Н. Ф. Котляр
Древнерусская государственность

3. Предпосылки восточнославянской государственности

Главным, а во многих случаях и единственным источником исследования процессов образования восточнославянского государства до сих пор остаётся летопись. Знаменитое этногеографическое введение к «Повести временных лет», не раз цитировавшееся и толковавшееся исследователями, начинает свой рассказ о славянах со времени их расселения на пространствах Европы. Кратко сказав о южных и западных славянах, Нестор далее сосредоточивает внимание на восточных: «Тако же и ти словене пришедше и седоша по Днепру и нарекошася поляне, а друзии древляне, зане седоша в лесех; а друзии седоша межю Припетью и Двиною и нарекошася дреговичи…» и т. д.²⁸

Современные историки согласны в том, что поляне, древляне и другие общности Нестора представляли собой союзы восточнославянских племён. Известный польский славист X. Ловмяньский определял модель позднего племенного строя в славянском мире таким образом: все без исключения славяне имели двухступенчатую территориальную структуру, нижнюю ступень которой можно назвать малым племенем, а высшую – большим. У восточных славян, по его мнению, малыми племенами были полочане, жившие на ограниченной территории в бассейне небольшой речки Полота, и, возможно, радимичские пищанцы. Вероятно, малые племена входили в состав больших, таких, как поляне или северяне²⁹. Таким образом, под малыми и большими племенами X. Ловмяньский понимал союзы племён. Поэтому предложенная им структура славянского общества на самом деле не двух-, а трёхступенчатая: племя – малый союз – большой союз племён.

Можно думать, что на стадии существования союзов племён общественный строй восточных славян сохранял демократические черты. Верховным органом племени и, возможно, малого союза племён было собрание (вече) всех его свободных членов. Вместе с тем на этой стадии уже существовала племенная знать, хотя, по меткому замечанию X. Ловмяньского, её контуры не очень выразительны³⁰. На взгляд X. Ловмяньского и некоторых других историков, знать состояла из верхушки нескольких привилегированных родов, из среды которых общее собрание избирало вождей и старейшин. Но власть вождей на этом этапе ещё не была индивидуально наследственной – её унаследовали определённые роды.

Доказательством этого может служить рассказ Новгородской первой летописи младшего извода под весьма условным 854 г.: «Начало земли Русской. Живяху кождо с родом своим на своих местех и странах, владеюща кождо родом своим. И быша три братия: единому имя Кии, второму же имя Щек, третьему же имя Хорив, а сестра их Лыбедь… И беша мужи мудри и смыслене, наречахуся поляне, и до сего дне от них же суть кыяне»³¹. О том, что киевская княжеская династия берёт начало от рода Кия, Щека и Хорива, а не от них самих, чётко свидетельствует и Нестор: «И по сих братьи держати почаша род их княженье в полях» (полянах. – Н. К.)³².

Западноевропейские средневековые источники позволяют сделать вывод, что славянская племенная знать имела какие-то владения, вела хозяйство при помощи рабского труда³³. Поскольку уровень стадиального развития западных и восточных славян был приблизительно одинаковым, можно думать, что и в восточнославянском обществе на стадии существования союзов племён верхушка уже отделилась от массы свободных общинников в социальном и имущественном отношениях. Выделился слой воинов-земледельцев.

Завершая краткий рассказ о восточнославянских союзах племён, необходимо отметить, что они были выразительными этносоциальными и этнокультурными общностями, на что указывает летопись Нестора: «Имяху бо (племена. – Н. К.) обычаи свои, и закон отец своих и преданья, кождо свой нрав»³⁴. Археология подтверждает существование различий между союзами племён в памятниках материальной культуры, прежде всего в погребальном обряде, а также в украшениях и некоторых бытовых вещах³⁵. Эти различия так и не были преодолены за время существования древнерусской народности.

