Морис Леблан
Превращения Арсена Люпена

Глава 6
Полицейские и жандармы

На протяжении всей поездки он неустанно выражал ей свое восхищение. Весьма вероятно, что графиня Калиостро была права, когда избавила его от испытания, не протянув руку для поцелуя. Но, по правде говоря, если он поклялся себе завоевать молодую женщину и твердо решил исполнить эту клятву, то сдержанность и учтивость позволяли ему лишь обольщать ее любовными излияниями.

Слушала ли она его? Иногда да, как слушают ребенка, трогательно признающегося в своей к вам привязанности. А иногда она замыкалась в себе, погружаясь в свои мысли, и это приводило Рауля в замешательство.

В конце концов он воскликнул:

– Ах, поговорите со мной, прошу вас. Я пытаюсь шутить о том, о чем не осмеливаюсь сказать серьезно. Но в глубине души я боюсь вас и сам не знаю, что говорю. Умоляю вас, ответьте. Всего несколько слов, чтобы вернуть меня в реальность.

– Всего несколько слов?

– Да, не более.

– Ну что ж, вот они. Мы сейчас недалеко от железнодорожной станции Дудвиль, и она ждет вас.

Рауль с негодованием скрестил руки на груди:

– А вы?

– Я?

– Да, что с вами будет, когда вы останетесь в одиночестве?

– Боже мой, – ответила она, – ну как-нибудь выйду из положения, как делала это до сих пор.

– Это невозможно! Вам больше не обойтись без меня. Вы вступили в схватку, где моя помощь необходима. Боманьян, Годфруа д’Этиг, принц Аркольский – бандитов так много, и все они мечтают уничтожить вас.

– Они думают, что я умерла.

– Тем более. Если вы умерли, то как полагаете действовать?

– Не беспокойтесь. Я буду действовать так, что они меня не увидят.

– Но ведь гораздо проще действовать через меня! Нет, пожалуйста, – и на этот раз я говорю серьезно! – не отказывайтесь от моей помощи. Есть вещи, которые женщина не может делать в одиночку. Ведь даже одно то, что вы преследуете ту же цель, что эти люди, и воюете с ними, позволило им организовать против вас самый гнусный заговор. Они так составили обвинение и представили такие убедительные… по крайней мере на первый взгляд… доказательства, что на какое-то мгновение я поверил, будто Боманьян обрушил свой праведный гнев на ведьму и преступницу.

Не сердитесь на меня. Как только вы вскинули голову, я сразу понял свою ошибку. Боманьян и его сообщники – просто отвратительные трусливые палачи. В своем достоинстве вы были неизмеримо выше их, и сегодня в моей памяти не осталось и следа от клеветы, которую на вас обрушили. Но вы должны позволить мне помочь вам. Если я обидел вас выражением своих чувств, то обещаю впредь хранить о них молчание. Прошу лишь одного: позвольте мне посвятить вам мою жизнь, как посвящают ее тому, что есть красота и целомудрие!

Она уступила. Городок Дудвиль остался позади. Спустя некоторое время, оказавшись на дороге, ведшей в Ивто^[11], берлина въехала в обсаженный буками двор фермы и остановилась.

– Пойдемте, – сказала графиня. – Эта ферма принадлежит славной женщине – матушке Вассёр; ее постоялый двор находится неподалеку, и я нанимала ее кухаркой. Иногда я приезжаю сюда на два-три дня отдохнуть. Мы здесь пообедаем… Леонар, уезжаем через час.

Они вернулись на дорогу. Бальзамо шла вперед легким шагом, словно юная девушка. На ней были серое платье, облегающее в талии, и сиреневая шляпа с бархатными лентами и букетиками фиалок. Рауль д’Андрези шел немного сзади и не сводил с нее глаз.

За первым поворотом показалось небольшое белое здание, крытое соломой, а перед ним – цветущий садик. Они переступили порог и сразу очутились в столовой, которая занимала весь первый этаж.

– Я слышу мужской голос, – сказал Рауль, указывая на одну из боковых дверей.

