Морис Леблан
813

Отель «Дёз-Ампрёр»… грязная аллея… две ступеньки вниз, и вот они входят в коридор, освещенный единственной лампой.

Сернин кулаком стучит в маленькую дверь. Появляется служащий. Это Филипп, тот самый, которому утром князь давал указания относительно Жерара Бопре.

– Он по-прежнему здесь? – спросил князь.

– Да.

– Веревка?

– Петля готова.

– Он не получил телеграммы, на которую надеялся?

– Вот она, я ее перехватил.

Сернин взял голубой листок и прочитал.

– Черт возьми, – с удовлетворением сказал он, – мы вовремя. Ему обещали на завтра тысячу франков. Значит, судьба мне благоприятствует. Без четверти двенадцать. Через четверть часа бедняга кинется в вечность. Проводи меня, Филипп. Доктор, оставайся здесь.

Служащий взял свечу. Поднявшись на четвертый этаж, они на цыпочках проследовали по низкому вонючему коридору с мансардами, который вел на деревянную лестницу, где плесневели остатки ковра.

– Никто не сможет меня услышать? – спросил Сернин.

– Никто. Две комнаты изолированы. Но не ошибитесь, он в той, что слева.

– Хорошо. Теперь спускайся обратно. В полночь доктор, Октав и ты принесете того типа сюда, где мы находимся, и будете ждать.

Деревянная лестница состояла из десяти ступенек, которые князь преодолел с величайшими предосторожностями… Наверху – площадка и две двери… Сернину понадобились долгие пять минут, чтобы открыть ту, что справа, не нарушив скрипом тишину.

Во мраке комнаты мерцал свет. На ощупь, чтобы не наткнуться на стулья, он направился к этому свету, который исходил из соседней комнаты, проникая через застекленную дверь, покрытую куском обоев.

Князь отодвинул этот кусок. Стекла были матовые, но местами попорченные и поцарапанные, так что, приложив глаз, можно было спокойно видеть все, что происходит в другой комнате.

Там находился мужчина, сидевший у стола лицом к Сернину. Это был Жерар Бопре.

Он писал при свете свечи.

Над ним висела веревка, привязанная к крюку на потолке. На нижнем ее конце закруглялась петля.

Донесся слабый бой городских часов.

«Без пяти двенадцать, – подумал Сернин. – Еще пять минут».

Молодой человек по-прежнему писал. Через минуту он отложил перо, собрал десять или двенадцать исписанных им листков бумаги и стал их перечитывать.

Это чтение ему, по-видимому, не понравилось, поскольку на лице его появилось недовольное выражение. Разорвав свою рукопись, он принялся сжигать листок за листком в пламени свечи.

Потом дрожащей рукой он начертал несколько слов на чистом листе, резко поставил подпись и встал.

Однако, увидев в десяти дюймах над своей головой веревку, задрожал от ужаса и снова сел.

Сернин отчетливо видел его бледное лицо, худые щеки, к которым молодой человек прижимал стиснутые кулаки. Скатилась слеза, одна-единственная, медленно и безутешно. Глаза уставились в пустоту, глаза, страшные в своем унынии, казалось, уже созерцали ужасное небытие.

А лицо было такое юное! Щеки, еще такие нежные, не изборожденные шрамами, ни одной морщинки! И голубые глаза, светившиеся голубизной восточного неба.

Полночь… двенадцать трагических ударов полночи, с которыми столько отчаявшихся связывали последнее мгновение своего существования!

На двенадцатом ударе молодой человек снова встал и на этот раз отважно, без дрожи, взглянул на зловещую веревку. Он даже попытался улыбнуться – несчастная улыбка, жалкая гримаса осужденного, которого уже настигла смерть.

Он быстро поднялся на стул и взялся рукой за веревку.

Мгновение он стоял неподвижно, но не потому что колебался или ему не хватало смелости, это был последний смертный миг, минута милости, которую даруют себе перед роковым жестом.

Он обвел взглядом гнусную комнату, куда привела его злосчастная судьба. Уродливые обои на стенах, жалкая кровать.

На столе ни одной книги: все было продано. Ни одной фотографии, ни одного почтового конверта! У него не было больше ни отца, ни матери, не было больше семьи… Что его связывало с существованием? Ничто и никто.