Интенсификация процессов разложения родоплеменного строя, сказавшаяся в усилении социальной и имущественной дифференциации, усилении позиций знати, следовательно, в важных изменениях в обществе, ускорении экономического развития, постепенно привела к созданию на основе союзов племён образований более высокого социального уровня – племенных княжений. О постепенности и плавности прохождения этого процесса можно судить из рассказа «Повести временных лет» о событиях после смерти Кия и его братьев. Упомянув о том, что после них «держати почаша род их княженье в полях» (полянах), Нестор продолжает: «А в деревлях свое (княжение. – Н. К.), а дреговичи свое, а словени свое в Новегороде, а другое на Полоте, иже полочане»³⁶. Далее речь идёт о кривичах, северянах, веси, мере, муроме, черемисах, мордве, которые, судя из контекста, также имели свои княжения. (Как известно, Новгород возник лишь в X в., поэтому его название в приведённом отрывке было, скорее всего, интерполировано летописцем в свидетельство, почёрпнутое им из фольклорного источника.)

Хронология процессов перехода восточнославянского общества от союзов племён к племенным княжениям остаётся неясной. Современный этап исследованности источников не позволяет уточнить её. Летопись сообщает лишь, что такие княжения существовали на севере Руси в середине IX в., когда чудь, словены, кривичи и весь призвали варягов «княжить и володети нами»³⁷. Можно допустить, что на юге, где по крайней мере до XI в. социальные и экономические процессы развивались быстрее, чем на севере, племенные княжения существовали уже в VIII в. В. Д. Королюк, которому вообще было присуще стремление отодвигать назад во времени социально-экономические и политические явления и процессы, думал, что эти княжения возникали ещё в VII в.³⁸ Однако учёный не привёл доказательств в пользу своего мнения.

Сдвиги в социальной и политической структуре восточнославянского общества, которые привели к складыванию племенных княжений, были значительными и принципиальными. Как образно писал Л. Г. Морган, народ стремился перейти из родоплеменного общества, в котором был с древних времён, к политическому обществу, основанному на территории и собственности³⁹. Территориальная организация общества на стадии племенных княжений была ещё впереди, но частная собственность и связанное с ней имущественное и социальное расслоение стали, думаю, одним из главных факторов перехода от союзов племён к княжениям. Впрочем, не следует преувеличивать темпов внедрения частной собственности в восточнославянскую среду – испокон веков привыкшее к имущественному равенству родоплеменное общество долго не воспринимало её.

Важное, если не решающее, значение возникновения частной собственности в эволюции общества эпохи разложения родоплеменного строя отмечает и современная этнология. М. Фрид писал, что в так называемых стратифицированных обществах люди не имеют равных возможностей доступа к жизненным ресурсам. Система распределения ресурсов и определяет политическую систему⁴⁰. С ним солидарен другой американский этнолог Э. Р. Сервис. Он, как и многие его западные коллеги, называет общество переходного типа от племенного строя к государству словом «чифдом» (chiefdom) – «вождество» – и замечает, что в нём основополагающее значение имеет форма перераспределения общественного продукта. Следовательно, в возможности доступа к распределению жизненных благ Э. Р. Сервис видел основу для выделения и усиления вождей, племенной аристократии⁴¹. Таким образом, экономическая эволюция определяет общественный прогресс. Не трудно понять, что подобные изменения в распределении общественного продукта могли быть вызваны только появлением и развитием частной собственности. Е. Н. Черных прибавляет к словам Э. Р. Сервиса, что вождество смыкается с раннеклассовыми государствами⁴². Не могу с этим согласиться, потому что раннеклассовое государство принципиально отличается от вождества, в нашем случае – племенных княжений.

Власть племенных вождей, в том числе и вождей союзов племён, и глав племенных княжений опиралась на систему укреплённых поселений-градов, о большом количестве которых у восточных славян середины IX в. сообщает Баварский географ. Существенная разница между градами племён и их союзов, с одной стороны, и племенных княжений – с другой, состоит, как мне представляется, в том, что в княжениях в ряде случаев возникали уже не просто укреплённые поселения, а протогорода. Некоторые из них в течение IX–XI вв. превратились в настоящие феодальные города. В историографии не раз отмечалась важная роль протогородов и далее городов в перерастании родоплеменного общества в раннеклассовое, в создании государственности⁴³. Эта проблема нуждается в дальнейшем изучении.