– Это как раз та комната, где матушка Вассёр подает мне обед. Сейчас она там, вероятно, с какими-то крестьянами.

Не успела она это сказать, как дверь открылась и на пороге появилась женщина преклонных лет в бумазейном фартуке и деревянных башмаках.

При виде Жозефины Бальзамо она как будто испугалась и сразу закрыла за собой дверь, невнятно пробормотав несколько слов.

– Что случилась? – обеспокоенно спросила графиня.

Матушка Вассёр упала на стул и прошептала:

– Уходите… бегите… скорее…

– Но почему? Говорите же! Объяснитесь…

В ответ она с трудом произнесла:

– Полиция… вас ищут… перерыли всю комнату, где я поставила ваши сундуки… послали за жандармами… Бегите, или вы пропали!

Настала очередь графини пошатнуться, и она прислонилась к буфету, почти теряя сознание. Ее глаза встретились с глазами Рауля, и в них было столько мольбы, что он понял: она действительно упала духом и молит его о помощи.

Рауль стоял в недоумении. Наконец он спросил:

– Какое вам дело до жандармов? Они ищут не вас… Что происходит?

– Нет-нет, – возразила матушка Вассёр, – они ищут именно ее… бегите…

Сильно побледнев и еще не успев осознать истинное значение этой сцены, о трагической подоплеке которой он догадывался, Рауль схватил графиню за руку, потащил к выходу и вытолкнул наружу.

Но, ступив за порог первой, она в ужасе отпрянула и прошептала:

– Жандармы!.. Они меня заметили!..

Они поспешно вернулись в дом. Матушка Вассёр дрожала всем телом и бестолково повторяла:

– Жандармы… полиция…

– Тише! – прервал ее Рауль, не теряя самообладания. – Тише! Я беру все на себя. Сколько полицейских в доме?

– Двое.

– И еще двое жандармов. Значит, силой ничего не решить, мы окружены. Где сундуки, которые они обыскали?

– Наверху.

– А лестница?

– Вон за той дверью.

– Хорошо. Ждите здесь и постарайтесь ничем себя не выдать. Повторяю: я беру все на себя!

Он снова взял графиню за руку и направился к указанной двери. Лестница, крутая и узкая, вела в мансарду, где обнаружились распотрошенные сундуки и раскиданные повсюду платья и белье. Не успели они войти в комнату, как послышался топот вернувшихся в столовую полицейских, а когда Рауль подкрался к окошку, проделанному в соломенной крыше, и выглянул наружу, то увидел двух жандармов, которые, спешившись, привязывали лошадей к столбику в саду.

Жозефина Бальзамо не шевелилась. Рауль заметил, что от страха ее лицо разом осунулось и постарело.

Он сказал ей:

– Скорее! Вам нужно переодеться. Наденьте какое-нибудь из ваших платьев… лучше черное.

Он отвернулся к окну и стал смотреть вниз, где переговаривались о чем-то жандармы и полицейские. Когда графиня закончила свой туалет, Рауль надел на себя серое платье, в котором она приехала. Юноша был худощав, изящно сложен: платье, низ которого он приспустил, чтобы прикрыть ноги, удивительно шло ему; и он выглядел таким довольным от этого переодевания и таким беззаботным, что молодая женщина тоже успокоилась.

– Послушайте-ка их, – сказал юноша.

Разговор, который вели четверо мужчин на пороге дома, доносился до них совершенно отчетливо, и они услышали, как один из них – без сомнения, жандарм – повелительно спрашивает:

– Так вы уверены, что она иногда жила здесь?

– Совершенно уверен… тому и доказательство есть: один из двух сундуков, которые она оставила на хранение, подписан ее именем: госпожа Пеллегрини. И потом, матушка Вассёр – достойная женщина, разве не так?

– Достойнее матушки Вассёр нет никого на свете; вся округа это знает!

– Так вот! Матушка Вассёр заявляет, что эта госпожа Пеллегрини приезжала время от времени провести у нее несколько дней.