Резким движением он сунул голову в петлю и стал тянуть веревку, пока петля не сжала крепко его шею.

И, опрокинув двумя ногами стул, он ринулся в пустоту.

V

Прошли десять секунд, двадцать, чудовищные, нескончаемые двадцать секунд… По телу пробежали две-три судороги. Ноги инстинктивно пытались найти точку опоры. И все замерло…

Еще несколько секунд… Маленькая застекленная дверь отворилась.

Вошел Сернин.

Без малейшей спешки он взял листок бумаги, на котором молодой человек поставил свою подпись, и прочитал:

Устав от жизни, больной, без денег, я убиваю себя. В моей смерти прошу никого не винить.

30 апреля. Жерар Бопре.

Оставив записку на столе на самом виду, Сернин подошел к стулу и подставил его под ноги молодого человека. Сам он взобрался на стол и, тесно прижимая тело к себе, приподнял его, расширил петлю и снял ее с шеи.

Тело обмякло в его руках. Сернин дал ему соскользнуть вдоль стола и, спрыгнув на пол, положил самоубийцу на кровать.

Потом, все так же хладнокровно, приоткрыл входную дверь.

– Вы здесь, все трое? – прошептал он.

Снизу, с деревянной лестницы, кто-то ответил:

– Мы здесь. Поднимать наш груз?

– Давайте.

Он взял свечу и посветил им.

Трое мужчин с трудом поднялись по лестнице с мешком, в котором находился человек.

– Кладите его сюда, – сказал Сернин, указав на стол.

Перочинным ножом он разрезал веревки, стягивавшие мешок. Показалась белая простыня, которую он раздвинул.

В простыню был завернут труп, труп Пьера Ледюка.

– Бедняга Пьер Ледюк, – сказал Сернин, – ты никогда не узнаешь, что потерял, умерев таким молодым! Я повел бы тебя далеко, голубчик. Ладно, обойдемся без твоих услуг… Давай, Филипп, влезай на стол, а ты, Октав, – на стул. Приподнимите ему голову и наденьте петлю.

Через две минуты тело Пьера Ледюка раскачивалось на веревке.

– Прекрасно, подмена трупов – это не так уж трудно. Теперь все вы можете уходить. Ты, доктор, зайдешь сюда завтра утром, узнаешь о самоубийстве господина Жерара Бопре, слышишь, Жерара Бопре – вот его прощальное письмо, – велишь вызвать судебно-медицинского эксперта и комиссара и устроишь все так, чтобы ни тот, ни другой не заметили, что у покойного шрам на щеке и один палец обрублен…

– Легко.

– И ты сделаешь так, чтобы протокол был составлен на месте и под твою диктовку.

– Легко.

– Наконец, не дай отправить его в морг, и пусть сразу же выдадут разрешение на погребение.

– Это не так легко.

– Попытайся. Этого ты осмотрел?

Он показал на молодого человека, неподвижно лежавшего на кровати.

– Да, – сказал доктор. – Дыхание восстанавливается. Но риск был велик… Сонная артерия могла…

– Кто не рискует… Когда он придет в сознание?

– Через несколько минут.

– Хорошо. А-а, не уходи пока, доктор. Оставайся внизу. Твоя роль сегодня еще не кончена.

Оставшись один, князь закурил сигарету, преспокойно пуская к потолку колечки голубого дыма.

Слабый вздох вывел его из задумчивости. Он подошел к кровати. Молодой человек зашевелился, грудь его резко поднималась и опускалась, как у спящего под влиянием кошмара.

Он поднес руки к горлу, словно испытывал боль, и этот жест вдруг оживил его, испуганного, трепещущего…

Тут он увидел перед собой Сернина.

– Вы! – прошептал он, не понимая. – Вы!..

Он тупо смотрел на него, словно увидел призрака.

Потом снова коснулся горла, потрогал шею, затылок… И вдруг хрипло вскрикнул, безумный ужас расширил его глаза, поднял волосы на голове, встряхнул его целиком, словно древесный лист! Князь отошел в сторону, и молодой человек увидел на веревке повешенного!