Некоторые исследователи допускают существование зародышевого аппарата власти в племенных княжениях⁴⁴, постепенном формировании княжеской, отделённой от племенной, сокровищницы. Но представляется ошибочной мысль, будто бы в них существовала социально обособленная потомственная знать с князем и его дружиной⁴⁵, – для времени, предшествовавшего образованию государственности, это трудно представить. Ведь резкое и окончательное отчуждение власти от народной массы принадлежит к главным признакам государства. Точно так же модернизацией исторического процесса в VI–VII вв. следует признать мысль Б. Н. Флори, будто бы у славян «уже зарождался институт княжеской власти»⁴⁶. Действительно, источники, западные и древнерусские, постоянно называют князьями племенных вождей, но это вовсе не означает, что они ими были. Князь в подлинном значении этого термина появится в восточнославянском обществе лишь тогда, когда начнёт рождаться государственность.

Племенные княжения не были начальной формой восточнославянской государственности, это ещё догосударственные объединения. Вместе с тем они стали фундаментом образования государственности и непосредственными предшественниками первого настоящего государства, возникшего в Среднем Поднепровье в середине IX в., и даже сосуществовали с государством.

Источники свидетельствуют, что племенные княжения сохранились после того, как Древнерусское государство уже возникло. Они входили в его состав. Можно считать, что по меньшей мере до конца X в. Киевская Русь была своеобразным федеративным государством. Вплоть до последней четверти XI в. существовало племенное княжение вятичей, о подавлении сопротивления которого и присоединении его к государству рассказывает в своём «Поучении» Владимир Мономах⁴⁷. Другие завершили своё существование на сто лет раньше. Древнерусское государство складывалось в процессе подчинения и инкорпорации племенных княжений. Но, даже войдя в состав державы, эти княжения долгое время владели заметной автономией, в чём убеждают свидетельства летописи о военных предприятиях киевских князей конца IX – первой половины XI в.

Когда Олег отправился с русского Севера на Юг овладевать Киевом, он «поим воя многи, варяги, чудь, словени, мерю, весь, кривичи»⁴⁸. В поход вместе с Олегом пошли представители тех славянских и неславянских племенных княжений, которые ещё до утверждения варяжской династии на Руси образовывали конфедерацию. Выходцы из тех же княжений двинулись в составе войска Олега на Царьград в 907 г., а вместе с ними «и деревляны, и радимичи, и поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверци, иже суть толковины»⁴⁹. В летописном отрывке названы главные племенные княжения, признавшие к тому времени власть киевских князей.

Признание было вынужденным. Поведав о том, как Олег заставил радимичей платить дань ему, а не хазарам, Нестор завершает эту историю словами: «И бе обладая Олег поляны и деревляны, и северяны, и радимичи, а с уличи и теверци имяше рать»⁵⁰. Летопись донесла до нас яркую и эмоционально напряжённую картину сколачивания государства киевским князем. Эта картина отличается динамикой: одни племенные княжения уже покорены, обложены данью, с другими ещё воюют. То же самое происходило при преемнике Олега Игоре.

Когда в 943 г. Игорь выбрался проторённым его предшественниками путём на Царьград, он «совокупив вои многи, варяги, русь, и поляны, словени, и кривичи, и теверьце, и печенеги наа»⁵¹. Количество племенных княжений, поставивших воинов Игорю, заметно уменьшилось в сравнении с названными в войске Олега. Тиверцы уже не толковины (союзники), а упомянуты среди представителей других княжений, вошедших в состав молодой державы. На мой взгляд, это объективное свидетельство в пользу неуклонного развития процесса консолидации Древнерусского государства, последовательно поглощавшего племенные княжения.

В повествованиях о походах Святослава в Болгарию 968 и 970 гг. воины от племенных княжений уже не упоминаются. Летописец сообщает о походах лапидарно: «Иде Святослав на Дунай на Болгары» и «приде Святослав в Переяславець, и затворишася болгаре в граде»⁵². В составе войска Владимира, выступившего в поход на Корсунь летом 989 г., тем более рати Ярослава, пошедшей на Царьград в 1043 г., представители племенных княжений также не названы. Это может свидетельствовать об усилении процессов инкорпорации этих княжений в состав государства.

О немалой автономии племенных княжений рассказывают древнейшие памятники древнерусского международного права – договоры Руси с греками. Благодаря успешному походу на Царьград в 907 г. Олегу удалось подписать выгодный для Руси предварительный мирный договор с Византией. Об условиях этого договора летописец, в частности, сообщает: «Заповеда Олег … даяти уклады на рускыа грады: первое на Киев, та же на Чернигов, на Переаславль, на Полтеск (Полоцк. – Н. К.), на Ростов, на Любечь и на прочаа городы, по тем бо городом седяху велиции князи, под Олгом суще». А при подписании текста окончательного русско-византийского соглашения 911 г. русские послы заявили грекам: «Послани от Олга, великого князя рускаго, и от всех, иже суть под рукою его, светлых и великих князь, и его великих бояр»⁵³.

