Моника Кристенсен
Экспедиция

Это звучало просто неправдоподобно. В этом Том был полностью согласен с Кнутом.

Командир экипажа сообщил, что Кнут использовал для проб термос, который обнаружил в хвостовой части вертолёта. Он собрал разный материал – мех, клетки, экскременты двух случайно выбранных собак. Термос и остатки палатки, которую разодрал белый медведь, он передал начальнику полиции. Что тогда случилось на самом деле, пилот не мог сказать наверняка. Он стоял у вертолёта и беседовал с начальником экспедиции. Это была его последняя попытка убедить путешественников вернуться.

Тур Бергерюд наблюдал всё это с некоторого расстояния. Одной из собак удалось приподняться на ноги, она задрожала, когда Кнут подошёл к ней. Собака склонила голову и лизнула ему ботинок. Кнут поднял винтовку, немного подтолкнул собаку. Но так и не выстрелил.

После нескольких неудачных попыток Кнуту удалось отстегнуть собаку от упряжки и, взяв её на руки, он вернулся с ней к вертолёту. Начальника экспедиции этот жест взбесил – он чуть не взорвался от ярости. Неужели губернаторский вертолёт возьмёт с собой на борт полудохлую собаку и доставит её в Лонгиер, и при этом оставит дорогостоящее снаряжение экспедиции на льдине? Он – владелец собаки, и он требует, чтобы её застрелили и оставили здесь, как и других.

Кнут побледнел, но сохранил самообладание. Он спросил, где они купили собак. Оказалось, что все собаки были приобретены в одном питомнике, в Лонгиере. Начальник экспедиции не помнил названия, но описал дорогу в питомник «Бейскамп». Потом он заявил, что некоторых собак приобрели в другом питомнике, но и это название вспомнить не мог. Он повторил, что уже упаковал самое дорогостоящее снаряжение и хотел бы погрузить его в вертолёт. А эту больную собаку следует умертвить.

Тур так и не смог объяснить начальнику полиции, что Кнуту пришлось очень туго и что он держался достойно и хладнокровно. Они просто посидели, не сказав ни единого слова. Выпили едва тёплый кофе, поглядели по сторонам. Наконец Том Андреассен поднялся и подошёл к двери. Пилот отправился за ним. Он остановился и взглянул в окно, посмотрел на ангар – там он увидел вертолёт, с моторами по обеим сторонам, напоминавший печальную металлическую птицу.

– Не забудь собаку, – сказал он. – Я видел, что Бьёрнар вытащил её из кабины. Кнут просил, чтобы ты взял её в больницу, там её обследуют.

Он не смог удержаться от улыбки.

– Тебе придётся пока взять её домой, к Нине. Мы не сможем держать её здесь.

Глава 4. Препятствия

Кнут наблюдал за вертолётом, пока он не скрылся в полярной тьме. Он вслушивался в звук мотора, который постепенно становился всё глуше и глуше, и не мог вспомнить, когда ещё он чувствовал себя таким одиноким.

Льдина выглядела устойчивой и незыблемой, если на неё смотреть с воздуха, но теперь он обратил внимание, что она разбухала и постепенно начала раскачиваться. Вокруг него трещал слабый лёд. С вершины тороса упал комок снега, дробясь в воздухе на мелкую пыль. Откуда-то издалека доносился грохочущий гул, который как зверь ревел и устремлялся к небу. Всё заглушало скрежетание льдин, которые сталкиваются друг с другом, набегают друг на друга, трещат – и так всю дорогу в направлении Северного полюса.

Три участника экспедиции уже перебрались обратно в старый палаточный лагерь. Они стояли, окружённые одеждой и провиантом, оставленных пилотами из аварийных запасов вертолёта. Кнут направился к ним. Никаких других вариантов у него просто не было. Первые несколько минут никто из них не произнёс ни единого слова. Они уже смирились с тем, что в ближайшие сутки им предстоит находиться на этой льдине вместе – в ожидании вертолёта. Кнуту следовало найти оптимальный способ общения с членами экспедиции, желательно избегая жестких дискуссий и столкновений.