Он отпрянул к стене. Этот мужчина, этот повешенный, да это же он! Это он сам. Он умер и видит себя мертвым! Ужасный сон, который следует после кончины?.. Галлюцинация тех, кого уже нет и чей потрясенный мозг еще трепещет остатками жизни?..

Он стал размахивать руками. На мгновение показалось, будто он защищается от гнусного видения. Потом, в изнеможении, сломленный во второй раз, он потерял сознание.

– Чудесно, – усмехнулся князь. – Чувствительная натура… впечатлительная… Сейчас мозг в растерянности. Ладно, момент благоприятный… Если я не улажу дело за двадцать минут, он от меня ускользнет…

Толкнув дверь, разделявшую две мансарды, князь вернулся к кровати, поднял молодого человека и перенес его на кровать в соседнюю комнату.

Потом он смочил ему виски холодной водой и поднес нюхательную соль.

На сей раз обморок продлился недолго.

Жерар боязливо приоткрыл веки и поднял взгляд к потолку. Видение исчезло.

Но расположение мебели, стола и камина, некоторые другие детали, все его удивляло – и потом, воспоминание о его поступке… боль, которую он ощущал в горле…

– Я видел сон, не так ли? – спросил он князя.

– Нет.

– Как нет?

И вдруг Жерар окончательно вспомнил:

– Ах! Это правда, я припоминаю… Я хотел умереть… и даже…

Он в тревоге наклонился:

– Но остальное? Видение?

– Какое видение?

– Мужчина… веревка… это тоже сон?..

– Нет, – ответил Сернин, – это тоже реальность…

– Что вы говорите? Что вы такое говорите? О, нет… нет… прошу вас… разбудите меня, если я сплю… или лучше пусть я умру!.. Но я ведь мертв, не так ли? И это кошмар трупа… Ах, я чувствую, разум покидает меня… Прошу вас…

Сернин, наклонившись к нему, ласково пригладил рукой волосы молодого человека.

– Выслушай меня… выслушай хорошенько и пойми. Ты жив. Твое тело и твой мозг нормальны и живы. Но Жерар Бопре умер. Ты меня понимаешь, не так ли? Социального существа по имени Жерар Бопре больше нет. Ты его уничтожил. Завтра в записях гражданского состояния напротив того имени, которое ты носил, внесут пометку «умер» и дату твоей смерти.

– Ложь! – пробормотал молодой человек в ужасе. – Ложь! Ведь вот он я, я – Жерар Бопре!..

– Ты не Жерар Бопре, – заявил Сернин.

Он указал на открытую дверь:

– Жерар Бопре там, в соседней комнате. Хочешь на него посмотреть? Он висит на гвозде, там, куда ты его повесил. На столе лежит письмо, которым ты подписал свою смерть. Все это вполне законно, и все это окончательно. Не стоит больше возвращаться к этому обстоятельству, жестокому и непоправимому: Жерара Бопре больше не существует!

Молодой человек потерянно слушал. Более спокойный теперь, когда факты приобретали менее трагический смысл, он начинал понимать.

– И что?

– А то, что давай поговорим…

– Да… да… поговорим…

– Сигарету? – спросил князь. – Ты согласен? А-а, я вижу, что ты возвращаешься к жизни. Тем лучше, мы договоримся, и быстро.

Он зажег сигарету молодого человека, потом свою и сразу же сухим тоном в нескольких словах объяснился:

– Покойный Жерар Бопре, ты устал от жизни, был болен, остался без денег, без надежды… Хочешь быть в добром здравии, богатым и сильным?

– Я не понимаю.

– Все очень просто. Случай поставил тебя на моем пути. Ты молодой, красивый парень, ты умен и – твой отчаянный поступок доказывает это! – отменно честен. Такие качества редко встречаются вместе. Я их уважаю… и зачисляю на свой счет.

– Они не продаются.

– Глупец! Кто говорит тебе о купле и продаже? Храни свою совесть. Это слишком драгоценное сокровище, чтобы я отбирал его у тебя.

– Тогда чего вы от меня требуете?

– Твою жизнь!