Эти «светлыи и велиции князи» могли быть лишь главами племенных княжений, входивших тогда в состав Киевского государства. Подчёркнуто почтительное отношение к ним киевского князя свидетельствует о том, что они обладали силой и влиянием в древнерусском обществе, с ними приходилось считаться. Возможно, эти князья или люди из их ближайшего окружения пребывали, пусть даже номинально, в дружине Олега во время похода и переговоров с греками. Но через три десятилетия в тексте договора Игоря с Византией 944 г. встречаем уже иную формулу: послы были «послании от Игоря, великаго князя рускаго, и от всякоя княжья, и от всих людий Руския земли». Далее послы молвят: «И великий князь наш Игорь, и князи и боляри его, и люди вси рустии послаша ны…»⁵⁴.

В договоре 944 г., следовательно, уже не упоминаются «светлыи и велиции князи», вместо этого использована не то что менее торжественная, но прозаическая формулировка: «всякое княжье» и просто «князи». Нет даже уверенности в том, упоминаются тут то ли главы племенных княжений, то ли члены семейства Игоря. Склоняюсь всё же к мысли, что речь идёт о племенных князьях, но их значение в общественно-политической жизни страны уменьшилось и поблёкло. Контекст договора 944 г. оставляет возможность для предположения, что к ним относились не как к сильным и автономным властителям, а как к подчинённым киевскому князю правителям племенных территорий. Об этом же, как мне кажется, свидетельствуют и упоминания в тексте соглашения 944 г. «всех людий Руския земли», «людий всех руских» – речь идёт о населении государства с общей для всех территорией, в котором место племенных княжений делалось всё скромнее.

Тем не менее вожди княжений чувствовали себя достаточно уверенно и в годы правления Игоря. Недаром формула его договора с греками в части, касающейся глав княжений, осталась по содержанию неизменной со времён Олега. В преамбуле договора 911 г. говорится о том, что русские послы пришли от Олега и светлых и великих князей, соглашения же 944 г. – от Игоря и всякого княжья⁵⁵.

И после Игоря, при Святославе и его сыне Ярополке, «светлыи и велиции князи» сохранили, пусть даже в урезанном виде, автономию, богатства и влияние в обществе. Положил конец автономному статусу племенных княжений, а заодно и могуществу их вождей Владимир Святославич. Он заменил в главных городах Русской земли племенных князей своими сыновьями⁵⁶ (и, можно думать, ближними боярами), чем поставил эти города с окружающими их землями в прямую зависимость от киевского центра. Было окончательно ликвидировано деление общества по родоплеменному признаку, на котором продолжали стоять племенные княжения. Победил территориальный принцип построения страны и государства. Произошло это, согласно приблизительной хронологии «Повести временных лет», в 988 г. Однако думаю всё-таки, что восточнославянская государственность родилась полутора столетиями ранее.

4. Начало государства (Аскольд)

Одна из причин расхождения мнений относительно времени возникновения государства на Руси состоит в нечёткости самого понятия государственности в литературе, а также в догматизме некоторых историков. Например, И. Я. Фроянов, называя главные признаки государственности: 1) размещение жителей по территориальному признаку, 2) существование публичной власти, отделённой от массы народа, и 3) взимание податей для содержания княжеской власти, уверяет читателя в том, что говорить о государстве можно только тогда, когда существуют все перечисленные признаки⁵⁷. Иначе говоря, государство или существует или его нет – промежуточных стадий историк не признаёт. И на этом шатком основании отказывает Киевской Руси времён Владимира Святославича в праве называться государством. К такому утверждению можно отнестись разве что с иронией.