– Черт возьми! Между двумя ограблениями.

– Именно так.

– Выходит, эта Пеллегрини – крупная рыба?

– Еще какая! Кражи со взломом. Мошенничество. Хранение краденого. Словом, это непростое дело… вдобавок у нее куча сообщников.

– У вас есть описание примет?

– И да, и нет. У нас есть два совершенно разных портрета. Один – давнишний, другой – недавний. Что касается ее возраста, то он указан как «от тридцати до шестидесяти».

Они расхохотались, потом суровый голос продолжил:

– Но вам удалось выйти на след?

– И да, и нет. Две недели назад она орудовала в Руане и Дьеппе. Потом ее след затерялся. Он снова возник на железной дороге, но там мы опять его потеряли. Поехала ли она дальше до Гавра или сделала пересадку на Фекан? Проверить это невозможно. Она просто исчезла. А мы в тупике.

– А почему вы приехали сюда?

– Случайно. Один служащий на вокзале, доставлявший сюда багаж, вспомнил, что на одном из сундуков увидел имя Пеллегрини, полузакрытое оторвавшейся наклейкой.

– Вы опрашивали других пассажиров или здешних постояльцев?

– О, постояльцев здесь почти не бывает!

– Однако мы видели какую-то даму, когда приехали.

– Даму?

– Совершенно точно. Мы еще не успели спешиться, когда она вышла из дома, через эту дверь. Правда, она сразу же вернулась, как будто не хотела, чтобы ее заметили.

– Не может быть!.. Дама, одна, на постоялом дворе?..

– Некая особа в сером платье. Опознать ее мы не сможем. Но вот серое платье – да… И шляпу тоже… шляпу с лиловыми цветами…

Четверо мужчин замолчали.

Весь этот разговор Рауль и графиня выслушали, глядя друг другу в глаза и не проронив ни звука. При упоминании каждой новой подробности лицо Рауля становилось все жестче. В ее же лице не дрогнула ни одна черточка.

– Они идут… идут… – глухо сказала молодая женщина.

– Да, – отозвался он. – Пора действовать… они вот-вот поднимутся и застанут вас в этой комнате.

Жозефина не стала избавляться от шляпы. Рауль только слегка отогнул на ней поля, убрал лиловые цветы и завязал ленты под подбородком – так, что лица почти не было видно. И напоследок дал указания:

– Я освобожу для вас путь. При первой же возможности отправляйтесь спокойно во двор фермы, где стоит ваша берлина. Садитесь в нее, и пусть Леонар держит вожжи наготове…

– А вы? – спросила она.

– Я присоединюсь к вам через двадцать минут.

– А если они вас арестуют?

– Меня не арестуют, и вас тоже. Только никакой спешки. Не бегите. Сохраняйте хладнокровие.

Рауль подошел к окну и посмотрел вниз. Стражи порядка как раз входили в дом. Он перелез через подоконник, спрыгнул в сад и, вскрикнув, словно испугавшись, что его увидели, бросился бежать со всех ног.

Позади него тут же раздались вопли.

– Это она!.. Серое платье, сиреневая шляпа! Стой, или я буду стрелять!..

Одним прыжком Рауль перелетел дорогу и оказался на пашне… затем взобрался по склону и прошел через какую-то ферму. За ней возник новый склон… новая пашня… Потом тропинка, огибающая еще одну ферму между двумя колючими изгородями…

Он обернулся: преследователи, немного отставшие, не могли его видеть. За несколько секунд он избавился от платья со шляпой и бросил их в кусты. Торопливо нахлобучил матросскую фуражку, закурил сигарету и двинулся назад, засунув руки в карманы.

Когда он дошел до угла, ему навстречу выскочили двое запыхавшихся полицейских.

– Эй, матрос! Вам сейчас встретилась женщина? Женщина в сером?

Он подтвердил:

– Конечно… которая бежала, верно? Какая-то сумасшедшая…

– Да! Где она?

– Забежала на ферму.

– Каким образом?