И, показав на горло молодого человека, продолжал:

– Твою жизнь! Твою жизнь, которой ты не сумел воспользоваться! Твою жизнь, которую ты загубил, потерял, уничтожил и которую я собираюсь создать заново, следуя идеалу красоты, величия и благородства, который вызвал бы у тебя головокружение, мой мальчик, если бы ты мог заглянуть в бездну, куда погружена моя тайная мысль…

И, обхватив руками голову Жерара, он продолжал с насмешливым пафосом:

– Ты свободен! Никаких пут! Тебе не надо больше сносить бремя твоего имени! Ты стер тот регистрационный номер, который общество запечатлело на тебе, подобно клейму раскаленным железом на плече. Ты свободен! В этом мире рабов, где каждый носит на себе этикетку, ты можешь либо передвигаться по всему миру, оставаясь неузнанным и невидимым, словно ты обладаешь кольцом Гигеса^[1]… либо выбрать себе ту этикетку, какая тебе нравится! Понимаешь? Понимаешь, какое великолепное сокровище ты представляешь собой для художника, творца, для тебя самого, если хочешь? Незапятнанная, совсем новая жизнь! Твоя жизнь – это воск, которому ты можешь придавать форму по своему усмотрению, согласно фантазиям твоего воображения или советам твоего разума.

Молодой человек устало махнул рукой.

– Э-э! И что мне, по-вашему, делать с этим сокровищем? Что я до сих пор с ним сделал? Ничего.

– Отдай его мне.

– Что вы с ним сможете сделать?

– Все. Пусть ты не творец, но я таковым являюсь! К тому же творцом вдохновенным, неистощимым, неукротимым, безудержным. Если в тебе нет священного огня, у меня он есть! Там, где ты потерпел неудачу, я преуспею! Отдай мне твою жизнь.

– Слова. Обещания!.. – воскликнул молодой человек, лицо которого между тем оживилось. – Пустые мечтания! Я прекрасно знаю, чего сто́ю!.. Я знаю свою трусость, уныние, свои бесплодные усилия, все свое убожество. Чтобы заново начать свою жизнь, мне понадобилась бы воля, которой у меня нет…

– Зато есть моя…

– Друзья…

– У тебя они будут!

– Средства…

– Я дам их тебе, да еще какие! Тебе нужно будет лишь черпать их, как из волшебного сундука.

– Но кто же вы в таком случае? – в растерянности воскликнул молодой человек.

– Для других – князь Сернин… Для тебя… не имеет значения! Я больше, чем князь, больше, чем король, больше, чем император.

– Кто вы?.. Кто вы? – шептал Бопре.

– Властелин… тот, кто хочет и кто может… Тот, кто действует… Нет пределов моей воле, как и моим возможностям. Я богаче самого большого богача, поскольку его состояние принадлежит мне… Я могущественнее, чем самые сильные, поскольку их сила к моим услугам.

Он снова обхватил голову Бопре руками и, пронзая его взглядом, продолжал:

– Будь тоже богатым… будь сильным… Я предлагаю тебе счастье… сладость жизни… покой для твоего ума поэта… а также славу. Согласен?

– Да… да… – прошептал Жерар, ослепленный и покоренный. – Что надо делать?

– Ничего.

– И все-таки…

– Ничего, говорю тебе. Мои проекты связаны с тобой, но ты не в счет. Тебе не придется играть активной роли. Пока ты всего лишь статист… и того даже нет! Пешка, которую двигаю я.

– Что я буду делать?

– Ничего… Писать стихи! Ты будешь жить по своему усмотрению. У тебя будут деньги. Ты будешь наслаждаться жизнью. Я даже не стану следить за тобой. Повторяю тебе, ты не играешь никакой роли в моем начинании.

– А кем я буду?

Вытянув руку, Сернин показал на соседнюю комнату:

– Ты займешь место вот этого. Ты – это он.

Жерар вздрогнул от возмущения и отвращения.

– О нет! Он мертв… И потом… это преступление… Нет, я хочу новой жизни, созданной для меня, придуманной для меня… Хочу неизвестного имени…

– Он, говорю я тебе! – воскликнул Сернин, неотразимый в своей энергии и уверенности в себе. – Ты будешь им и никем другим! Потому что судьба его прекрасна, потому что его имя знаменито, и он оставляет тебе в наследство многовековое благородство и гордую славу.

– Это преступление, – простонал Бопре, совсем обессилев.