Названные И. Я. Фрояновым вслед за другими исследователями⁵⁸ основоположные признаки государственности в общем верны. Однако неминуемо возникает вопрос: в каких конкретных формах они проявлялись в восточнославянском обществе? Полагаю, что для эпохи формирования Киевского государства этими формами были: окняжение территории, подчинение власти центра земель племенных княжений и рождённое им распространение на эти территории систем взимания дани, управления (администрации) и судопроизводства. Сведения об этом в источниках начинаются с середины IX в. Все они относятся к южнорусским землям. Отчуждение носителей власти от прочих жителей страны проявилось, в частности, в выдвижении единоличных и наследственных правителей, что отразилось в изменении формулировок летописей, повествующих о восточнославянском обществе, начиная с середины IX в.

Рассматривая известия Нестора о расселении восточнославянских племён и их дальнейших судьбах, я обратил внимание на то, что в них долгое время выступают лишь племенные названия: поляне, древляне, радимичи и др. Все они фигурируют в летописи безлично, общей массой населения земель союзов племён или племенных княжений, что соответствует социальному уровню этих объединений. Вожди «родов» (союзов племён и даже племенных княжений) летописцами не называются. Единственное исключение – история Кия, Щека и Хорива, которую Нестор рассказал столь подробно, вероятно, лишь благодаря полемике с новгородским книжником, поставившим под сомнение княжеское достоинство главы полянского союза.

Формулировки летописцев в этом смысле тождественны для всего догосударственного периода эволюции восточнославянского общества: «Тако же и ти словене пришедше и седоша по Днепру и нарекошася поляне, а друзии древляне…»; «поляном же живущем особе, яко же рекохом, сущим от рода словеньска и нарекошася поляне»; «быша обидимы (поляне. – Н. К.) древлянами и инеми околними»⁵⁹.

Даже в прославляющем полян повествовании Нестора об уплате ими хазарам дани мечами, относящемся, на мой взгляд, к эпохе существования племенных княжений, поляне выступают общей массой: их князь (или князья) не назван и не упомянуто о его существовании. Это трудно объяснить забывчивостью летописца, потому что он не преминул молвить о хазарском князе и его старейшинах («несоша козари (меч. – Н. К.) ко князю своему и к старейшиным своим»). Вероятно, Нестор мог знать, что в те времена у полян не существовало единоличной власти, но далее подчеркнул, что в его дни положение изменилось: «Володеють бо козары русьскии князи и до днешнего дне»⁶⁰.

Известия летописцев о восточнославянском обществе персонифицируются со второй половины IX в. Рассказывая под весьма условным 862 г. об утверждении в Киеве воевод Рюрика, «Повесть временных лет» сообщает: «Аскольд же и Дир остаста в граде семь, и многи варягы съвокуписта, и нача владети польскою (полянской. – Н. К.) землею; Рюрику же княжащу в Новегороде»⁶¹. С той поры летописцы ведут повествование, всегда называя имена князей, активных действующих персонажей исторического процесса. Следующая запись в «Повести» о политических событиях в Поднепровье, на бывшей Полянской земле, молвит: «Иде Асколд и Дир на греки»⁶², но не «идоша поляне на греки», как могло бы быть сказано в недавнем прошлом. Утверждение затем Рюриковичей в Киеве институировало центральную власть, сделав её наследственной, в чём современная этнология справедливо видит один из главных признаков государственности⁶³.

Идея наследственности княжеской власти проступает в повествовании Нестора о приходе Олега к Киеву и столкновении его с местными князьями: «И рече Олег Асколду и Дирови: „Вы неста князя, ни рода княжа, но аз есмь роду княжа“, и вынесоша Игоря: „А се есть сын Рюриков“»⁶⁴. Подчёркивается избранность людей, принадлежащих к княжескому роду. В реконструированном А. А. Шахматовым сообщении Древнейшего Киевского свода 1037–1039 гг. проводится, думаю, мысль о законности и наследственности власти Аскольда и Дира, ради чего составитель свода объявил их непосредственными преемниками Кия, Щека и Хорива: «И по сих братьи княжиста Кыеве Асколд и Дир и беаста владеюща полями» (полянами. – Н. К.)⁶⁵.

В первой половине IX в. в Среднем Поднепровье уже существовало политическое объединение восточных славян. Историки и археологи называют его «Русской землёй». Процесс слияния союзов племён и их сплочение «Русской землёй» в этносоциальную и культурную общность не отражён в письменных источниках. Не раз предпринимались попытки исследовать его на археологическом материале⁶⁶. Эти штудии ждут своего продолжения.