Он спросил, обращаясь к Карстену, каким образом он планирует организовать ночёвку. Кнут считал, что это может оказать положительный эффект и помочь найти общий язык через решение обычных бытовых вопросов. Возможно, ему это удалось. Скоро людей и снаряжение распределили по двум палаткам. Кнут оказался вместе с Мадсом в зелёной туннельной палатке, которую принесли из вертолёта. Карстену и Терье досталась красная пирамидальная палатка. Мадс взял с собой спутниковый телефон. Он раздобыл номер и отвечал за связи с внешним миром. Карстен вроде бы хотел что-то сказать, но воздержался. Продукты питания, примусы, кухонная утварь, одежда и спальные мешки были распределены поровну.

Ужин на всех четверых накрыли в пирамидальной палатке. Он состоял из сублимированного тушёного мяса, приготовленного из вертолётных запасов. Праздник выдался на славу, по крайней мере, для трёх участников экспедиции. Они пошутили, что у губернатора, видимо, неплохие консультанты, раз он закупил такую дорогую еду. Члены экспедиции вроде бы даже пытались заключить спонсорский контракт с производителями еды, но им это не удалось. Еда, которую они взяли с собой, была неплохого качества. Просто она немного утомляла своим однообразием. На десерт Карстен извлёк овсяные кексы с орехами и медом – из собственных запасов экспедиции. Кнут отметил, что взять с собой кексы – хорошая идея, они калорийные и лёгкие по весу.

Атмосфера в палатке немного разрядилась. Термос с горячим растворимым кофе пустили по кругу, с кофе ели овсяные кексы и молочный шоколад из вертолёта. Карстен очистил трубку и зажег её.

– Закон о запрете курения в экспедициях не актуален.

Конечно, все и раньше слышали эту и подобные шутки, но улыбались весьма дружелюбно и вообще расслабились.

Полярники расселись, словно дома, скрестив ноги и непринуждённо болтая о том о сём – о своих семьях и о друзьях, о том, что о них пишет пресса. Кнут в основном кивал и соглашался, он умолчал о том, что не слишком-то внимательно следил за судьбой экспедиции. В дискуссии относительно дальнейшей судьбы экспедиции он тоже не участвовал. Просто вспоминал некоторые эпизоды – жизни и работы на Шпицбергене, о Лонгиере и ледовых базах, раскинутых по разным точкам архипелага.

– Что ж, в этом есть своя прелесть – жить в таких малонаселённых местах, – сказал Мадс. – Но зимой, когда темно и холодно, возникает чувство изолированности от мира. Разве ты не скучаешь по городу, например, по Тромсё?

Кнута подобные высказывания очень позабавили, он украдкой наблюдал за своими собеседниками. Неужели они всерьёз считают, что он такой дикарь и бука, который не смог бы выжить в условиях южнее Северного полярного круга?

Терье замкнулся и погрузился в собственные размышления, а Карстен, самоуверенный и невозмутимый, устроился позади примуса. Мадс, сидя на краю спального мешка, массировал ногу. Кнут хотел спросить его, не получил ли он травму. Судя по всему, Мадса что-то беспокоило. Но полицейский воздержался от расспросов. Через сутки Мадс попадёт к докторам в Лонгиер, и они обследуют его ногу. Вместо этого Кнут спросил, как эту четвёрку осенила идея – отправиться с экспедицией на Северный полюс и стартовать именно со Шпицбергена?

Карстен откинулся назад, на спальный мешок, и выпустил колечко дыма в потолок.

– Вообще-то эта идея осенила мою жену, Карин.

Он улыбнулся Мадсу, но тот не смотрел на него, а продолжал растирать свою ногу.

– Она моложе меня, и, скорее всего, ей захотелось немного взбодрить меня, старикана.

Кнут кивнул. Он не раз встречал Карин Хауге в Лонгиере. Красивая женщина, подумал он, но вслух этого не сказал. Он спросил, не хотел ли кто-нибудь из дам отправиться с ними в экспедицию. Обе – и жена Карстена, и жена Мадса – находились в хорошей форме и, безусловно, справились бы с нагрузками.