– Ты будешь им, – изрек Сернин с неистовой силой, – им! Или снова станешь Бопре, а жизнь и смерть Бопре в моих руках. Выбирай.

Он достал свой револьвер, зарядил его и направил на молодого человека.

– Выбирай! – повторил он.

Выражение его лица было неумолимо. Жерар испугался и, рыдая, рухнул на кровать.

– Я хочу жить!

– Ты твердо этого хочешь, бесповоротно?

– Да, тысячу раз да! После той ужасной вещи, которую я попытался сделать, смерть ужасает меня… Что угодно, но только не смерть!.. Все, что угодно!.. Страдание… голод… болезнь… все муки… все оскорбления… даже преступление, если нужно… только не смерть.

Он, как в лихорадке, дрожал от страха, словно враждебная сила все еще бродила вокруг него, а он чувствовал себя бессильным избежать хватки ее когтей.

Князь удвоил усилия и, стоя над ним, как над добычей, пылко произнес:

– Я не требую от тебя ничего невозможного, ничего плохого… Если что и случится, я за все в ответе… Нет никакого преступления… Самое большее – немного страдания… немного твоей крови, которая прольется. Но что это значит по сравнению с ужасом умереть?

– Страдание мне безразлично.

– Тогда немедленно! – воскликнул Сернин. – Немедленно! Десять секунд страдания, и все… Десять секунд, и жизнь другого будет принадлежать тебе…

Обхватив молодого человека и прижав его к стулу, он плашмя положил на стол его левую руку, растопырив пять пальцев. Торопливо вытащив из кармана нож, он приложил лезвие к мизинцу между первым и вторым суставами и приказал:

– Бей! Бей сам! Удар кулаком и все!

Схватив его правую руку, он пытался, как молотком, ударить ею другую.

Жерар скорчился, содрогаясь от ужаса. Он понял, чего от него требуют.

– Никогда! – пролепетал он. – Никогда!

– Бей! Один удар, и готово, один удар, и ты станешь похож на того человека, никто тебя не узнает.

– Его имя…

– Сначала бей…

– Ни за что! О, какая пытка… Прошу вас… позже…

– Сейчас… Я так хочу… Так надо…

– Нет… нет… я не хочу.

– Да бей же, дурачок, это богатство, слава, любовь.

Жерар в порыве поднял кулак…

– Любовь, – прошептал он, – да… ради этого – да…

– Ты полюбишь и будешь любим, – изрек Сернин. – Твоя невеста ждет тебя. Это я ее выбрал. Она невиннее самых невинных, красивее самых красивых. Но ее надо завоевать. Бей!

Рука напряглась для рокового удара, однако инстинкт оказался сильнее. Нечеловеческая энергия судорогой пробежала по телу молодого человека. Внезапно он разомкнул хватку Сернина и бросился прочь.

Как безумный, он устремился в другую комнату. Но при виде отвратительной картины у него вырвался вопль ужаса, и он вернулся, рухнув у стола на колени перед Серниным.

– Бей! – сказал тот, снова расправляя пять пальцев и располагая лезвие ножа.

Это произошло машинально. С блуждающим взором и мертвенно-бледным лицом молодой человек поднял свой кулак и ударил. Это был жест автомата.

– Ах! – с болезненным стоном вымолвил он.

Отскочил маленький кусочек плоти. Полилась кровь. Он в третий раз потерял сознание.

Несколько секунд Сернин смотрел на него, потом тихонько произнес:

– Бедный мальчик!.. Я воздам тебе за это и стократно. Я всегда плачу по-королевски.

Он спустился вниз к доктору:

– Все готово. Теперь твоя очередь… Поднимись и сделай ему надрез на правой щеке, как у Пьера Ледюка. Надо, чтобы шрамы были одинаковыми. Через час я приду за ним.

– Куда вы идете?

– Перевести дух. Меня тошнит.

На улице он глубоко вздохнул, потом закурил сигарету.

– Хороший день, – прошептал он. – Немного перегруженный, слегка утомительный, но успешный, действительно успешный. Теперь я друг Долорес Кессельбах. Я друг Женевьевы. Я изготовил себе нового Пьера Ледюка, весьма приличного и безгранично мне преданного. И, наконец, я нашел для Женевьевы жениха, какого так просто не сыщешь. Теперь моя задача выполнена. Мне остается лишь пожинать плоды моих усилий. Ваша очередь поработать, господин Ленорман. Что касается меня, то я готов.