Летопись даёт определённые основания утверждать о складывании первого восточнославянского государства в Поднепровье к середине IX в. Однако современное состояние изученности проблемы социально-экономических отношений на Руси позволяет считать, что феодальные отношения начинают утверждаться там не ранее второй половины X в. Во всяком случае, тогда в источниках проступают их первые признаки. Следовательно, процессы образования государственности у восточных славян начались и вначале происходили в обществе, которое по преимуществу было родоплеменным. Ничего принципиально не может изменить признание этого общества переходным от родоплеменного к феодальному строю, поскольку ростки нового уклада тогда едва проклёвывались, не изменяя социально-экономической сущности общества.

Первое, как мне кажется, несомненное свидетельство источника по поводу существования древнерусской государственности относится ко времени после утверждения Олега в Киеве (около 882 г.): «Се же Олег нача городы ставити и устави дани словенам, кривичем и мери…»⁶⁷. Был определён порядок взимания дани на подвластных князю землях, которые окняжались таким образом; создавались опорные пункты центральной власти в племенных княжениях. Но существует летописное известие, позволяющее думать, что процессы огосударствления территории Руси проходили на юге уже во времена Аскольда и Дира. Авторитетный источник, по мнению А. А. Шахматова, полнее других отразивший Древнейший (1037–1039) и позднейшие изводы XI в. – Новгородская первая летопись младшего извода уверенно отмечает: «И по сих, братии той, (Кие, Щеке и Хориве. – Н. К.) приидоста два варяга и нарекостася князема: одиному бо имя Асколд, а другому Дир; и беста княжаща в Киеве и владеюща полями (полянами. – Н. К.); и беша ратнии с древляны и с улици»⁶⁸. В свете этого сообщения делаются понятными позднейшие войны Олега и Игоря с теми же «племенами». Во всех случаях речь шла об окняжении территорий племенных княжений уличей и древлян, обложении их данью.

Это свидетельство Новгородской первой летописи младшего извода подкрепляется, по моему мнению, известием летописи Никоновской под очень условным 865 г.: «Того же лета воеваша Асколд и Дир полочан и много зла створиша»⁶⁹. При всём распространённом в наше время в научной среде скептическом отношении к ранним известиям Никоновского свода отмечу всё же, что приведённая запись заслуживает доверия, перекликаясь со словами Нестора под 862 г.: «И прия власть Рюрик и раздал мужем своим грады, овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро. И по тем городом суть находници варязи»⁷⁰.

Наконец, в пользу мнения относительно существования в Поднепровье во времена Аскольда общества, которому свойственны были значительная организованность, а также социальное расслоение (то, что М. Фрид и многие зарубежные этнологи называют стратифицированным обществом⁷¹) и чётко выраженная княжеская власть, свидетельствует и знаменитый поход под водительством этого князя на Царьград в 860 г. – в «Повести временных лет» он ошибочно поставлен под 866 г.⁷² Грандиозные масштабы и сам характер похода, отражённые русской летописью и византийскими современниками, среди них патриарх Фотий, препятствуют суждению о нём как о типичном для позднего родоплеменного строя набеге «варваров» на богатых соседей – это была внешнеполитическая акция молодого государства. Напротив, в рамки подобных набегов вполне укладываются описанные в житиях Стефана Сурожского и Георгия Амастридского нападения русов на византийские города Сурож и Амастриду в конце VIII – первой трети IX в.

На мой взгляд, Киевское княжество Аскольда стало той этносоциальной и политической сердцевиной, вокруг которой начала складываться Древнерусская держава. Споры относительно того, откуда, с Севера или с Юга, «пошла Руская земля», ведущиеся в последние годы, могут быть однозначно решены в пользу последнего. Южные русские земли заметно опережали в развитии северные. Дело не только в том, что в IX в., когда рождается восточнославянская государственность в Поднепровье, Новгород просто ещё не существовал. В племенном княжении ильменских словен, организующим и правящим центром которого в X в. стал этот город, в IX в. источники не отмечают социально-политических процессов, которые можно было бы считать государствообразующими. По крайней мере, на этот счёт вообще отсутствуют свидетельства авторитетных письменных памятников. Это можно объяснить, в частности, тем обстоятельством, что словены относительно поздно (где-то в конце VII–VIII вв.) пришли на север с исторической прародины.