Но Карстен возражал.

– Ведь речь идёт не только о физической форме, – сказал он. – Психическое состояние не менее важно. Для экспедиции необходимо соблюдать душевное равновесие. Какова была бы наша участь, если бы наши жены находились с нами в палатках? Нет, это было бы совершенно безнадёжно.

– Ты знаешь Роберта Эдвина Пири?^[17] – спросил Мадс.

Он немного пригнулся, чтобы поймать взгляд Кнута под одеждами, которые сушились в середине палатки.

– Все свои экспедиции он начинал с Гренландии. Он первым достиг Северного полюса, но так и не получил должного признания, потому что другие экспедиции заявляли, что и они тоже достигли полюса. Например, Фредерик Кук^[18], который участвовал в одной из первых экспедиций Пири.

Конечно, Кнут знал о Роберте Эдвине Пири, американском путешественнике, который сообщил о том, что он достиг Северного полюса в апреле 1909 года. Хотя детали его никогда не интересовали.

– Он женился на Джозефине Дибич^[19], которая была намного моложе его, – сказал Карстен. – Она принимала участие в нескольких его экспедициях, но дольше всего находилась в зимнем лагере в Гренландии. За это его критиковала американская пресса, его обвиняли в непрофессионализме. Вообще-то многие считают, что женщинам нечего делать в полярных регионах.

– Когда она впервые попала в Гренландию, ей было двадцать девять лет, – сказал Терье. – Она была лишь немного моложе Карин.

Карстен продолжал, словно он не слышал Терье:

– В любом случае, экспедиция рассчитана на четырёх участников. Так что мы не могли бы вдруг изменить наши планы и взять с собой Карин и Камиллу.

– Сейчас уже поздно толковать об этом, – сказал Мадс.

Голос его звучал очень тихо, почти жалобно.

– Никто из нас не сожалеет о том, что они не здесь, не с нами, Карстен. Хотя Камилла и настаивала на том, чтобы мы взяли её с собой. Ты ведь её знаешь. Она любит находиться в центре внимания. Я думаю, что они просто красавицы, обе наши дамы. Они остановились в гостинице и спят в тёплых мягких постелях. Они ужинают и развлекаются по вечерам в ресторанах. И ждут нашего возвращения.

– Так, значит, для нас то, что они теперь находятся в Лонгиере, это бонус? Иначе кому-нибудь из нас пришлось бы в связи со сложившимися обстоятельствами отправиться обратно – на вертолёте, вместе со Свейном, – сказал Терье.

Он сидел в углу палатки, и его лицо частично скрывали шерстяные носки Карстена, которые сохли на верёвке.

– Только если бы в вертолёте нашлось место, – сказал Карстен с раздражением.

Похоже, что плохое настроение вернулось. Оно заняло место дополнительного участника экспедиции, обрело свой спальный мешок и внесло общую ноту недовольства.

Ближе к одиннадцати часам Мадс и Кнут отправились к туннельной палатке. Под ногами скрипел снег. Позади них тусклый свет от примуса освещал красную пирамидальную палатку. Они услышали внезапный смех Терье, громкий и бодрый. Чем Карстен смог так его рассмешить? За палаткой было довольно темно, насколько они могли видеть. Обычно этот особый синий свет можно наблюдать в течение нескольких часов в вечернее время и в очень короткий период – между зимой и летом, между полярной ночью и полуночным солнцем. А на небе нет ни одной звёзды. В воздухе разлит синий цвет индиго, и мерцают тени, словно в водной глубине.

В полумраке на поверхности льдины микромир экспедиции казался ещё меньше. Кнут взглянул на то место, где лежали погибшие собаки. «Было бы рискованно оставить их здесь в качестве приманки для медведей», – подумал он, но вдруг почувствовал смертельную усталость. Едва он успел заползти в палатку, как сразу же рухнул на спальный мешок. Следом за ним в палатку вошёл Мадс и начал готовиться ко сну. Он сложил одежду между палаткой и матрасом, а часть спального мешка приспособил в качестве подушки. Затем он заполз в него.