И еще он добавил, подумав о несчастном искалеченном, которого ослепил своими обещаниями:

– Вот только… есть одно «но»… Я понятия не имею, кем был этот Пьер Ледюк, место которого я так щедро пожаловал славному молодому человеку. И это досадно… Ибо, в конце-то концов, нет никаких доказательств тому, что Пьер Ледюк не был сыном какого-нибудь колбасника.

Господин Ленорман за работой

I

Утром 31 мая все газеты напоминали о том, что в письме Люпена, направленном господину Ленорману, на эту дату назначено бегство секретаря Жерома.

И одна из газет вполне резонно подводила итоги сложившейся на тот момент ситуации:

«Страшная резня в «Палас-отеле» произошла 17 апреля. Что с тех пор выяснилось? Ничего.

Имелись три улики: портсигар, буквы Л и М, сверток с одеждой, оставленный в администрации отеля. Какую пользу из этого извлекли? Никакой.

Подозревают, кажется, одного из приезжих, проживавших на втором этаже, его исчезновение вызывает вопросы. Удалось ли его найти? Установлена ли его личность? Нет.

Таким образом, драма остается столь же таинственной, как в первые часы, и мрак столь же непроницаем.

В дополнение к этой картине нас уверяют о будто бы имевшем место разногласии между префектом полиции и его подчиненным, господином Ленорманом, и будто бы этот последний, если бы не решительная поддержка председателя Совета, несколько дней назад, возможно, подал бы в отставку. Тогда дело Кессельбаха передали бы помощнику начальника Уголовной полиции господину Веберу, личному врагу господина Ленормана.

Словом, тут беспорядок, анархия.

На другой стороне – Люпен, то есть методичность, энергия, последовательность.

Наш вывод? Он будет краток. Люпен, как и обещал, похитит своего сообщника сегодня, 31 мая.»

К этому выводу, который также можно было найти во всех других изданиях, присоединялась общественность. Надо думать, что угрозу всерьез воспринимали и в высших сферах, поскольку префект полиции и, в отсутствие сказавшегося больным господина Ленормана, господин Вебер приняли самые строгие меры как во Дворце правосудия, так и в тюрьме Санте, где находился заключенный.

Ежедневные допросы господина Формери в тот день отменять постыдились, но все близлежащие улицы от тюрьмы до бульвара дю Пале охраняли приведенные в боевую готовность полицейские силы.

К величайшему всеобщему удивлению, 31 мая миновало, а обещанный побег не состоялся.

Что-то все-таки имело место, некое начало его осуществления, выразившееся в определенном скоплении трамваев, омнибусов и грузовиков при проезде тюремной машины и необъяснимом повреждении одного из колес этой машины. Однако дальше дело не пошло, попытка тем и кончилась.

Таким образом, это был провал. Общественность была чуть ли не разочарована, полиция шумно торжествовала.

Однако на следующий день в суде распространился невероятный слух, вызвавший интерес в газетных редакциях: секретарь Жером исчез.

Возможно ли это?

И хотя специальные выпуски подтверждали новость, признать ее все-таки отказывались. Лишь в шесть часов заметка, опубликованная в «Депеш дю суар», сделала ее официальной:

Мы получили следующее сообщение за подписью Арсена Люпена. Наклеенная на нем специальная марка, такая же, как на письме, которое Люпен направлял недавно в прессу, подтверждает подлинность документа.

«Господин главный редактор,

окажите любезность принести мои извинения общественности за то, что вчера я не сдержал своего слова. В последний момент я заметил, что 31 мая приходится на пятницу! Мог ли я в пятницу вернуть свободу моему другу? Я не счел возможным взять на себя такую ответственность.

Прошу также извинения за то, что не даю здесь с обычной своей откровенностью объяснений относительно того, каким образом это маленькое событие осуществилось. Мой способ настолько изобретателен и до того прост, что если раскрыть его, то я опасаюсь, как бы все злоумышленники не взяли его за образец. Как удивятся в тот день, когда мне будет позволено рассказать о нем! И только-то? – скажут тогда. Да, только и всего, но надо было до этого додуматься.