– Перелезла через ограду…

– Давно?

– И двадцати секунд не прошло.

Мужчины поспешно двинулись вперед, а Рауль продолжил свой путь, да еще и приветливо поздоровался с прибывшими жандармами; так небрежным шагом он вышел на дорогу – чуть дальше постоялого двора и очень близко к повороту. Впереди, в сотне метров, виднелся двор с буками и яблонями, где ждала берлина.

Леонар восседал на козлах с хлыстом в руке. Жозефина Бальзамо сидела в карете; дверцу она оставила приоткрытой.

Рауль скомандовал:

– Леонар, в Ивто!

– Как же так! – возразила графиня. – Мы же проедем мимо постоялого двора!

– Главное, что никто не видел, как мы из него вышли. К тому же дорога пустынна… воспользуемся этим. Езжай трусцой, Леонар… В темпе порожнего катафалка, который возвращается с кладбища.

Они действительно миновали постоялый двор. И увидели, что полицейские и жандармы бредут через поля обратно. Один из них размахивал серым платьем и шляпой. Остальные возбужденно жестикулировали.

– Они нашли ваши вещи, – сказал Рауль, – и знают, чего ожидать. Теперь они ищут не вас, а меня – матроса, которого встретили по дороге. А на карету они даже не обратили внимания. И если бы им сейчас сказали, что в этой берлине скрывается госпожа Пеллегрини и ее сообщник-матрос, они бы недоверчиво расхохотались.

– Они снова допросят матушку Вассёр.

– Как-нибудь выпутается!

Когда стражи порядка остались далеко позади, Рауль велел прибавить ходу.

– О! – воскликнул он, когда лошадки рванулись вперед с первым же ударом хлыста. – Бедные клячи так долго не выдержат! Сколько они уже несутся рысью?

– С самого утра, от Дьеппа, – ответила графиня, – где я провела ночь.

– Куда мы едем теперь?

– К Сене.

– Вот это да! Шестнадцать-семнадцать лье в день в таком темпе! Это невероятно.

Она не ответила.

Между двумя передними окошками было узкое зеркальце, в котором Рауль увидел отражение Жозефины Бальзамо. На ней было темное платье и легкая ток^[12] с густой вуалью, которая полностью закрывала лицо. Теперь она подняла ее и, достав из багажной сетки кожаный ридикюль, вынула из него старинное ручное зеркальце в золотой оправе, туалетные принадлежности, флаконы, помаду, щетку, кисти…

Взяв зеркало, она долго рассматривала свое усталое, постаревшее лицо.

Затем вылила на блестящую поверхность несколько капель из крохотного флакона, протерла стекло шелковой тряпочкой и снова посмотрелась в него.

Рауль сначала ничего не понял и только увидел, как сурово она разглядывает свое угрюмое отражение.

Десять-пятнадцать минут она молчала, и только взгляд ее был средоточием мысли и воли. Первой появилась слабая, робкая, как первый лучик зимнего солнца, улыбка. Через несколько мгновений она стала смелее, раскрываясь в каждой черточке лица прямо на глазах изумленного Рауля. Уголки губ приподнялись. Кожа порозовела. Плоть под ней будто напряглась. Щекам и подбородку вернулась их совершенная девическая округлость, и нежное лицо Жозефины Бальзамо засияло молодостью и красотой.

Чудо свершилось.

«Чудо ли? – подумал Рауль. – Нет. Чудо, скорее, обладать такой силой воли. Все это – результат ясной и упорной мысли, которая не допускает поражения и восстанавливает дисциплину там, где царили смятение и слабость. А остальное – флакон, волшебный эликсир – обычный спектакль».

Он взял зеркало и осмотрел его. Это явно был тот предмет, который упоминали на собрании в Этиговых Плетнях, – тот самый, которым графиня Калиостро пользовалась при встрече с императрицей Евгенией. Зеркало в узорной раме, с многочисленными вмятинами от ударов на золотой пластине сзади.

На ручке выгравирована графская корона, дата «1783» и список из четырех загадок.