Кнут как прилежный ученик повторял за ним все движения. В туннельной палатке было тесно и дискомфортно, пространство между спальными местами занимало не больше полуметра. Никто из них не предложил включить примус и немного разогреть спальные мешки, прежде чем лечь. Кнут заполз в холодный спальный мешок и позволил в свой адрес умеренную самокритику. Ну с какой стати он всегда должен быть таким ответственным и обязательным?

Сейчас ему очень захотелось оставить экспедицию на льдине, а самому куда-нибудь удрать.

Утром, когда Кнут проснулся, ему показалось, что он слышит голоса за пределами палатки. Возможно, пока он спал, приземлился вертолёт? Но нет, к сожалению, – он убедился в этом довольно скоро. Он взглянул на часы – всего лишь несколько минут шестого. Вертолёта не будет, по крайней мере до полудня, экипажу придётся для начала приземлиться на «Поларштерне» и пополнить запасы горючего. Кнут повернулся и огляделся вокруг. Мадс лежал в спальном мешке и похрапывал. Он надел на себя вязаную шапочку, чтобы защитить макушку от холода.

Это была какая-то особенная ночь, с абстрактными мечтами, смехом и шёпотом, настолько приглушённым, что Кнут так и не смог понять, что же было сказано. Он давно не испытывал такого состояния покоя. Покой постелил ему мягкое одеяло. Он вытянулся в спальном мешке, почувствовал тепло собственного тела. Зелёная ткань палатки двигалась как парус под лёгкими порывами ветра. Вспыхнула тонкая полоска света, и Кнут так и не понял, откуда он взялся. Небеса немного прояснились. «Это свет, отражённый от полной луны», – догадался он.

Спустя какое-то время шумы снаружи палатки снова разбудили его. На этот раз уже не возникло никаких сомнений, что это были члены экспедиции. Мадс оделся и постарался выйти тихо, так, чтобы не разбудить Кнута. Его спальный мешок лежал сложенный у входа в палатку. На палатку падали солнечные лучи, но гармоничная атмосфера ночи куда-то улетучилась.

Кнут надел куртку, свернул спальный мешок и убрал разные мелочи. За пределами палатки светило низкое солнце, дул ветер, более мягкий, чем накануне. Облака висели над ледовым пейзажем, словно окрашенные пастельными тонами кулисы. Торосы отбрасывали длинные синие тени. Он оглянулся. Лагерь растаял в дымке рассвета. Снаряжение экспедиции лежало упакованное в высокие тюки на санях. Трое участников экспедиции стояли вместе на приличном расстоянии, они склонились над погибшими собаками. Кнут прищурил глаза, чтобы разглядеть, чем они там занимаются.

Чуть позже они шли по льду, нагруженные тяжёлыми чёрными пластиковыми пакетами. Они разделали собак и сложили их останки в пакеты.

Карстен подсчитал, сколько у них запасов еды. Они могли позволить себе немного больше пищи теперь. Нет, они не оставили бы Кнута одного на льдине. Они решили убедить его пройти с ними однодневный маршрут в сторону севера. Теперь это уже не играло никакой роли – вертолёту хватило бы нескольких минут, чтобы снова взять их на борт.

Глава 5. Наблюдатель

Первое, что мне вспоминается из моего детства, – снег, падающий на крышу за окном в спальне. Он такой белый, такой лёгкий, такой пушистый, как перина. Я жила в большом старом бревенчатом доме, который принадлежал моим бабушке и дедушке и находился в Варангере^[20], к югу от Сванвика^[21], на границе с Финляндией.

Я любила этот дом, хотя и немного боялась тёмного чердака, населённого тенями и загромождённого пыльными ящиками и старой мебелью. Я не ходила в одиночку и вниз, на цокольный этаж, расположенный за большой, запертой на замок дверью.

«Там наверняка кто-то живёт», – думала я. Ведь оттуда постоянно доносились какие-то звуки.