Примите, господин главный редактор, мои…

Арсен Люпен»

Спустя час у господина Ленормана раздался телефонный звонок: Валангле, председатель Совета, вызывал его в министерство внутренних дел.

– Как хорошо вы выглядите, мой дорогой Ленорман! А я-то думал, что вы больны, и не решался вас беспокоить!

– Я не болен, господин председатель.

– То есть ваше отсутствие – это проявление недовольства!.. Все тот же скверный характер.

– С тем, что у меня скверный характер, я не спорю… но что я проявляю недовольство, нет.

– Однако вы сидите дома! И Люпен этим пользуется, чтобы выпустить своих друзей на свободу…

– Разве я мог этому помешать?

– Но ведь хитрость Люпена примитивна. Он, по своему обыкновению, объявил дату побега, все этому поверили, видимость попытки была обозначена, побег не состоялся, а на следующий день, когда никто об этом больше не думает, нате-ка, птичка улетает.

– Господин председатель, – серьезно сказал начальник Уголовной полиции, – Люпен располагает такими средствами, что мы не в состоянии помешать тому, что он задумал. Побег был математически неизбежен. Я предпочел не обращать на это внимания… и выставить на посмешище других.

Валангле усмехнулся:

– Ясно, в данный момент господин префект полиции и господин Вебер не должны испытывать радости… Но, в конце-то концов, можете вы объяснить мне, Ленорман…

– Известно лишь то, господин председатель, что побег произошел во Дворце правосудия. Подсудимого привезли в тюремной машине и доставили в кабинет господина Формери… но из Дворца правосудия он не вышел. И неизвестно, что с ним стало.

– Это чудовищно.

– Чудовищно.

– И ничего не обнаружили?

– Ну как же. Внутренний коридор, который идет вдоль следственных кабинетов, был забит совершенно необычной толпой подсудимых, охранников, адвокатов, судебных распорядителей, и обнаружилось, что все эти люди получили ложные вызовы на один и тот же час. В то же время ни один из следователей, которые их будто бы вызывали, не явился в тот день в свой кабинет, а все по причине ложных предписаний прокуратуры, направившей их в разные концы Парижа… и в предместья.

– Это все?

– Нет. Видели двух солдат муниципальной гвардии и одного подсудимого, пересекавших двор. На улице их ждал фиакр, и все трое сели в него.

– И ваша версия, Ленорман? Ваше мнение?

– Моя версия, господин председатель, состоит в том, что оба солдата муниципальной гвардии были сообщниками, которые, воспользовавшись беспорядком в коридоре, заняли место настоящих солдат. А мое мнение заключается в том, что этот побег мог удастся лишь благодаря совершенно особым обстоятельствам и множеству столь странных фактов, что нам следует принять, как безусловные, самые недопустимые пособничества. В том числе и в самом Дворце правосудия, где у Люпена есть связи, расстраивающие все наши расчеты. Они есть и в префектуре полиции, и вокруг меня. Это потрясающая организация, некая сыскная служба – в тысячу раз более ловкая, более смелая, более разнообразная и более гибкая, чем та, которой руковожу я.

– И вы это терпите, Ленорман!

– Нет.

– Тогда почему вы бездействуете с самого начала этого дела? Что вы предприняли против Люпена?

– Я готовился к борьбе.

– А-а, превосходно! И пока вы готовились, он действовал.

– Я тоже.

– И вам что-нибудь известно?

– Многое.

– Что? Говорите же.

Опираясь на свою трость, господин Ленорман задумчиво совершил небольшую прогулку по просторной комнате. Потом сел напротив Валангле, кончиками пальцев разгладил обшлага своего оливкового редингота, поправил на носу очки с серебряными дужками и четко произнес:

– Господин председатель, у меня на руках три козыря. Прежде всего я знаю имя, под которым скрывается сейчас Арсен Люпен, имя, под которым он проживает на бульваре Осман, ежедневно принимая своих сотрудников, восстанавливая и направляя свою банду.

– Но тогда какого черта вы его не арестуете?

– Я получил эти сведения задним числом. С тех пор князь… назовем его князь Три Звезды, исчез. Он за границей по другим делам.