Раулю захотелось уязвить Жозефину Бальзамо, и он сказал со смешком:

– Ваш отец завещал вам драгоценное зеркало. Этот талисман может исцелить от самых неприятных переживаний.

– Должна признаться, – ответила она, – что я действительно потеряла голову. Такое со мной случается редко, я не сдавалась и в более серьезных обстоятельствах.

– О! Неужто более серьезных… – с иронией отозвался он.

Больше они не обменялись ни единым словом. Лошадки по-прежнему бежали ровной рысью. Бескрайние равнины Ко, всегда похожие и всегда разные, с их фермами и рощами, пролетали мимо.

Графиня Калиостро снова опустила вуаль. Рауль почувствовал, что эта женщина, которая была так близка ему еще два часа назад и которой он так восторженно предлагал свою любовь, вдруг отдалилась, став почти чужой. Он больше не ощущал связи между ними. Таинственная душа окружила себя густым мраком, и то, что он видел, разительно отличалось от того, что он себе воображал!

Душа воровки… скрытная и мятежная душа, враг дневного света… возможно ли такое?! Как признать, что это нежное, как у невинной девы, лицо, что этот взгляд – чистый, словно родниковая вода, – всего лишь обманчивая видимость?!

Разочарование Рауля было так велико, что, когда они проезжали городок Ивто, он думал только о бегстве. Но ему не хватало решимости, и это еще больше распалило его гнев. Воспоминание о Клариссе д’Этиг пришло ему на ум… он думал о сладостных минутах, проведенных подле юной девушки, которая так доверчиво отдалась ему.

Но Жозефина Бальзамо не отпускала свою добычу. Какой бы увядшей она ему теперь ни казалась, как бы ни исказились черты его богини, она была здесь, рядом! От нее исходил пьянящий аромат. Он коснулся ее платья. Он мог взять ее руку и приникнуть губами к благоухающей коже. Она была сама страсть, само желание – о, эта волнующая тайна женского естества! И воспоминание о Клариссе д’Этиг снова померкло, растаяло без следа.

– Жозина, Жозина! – прошептал он так тихо, что она даже не услышала.

Впрочем, что толку громко кричать о своей любви, о своей боли?! Могла ли она вернуть его утраченное доверие и восстановить свою погубленную репутацию?

Они приближались к Сене. На вершине холма, полого спускавшегося к Кодбеку^[13], берлина повернула налево и покатила среди лесистых холмов, которые возвышались над долиной Сен-Вандрий. Они проехали мимо развалин знаменитого аббатства, мимо ручья, омывающего его стены, и, добравшись до реки, направились в Руан.

Вскоре берлина остановилась; Леонар высадил своих пассажиров на опушке небольшого лесочка, откуда была видна Сена, и сразу уехал. От реки их отделял только луг с дрожащими на ветру камышами.

Жозефина Бальзамо протянула руку своему спутнику и сказала:

– Прощайте, Рауль. Чуть дальше вы выйдете к станции Майёре.

– А вы? – спросил он.

– О! Я уже почти дома.

– Что-то я не вижу домов…

– Это вон та баржа, которая виднеется за деревьями.

– Я провожу вас.

Посреди камышей тянулась до самой воды узкая дамба.

Графиня пошла вперед, Рауль – следом за ней.

Они подошли прямо к барже, которую заслоняли от случайного взгляда прибрежные ивы. Здесь никто не мог их увидеть или подслушать. Они были совершенно одни под огромным голубым небом. Так пролетело несколько минут – из тех, что навсегда врезаются в память и сказываются на дальнейшей судьбе.

– Прощайте, – повторила Жозефина Бальзамо. – Прощайте…

Рауль колебался, глядя на ее руку, протянутую для последнего прощания.

– Вы не хотите пожать мне руку? – спросила она.

– Конечно хочу, – тихо ответил он, – но зачем прощаться?

– Потому что нам больше нечего сказать друг другу.

– Больше нечего, верно, однако мы ведь так ничего и не сказали.