У меня было счастливое детство. По вечерам в большой столовой меня поили какао и овсяными кексами. Когда моя мама не могла читать мне вслух, бабушка делилась своими детскими воспоминаниями. Конечно, не все истории годятся для детского восприятия, детство моей бабушки выпало на годы Второй мировой войны – она выросла в разрушенном бомбами Финнмарке. Для меня мамины сказки о троллях и гоблинах и мемуары бабушки сливались в одну нескончаемую фантастическую эпопею.

Мирная жизнь в деревянном доме протекала без забот и хлопот, пока однажды в пятилетнем возрасте студёным зимним утром я не решила спрыгнуть на белоснежный наст под окном спальни. Я поскользнулась на крутой обледенелой крыше, упала на землю и сломала ногу. Глубокий снег вокруг деревянных стен дома образовал ледяные сугробы. В них моё маленькое туловище, одетое лишь в ночную рубашку, исчезло почти без следа.

Прошло немало времени, прежде чем мои родители обнаружили меня, полностью обмороженную и в бессознательном состоянии. Отец поднял меня по лестнице в спальню. Меня завернули в одеяло, обложили грелками. Температура тела опустилась до тридцати трёх градусов, констатировал врач. Мне просто повезло, что я выжила.

Казалось бы, столь ранний и печальный опыт заставит меня бояться снега и холода, но не тут-то было. Мне так хорошо мечталось, когда я лежала, укутанная снегом, и замерзала. Кроме того, мне уделили так много внимания в связи с загипсованной лодыжкой. Моя мама называла меня принцессой, в её интерпретации этот инцидент послужил основой для легенды об отважной девочке, которая восстала против ледяного тролля.

Но детство в Варангере скоро закончилось – причём почти неожиданно. Мне едва исполнилось двенадцать лет, когда моя семья переехала в Осло. Контрасты жизни в Осло и Финнмарке, где я выросла, оказались чересчур резкими. Хуже всего было то, что на начальном этапе я не поняла этого. В школе я поделилась со своими сверстниками, что я и моя семья жили вместе с моей бабушкой в старом деревянном доме. Я промолчала про темноту и метели, про горы и равнины. Лишь бы одноклассники не подтрунивали надо мной.

Детство, проведённое на севере Норвегии, закалило меня – я стала очень активным подростком и могла постоять за себя. Я любила старые сказки и легенды, была суеверна и боялась темноты. В Нордстранде^[22] меня считали немного чудаковатой, что, конечно, ничуть не радовало меня.

Скоро я научилась помалкивать о вещах, которые мне самой казались загадочными, и мне даже понравилось играть роль самой скрытной и самой таинственной девочки в классе. Я стала домоседкой и предавалась чтению, пока мои сверстницы ходили по торговым центрам или знакомились с соседскими мальчишками. В конце концов я нашла для себя такие ниши, где можно было бы самоутвердиться и никого при этом не провоцировать. Я преуспевала в математике и стала образцовой лыжницей.

Постепенно я обрела себя и прошла через то, через что обычно проходят все тинейджеры. Процесс взросления и адаптации, всегда очень болезненный, отмечен потерями. Что касается меня, то я рассталась с финнмаркским диалектом.

Но даже самый одинокий из всех подростков в конце концов находит друзей, примыкает к кому-нибудь. Мадс Фриис тоже чувствовал себя довольно одиноко в школе, хотя у него было что-то, что компенсировало его круглое лицо, жидкую шевелюру и очки. Его родители относились к кругу состоятельной и консервативной публики. А в Нордстранде это очень даже котировалось. После того как я подружилась с Мадсом, одноклассники меня зауважали. Он был на несколько лет старше и мог брать меня с собой в такие места, которые разрешалось посещать только начиная с восемнадцати лет.

Мадс изучал право. Конечно, я знала, что у Мадса есть и другие друзья. Я видела их в автобусе, в новом торговом центре в Сетере^[23]. Красивая само уверенная Камилла Эриксен. Смазливый блондин Карстен Хауге, который, кстати, был знаменитостью – вся Норвегия смотрела фильмы о мальчике из Южной Норвегии, который путешествовал по морям на парусных судах. Все восхищались Карстеном. И он, казалось, привык к этому.

