась сильнее. Снимки определенно вызовут огромный резонанс и принесут ему немалую прибыль. Эти люди прославятся, уж он поспособствует этому. Никто не забудет их страданий.

С каждым мигом жизнь угасала в хрупком теле ребёнка. Ворвавшись в операционную, Марк сфотографировал умиравшего на хирургическом столе мальчика, опутанного проводами, ведущими к аппарату искусственной вентиляции лёгких.

– Убирайтесь, что вы делаете? – на Марка набросилась женщина с окровавленными руками и лицом, испещрённым мелкими ранками от осколков.

Её глаза были черны, как перегоревшие угли, и в них он не увидел ничего кроме отчаяния. Она говорила на арабском языке. Скудных знаний Марку хватило, чтобы понять, что женщина проклинает его.

– Одно фото, всего лишь один кадр, – пообещал Марк и сделал снимок.

– Проклинаю тебя, пусть земля разверзнется под твоими ногами, – кричала она, отталкивая Марка от мальчика.

Медики тем временем суетились над маленьким пациентом, казалось, совсем не замечая присутствия постороннего в операционной. Медсестра по просьбе врача передавала ему инструменты. Внезапно все приборы начали издавать тревожные звуки. Переглянувшись с медсестрой, доктор приступил к экстренной реанимации, но у судьбы имелись свои планы.

– Мальчик умер, мне очень жаль, – устало сказал врач и снял маску. Он выглядел очень молодым, наверное, только окончил интернатуру.

Воцарилось гнетущее молчание. Горевавшая мать нетвёрдой походкой приблизилась к бездыханному телу своего сына. Она ласково гладила его тонкие руки, старалась не касаться ног. Женщина плакала беззвучно, но Марк видел слёзы в её глазах. Она подняла дитя на руки и рыдала, уже не скрывая скорби. Марк, который и вовсе чувствовал себя шакалом, сфотографировал этот момент. Он не мог остановиться, хоть и понимал, что действует не этично, но какая – то неведомая сила заставляла его вновь и вновь щёлкать затвором фотоаппарата. Сквозь окна покрытые пылью, пробивались первые солнечные лучи, мягко, падавшие на измождённое детское лицо. Получился очень сильный трагический кадр. Наконец, медсестра выгнала Ланского из помещения. Выключив камеру, Марк ощутил всю глубину своего падения. Неужели любой путь казался ему дозволенным? Он всё ещё слышал проклятия, которыми его осыпала мать погибшего малыша.

***

Только вечером обессиленный Марк отправился в ближайший отель, но его постигло разочарование – все номера от затрапезного с выбитыми стёклами до люкса были заняты иностранными корреспондентами. Администратор – маленький ливиец, пожав плечами, извинился.

– У нас нет свободных комнат. Единственный вариант, – проговорил он на скверном английском, – за углом есть здание, оно разрушено и теперь по нему бьют редко. Там вы сможете укрыться. Если хотите, я дам вам плед.

Марк согласился, и администратор принёс ему тёплый плед. Дом, что станет его приютом на ночь, располагался в нескольких кварталах от здания, где устроили больницу для раненых. Укромным уголком оказалась двухэтажная лачуга с большой дырой в кровле, внушительными трещинами и отверстиями от пуль в стенах. Здесь некогда жила семья с детьми. На первом этаже по полу разбросаны игрушки: куклы с оторванными головами, потрёпанные плюшевые медвежата. Из мебели в доме остались лишь поломанные стулья. Марк шёл осторожно, опасаясь наступить на растяжку, которую могли установить повстанцы. Оглядываясь и прислушиваясь к шорохам, он поднялся на второй этаж. Сквозь огромную щель в крыше было видно тёмно-синее небо и яркие точки звёзд, тьму в пустынной комнате разгоняла луна. Нарушала романтичность момента, далёкая стрельба, которую вели мятежники с побережья.

В старом железном ведре Марк развёл костёр и подбрасывал в него обломки стульев и газеты, найденные в коробке. Весело разгорелось пламя, стало теплее. Закутавшись в плед, пропахший сигаретным дымом, Ланской устроился в углу.

В кафе отеля Марк купил ужин – спагетти. Столовых приборов ему не досталось. С шальной улыбкой и руками обработанными джином, он приступил к трапезе. А после смотрел на далёкий небосклон, что виднелся в пробитой крыше, запивал тоску остатками бифитера и ощущал себя незначительной песчинкой.

В больнице кормили не лучше, но Вадим ел с большим аппетитом – ему нужны были силы, чтобы выбраться из пылавшей Ливии. После обеда он наблюдал за медсестрой со скорбным, но очень красивым лицом. Она была мусульманкой и носила платок, скрывавший её волосы и шею. Иностранцу не следовало общаться с местными девушками или пристально разглядывать их, однако Вадим не удержался и украдкой кидал взгляды на юную особу. Кроме него в маленькой душной палате с облупившимися стенами расположили двух раненых черноглазых подростков, которые с любопытством следили за каждым его жестом. Иногда они смеялись и говорили по-арабски между собой, должно быть, обсуждали чужака.

– Как дела в больнице? – спросил Вадим у медицинской сестры, чтобы растопить лёд молчания.

Он не знал, понимает ли она английский, но ему отчаянно хотелось побеседовать с кем-нибудь. Медсестра обрабатывала его раны йодом, и услышав вопрос, замерла на мгновение.

– Много пациентов, врачи едва справляются. Не хватает крови, – зардевшись, произнесла девушка на плохом английском языке.

– А кто сдал кровь для меня?

– Тот, кто привёз вас, кажется, ваш друг, – сказала она и, закончив процедуры, вышла из палаты.

Спустя неделю Вадима выписали из больницы. Он пропустил самые интересные события – Баб – аль – Азизия пала, Каддафи скрылся. Вадим корил себя, что не вернулся за фотоаппаратом, где на карте памяти остались все фотографии, сделанные им в этой командировке. Если бы он собрал волю в кулак, то смог бы забрать кофр с техникой. О продолжении работы в Ливии не могло быть и речи. Вадима постигла неудача, но жизнь, полная блестящих возможностей и ошеломительных разочарований осталась при нём, а это значит, что "золотой" кадр ждёт впереди. Его история продолжается.