– А если он больше не появится?

– Положение, которое он занимает, и то, как он погрузился в дело Кессельбаха, – все это требует его возвращения и под тем же именем.

– Тем не менее…

– Господин председатель, я подхожу ко второму своему козырю. Я, в конце концов, обнаружил Пьера Ледюка.

– Да что вы!

– Или, вернее, обнаружил его Люпен, и это Люпен, прежде чем исчезнуть, поселил его на маленькой вилле в окрестностях Парижа.

– Черт возьми! Но как вы узнали?

– О, легко! Рядом с Пьером Ледюком Люпен поместил в качестве надсмотрщиков и защитников двух своих сообщников. Так вот, эти сообщники – мои агенты, два брата, с которыми я общаюсь в строжайшей тайне и которые выдадут мне его при первой необходимости.

– Браво! Браво! Таким образом…

– Таким образом, поскольку Пьер Ледюк является, можно сказать, центральной фигурой, вокруг которой сходятся все усилия тех, кто ищет разгадки знаменитого секрета господина Кессельбаха… с помощью Пьера Ледюка я рано или поздно узнаю: первое – автора тройного убийства, так как этот негодяй занял место господина Кессельбаха в осуществлении некоего грандиозного проекта, до сих пор неизвестного, и так как господину Кессельбаху необходимо было отыскать Пьера Ледюка для исполнения этого проекта; второе – я заполучу Арсена Люпена, поскольку Арсен Люпен преследует ту же цель.

– Великолепно. Пьер Ледюк – приманка, которую вы протягиваете врагу.

– И рыба клюет, господин председатель. Я только что получил сообщение о том, что сегодня видели какого-то подозрительного типа, бродившего вокруг маленькой виллы, которую Пьер Ледюк занимает под покровительством двух моих тайных агентов. Через четыре часа я буду на месте.

– А третий козырь, Ленорман?

– Господин председатель, вчера на имя господина Рудольфа Кессельбаха пришло письмо, которое я перехватил…

– Перехватил… неплохо!

– … и которое я распечатал и оставил себе. Вот оно. Послано два месяца назад. На нем почтовая марка Мыса, а содержание таково:

«Мой дорогой Рудольф, 1-го июня я буду в Париже и по-прежнему в таком же бедственном положении, как тогда, когда вы мне помогли. Но я очень верю в дело Пьера Ледюка, на которое я вам указал. Какая странная история! Удалось ли вам найти его? Что происходит? Мне не терпится узнать.

Ваш верный Стейнвег».

– Первое июня, – продолжал господин Ленорман, – это сегодня. Я поручил одному из моих инспекторов отыскать этого самого Стейнвега. В успехе я не сомневаюсь.

– Я тоже, тоже в этом не сомневаюсь, – воскликнул Валангле, вставая, – и я приношу вам свои извинения, дорогой Ленорман, и смиренную исповедь: я готов был от вас отказаться… полностью! Завтра я ожидал префекта полиции и господина Вебера.

– Я знал это, господин председатель.

– Быть не может!

– Иначе стал бы я спешить? Теперь вы знаете мой план битвы. С одной стороны, я расставил ловушки, в которые убийца, в конце концов, угодит: Пьер Ледюк или Стейнвег выдадут мне его. С другой стороны, я слежу за Люпеном. Двое из его агентов у меня в подчинении, а он считает их самыми преданными своими сотрудниками. Кроме того, Люпен работает на меня, поскольку, как и я, преследует автора тройного убийства. Только он мечтает одурачить меня, а это я его одурачиваю. Поэтому я преуспею, но при одном условии.

– Каком?

– Если получу свободу действий и смогу принимать решения в зависимости от необходимости того или иного момента, не заботясь о нетерпеливой общественности и о моих начальниках, которые строят против меня козни.

– Договорились.

– В таком случае, господин председатель, через несколько дней я стану победителем… или буду мертв.

II

Сен-Клу. Маленькая вилла, расположенная на одной из самых высоких точек плоскогорья, на обочине малопосещаемой дороги. Одиннадцать часов вечера. Оставив свой автомобиль в Сен-Клу и осторожно следуя по дороге, господин Ленорман приближается к вилле.