А Мадс делил свою жизнь на несколько отдельных сегментов. Довольно долгое время я не пересекалась ни с членами его семьи, ни с его ближайшими друзьями.

Мне казалось вполне естественным, что Карстен не помнил меня – за исключением тех редких случаев, когда мы с ним встречались. Он был знаменитый странник, и я даже считала, что не достойна приближаться к нему. И только после одного серьёзного инцидента старые школьные друзья Мадса приняли меня в свою компанию.

Та зима, когда мне исполнялось восемнадцать лет, выдалась аномально снежной. За несколько недель выпало столько снега, что улицы Нордстранда завалило, а потом несколько дней подряд лили дожди, и дороги и улицы превратились в реки и моря слякоти и льда.

Как раз перед Рождеством Мадс пригласил меня погостить и переночевать в одном из дачных домиков в Эстмарке, принадлежащем его семье. Мои родители так и не смогли прийти к согласию – следует меня отпустить или нет. Моя мама без конца повторяла отцу, что меня ещё слишком рано отпускать из дома.

Я уверяла их, что это полный идиотизм – считать, что мы с Мадсом влюблены друг в друга. А если бы мы были влюблены, то какая нам разница, где заниматься любовью – в городе или в загородном домике. В конце концов мой отец встал на мою сторону. Он, похоже, наконец-то обратил внимание на то, что я уже не ребёнок и мне скоро исполнится восемнадцать лет. И потому он согласился с тем, что я могу сама выбирать себе друзей, даже если они выросли в городе и никогда не бывали на севере.

За мной признали право на свободу. Против своей воли моя мать отпустила меня в трёхдневное предрождественское путешествие с Мадсом, Камиллой и Карстеном. К тому же она даже помогла мне упаковать сумку, но при этом у неё было такое выражение лица, словно я собиралась на похороны. В некотором смысле, она оказалась почти права.

Подъехать к домику на машине не представлялось возможным – он находился далеко в стороне от дороги. Провиант, напитки и одежда были уложены в четыре рюкзака. Ключи от домика были у Мадса. Мой отец подвёз нас до Эдегорда, а оттуда начиналась вполне приличная горнолыжная трасса. Мадс в первый раз увидел моего отца. Я даже почувствовала некоторую неловкость, уж очень они были вежливы друг с другом. Мой отец говорил на финнмаркском диалекте и держался крайне дружелюбно. Ни одного грубого слова, пока мы распределяли рюкзаки и вставали на лыжи. Поскольку нам уже пора было в путь, Карстен сказал, что я могу отправиться первой, поскольку я заядлая путешественница и у меня уже есть опыт общения с дикой природой.

Он, конечно, сказал это в шутку, и не было никакого повода обижаться. Может быть, я была особенно чувствительна, потому что плохо знала своих спутников и мне очень хотелось произвести на них приятное впечатление. Как ни странно, но Мадс очень близко к сердцу воспринял эту невинную реплику.

– Лучше бы уж он сам отправился в путь первым, – сказал он. – Тем более что он знает, где находится домик.

Первая часть лыжной трассы была довольно крутой – дорога вела вверх, к ручейку. Через несколько километров Мадс обнаружил в стороне от дорожки едва заметный заснеженный след. Карстен вернулся и крикнул, мол, он не уверен, что они выбрали нужную тропинку. Они и раньше вместе с Мадсом ходили в походы. Но Мадс даже не обернулся и только кинул через плечо, что уж сам-то он должен знать путь к своему домику. Тон у него был обиженный, но мне показалось, что немного неуверенный.

Через полчаса уже никаких сомнений не оставалось. Домик и в самом деле не мог там находиться. Покрытая снегом тропинка исчезла.

Мы углубились далеко в дебри и всё чаще наталкивались на кусты и ветки. В конце концов я остановилась и крикнула Мадсу, что это не та тропинка. Нам нужно вернуться к главной дороге и начать всё сначала.