Он взял обеими руками ее теплую гибкую руку и спросил:

– Те люди на постоялом дворе… их обвинения… это правда?

Он жаждал объяснения, пусть даже лживого, чтобы позволить себе сомневаться, но она словно бы удивилась и парировала:

– Какое вам до этого дело?

– То есть как?

– Можно подумать, что мое признание важно для вас.

– Что вы хотите этим сказать?

– Боже мой, все же так просто. Я бы поняла ваше волнение, если бы вы ожидали от меня признания в тех абсурдных, чудовищных преступлениях, в которых Боманьян и барон д’Этиг меня подло обвинили, но ведь сейчас вы говорите не о них.

– Тем не менее я помню их обвинения.

– Их обвинения против моих. Я же назвала им имя истинного преступника: это маркиза де Бельмонт! Но о тех преступлениях речь нынче не идет – а до того, что вы недавно случайно узнали, вам не должно быть никакого дела.

Он был ошеломлен этим неожиданным заявлением. Бальзамо непринужденно улыбнулась, глядя ему в лицо, а потом добавила с легкой насмешкой:

– Судя по всему, виконт Рауль д’Андрези обманулся в своих ожиданиях? Для виконта Рауля д’Андрези важны моральные принципы, щепетильность дворянина…

– А если так оно и есть? Что, если я действительно расстался с некоторыми иллюзиями?

– Что ж! – заметила она. – Вот вы и проговорились! Вы разочарованы. Вас влекла прекрасная мечта, но она рассеялась. Женщина предстала перед вами такой, какая она есть. Ответьте откровенно, потому что у нас с вами разговор начистоту. Сознайтесь, вы разочарованы?

Он сухо и коротко ответил:

– Да.

Наступило молчание. Она пристально посмотрела на него и тихо сказала:

– Я воровка, так? Вы это хотите сказать? Воровка?

– Да.

Бальзамо улыбнулась и спросила:

– А вы?

И поскольку он упорно молчал, она грубо схватила его за плечо и презрительным тоном бросила:

– Ну а ты, дружок, ты-то кто? Потому что пора уже и тебя разоблачить. Итак, кто ты?

– Мое имя Рауль д’Андрези.

– Вздор! Тебя зовут Арсен Люпен. Твой отец Теофраст Люпен, совмещавший профессию преподавателя бокса с более прибыльным ремеслом жулика, был осужден в Соединенных Штатах и заключен в тюрьму, где и умер. Твоя мать взяла свою девичью фамилию и стала приживалкой у дальнего родственника, герцога Дрё-Субиза. Однажды герцогиня обнаружила пропажу жемчужины, имевшей огромную историческую ценность, – она украшала ожерелье королевы Марии-Антуанетты. Несмотря на все усилия, так и не удалось выяснить, кто же был виновником этой кражи, совершенной с поразительной дерзостью и дьявольской ловкостью. А я знаю. Знаю! Это был ты. Тебе было тогда шесть лет.

Рауль слушал ее, сжав зубы, бледный от ярости. Он пробормотал:

– Моя мать была там несчастна, унижена, и я хотел ее освободить.

– Совершив кражу!

– Мне было всего шесть…

– Теперь тебе двадцать, твоя мать умерла, ты сильный, умный, полный энергии. Чем ты занимаешься?

– Я работаю.

– Да, с чужими карманами.

Он хотел возразить, но она не дала ему сделать это:

– Ничего не говори, Рауль. Я знаю твою жизнь до мельчайших подробностей и могла бы рассказать тебе о том, что было с тобой и в этом году, и много лет назад, потому что я давно слежу за тобой; но все, что я могу поведать, ничуть не лучше того, что ты услышал обо мне на постоялом дворе. Полицейские? Жандармы? Обыск? Преследование?.. Ты тоже прошел через все это, а ведь тебе только двадцать! Так стоит ли упрекать себя за это? Нет, Рауль. И раз уж я знаю твою жизнь, а тебе удалось заглянуть в мою, давай накинем покров на наше прошлое. Воровство выглядит не очень красиво, так что предлагаю отвернуться и промолчать.