Мадс обернулся с непреклонным выражением на лице, упорно доказывая, что он знает, домик находится там. Затем он прошёл несколько шагов, но вдруг упал и провалился в снег. Снег оказался глубокий и доходил до рук, Мадс очутился в старом ручье. Пока мы спешили к нему, чтобы вытянуть его наверх, он провалился под лёд. Правда, воды было не так уж много, но всё же он почти по колено промок. Он застыл, при этом выражение лица у него было недоверчивое, словно он и сам не мог поверить в то, что с ним произошло. Возможно, это был шок, но всё же ничего по-настоящему страшного не случилось.

Опустились сумерки, хотя было всего лишь начало шестого. На нас надвигался холод. Теперь, когда мы стояли молча и пытались помочь Мадсу, мы поняли, что сейчас, наверное, температура опустилась на несколько градусов ниже нуля. Камилла ёжилась в коротком анораке, который больше защищал её от ветра, чем от холода.

– Я поддержу тебя, – сказала она.

Хотя я пока ни о чём не просила. Впрочем, именно этой поддержки мне и не хватало. Я взяла ситуацию под свой контроль, велела всем снять с себя рюкзаки и сложить их вместе. Мадс уселся на землю – но не сопротивлялся. Я стащила с него лыжи и ботинки. У него насквозь промокли и замёрзли ноги. Я задрала свитер и рубашку и приложила его ноги к своему голому животу. Мадс очень испугался. Его зрачки расширились и потемнели, а рот исказился в гримасе. Но он не проронил ни единого слова.

Я стянула с себя носки и надела их на Мадса. Выжала воду из его носков и потрясла ими, чтобы как следует просушить. Сама надела на себя ледяные шерстяные носки и натянула ботинки. Мадс пытался протестовать. Я и сама была перепугана, так что дискутировать мне было некогда. Время было позднее, стало очень холодно, и мы понятия не имели, где находимся.

Мы вернулись к основной тропинке, опираясь больше на интуицию, чем на знания. Через час мы оказались около домика. Тёмный, покрытый морилкой домик, традиционная древесина, белые ставни, узкая деревянная лестница и крыльцо. Дом показался просторным, и, конечно, когда мы затопим камин, сразу станет уютно. Я начинала замерзать, что-то невидимое нервировало меня.

Карстен подошёл ко мне, он ничего не сказал. Просто положил руки мне на плечи и прижался ко мне. Камилла так растрогалась, что даже заплакала, но Мадс вроде бы оставался безучастным. Он стоял и озирался вокруг, словно никогда не бывал тут раньше. Он наклонился и открыл свой рюкзак, пошарил внутри. Он искал ключи. Через несколько минут он с робким выражением лица признался, что не может их найти. Я решила немного взбодрить его и высказала предположение, что он мог положить их в карман пиджака. Или, может быть, он передал их Карстену? В конце концов он нашёл ключи в рюкзаке, в котором искал их в самом начале. Но замок не поддавался. Мадс выглядел подавленным, но был непреклонен. Он предположил, что мы пытаемся ворваться не в тот домик, на что Карстен отреагировал саркастической усмешкой. С утёса, на котором возвышался домик, я созерцала замёрзшее озеро. Стало уже очень темно, и луна освещала снег стальным глянцевым блеском. Ни облака. Я испугалась и всё спрашивала у своих спутников, знаком ли им запах холода. Они улыбнулись, но в конце концов и они почувствовали его приближение. На нас надвигался ледяной холод.

Я даже не знаю, что вдруг на меня нашло. Я схватила одну лыжу и с отчаянием резким ударом выбила окно рядом со входной дверью. К счастью, защёлка находилась на внутренней стороне, и мы смогли зайти внутрь. Трое моих спутников смотрели на меня так, словно в меня вселился бес, но по их взглядам читалось и определённое уважение к решительности и умению действовать.

Мы внесли наши рюкзаки, разожгли огонь в большом камине в гостиной и включили конфорку на кухне. Я приготовила какао для всех, сняла с Мадса ботинки и носки. Его ноги покрылись синими пятнами. «Еще немного, и было бы поздно», – подумала я.

В домике скоро стало тепло, но потребовалось некоторое время, чтобы просушить и проветрить одеяла, подушки и простыни. Карстен нашёл термометр и выставил его за крыльцо, чтобы проверить, какая снаружи температура. Мы распили бутылку красного вина, которую принесли с собой, и начали играть в настольные игры, которые нашлись в книжном шкафу. Юные и беззаботные, мы ощущали радость от того, что путешествуем без присмотра родителей. В половине первого ночи мы улеглись спать.

А Карстен, до того как лечь спать, вышел на лестницу и взглянул на термометр: он показывал минус тридцать шесть градусов, на двадцать градусов холоднее, чем когда мы покинули Эдегорд. У него даже расширились зрачки, он не мог понять, откуда взялся такой холод. Я ответила, сидя уже сонная в кресле у камина, что, может быть, термометр не совсем точен, но он покачал головой. Сказал, что я совсем не похожа на тех девиц, с которыми он ходил в походы. Он смотрел на меня восхищённо. «Что ж, нет худа без добра», – подумала я. По крайней мере, мы все четверо познакомились друг с другом.

Мы называли себя нордстрандской четвёркой. Наша команда – это Камилла и Карстен, Мадс и я. Конечно, в нашем поле гравитации появлялись и другие юноши и девушки, но очень немногие из них оставались надолго. Карстен, Камилла и Мадс изучали право, но после университета все выбрали разные направления.

Ни у кого не вызывало сомнений, что Мадс будет работать в фирме своего отца. Через пару лет за ним последовал и Карстен. Все, казалось, были очень довольны этим обстоятельством. Карстен привнёс свежесть и новизну в старую семейную компанию, по словам отца Мадса.

А Камилла так и не закончила свою учёбу, она только прослушала первый курс юриспруденции, что, конечно, с точки зрения перспектив не было многообещающим. Несколько беспокойных лет она пробавлялась случайными заработками, пока не начала работать корреспондентом в газете «Дагбладет»^[24]. Работа пришлась ей по душе, и это оказалось взаимно. Насколько я понимаю, она попа ла в самую точку. У неё изменился стиль общения – она стала изъясняться более определённо, начала с коллегами посещать пабы и ездить в малонаселённые места, чтобы писать репортажи. Карстен и Мадс смотрели на всё это со сдержанным любопытством. Они были слишком хорошо воспитаны, чтобы осуждать чужие взгляды и поступки.

Я получила диплом архитектора и после учебы переехала в маленькую квартирку в Сетере. Мои родители вернулись в старый деревянный бабушкин дом в Финнмарке. Мой отец работал участковым врачом, а мама осуществила свою мечту и стала детским писателем. Они жили другой жизнью, не такой, как я, а более яркой и захватывающей. Мне часто становилось грустно, когда я получала письма от них, я тогда не понимала, что меня просто одолевает ностальгия. Жизнь в Нордстранде казалась мне своего рода параллельным существованием, и я считала, что смогу удрать от неё, если она мне наскучит.

Возможно, я бы и уехала обратно, если бы Карстен внезапно и необъяснимо не прервал длительный роман с Камиллой, хотя окружающие считали, что у них всё идёт к свадьбе. После этого он мог бы завоевать кого угодно. Он мог быть невероятно привлекательным, когда хотел. Но ему захотелось завоевать меня. Честно говоря, я уже довольно давно была влюблена в него.

Мадс не выглядел слишком расстроенным, правда, он всегда был очень скрытен – никогда не знаешь, о чём он думает или что планирует. Через несколько месяцев он и Камилла стали парой.

Той же осенью мы с Карстеном отправились на отдых в Грецию вдвоём. Он сделал мне предложение поздней ночью, когда мы ужинали в романтичном ресторанчике. Было жарко и темно, звёзды высыпали на небо над крышами каменных домиков, а вдоль всех изгородей и кирпичных стен росли цветы. Я попыталась обратить всё в шутку. Может быть, Карстен решил, что я сказала «да»? На самом деле я была напугана. Я должна была бы откровенно признаться ему, что хотела бы вернуться в Финнмарк, я была одинока в Нордстранде. Я чувствовала себя наблюдателем, словно я просто гость.