Рауль ничего не ответил. Страшная усталость охватила его. Жизнь вдруг предстала перед ним чередой туманных тоскливых дней, в которой больше нет места ни красоте, ни благородству. Ему хотелось плакать.

– Последний раз – прощайте, Рауль, – сказала она.

– Нет, нет, – прошептал он.

– Так нужно, мой мальчик. Я могу принести тебе только зло. Не пытайся соединить свою жизнь с моей. С твоим честолюбием, энергией и талантами можно самому выбрать свой путь.

И она тихо добавила:

– Такая, как я, не нужна тебе, Рауль.

– Но почему же вы остаетесь такой? Это меня пугает…

– Мне слишком поздно меняться.

– Тогда и мне тоже.

– Нет, ты молод. Ты можешь спасти себя. Уберечься от рока, который тяготеет над тобой.

– Но как же вы, Жозина?

– Это моя жизнь.

– Ужасная жизнь, от которой вы, наверное, страдаете.

– Если ты так думаешь, то почему хочешь разделить ее со мной?

– Потому что я люблю вас.

– Тем больше причин бежать от меня, мой мальчик. Твоя любовь заранее обречена. Ты будешь стыдиться меня, а я не буду тебе доверять.

– Я люблю вас.

– Это сегодня. А завтра? Рауль, ты помнишь, что я написала тебе на своей фотографии в первую ночь нашей встречи? «Не пытайтесь меня увидеть снова». Смирись. И уходи.

– Да, да… – медленно произнес Рауль д’Андрези. – Вы правы. Но страшно подумать, что между нами все заканчивается прежде, чем я даже успел понадеяться… И что вы забудете меня.

– Нельзя забыть того, кто дважды спас вам жизнь.

– Но вы забудете, что я люблю вас.

Она покачала головой:

– Я не забуду тебя.

И вдруг, снова перейдя на «вы», добавила с волнением:

– Ваша искренность, ваш энтузиазм и непосредственность… и все прочее, о чем я еще не догадываюсь… все это трогает меня бесконечно.

Его рука сжимала ее руку, и они неотрывно смотрели друг на друга. Рауль дрожал от нежности. Бальзамо тихо сказала ему:

– Когда расстаются навеки, возвращают все, что получили в подарок. Верните мой портрет, Рауль.

– Нет-нет, никогда! – возразил он.

– Ну а я, – сказала она с такой улыбкой, что у него закружилась голова, – буду честнее и верну вам то, что вы мне подарили.

– Что же это, Жозина?

– В первую ночь… в амбаре… пока я спала, вы, Рауль, склонились надо мной, и я почувствовала ваши губы на моих губах.

Обняв Рауля за шею, она притянула его к себе, и их губы встретились.

– Ах, Жозина, – сказал он, растерявшись, – делайте со мной что хотите… но я люблю вас… люблю…

Они шли вдоль Сены. Вокруг них качались камыши. Длинные тонкие листья, колыхаемые северным ветром, задевали одежду. Они шли к счастью, держась за руки и не думая ни о чем, кроме того, что вызывает у влюбленных сладостную дрожь.

– Еще одно слово, Рауль, – сказала она, останавливая его. – Одно слово. Вы должны знать, что я не потерплю соперниц. В вашей жизни нет других женщин?

– Нет.

– Ах! – сказала она с горечью. – Вот вы уже и лжете!

– Лгу?

– А Кларисса д’Этиг? У вас с ней были свидания в деревне. Вас видели вдвоем.

Рауль возразил сердито:

– А, это старая история… Пустячный флирт.

– Вы клянетесь в этом?

– Клянусь.

– Тем лучше, – сказала Бальзамо мрачно. – Тем лучше для нее. И пусть она не пытается встать между нами! Иначе!..

Рауль привлек ее к себе:

– Я люблю только вас, Жозина, и всегда любил только вас. Я лишь сегодня начал жить.